Фонетическая структура глоссы и фонетическое модифицирование

 

Речевая единица воспринимается, в первую очередь, как фонетический ряд. Это, собственно, «звучащая» материя, звукокомплекс, выполняющий перцептивную – фонетический ряд делает глоссу воспринимаемой – и сигнификативную – фонетический ряд отличает данную глоссу от других глосс лексемы (отношение «б») и от глосс других лексем (отношение «в») – функции. Отношение «а» в этом случае представляется наименее мотивированным, поскольку план выражения глоссы подвержен достаточно активному модифицированию (сравните ноль – нуль), не связанному с ее семантическим варьированием. Есть три параметра, обеспечивающих некоторую стабильность фонетического ряда:

1) модифицирование ограничено мнением языкового коллектива, пренебрежение которым ведет к непониманию между коммуникантами (нельзя сказать * наль вместо ноль);

2) модифицирование ограничено необходимостью сохранения функций маркеров, указывающих на те или иные аспекты плана содержания (см. ниже); нельзя, например, употребить форму волóс был тонок, потому что глосса волóс имеет маркер (ударение), указывающий на значение «род. пад. мн. ч.», а не «им. пад. ед. ч.»;

3) модифицирование ограничено сигнификативной функцией плана выражения, в основе которой присутствует «запрет» на «однозвучность»; следует сказать, что это ограничение не является самым строгим, поскольку в языке очень распространено явление формальной омонимии (ср.: пути – род., дат. и т.п.; пила /сущ. – глаг./ и т.п.).

Фонетический ряд, включающий в себя разнообразные лексические и грамматические маркеры, в аспекте отношений «б» выполняет как интегральную (день им. – вин. пад.), так и дифференциальную (шкаф – шкап) функцию. Нужно сказать, что фонетический ряд глоссы может быть дискретным – как было показано выше, глосса может состоять не только из одного слова, но и из нескольких, например, на столе, смог бы, зеленый фургон, чемпион мира, размышлять о будущем.

Обратим внимание на то, что отношения между глоссами на фонетическом уровне детерминируются чистой формой и никак не связаны с семантическим модифицированием номинатемы. Эти отношения чистого фонетического модифицирования могут быть трех типов.

Во-первых, они могут иметь статус отношений фонетической идентичности, предполагающей отсутствие фонетических различий между глоссами, например, в случае употребления глосс номинатемы класс: класс [ клас ] не был переполнен – он вошел в класс [ клас ].

Во-вторых, они могут быть определены как вариантные отношения, когда разные фонетические модификации находятся в отношениях дополнительной дистрибуции и не могут встречаться в одинаковых окружениях. Здесь явной есть зависимость звучания глоссы от звучания находящихся рядом в синтагме глосс других номинатем. Например, фонетические варианты [мок] и [мог] номинатемы мочь зависят от качества первого звука единицы, следующей за ними в синтагме: он [ мок ] прийти вчера, где звучание [ к ] определено глухостью первого согласного звука слова прийти, и он [ мог ] бороться со злом, где звучание [ г ] определено звонкостью первого согласного слова бороться. Такие единицы я определяю как фонетические варианты номинатемы. Повторю, различия в звучании здесь не могут быть связаны с различием в значении.

В-третьих, фонетическое модифицирование может иметь статус фонетической дублетности, когда различия в звучании глосс не связаны ни с различием семантики глосс, ни с различием их фонетической дистрибуции. Таковы, например, акцентные различия позвóнишь – позвонúшь, фонетические различия [ г ] ород – [ γ; ] ород, фонологические различия ноль – нуль и т.д. Предпринималось множество попыток классификации таких единиц, традиционно называемых фонетическими (формальными) вариантами слова (номинатемы). О.С. Ахманова, А.И. Смирницкий и Р.П. Рогожникова предполагают, что эти единицы противопоставляются морфологическим вариантам и поэтому могут быть рассмотрены как гомогенная сущность [Ахманова 1957; Рогожникова 1966; Смирницкий 1956], Ф.П. Филин подразделяет формальные варианты (дублеты) на собственно фонетические и акцентологические [Филин 1963, с. 131], К.С. Горбачевич к последним добавляет еще и фонематические дублеты, с чем, в принципе, можно согласиться. По моему мнению, среди формальных дублетов следует выделить:

1) Фонетические дублеты, модифицирование которых не затрагивает фонемного состава глосс; среди фонетических дублетов выделяются:

а. Собственно фонетические, различающиеся составом сегментных компонентов, например ко [ г ] да – ко [ γ; ] да, умыла [ с' ] – умыла [ с ] и т.п.

б. Акцентные, различающиеся местом ударения (суперсегментное различие), например úначе – инáче, нáбело – набелó; и т.п.

2) Фонематические дублеты, модифицирование которых связано с семантически нерелевантным различием фонемного состава глосс, например тоннель – туннель, бобер – бобр и т.п.

