Развитие дисциплины
По окончании пира наступала очередь процедуры посвящения новичка - он становился школяром. В Германии, как пишутСэйбот2 и Рэшдол3, новичка мыли, исповедовали и одевали он принимал что-то вроде крещения. В Эксе каждый присутствующий, по примеру «попечителя» со сковородкой, бил три разаsupra апит aut femora bejonarum4; присутствующие дамы могли облегчить участь новичка. Официальный документ, по всей видимости, пытается по возможности смягчить краски - на самом деле часто посвящение в студенты сопровождалось более грубыми издевательствами и неприличными сценами. Некоторые униуниверситеты, Венский например, пойдут на запрещение той части церемонии, что были особенно аморальны и жестоки - речь идее То дани, которую собирали с новичков, об унизительных процедурах, ранах и побоях. Уложения 1379 года Нарбоннского коллежа запрещают стипендиатам требовать от noviter intrentibus6 чтолибо, не соответствующее чести или пользе коллежа, а равно предаваться по случаю принятия нового ученика «какому-либо пороку или непотребству, о которых нельзя рассказать». Запрет, несомненно, остался мертвой буквой: обет молчать, который давали новички, говорит о секретном характере обряда посвящения и напоминает о других церемониях подобного плана, например у тамплиеров (если, конечно, допустить, что в вырванных у них вовремя процесса признаниях была доля правды). Уложения авиньонской корпорации студентов права 1441 года, опубликованные Фурнье, говорят одновременно об обычае посвящения, об отвращении священнослужителей по отношению к этим обрядам и об ассоциациях студентов, куда они открывали доступ7. Данная ассоциация носит религиозный характер, она находится под покровительством св. Себастьяна, именно во время его праздника выбирают советников и приоров. Эта ассоциация не очень старая, должно быть, она является наследницей другого реформированного сообщества, которое, по словам высших церковных чинов Авиньона, отдалилось от своей традиционной миссии. В преамбуле документа в действительности констатируется лень и недисциплинированность учащихся Studium Genera!e вАвиньоне. В частности, больше никто не читает поминальных молитв, студенты считают, что vo!uptates corpora!es8 приносят счастье, по случаю принятия новеньких постоянно совершаются «деяния запрещенные и невообразимые». Новое братство предстает как попытка вернуть вещи в нормальное русло. Однако, во всяком случае внешне, уложения не навязываются сверху - их принимают свободно и единогласно на собрании все братья. Здесь узнается демократический принцип средневековой ассоциации и единственная возможность мирного сосуществования - принятие решения единогласно. Так было в смешанном обществе развитого Средневековья, в ХУ веке от прежнего уклада почти ничего не остается. Каждый год в университетах выбирают приора и его советников, составляющих своего рода арбитражный трибунал чести, и двух «попечителей», чьей основной задачей было созывать братьев на похороны школяров и организовывать прием новичков. Корпорация должна поддерживать мир между своими членами и следить за правильностью их поведения. Никто не должен говорить дурно о своем собрате, но каждый обязан попытаться мягкостью исправить того, о ком он знает, что тот нагрешил. Если у него ничего не выходит, он должен тайно обратиться за помощью к приору, крайняя мера - исключение паршивой овцы из братства простым большинством при голосовании. Самые главные обязанности собратьев: присутствовать на похоронах школяров, умерших в университете, посещать больных товарищей, спрашивать их о состоянии духа и сопровождать corpus domini... Указ приора закрепляет условия приема новичка в корпорацию: ни один новичок, именуемый в просторечии желторотым, не будет допущен ad purgationem suae infectionis9 и не сможет гордо называться studens, если не представит с большим почтением приору и его помощнику шесть грошей за свое вступление в братство. Богатые, то есть знатные или обеспеченные, заплатят больше, что же касается бедных, приор рассмотрит каждый отдельный случай. Заплатив, новичок получает право произнести клятву - и он принят: volumus jocose et benigne1O. Что можно сказать об этом веселом ритуале? Длинная статья убеждает собратьев, что уплата взноса вполне заменяет традиционные пиры, которые губительны для души и тела. Деньги superflue сепе11 будут заплачены братству в честь Господа и святого покровителя. Однако все