Вопрос о статусе свободных словосочетаний

 

Утверждение в качестве основы тождества номинатемы ее инвариантного, концептуального, сигнификативного языкового значения позволяет по-новому определить статус составных речевых номинативных единиц – словосочетаний и сочетаний знаменательных слов со служебными.

Термином «словосочетание» я здесь обозначаю «лексико-грамматическое единство – сочетание двух (и больше) знаменательных слов, связанных между собой подчинительной связью» [Современный русский язык 1981, с. 43], например зеленая карета, нежно любимый, ехать в Москву и т.п. С этой дефиницией можно соглашаться [Загнітко 2003, с. 52], можно и не соглашаться [Жирмунский 1961, с. 15], включая, в последнем случае, в состав словосочетаний и сочинительные конструкции, и сочетания знаменательных слов со служебными и т.д. Однако для целей предлагаемой работы это определение абсолютно достаточно, поскольку именно подчинительные сочетания знаменательных слов, «идеологически» ничем не отличающиеся от других сочетаний, имеют ряд базовых особенностей, которые позволяют утверждать их несомненную автономность в системе языка. Эти особенности и представляют особый интерес.

Вопрос в нашем случае состоит в том, насколько словосочетания указанного типа являются номинативными единицами и каким образом реализуется их номинативность? Само представление о номинативности словосочетаний, то есть о том, что «основная функция словосочетания – номинативная» [Загнітко 2003, с. 53], причем «комбинация слов и словосочетание репрезентируют уже соединение некоторых отдельных значений-сигнификатов, в результате чего образуется новая номинативная единица (выделено мной. – В.Т.), идентификация и понимание которой зиждется на адекватном воспроизведении некоторого реального единства предметов, явлений и их свойств (сочетание предмета и признака, сочетание предметов, сочетание действий и т.д.)» [Азнаурова 1977, с. 123], вызвало в середине – конце семидесятых годов серьезную дискуссию на страницах «Вопросов языкознания» (см.: [Кобрин 1979; Моисеев 1977; Федорова 1979; Форменко 1975] и др.). Мне представляется, что номинативность является отличительной чертой таких единиц, однако мое представление об её статусе и формах проявления несколько отличается от традиционных мнений.

Прежде всего, необходимо указать на то, что с точки зрения цельности семантики обычно выделяются три типа подчинительных словосочетаний: свободные сочетания, то есть «та часть словосочетаний, которым не свойственна заметная интеграция, спаянность компонентов» [Ларин 1977, с. 126], например, зеленая листва, покупать хлеб, хорошо учиться; идиоматизированные словосочетания, или коллокации, то есть устойчивые сочетания, характеризующиеся «неизменной формой и свойственным для них составом компонентов» [Рогожникова 1977, с. 111], например железная дорога, грудная жаба и т.п.; фразеологические обороты, то есть «относительно устойчивые, воспроизводимые, экспрессивные сочетания лексем (выделено мной. – В.Т.), обладающие (как правило) целостными значениями» [Мокиенко 1989, с. 5], например сушить весла, тянуть канитель.

Часто последние два типа сочетаний объединяют под одним названием «фразеологическая единица», которая в этом случае определяется как «воспроизводимая в готовом виде языковая единица, состоящая из двух или более ударных компонентов словного характера, фиксированная (т.е. постоянная) по своему значению, составу и структуре» [Шанский 1985, с. 20]. См., например, у Д.Н. Шмелева: «раздельнооформленные образования разделяются на «идиоматичные» (фразеологические единицы) и «неидиоматичные» (свободные, «классические» словосочетания)» [Шмелев 1973, с. 58].

Причина такого объединения в том, что и фразеологические обороты и идиоматизированные словосочетания вполне очевидно настроены на выполнение номинативной функции, в то время как для свободных словосочетаний эта функция не очевидна: «Свободные, синтаксические словосочетания – не номинативные единицы, фразеологические и (или в том числе) терминологические словосочетания, напротив, несомненно, номинативные единицы языка» [Моисеев 1977, с. 57] (то же: [Солодуб 1988, с. 37], [Федорова 1979, сс. 132, 135] и др.). При этом считается, что в речи воспроизводится только модель свободного словосочетания, а само свободное словосочетание «является единицей не воспроизводимой, а произвольной, возникающей и существующей как реально ощутимая, полнокровная величина лишь в акте речи» [Белый 1960, с. 110]. Как пишет А.И. Моисеев, «если номинацию понимать так, как она обычно понимается – как наименование предметов и явлений, отраженных в понятиях, а в связи с этим и как наименование самих этих понятий, то обнаружить номинативную функцию у словосочетаний (у свободных, синтаксических сочетаний – не фразеологизмов) никак нельзя» [Моисеев 1977, с. 56].