В связи с проблемой формальной дублетности особое значение приобретает проблема определения статуса в система языка так называемых простых аббревиатур, то есть слов, возникших в результате сокращения простых или сложных лексем, например заведующий > зав, специалист > спец; член-корреспондент > членкор, физкультура (< физическая культура) > физра (< физ-ра) и т.п., поскольку именно простая аббревиатура является минимально допустимой фонетической разновидностью слова.

Рассматриваемое явление не получило в лингвистике однозначной трактовки. Единственное, что объединяет большинство исследователей, – это стремление определить простую аббревиацию как деривационный процесс. Расхождение отмечается только в вопросе о ее отнесении к тому или иному способу словообразования. Сейчас существует две точки зрения.

В.О. Горпинич, выражая мнение одной части лингвистов, считает, что «в производных этого типа формант имеет все признаки нулевой суффиксации: 1) морфологическое явление усечения производящей основы; 2) нулевой суффикс с значением лица (зам, зав) и конкретных предметов (лаб, маг, рок); 3) нулевое окончание с грамматическим значением существительного мужского рода (2 скл.). Поэтому логичнее квалифицировать их как нулевую суффиксацию» [Горпинич 1999, с. 118]. То же отмечается в [Рудницька 2007] и др. Если говорить о втором и третьем пунктах аргументации ученого, то я уже имел возможность высказаться по поводу сомнительности существования такого феномена, как «нулевой аффикс» [Теркулов 2004]. В лексемах типа ход, бег, раба и т.п. попросту нет словообразовательных аффиксов, и это является формальным признаком данной разновидности словообразования. Кстати, с тем, что там действительно нет аффикса, имплицитно соглашаются и те, кто основывает свои теоретические построения на признании существования нулевой суффиксации. Например, В.В. Лопатин утверждает, что «в безаффиксных типах носителем словообразовательного значения является нулевой аффикс, то есть значимое отсутствие аффикса в основе (выделено мной. – В.Т.)» [Лопатин 1966, с. 79]. Позволю себе повторить тот вопрос, который уже звучал в одной из моих предыдущих статей: так все-таки, есть здесь аффикс, или же его здесь нет? (см. также: [Карпенко 2002, с. 333]). Однако мое отрицание существования таких явлений, как нулевые аффиксы, не отменяет необходимости высказать свое мнение об упомянутой выше концепции деривационной природы простой аббревиации как разновидности безаффиксного способа, к которому традиционно относят образование слов типа ход (< ходить), бег (< бегать), синь (< синий) и т.п.

Нужно отметить, что усечение производящей основы для безаффиксного способа не является характеризующим признаком. По мнению Г. Марчанда, сущность его состоит «в образовании совершенно отличного слова без присоединения деривационного элемента» [Marchand 1960, с. 293-294]. Другими словами, не усечение основы, а образование слов «от общей основы без каких бы то ни было положительных (не нулевых) словообразовательных аффиксов и других специальных словопроизводительных средств (чередования, акцентные различия), но только соединением слов с той или другой определенной парадигмой (выделено мной. – В.Т.)» [Смирницкий 1955, с. 40], составляет сущность данной разновидности деривации. А.И. Смирницкий определяет ее как конверсию, эквивалентную процессу перехода слов из одной части речи в другую без использования словообразовательных аффиксов в английском языке. С этим можно согласиться: разница между англ. to run – the run и рус. бежать – бег состоит лишь в том, что аналитизму различия глагола и существительного (артикль, позиция в синтагме) в английского языке соответствует русский синтетизм этого противопоставления (парадигма словоизменения). Другими словами, различие между английской и русской конверсией обусловлено только различием английского и русского грамматического строя.

Парадигма словоизменения, как известно, указывает на принадлежность глосс слова к определенному грамматическому классу. Например, парадигма падежа и числа при стабильности значения рода указывает на его субстантивность, лица – на вербальность и т.д. Изменение парадигмы отражает изменение грамматического значения. Иначе говоря, обязательным условием при конверсии является различие между грамматическим значением производящего и производного слов, например: глагол – существительное (поджигать > поджог, обжигать > обжиг), прилагательное – существительное (синий > синь, толстый > толща), мужской род – женский род (рус. раб – раба, супруг – супруга) [Лопатин 1966, с. 81] и.т.д. При простой же аббревиации изменения каких-либо грамматических характеристик номинатемы не отмечаются. Например, нет никаких грамматико‑семантических различий между спецом и специалистом, замом и заместителем, членом - корреспондентом и член - корром и т.д. В тех же случаях, когда формальное расхождение парадигм все же существует, оно не подкреплено никакими различиями в грамматической семантике членов аббревиационной пары и является лишь реакцией на изменение фонетического качества финали. Например, заведующий и зав различаются только тем, что первое относится к адъективному склонению, а второе – ко второму без каких-либо различий в грамматической семантике этих единиц, что обусловлено лишь тем, что сокращенная форма слова в результате аббревиации стала заканчиваться на твердый согласный. Вряд ли это может свидетельствовать в пользу того, что перед нами безаффиксное словопроизводство и словопроизводство вообще.