эти аргументы, кажется, не смогли переубедить школяров. Приор, хотя и с неохотой, признает, что обитатели коллежей «предпочитают брюхо разуму», но в таком случае он требует, чтобы он сам или его помощник присутствовали на банкете, дабы блюсти нравственность и избежать viciorum maculal2. В частности, он требует, чтобы новички не приводили с собой куртизанок – дабы собратья не превратились в сводников. Здесь прослеживается тенденция постепенной замены ритуала посвящения с пиром и насмешками над новичком на своеобразный вступительный налог, деньгами или натурой. Однако не могло возникнуть и мысли снизить значение самой процедуры посвящения - прием новеньких был одной из основных миссий приора братства св. Себастьяна. Уложения признают важность традиции посвящения, отметая излишние издевательства и поборы. Уложения 1311 года коллежа д'Аркур предписывают: «Ни один вновь поступивший стипендиат не должен давать пир ни в обеденной зале, ни в комнате». В то же время никто не отказывается от обычая вместе выпить стаканчик вина: «Он может лишь угостить каждого SOCius14 небольшим бокалом вина, и вино ЭТО должно быть недорогим». Всегда ли дело ограничивалось разрешенным стаканом вина? В уложениях коллежа Сеез 1427 года сказано, что «по поводу радостного вступления в коллеж не должно требовать пла~~I более 20 су», но чаще платы «соответственно его положениЮ». Клятва и правило секрета оставались, но секрет касался не суммы и подробностей обряда посвящения, а жизни сообщества, вкоторое вливался новичок. Он клятвенно обещал следовать нормам уложений и обязывался не выдавать посторонним внутреНних секретов коллежа. Он становился поуо receptusl6. Клятваписалась на бумаге, и под ней новичок ставил свою подпись. послеон дарил сообществу две скатерти - и как не признать в этих двухпредметах символ традиционного банкета? Цитируемые нами документы, описывающие обряды посвящения, выпивки и издевательства, относятся ко времени, когда впросвещенных церковных кругах все это осуждалось (несомненно, моралисты и теологи всегда с осуждением относились к обряду, подозревая его в язычестве и грехе - правда, они были не всилах что-либо изменить), и священнослужителям удавалось ужев некоторой степени подчинить его своему контролю или вовсе избавиться от порочного явления. В то же время настойчивость, скоторой вводился запрет, или, как в Авиньоне, терпимость, граничащая со смирением, говорят о привязанности масс к обычаю, восходящему к далекому прошлому, еще в XIV -ху веках соответствовавшему морали, которую трудно сейчас представить. Было бы неверно уравнивать ритуал посвящения со злыми шутками над младшими в теперешних высших школах и мастерскихизящных искусств. Тогда это было нечто глубоко связанное соструктурой самого общества. А. Вараньяк t показал пережиткиэтого прошлого в деревенской жизни при Старом порядке, где доторжества сельскохозяйственного переворота XVIII-XIX вековсохранилась организация общественной жизни, основанная на принципе возрастных классов - очень древняя форма, наблюдающаяся в гомеровской Греции и в Центральной Африке17. Переход во взрослый класс требовал посвящения. Если говорить вобщем, то чтобы войти в какое-нибудь общество, надо пройтичерез определенное действо религиозного характера, иногда магического, но всегда ритуального, изменявшего само существоновичка, принимая и привязывая его к собратьям невидимымипрочными нитями. Так было в случае со школьными общинами, но также очевидно, что ассоциации, товарищества и то, что оста лось от них и их обычаев в XVIII-XIX веках, восходят своимикорнями к Средним векам. Действо заключалось прежде в пирушке - potacio, как называют ее тексты, касающиеся гильдий, цитируемые Корнеромl8, потом в издевательских шутках и испытаниях, сопровождавшихся иногда сексуальными бесчинствами. Шутки и испытания ломали прежнего человека и, полностью унижая его, подчиняли победителям. Он оказывался обузданным и отдавался телом и душой сообществу, которое его подавило. В то же время он становился братом своих мучителей благодаря совместному вкушению пищи; отныне общество, куда он вступил, переставало быть утилитарной ассоциацией, а становилось братством - собранием товарищей. Братство должно вновь и вновьподтверждаться своего рода причастием - совместными пирушками и возлияниями. Для школяров одним из поводов выпить была «детерминация». В своей «Реформе Парижского уНиверситета»19 в XV веке