Для доказательства своей правоты сторонники концепции неноминативной природы свободных словосочетаний приводят следующие размышления: «Можно ли считать, что в сознании говорящих по-русски есть понятие «покупать капусту» в отличие от понятия «покупать свеклу» (и в чем их различие?), понятие «покупать свежую капусту» в отличие от понятия «покупать квашеную капусту», понятие «идти в лес» и понятие «идти из лесу» и т.п.» [Моисеев 1977, с. 56]. Это является основанием для вывода о том, что словосочетание – это только «речевая манифестация (реализация) языковой валентности» [Форменко 1975, с. 62], которая формирует «оригинальные образования, являющиеся произведениями речи говорящего, созданные путем использования той или иной продуктивной синтаксической модели» [Тер-Минасова 1977, с. 64].

Я считаю, что в данном случае допущена серьезная методологическая ошибка, сущность которой состоит в рассмотрении свободных словосочетаний в той же плоскости, что и коллокаций, и фразеологизмов, то есть как расчлененных самостоятельных и, что самое главное, целостных в этой расчлененности наименований. Для меня же более убедительным является мнение, согласно которому свободное словосочетание определяется «как сложное наименование, строящееся по принципу семантического распространения слова» [Кобрин 1979, с. 86]. В этом случае, правда, необходимо решить вопрос о том, как же соотносятся исходное слово и развернутое на его основе словосочетание.

Как известно, «если в отдельной лексеме ощущается ее сигнификативная связь с определенным предметом, будь то наименование конкретных или абстрактных предметов (дом, число, время и т.д.), то словосочетание служит конкретным описанием того или иного денотата (вернее, референта; выделено мной. – В.Т.) (высотный дом, астрономическое число и т.д.)» [Азнаурова 1977, с. 123]. При этом, как замечает И.Е. Аничков, «ни одно слово не может вступать в сочетания с каким-нибудь другим словом; каждое слово сочетается с ограниченным количеством других слов, и в каждом случае границы могут и должны быть нащупаны и установлены» [Аничков 1997, с. 108]. Реестр этих сочетаний определяется особенностями семантики главного слова.

Продуцирование словосочетаний имеет в своей основе актуализацию тех или иных семантических множителей последнего в зависимом слове, которое при такой трактовке становится вербализованным компонентом семантики главной лексемы. Например, в словосочетаниях зеленыйдом, трехэтажныйдом, домуобочины, каменныйдом и т.п., имеющих тождественный референт, слова зеленый, трехэтажный, у обочины, каменный, указывающие только на различные характеристики этого референта, являются, по сути, реализаторами семного наполнения семантических множителей «цвет», «размер», «местоположение», «материал» значения слова дом как базовой в этом случае единицы номинации. Это и позволяет предположить, что указанные словосочетания являются многословными аналитическими лексико-семантическими вариантами номинатемы дом, а не самостоятельными языковыми сущностями. Актуализация сем номинативного центра абсолютно адекватна здесь актуализации сем монолексемных реализаций номинатемы при денотации. Например, при уже упомянутой выше актуализации сем номинатемы иголка «заостренный металлический стержень с ушком для вдевания нити, употребляемый для шитья» в значениях «употребляемый для шитья» и «заостренный металлический стержень (представляющий опасность)» и т.д., проведенной через широкий контекст, интонацию, ситуацию, мы считаем глоссы номинатемы иголка вариантами, находящимися в зоне тождества последней. Однако тот же смысл имеют и сочетания острая иголка (прилагательное острая актуализирует смысл «опасность»), и иголка для шитья (сочетание для шитья актуализирует смысл «назначение»). Отождествлению на уровне одной языковой единицы – номинатемы иголка – данных словосочетаний препятствует только устоявшееся мнение о том, что реализации слова по протяженности должны с ним совпадать. Это суждение явно настроено на формальные признаки отождествления и не имеет никакого отношения к базовой функции номинатемы – номинативной.

Я считаю устоявшуюся теорию некорректной, поскольку определение границ той или иной языковой единицы должно быть релевантным ее базовой функции. Другими словами, свободное словосочетание находится в сфере семантического тождества номинатемы со словесной доминантой, потому что его значение представляет собой именно уточненную семантику исходной лексемы, а это значит, что границы семантического тождества единой номинативной единицы находятся за пределами реестра однословных синтагм, которые с ней эмпирически связываются в сознании носителей языка. Косвенным подтверждением этому становится лексикографическая практика.

Как пишет, В.Г. Гак, «разновидности предмета в толковом словаре отражаются с помощью определительных словосочетаний» [Гак 1987, с. 9]. Кроме того, в большинстве исследованиях, когда говорится о лексико‑семантических вариантах одной номинативной единицы, приводятся примеры, в которых эта лексико-семантическая вариативность реализуется именно через зависимую глоссу. Например, когда Л.А. Кудрявцева анализирует лексико-семантические варианты слова ностальгия, приводит примеры не чистого употребления этого слова, а комбинированного, где очевидна роль вспомогательных элементов в формировании нового значения: ностальгияпопрошлому, ностальгияпоискренностиотношений, ностальгияпостарым, добрымвременам и т.п. [Кудрявцева 2004, с. 75]. Значение словосочетания реализуется, следовательно, как денотация инвариантного значения номинатемы. Необходимо отметить, что получившаяся аналитическая единица обладает основным признаком именно речевой сущности – она однозначна: «Конструктивно производные номинативные единицы с эксплицитной внутренней формой (то есть составные наименования) не обладают способностью соотноситься с широким спектром прямых значений, то есть, как знаковая форма возникают однократно для выражения определенного содержания, проявляя тенденцию к моносемичности» [Снитко 1990, с. 19]. А, как известно, в речи «и говорящий и слушающий приписывают слову только одно определенное значение, не думая при этом не только о синонимических словах, но и о других значениях данного слова» [Покровский 1896, с. 21]. Другими словами, даже на уровне тактики составное наименование имеет все признаки речевой модификации номинатемы. Более того, «наблюдение за формированием аналитических конструкций и функционированием их в речи позволяет утверждать, что языковая репрезентация концепта осуществляется в определенных случаях преимущественно аналитическим способом, а коммуникативное намерение говорящего нередко реализуется лишь в рамках сложной номинации аналитического типа» [Ушкова 2006, с. 4].

Еще больше значимость вспомогательного компонента словосочетания в формирования смыслового модифицирования номинатемы проявляется в так называемых информационно недостаточных (синсемантических) словах, которые, «имея минимальное семантическое наполнение, <...> вступают в обязательную сочетаемость высочайшей степени с зависимыми словами, которые компенсируют их смысловую неполноту» [Коваль 2004, с. 7]. При этом «в синтаксически неделимых словосочетаниях между главным и зависимым компонентами устанавливаются комплетивные (информативно-дополнительные) отношения, при которых зависимое слово является необходимым смысловым дополнением к информативно недостаточному главному слову (например, стая (кого?) лебедей; килограмм (чего?) сахара; стакан (чего?) чая; сноп (чего?) ржи и под.)» [Максим'юк 2006, с. 8]. Концептуальное значение в этом случае неспособно реализоваться в простых глоссах‑словах и может найти свои воплощения только в словосочетаниях, что позволяет считать последние единственной формой существования номинатем с доминантой – синсемантичным словом.