Конверсия как словообразовательный процесс закономерно отражает отношения словообразовательной (внешней) мотивации. Я уже говорил об особенностях внешней мотивации в предыдущей главе. Напомню, что она предусматривает такую связь между двумя однокорневыми словами, когда значение одного из них «или а) определяется через значение другого <...>, или б) тождественно значению другого во всех своих компонентах, кроме грамматического значения части речи» [Грамматика-80, с. 133]. Ни одно из этих условий не выдерживается при создании аббревиатур рассматриваемого типа. Например, слово псих может употребляться в одинаковых контекстах со словом психопат, причем с абсолютно идентичными лексическим и грамматическими значениями и в идентичной синтаксической функции: он вел себя как настоящий психопат («больной психопатией»; Им. пад., ед.ч., обст.). – он вел себя как настоящий псих («больной психопатией»; Им. пад., ед.ч., обст.). Именно отсутствие признаков словообразовательной мотивации (изменение лексического и/или грамматического значения при переходе от «производящего» к «производному») и не позволяет в данном случае рассматривать такие аббревиатуры в пределах морфологического (аффиксального) способа словообразования. Укажем, что неубедительно в этом отношении звучат слова Т.Р. Кияка: «В особый вариант семантико-морфологической мотивации мы выделяем аббревиатурные образования и <…> считаем, что сокращенные варианты слов или выражений мотивируются их полной формой. Условно назовем это явление опосредованной мотивацией» [Кияк 1989, с. 102]. О семантической мотивации здесь и речи быть не может – перед нами очевидная семантическая идентичность, а формальная мотивация в чистом виде, если о такой можно говорить, характеризует только процесс образования формальных дублетов номинатемы.

Другая группа исследователей относит простые аббревиатуры к так называемому «фонетическому» словообразованию, при котором «новые слова могут создаваться путем изменения звукового состава словарных единиц, которые существуют в языке» [Немченко 1984, с. 117]. См., например, у М.М. Сегаля: «Аббревиация представляет собой один из видов словообразования, относящийся к фономорфологическому типу, поскольку изменение морфологического состава слова (прототипа) обусловливается изменением его фонетического комплекса, например omnibus > bus, doctor > doc и т.п.» [Сегаль 1962, с. 280]. Однако с этим утверждением также трудно согласиться, поскольку фонетическое модифицирование, а именно как фонетическое модифицирование необходимо интерпретировать ситуации аббревиации исходного слова, не может быть самодостаточным источником распада семантического тождества слова уже потому, что фонемы «различают не содержание (семантику), а звучания слов» [Смирницкий 1960, с. 112]. Поэтому видоизменение формы является только фактором «искажения» звучания слова, но не возникновения на его базе новой номинатемы. «Совершенно неверно, механистично и поверхностно, – пишет А.И. Смирницкий, – утверждение того, что будто бы замена [о] в слове стол на [у] дает слово стул: такая замена сама по себе является лишь искажением слова стол, собственно его звуковой оболочки, но не превращением одного слова в другое» [Смирницкий 1960, с. 112]. Для того, чтобы произошла трансформация одного из формальных дублетов слова в самостоятельную лексему, необходимо, чтобы за ним закрепилось новое значение, отличное от значения других дублетов, – явление довольно редкое, по крайней мере, для простых аббревиатур.

Подводя итоги, приведу утверждение В.Н. Немченко о том, что сокращенные образования «представляют собой нечто промежуточное между самостоятельными производными словами и фонетическими вариантами (дублетами. – В.Т.) соотносительных производящих слов. Они заметно отличаются от соотносительных производящих, полных слов в стилистическом отношении, носят разговорный или просторечный характер, а в ряде случаев отличаются от последних своими грамматическими, морфологическими признаками. Однако по своим лексическим признакам они дублируют соотносительные с ними полные слова (выделено мной. – В.Т.)» [Немченко 1984, с. 132-133]. По моему же мнению, они не «представляют собой нечто промежуточное», а являются «фонетическими дублетами соотносительных производящих слов» в чистом виде. На это указывает уже то, что стилистическое расхождение или морфологическое варьирование без семантического расхождения не является достаточным стимулом для распада тождества номинатемы. Более того, в науке устоялась абсолютно справедливая мысль о том, что стилистическая дифференциация при семантической идентичности есть выражением так называемой «характерологической функции вариантов (выделено мной. – В.Т.)» [Горбачевич 1978-2, с. 9], а не отдельных номинатем. Именно поэтому я и считаю, что аббревиатура, которая создана на базе простой или сложной номинатемы‑слова, – это только формальный дублет данной номинатемы, потому что она имеет тождественные с ним лексическое значение, набор грамматических значений и синтаксических позиций, например: надо вызвать специалиста – надо вызвать спеца. Сама же аббревиация исходного слова обусловлена потребностью не в новой номинации, а экономией языковых средств.

Итак, простые аббревиатуры, возникшие на базе простых и сложных слов, являются формальными дублетами полных наименований, и должны рассматриваться не как словообразовательные явления, а как выразители речевой комбинаторики номинатемы.