кардинал д'Эстутвиль не скрывает своего раздражения этим, однако не решается запретить столь распространенные обычаи«Пусть экзаменуемые не дают пиров, если не MOzym быть умеренны и воздержанны, и только для socii и длясвоих преподавателей». Учителя и ученики, мало отличавшиесядруг от друга по возрасту, часто пили за одним столом, поскольку принадлежали одному братству. Даже теологи снисходительно относились к традиции веселой общей пирушки. В ХIII веке Роберт де Куркон в своей Ре форме университета не отважился запретить пирушки20. Он только настаивал, чтобы они ограничивались «несколькими товарищами и друзьями, но не собирали большое количество гостей». Кроме таких важных событий, как посвящение и получение диплома, существовало еще много поводов если не для convivium', то, по крайней мере, для potaciot. Важность совместно выпитого стакана вина вновь проявляется в правилах коллежей для стипендиатов. В коллеже д' Аркур обычай требует и уложения не запрещают лекторам поить аудиторию (1311): «Во имя чести коллежа мы хотим, чтобы наши ученики выражали почтение к своимлекторам... Последние могут, если захотят, по-дружески угоститьсвоих учеников после уроков стаканом вина, при условии, чтокаждый из приглашенных выпьет не больше бокала»21. Во многих случаях маленькие грешки повседневной коллективной жизни в коллеже наказы вались оплатой выпивки для присутствующих: в Корнуэйльском коллеже в 1380 году школяры, которые во время еды смеялись, кричали, играли, оплачивали в качестве штрафа «четверть ординарного (mediocris) вина своим товарищам» (несомненно, уточнение призвано исключить постороннего гостя... или гостью). В коллеже цистерцианцев+ в Париже ученики, которые говорили не на латыни, были вынужденыплатить штраф - пинту вина§, «которая распределяется тотчас же (sic) меж присутствующих товарищей»22. Тот же штрафза ношение туфель с острыми носами. Ассоциации стипендиатов, которые пытались изжить банкеты совсем или свести их количество к минимуму, обязывали socii принимать пищу вместе, запрещая им обедать отдельно в своих комнатах. Общий стол укреплял силу дружбы, которая должна связывать членов группы. По характеру студенческие корпорации напоминают профессиональные объединения - экономические или другого плана, представленные в замечательной статье Корнера «Средневековые гильдии»23: значение compotacio, дружбы и мира, клятвеннОобещанных друг другу братьями, присутствия на похоронах членов общины, духовных обязанностей и самой клятвы. Наш современный взгляд на вещи ставит нас перед затруднением - мы неможем принять смешение сторон существования, сегодня строгоразграниченных: интимная сторона жизни (семья или дружеские связи, частная жизнь, досуг, развлечения), религиозная сторона (благочестивая деятельность), сторона корпоративная (объединение людей одной профессии для того, чтобы овладеть ей, использовать или защищать ее). Современный человек разделенмежду своей профессиональной деятельностью и семейной жизнью, очень часто конфликтующими друг с другом, все остальноевторостепенно - культурная и религиозная деятельность, темболее развлечения и отдых. Дружеские собрания, совместныйобед или приглашение на стакан вина - все это отнесено к простому отдыху, необходимому для организма, как и на ходу проглоченная еда, но не являющемуся основным в достойной организации жи~ни. Это скорее излишество, роскошь, которую, конечно, необходимо себе позволять время от времени, но которуюотносят если не к чему-то постыдному, то, во всяком случае, квещам последней степени важности. В Средние века, напротив, часть жизни, посвященная отдыху и развлечениям, глубоко индивидуализированная и вытесненная сегодня, занимала важнейшее место в коллективной жизни. Для нас неважно их религиозное происхождение, коренящееся в германских или средиземноморских оргиастических культах. Важно то, что никто тогда непредставлял себе общества без его социально признанной основы - дружбы, поддерживаемой едой за одним столом, potaci6, иногда скрепленного состоянием опьянения, не только ради удовольствия - люди до сих пор ценят хорошую кухню, собирающую друзей! - но потому, что удовольствие перешло в иное качество и стало ощутимым, физическим символом духовного июридического обязательства, своеобразного соглашения, скрепленного клятвой и являвшегося основой всей коллективной жизни, как сегодня институт гражданского и частного права. Современный образ жизни возникнет из окончательного разрыва между когда-то неразделимыми элементами человеческого бытия(дружба, религия, работа), из вытеснения некоторых из них, прежде всего дружбы и религии, и из формирования нового элемента, которому в Средние века не придавалось особого значения - семьи. Впрочем, мы увидим, как история семьи и восприятия детства позволяет более внимательно про следить эту эволюцию. Средневековые школьные коммуны довольно далеки от на шего понимания организации человеческого общества, особеннодетского и юношеского. Они не авторитарны. Ни один глава сообщества не навязывает решения - оно чаще всего принимается БQЛЬШИНСТВОМ голосов или, иногда, единогласно. В то же времяони не демократичны и не эгалитарны, так как для старших по ВОЗР(lСТУ и положению предусмотрен ряд привилегий. Они строятся скорее на основе личных отношений, дружбы между членами, чем на какой-то утилитарной цели. Идея власти или, точнее, делегирования власти, современная концепция норм дисциплины, за соблюдением которых следят лица, наделенные властными полномочиями, остаются для них совершенно чуждыми. Тем не менее было бы неверным из отсутствия иерархии вывести, будто ученики пребывали в анархическом состоянии. Наоборот, они были заключены в рамки коммун, являвшихся основой структуры общества того времени. Так, вместо отношений преподаватель-ученик, начальник-подчиненный обнаруживаются отношения другого типа, менее юридические, более естественные, но признанные общественным мнением и весьма тесные - «старик»-новичок, или, как говорили тогда, «вакхант»-«желторотый». В нашем распоряжении есть очень полный и обстоятельный документ, на который я уже ссылался, когда речь шла ошкольном возрасте - биография швейцарца Томаса Платтера24. Нам возразят, что она больше повествует о нравах Германии начала XVI века, но если они и отличались от нравов во Франции, то лишь в сторону большей архаичности. Веком раньше разНица, вероятно, была еще менее заметна, и таким образом, описание Платтера можно считать действительным не только для Германии XVI века, но и для части западного мира ХУ века. Мы видели, что в девять лет Томас Платтер учится петь Salve у священника деревенской церкви. Его двоюродный брат Пауль, посещавший школы Ульма и Мюнхена, приезжает погостить несколькодней дома. У Томаса хорошая репутация: «Друзья рассказали емуобо мне и подсказали мысль взять меня с собой учиться в школахГермании». Пауль соглашается, так рождается содружество «желторотого» Томаса и «вакханта» Пауля. Первый кормил второго, а тот в свою очередь его защищал. «Мы отправились в дорогу. Я вынужден был просить милостыню И отдавал моему вакханту Паулю все, что зарабатывал таким образом за день. Мне хорошо подавали». Школяры часто добывали на пропитание попрошайничеством, и желторотые просили милостыню для своих вакхантов. Два родственника проследовали через Люцерн и оказалисьв Цюрихе, где Пауль встретился с товарищами, чтобы вместе сними продолжить дорогу по немецким княжествам. «Все это вре мя я просил милостыню и добывал достаточно денег на содержание Пауля, так как, когда я входил в таверну (не будем забывать - в ту пору таверна была недостойным местом, там все времяобретались девицы легкого поведения и разного рода негодяИ, однако ребенок девяти-десяти лет спокойно исполнял там свой «номер»!), людям нравилось слушать мой валийский выговор, и они охотно подавали мне что-нибудь». Но случалось и совсем противоположное: мошенник, живший в Цюрихе в том же доме, что и наша группа школяров, «дал мне монету в шесть крейцеров t, сказав, что она будет моей, если я дам себя высечь по голому телу». Дело того стоило: «... в конце концов я согласился. Он тут же схватил меня, разложил на полке и побил ужасно», а затем забрал обратно свои шесть крейцеров. Переждав восемь или девять недель, компания отправилась в Миснию. «Нас было девять или восемь человек, включая троих желторотых (Schiitzen), все остальные - взрослые вакханты. Так прозывались молодые и старшие школяры. Я был самым младшим и самым молодым желторотым. Когда я не мог уже идти, мой кузен Пауль пристраивался сзади с палкой или пикой и бил меня по голым ногам - у меня не было облегающих штанов (то есть на нем была лишь рубаха или простые штаны, если не совсем голый зад!), а туфли совершенно развалились». Тем не менее он шел, и без вмешательства Пауля он бы остался на дороге; правда, в таком случае