В.М. Никитевич, правда, утверждает, что создание словосочетаний является проявлением так называемого «аналитического словообразования» [Никитевич 1985, с. 54-55], поскольку, по его мнению, эти словосочетания коррелируют с синтетическими дериватами, например, богатыйчеловек – богач, последовательМичурина – мичуринец. Того же мнения придерживается и Е.С. Снитко (см.: [Снитко 1990, с. 6], где она определяет словосочетания, как производные единицы). Однако такое реляционное определение не учитывает связи между самостоятельно употребленным главным словом и главным словом в сочетании с зависимым. Между ними очень часто (если не всегда) семантические расхождения значительно меньшие, чем между разными коннотативными лексико-семантическими вариантами одного слова. Например, варианты слова морж «животное» и «человек, который занимается закаливанием» тождественны только в семах «существо» и «купание в холодной воде», и тождество наименования сохраняется здесь только за счет образной коннотации, а морж и красивыйморж различаются лишь неактуализированностью – актуализированностью семы „оценка внешнего вида”. Вполне очевидно, что значения указанного словосочетания значительно ближе к базовому значению лексемы морж, чем приведенный выше лексико-семантический однословный вариант. Кроме того, для упомянутых примеров В.М. Никитевича очевидно то, что словосочетания в них не формируют новых номинативных инвариантных значений, как это присуще параллельным им словам, а выступают только в качестве актуализатора семантики главного слова: если слово богач настроено однозначно на определение какого-либо человека как богатого со всеми присущими этому человеку сценариями поведения, при этом в любом контексте его значение будет отталкиваться от этой характеристики и актуализировать семы, прямо или косвенно связанные с характеристикой «богатство», то в словосочетании богатый человек «богатство» отражено только как одно из актуальных для процесса коммуникации свойств означенного в это время и в этом месте человека. В других контекстах для денотации лексико-семантического варианта возможна актуализация других свойств референта: умныйчеловек, веселыйчеловек и т.д. Поэтому принцип последовательности суждений требует от нас трактовать свободное словосочетание как аналитический денотативный лексико‑семантический вариант номинатемы со словесной доминантой, существующий в пределах тождества последней.

Необходимо отметить, что возможности аналитической денотации значительно шире: зависимые компоненты словосочетаний могут однозначно актуализировать те семы, которые не может реализовать моновербальная реализация номинатемы, например, для номинатемы иголка – «материал» (стальная иголка, иголка из меди), «форма» (согнутая иголка, удлиненная иголка), назначение (граммофонная иголка, швейная иголка) и др.

Такое понимание семантики свободных словосочетаний позволяет предложить новое решение проблемы статуса значений его компонентов. В науке устоялось мнение, что словосочетание «будучи единым, вместе с тем явно представляет собой сочетание ряда понятий, каждое из которых в отдельности отлично от всего сочетания, взятого в целом <...> Такое понятие может быть названо составным» [Годер 1961, с. 49]. Например, словосочетание высокоедерево традиционно трактуется как комбинация понятий (концептов?) «высокий» и «дерево», которые вместе формируют составное понятие. При этом слова, «вступая в сочетания друг с другом, отнюдь не утрачивают способность выражать понятия» [Кобрин 1979, с. 88]. Я же предлагаю другую трактовку: значение словосочетания – это значение базового компонента номинатемы, его носителя, актуализированное в зависимом слове. При этом, конечно же, каждая из сем номинатемы может также рассматриваться как концепт, что создает возможность, с одной стороны, использования в других случаях зависимого элемента словосочетания в качестве базы для самостоятельной номинатемы (ср., например, замок из снега, где глосса снега является актуализатором семы «материал» номинатемы замок в пределах денотации, и чистый снег, где она сама становится выразителем номинативной доминанты, то есть базовой глоссой номинатемы снег), а с другой, использования базовых глосс той или иной номинатемы в качестве актуализатора инвариантного значения другой номинатемы (ср.: теплыйдень – серединадня).

Исключением следует, вероятно, считать атрибуты, выраженные прилагательными или эквивалентными им единицами. В ряде работ высказывается предположение о «размытости» экстенсионала признаковых слов и о лингвистической бессодержательности поиска «различия» между экстенсионалом типа белый, зелёный вне контекста сочетаемости с предметными именами [Падучева 1985, с. 17; Уфимцева 1980, с. 37; Nida 1975, р. 153]. Признаковые слова, следовательно, «определяются как выражения, не имеющие в материальном мире денотата обозначения, а, следовательно, как нереферентные» [Постникова 2001, с. 202]. Поэтому говорить о их концептуальном значении не представляется возможным. Это единицы, явно настроенные только на актуализацию сем при денотации субстантивных номинатем.