Пауль 'лишился бы своего хлеба насущного. Случались и небольшие инциденты. Томас слышал, как его товарищи говорили о легкости, с какой в Миснии можно поймать гуся. Он попробовал на первом же попавшемся гусе - убил его, забросав камнями - и едва сумел отделаться от преследований крестьян. «Придя В деревню, крестьяне нашли в трактире вакхантов и стали требовать заплатить за гуся». Все, однако, обошлось. «Когда вакханты вернулись (желторотые не имели права останавливаться в трактире), они, смеясь, рассказали нам, что произошло. Я извинился, ведь я полагал, что забить гуся мне позволяетместный обычай, они же ответили, что я слишком поторопился». Ночью вакханты вместе спали в зале постоялого двора, а желторотые - на конюшне. Историю своих скитаний Томас Платтер - во время ее написания он уже школьный учитель и уважаемый гуманист - рассказывает с почти нескрываемым удовольствием. В Нейбурге «теиз желторотых, что умели петь, ходили по городу, я же просилмилостыню». Они добрались таким образом до Галле в Саксонии: «Там мы пошли В школу св. Ульриха. Однако наши вакханты отнеслись к нам столь жестко, что мы с Паулем и еще несколькимииз наших решились бежать». Речь идет, несомненно, о вакхантахиз св. Ульриха, которые издевались над новенькими, старыми имолодыми - над маленьким Томасом и над большим Паулем. Такони ушли оттуда в направлении Дрездена. В Дрездене проучились недолго: «Здание было полно насекомых, они просто кишели в соломе». И учителя, кажется, были не очень хороши; школяры отправились в Бреслау. Дорога была чрезвычайно тяжелой - никто не хотел пускать странствующих студентов на ночлег, и хозяева спускали на них собак. В Бреслау было семь школ, относящихся к семи городским приходам, и каждый приход был закрыт для чужаков: «Ни один ученик не решился бы покинуть пределы своего прихода, чтобы петь на улице, так как тогда желторотые окружили бы его с криками ad idem, ad idem25, затем последовала бы жуткая драка». Говорят, временами в Бреслау насчитывалось несколько тысяч желторотых, которые жили подаянием; добавляют, что неКОТорые из них оставались в школе по двадцать-тридцать лет и более благодаря новым желторотым, которые их кормили. «По вечерам я, бывало, делал по пять или шесть ходок в школу к моим вакхантам, чтобы отнести им мой дневной заработок». «Зимой желторотые спали на полу в зале, а вакханты в Кельях». Но паразиты были везде: «Я бы мог поспорить, что сколькоугодно раз подряд мог бы поймать на моей груди сразу трех насекомых». Летом же и вакханты и желторотые спали под открытым небом на кладбище. Если начинался дождь, они возвраЩались в школу. Проучившись некоторое время в Бреслау, товарищи ввосьмером вернулись в Дрезден. В дороге они разделилисьна две группы, одна добывала гусей, другая - свеклу и лук. «Каксамых молодых, нас отправили в Неймах, ближайший город, выпросить хлеба и соли. Мы должны были встретиться вечером у городских ворот, где решено было заночевать. Но жители, заметив костер, принялись по нам стрелять. К счастью, никто не был ранен». Тем не менее маленький отряд все же добрался до Дрездена. Там вакханты нашли общий язык со школьным учителем – они были сверстниками - и совместно эксплуатировали учеников. Регент выглядел не как начальник над учениками, а как один из них. «В Дрездене учитель и вакханты послали нас однажды за гусями... Мы поймали двух гусей, и учитель с вакхантами приготовили из них прощальный ужин». Томас Платтер не говорит, имели ли желторотые право на остатки этого ужина. Группа оставила Дрезден и направилась в Нюрнберг, а после в Мюнхен, где они повеселели и устроились. «Мы поселились, Пауль и я, у мыловара... которому я помогал в его ремесле больше, чем учился... Мой кузен ходил в приходскую школу Богоматери, я тоже, но очень редко, будучи вынужденным петь на улицах, чтобы было на что содержать Пауля». Так продолжалось, пока их обоих не выгнали, потому что Пауль слишком крепко обнял служанку. Тогда, после пяти лет бродяжничества по школам Германии, Пауль почувствовал тоску по родине: «Моему вакханту взбрело в голову вернуться в край, где мы не были пять лет, и мы отправились в Вале». Томасу исполнилось пятнадцать, а его кузену пошел третий десяток. Они ненадолго задержались в деревне, а отправились, уведя с собой, как это было пятью годамираньше с Томасом, другого мальчика - Гильдебранда, «сынасвященника», по рождению предназначенного для учебы! Все троепод предводительством Пауля отправились в Ульм. Томас приобрел большую сноровку в попрошайничестве, «вакханты не оставляли мне достаточно времени на посещение школы - они предпочитали использовать меня для своей выгоды, и я даже не умел читать». Гильдебранд и он должны были отдавать вакхантам все, что добыли днем. Гильдебранду случалось съедать какую-то часть: «Вакханты шли за ним по улице, чтобы застать его, когда он ел; или же они заставляли его полоскать рот и сплевывать в тарелку с водой - они сразу определяли, ел ли он какую-нибудь пищу. Если его вина была доказана, его бросали на кровать, накрывали одеялом, чтобы заглушить крики, и жестокобили, пока не уставали». Таким образом, «старик» предстает главарем банды, распоряжающимся по своему усмотрению молодежью, которая его кормит и которую он эксплуатирует и в то же время защищает или, точнее, силой у~ерживает ее в сообществе пусть жестоком, но самим фактом своего существования оберегающим младших от испытания одиночеством. Подобное строение юношеского коллектива, где более молодые признают верховенство старших товарищей, несмотря на грубое обхождение или благодаря ему, существует и в современном обществе, явление было, в частности, изучено в Соединенных Штатах26. Однако в средневековыхсообществах желторотых и вакхантов существует нечто большее: семья не бросала на произвол судьбы ребенка десяти-двенадцати лет, отправив его странствовать по дорогам и чужим городам, она доверяла его более взрослому, а значит, более опытному школяру, лучше подготовленному к опасностям жизни. Этому старшему и передавалась родительская власть. И несмотря на перегибы, его авторитет признавался не только подопечным – или жертвой - но и общественным мнением. Общество не допускало и мысли о том, что связь между желторотым и вакхантом могла быть разорвана, особенно со стороны первого. Кажется, действительно существовал только один способ, позволявший ребенку избежать анархии, бродяжничества, физической и моральной деградации. К такому выводу можно прийти, прочитав о двух попытках Томаса Платтера стать самостоятельным. Первая проваливается. Она относится к периоду его пребывания в Бреслау. Один из членов семьи Фуггеров заинтересовался маленьким уличным попрошайкой. Он предлагает ему жить в их семье. Соглашается ли Томас сразу? Нет, он не свободен. Он идет спросить разрешения у Пауля. Тот отказывает: «Я тебя увел из дома, я тебя должен вернуть твоим» - говорит он ему, и, по-видимому, так и выглядело чувство ответственности у этих грубых животных по отношению к их мальчикам для битья. Вторая попытка успешна - Томас повзрослел, ему уже минуло Пятнадцать, и послушание ему становится в тягость. Этопроисходит в Мюнхене. Томас не живет больше со своим вакхантом. Он поселяется у бравой хозяйки мясной лавки, она-то и советует ему покинуть кузена. Но однажды в воскресенье Пауль подходит к нему на улице: «Желторотик, ты больше не приходишь ко мне - говорит он - смотри, Я тебя поколочу». В возрасте, когда ломался голос и способности уличного певца пропали, Томас не представлял более материальной ценности для «старика». Однако последний защищал свой авторитет, приниженный уходом желторотого. Испугавшись угрозы, Томас решает бежать. Совершенно естественно было бы открыться своей хозяйке она, возможно, помогла бы ему бежать. Но он не делает этого: «Я не осмеливался открыть мои планы - она могла бы на меня донести». И она донесла бы на него, хотя и не одобряла перегибы Пауля, только потому, что ей могло показаться аморальным рвать так резко связь, признанную законной и необходимой. «Я ушел из Мюнхена с тяжелым сердцем - то ли из-за кузена, с которым я немало побродил по свету, хотя он и был всегда со мной груб, то ли от грусти, что пришлось покинуть хозяйку, столь добрую ко мне». Со своей стороны Пауль часто говорил ему и его товарищам, что если кто-нибудь из них удерет, он найдет способ их настичь, где бы те ни были. И на самом деле, во Фрейзингене егопредупреждают о прибытии туда Пауля, который шел по его следам: «Твой вакхант из Мюнхена здесь, и он ищет тебя, сказали мне желторотые (в школе)>>. Томас бежит в Ульм, где кузен егодогоняет: «Он преследовал меня на протяжении восемнадцатимиль». В Цюрихе, куда он скрылся, Томас принимает посланни ка Пауля, своего земляка Гильдебранда, того самого, который получал тумаки за то, что съедал часть подаяния: «Несколькомесяцев прошло (в Цюрихе), когда