Таким образом, в отличие от идиоматизированных словосочетаний и фразеологизмов, которые действительно имеют цельное значение, не выводимое из значений их компонентов, свободное словосочетание реализует объемно значение главного слова. Зависимое слово является лишь вербализованным компонентом этого значения. Если использовать для обозначения лексического значения термин «понятие», как это делает А.И. Моисеев, мы можем определить упомянутое выше слово покупать как базовое обозначение понятия «приобретать что-либо за деньги», а словосочетания покупать капусту, покупать свеклу, покупать свежую капусту, покупать квашеную капусту и т.п. – как обозначения того же понятия с вербализованной семой «объект покупки», то есть как аналитические денотатные лексико‑семантический варианты номинатемы‑слова, существующие в пределах тождества последней. Следовательно, прав Е.В. Кротевич, который утверждает, что свободное словосочетание эквивалентно слову [Кротевич 1959].

Косвенно такой статус словосочетаний подтверждает и относительная грамматическая десемантизация зависимых глосс, выступающих актуализаторами сигнификативного значения номинатемы при денотации. Эта десемантизация отмечается для всех разновидностей синтаксических отношений.

Не вызывает сомнений отсутствие грамматических признаков у зависимых слов при примыкании. Примыкание, как известно, это такой вид морфологической связи, при котором не используются грамматические показатели и связь осуществляется позиционно [Баскаков 1974, с. 19]. Зависимость от главного слова выражается здесь чисто семантически. Другими словами, в конструкциях примыкания ценность и статус зависимого слова выражены наиболее адекватно: оно представляет собой семантический сгусток, функция которого – только актуализировать при денотации тот или иной семантический множитель инвариантного значения номинатемы.

Более сложна ситуация синтаксического согласования. Как известно, «при рассмотрении атрибутивной связи встает один важный вопрос, не имеющий в теоретическом языкознании однозначного решения, а именно – вопрос о содержательном соотношении категориального грамматического значения, выражаемого обоими участниками атрибутивной связи – контролирующим вершинным элементом, согласующим, то есть существительным, с одной стороны, и зависимым элементом, атрибутом, с другой» [Коваль 1987, с. 97]. Можно ли считать, что в словосочетании синий шар атрибут синий имеет автономное грамматическое значение? Я склонен согласиться с той частью лингвистов, которые считают, что в атрибутивных конструкциях грамматическое значение атрибута «деградирует до уровня компонента синтаксической формы» [Кацнельсон 1972, с. 18], и что «грамматическое значение прилагательного повторяет грамматическое значение существительного» [Зализняк 1967, с. 83]. Другими словами, грамматические показатели прилагательного выполняют в большинстве случаев только формально-синтаксическую роль, а сам атрибут является таким же «сгустком чистого значения», как и примыкающие формы. Его функция также чисто номинативная – актуализация компонентов значения базовой номинатемы при денотации. Это подтверждается еще и тем, что в ситуациях аббревиации и чистого композитопостроения композит без сожалений избавляется от грамматических показателей атрибута как от избыточных, ср.: авиационная база – авиабаза, водный лыжник – воднолыжник, квартирная плата – квартплата и т.п., что не приводит к каким-либо изменениям в значении номинатем.

В некоторых случаях, правда, грамматические показатели атрибута могут становиться коммуникативно значимыми. Это происходит тогда, когда базовый компонент номинатемы не в состоянии точно отразить грамматические и некоторые лексико-семантические аспекты существования своего семантического инварианта, например, когда главное слово словосочетания неизменяемо: черный кофе, черногокофе (выражение падежного значения, чего не могут самостоятельно сделать глоссы номинатемы кофе), когда его онтологические характеристики отличаются от грамматических: красиваядиректор, честныйюноша (выражение половых признаков, отличных от исходной семантики родовых маркеров базовых глосс) и т.д. Эти случаи не представляют исключения из правил, поскольку показатели грамматического значения атрибута здесь направлены не на выражение его собственных значений, а актуализируют коммуникативно значимые аспекты референции номинатемы в целом.

При управлении, наиболее сложной ситуации, также происходит деграмматикализация зависимой глоссы: она застывает в одной из своих форм, что абсолютно нивелирует систему её грамматических значений, которые полностью реализуются в значении застывшей формы, переходя границу? между грамматическим и актуальным лексическим значениями. Как пишет В.М. Русановский, «в словосочетаниях цветы для любимой, защитаотдождя, шумводы сема принадлежности полностью себя реализует» [Русанівський 1985, с. 14-15]. Кстати, и в этом случае деграмматикализация зависимого слова косвенно подтверждается тем, что в композитах, образованных от словосочетаний с подчинительной связью, оно чаще всего представлено чистой основой: воздухонагреватель (< нагревательвоздуха), домохозяин (< хозяиндома), книговыдача (выдачакниг), то есть не как грамматическая единица, а как сгусток чистой лексической семантики.