кузен прислал ко мне своегожелторотого Гильдебранда, чтобы сказать мне, что он меня прощает и я могу вернуться в Мюнхен. Я отказался и остался в Цюрихе». Вакхант перестал его требовать и признал его независимость! Томас продолжил один жизнь бродячего школяра, еслибы подвернулся случай, он сам мог бы прибегнуть к услугам нескольких желторотых... Таким образом, студент вплоть дО ХУ века не подчинялся никакой власти, кроме корпоративной, не существовало никакоЙ школьной иерархии. При всем том он не был предоставлен самому себе. Он или жил в своей собственной семье недалеко от школы, или чаще в чужой семье, которой его доверяли по контракТУоб ученичестве, когда в этом контракте предусматривалось посещение школы - латинской, конечно. И тогда он входил в этиассоциации, корпорации и братства, поддерживавшие с помощьЮ игр, религиозной практики, выпивки и пиров чувство общностиих жизни. Или же младший школяр шел за более старшим, делЯс ним все трудности положения бродяги, и этот старший в награду очень часто издевался над ним и нещадно эксплуатировал. Во всех случаях школяр принадлежал некому сообществу или компании друзей, где товарищество, иногда грубое, но реальное, регулировало повседневную жизнь лучше школы и учителя, и таккак такой способ существования был признан общественныммнением, он имел свою нравственную ценность. Начиная с позднего Средневековья эта система товарищества встречает во мнении наиболее влиятельных слоев обществавсе возрастающую неприязнь и постепенно деградирует, воспринимаясь впоследствии как одна из форм анархии и беспорядка. С ее упадком школьная молодежь будет организована по новым принципам подчинения и авторитарной иерархии. Конечно, эта эволюция касается не только детей, она распространяется на все общество, и установление абсолютизма является одним из ее аспектов. Однако в школе она одновременно вызывает изменениевосприятия детства (или следует за ним), что нас и занимает. Теперь проследим развитие новых принципов дисциплины. Они проявляются прежде всего в неприятии традиции товарищества и самоуправления школяров. И действительно, в текстах конца Средневековья они либо подвергаются жесткой критике, либо о них упоминают, как о чем-то, что нельзя полностьюзапретить, но необходимо ограничить хотя бы внешне. В церковных кругах отрицательное отношение к этому явлению выражается довольно рано: в ХIII веке оно усматривается у Робера деКуркона в его реформе Парижского университета, хотя, надосказать, реформатор сильно опережает свое время. Очень интересно наблюдать в трудах религиозных деятелей ростки (ещене соответствующие своему времени) эволюции, которая впоследствии привела людей к современному пониманию жизни; они былипровозвестниками менталитета, совершенно чуждого их эпохе, ноименно это мышление возобладало с ХУ века, несмотря на сопротивление, пережитки и инерцию старых представлений. Полностью оно победило в умах большинства лишь кXVIII-XIX векам, но мы уже видим механический и технократический подход, картезианский дух, озабоченность порядком, регулярностью, ранжированием, иерархией, организацией. Их первое проявление в том, что общинные обычаи, имевшие столь огромное значение в Средние века, попали в разряд недостойныхразвлечений. Еще в начале ХУII века можно наблюдать некоторые пережитки средневековой традиции, враждебно воспринимаемой воспитателями и, собственно, любыми сторонниками порядка. Власти города Флеш должны были считаться с большим числом школяров, привлеченных коллежем иезуитов; были принятыспециальные меры (как сегодня в городах, где есть воинские гарнизоны), среди которых фигурировали некоторые запреты: проститутки не имели права работать и жить в городе, содержателям харчевен запрещалось сдавать свои комнаты студентам, студентам же запрещалось ношение оружия и т. д. И среди этих запретов был еще один - «студентам запрещается выбирать герцога, прокуратора или главу Нации». Дижонский парламентt в 1623 году «категорически запрещает школярам создавать меж собой ассамблеи и монополии, а также выбирать аббатов, ПрИоров и других вождей разврата»27. Таким образом создание любой традиционной студенческой корпорации, даже еще легитимных Наций, здесь осуждается28. В тот же период реформа Парижскогоуниверситета Генрихом IV запрещает пиры и любые compotacio. С ХУ века сторонники Порядка, эти просвещенные организаторы, не только борются с корпоративной традицией школяров, но и распространяют новые понятия о детстве и детском воспитании. Наиболее яркими представителями этого движения являются Жерсон и кардинал д'Эстутвиль. В представлении кардинала д' Эстутвиля ничем не ограниченная свобода детей представляет для них большую опасность29. Дети находятся в etas infirma30, требующем «подчинения более строгой дисциплине, основанной на более жестких принципах». Кардинал считал, что школьные учителя - principales - не могут больше быть товарищами учеников. Их миссия состоит не только в том, чтобы передатьмладшим элементы знаний, они должны, кроме всего прочегои в первую очередь, формировать здравые суждения, воспитывать добродетель - словом, учить и воспитывать одновременно. Эта озабоченность отсутствует в столь явном виде в более ранних текстах. Изменился ориентир деятельности воспитателей: monemus- omnes et singulos pedagogos presentes et futuros... ut sic intendant regimini suorum domesticorum puerorum et scolarium31. Забота о том, чтобы правильно подобрать сотрудников, регентов и submonitores - viros bonos, graves et doctos32 - становится для них делом совести; так же интерпретируется и право применять всю полноту власти, наказывая виновных без снисхождения, преступного, поскольку речь идет о спасении душ, за которые они ответственны перед Богом: пе eorum damnationem. Сразу два новых понятия появляются одновременно: понятие о недееспособности ребенка и о моральной ответственностИучителей за своих учеников. Дисциплинарная система, основанная на этих понятиях, не могла зародиться в прежней средневековой школе, где учителей мало интересовало поведение ученИков за ее стенами - в корпорации или на общем традиционномпразднике учителя выступали скорее в роли «стариков», а не руководителей. В начале ХIII века, когда студента задерживали вПариже, об этом тут же сообщалось его преподавателю, последний подтверждал личность школяра, и тот выходил из-под юрисдикции прево в соответствии с привилегиями, которыми пользовался университет33. В 1289 году регистрация в Matricula становится обязательной для всех школьных учителей. Затем, в XIV веке, становится обязательной принадлежность к Нации. Такое сообщество - первая попытка привести в систему студенческую жизнь. Однако надо сказать, что Нация больше походитна спонтанно образованную ассоциацию школяров, да и структура остается прежней - корпоративной. Несомненно, поначалусообщество и являлось ни чем иным, как корпорацией; общностьшколяров, прибывших из одного места, была очень ощутима, а в уложениях коллежей предусматривалось разделение земляков из страха перед враждой между этническими группами. Прокурор Нации выбирался подобно принципалу в ассоциациях стипендиатов. И тем не менее, он постепенно становится более авторитарным руководителем. В начале ХУ века его, по крайней меретеоретически, наделяют дисциплинарной властью над его Нацией. Реформа 1452 года подтверждает право прокуроров Нацийинспектировать и наказывать своих подопечных в коллежах ипедагогиях Парижского университета: они были чем-то вродегенеральных инспекторов. Тем не менее, несмотря на усилия реформаторов, корпоративная природа Наций мало способствовала концентрации власти в руках избранных прокуроров. Новаядисциплина будет установлена уже посредством современнойорганизации жизни коллежа и педагогий с полным обучением, гдепринципал и регент перестанут быть primi inter pares, но станутпредставителями высшей власти. Именно авторитарный и иерархический способ управления коллежем позволит начиная сХУ века постепенно установить все более и более жесткую дисциплину. Новую дисциплинарную систему определяют три основные черты: постоянные контроль и надзор, доносительство, возведенное в принцип управления и институцию и широкое применениетелесных наказаний. Уже в 1315 году в уложениях грамматической школы Наваррского коллежа34 является принципиальным положение, согласно которому ни один puer (речь, несомненно, идет о детях примерно десяти лет) не должен выходить за пределы коллежа один. При необходимости (\ectio или проповедь вне стен учебного заведения), если оба учителя заняты и не могут его сопровождать, они должны определить ему в качестве проводника надежного товарища (Ьопит puerum socium), чье поведение безупречно. К тому же сопровождающих будут часто менять, чтобы исключить возможность всякого turpefactum35 между сопровождающими подопечным. Ту же озабоченность раз
|