Все вышесказанное позволяет предположить, что во всех случаях грамматическое значение словосочетания – это грамматическое значение главного компонента. Это значит, что его внутренняя организация настроена на полную и безоговорочную актуализацию инвариантного значения номинатемы, правда, в аналитической форме.

Как это ни странно, именно анализ словосочетания как аналитического лексико-семантического варианта позволяет определить формально-семантические признаки слова. По моему мнению, слово – это минимальный номинативный комплекс, компоненты которого не могут самостоятельно выполнять номинативную функцию. Другими словами, слово определяется мной как единица, которая может напрямую быть самодостаточным выразителем номинативности.

Здесь требуется несколько уточнений.

Во-первых, они касаются десемантизированных [Чуєшкова 2003, с. 6] компонентов фразеологических сращений, таких, как канитель, баклуши, зга и т.д. Язык противится их десемантизации и раз за разом предпринимает попытки к употреблению их в качестве самостоятельных слов. В ряде случаев это мотивировано их оформленностью как слова А что такое баклуши? Вы лично их хоть раз видели? (Московский комсомолец. – 17.05.00), название петербургской рок-группы «ЗГА» и т.д. Здесь на наше сознание, конечно же, влияет форма. Но эта форма не самих указанных слов, а остальных компонентов фразеологизмов, которые могут выполнять номинативную функцию: бить, невиднони и т.д. Мы выделяем оставшиеся в этих фразеологизмах слова только реляционно, как остаток от вычленения знакомых единиц. В некоторых случаях «десемантизированный» компонент возрождается и становится полноценной номинативной единицей. Например, достаточно часто отмечаются полноценные с точки зрения ономасиологии употребления слова канитель: Напомним, что канитель со строительством гостиничного комплекса на Крещатике, 5, в рамках реконструкции Европейской площади началась в 2004 году (Сегодня. – 07.07.07). Иными словами, такие единицы потенциально или реально способны к выполнению номинативной функции.

Во-вторых, особого уточнения, в связи с этим, требует статус юкстапозитов. Отмечу, что в моем представлении сращения (юкстапозиты) не являются ни гибридными образованиями, ни сложными словами. Мое определение слова как минимальной речевой единицы, способной самостоятельно выполнять номинативную функцию, требует от нас трактовки компонентов конструкций «наречие + причастие» и «существительное + существительное» только как самостоятельных глосс‑слов, причем таких, которые формируют аналитические лексико-семантические варианты базовых словесных номинатем. Например, причастное «сращение» быстропротекающий традиционно интерпретируется как слово только благодаря его слитному написанию. Однако то, что как первый его конструкт быстро, так и второй – протекающий –могут самостоятельно выполнять номинативную функцию в аналогичных конструкциях, а также то, что глосса быстро может быть рассмотрена как уточняющий компонент в одном ряду с конструктами медленно (Медленно протекающий процесс тоже нельзя наблюдать непосредственно (Рабочая газета. – 26.05.06)), легко (Токсоплазмоз, легко протекающий у беременной женщины, губителен для плода (Компьютерра. – 2002. – № 5)) и т.п., позволяет предположить, что быстропротекающий является не словом, а словосочетанием, которое только по традиции пишется слитно.

Точно так же словосочетание с аппозитивной связью является именно словосочетанием, поскольку каждый из его компонентов может самостоятельно выполнять номинативную функцию, и зависимый компонент, при этом, выполняет является только актуализатором номинативного значения главного компонента при денотации (например, актуализатора семы «назначение» в конструкциях вагон-ресторан, вагон-самосвал, вагон-рефрижератор, вагон-общежитие). В этой связи абсолютно права Н.М. Малкина, считающая такие единицы свободными словосочетаниями на том основании, что «данные образования легкораспадаются, их компоненты способны вступать в иные сочетания, например, существуют сочетания robe-sac и manteau-sac, robe-fourreau, corsage-fourreau и т.д., т.е. семантическая цельность данных образований невелика» [Малкина 1963, с. 47].

Конечно же, словосочетаниям указанных типов присущи все те особенности, что и всем остальным словосочетаниям. В частности, они могут лексикализоваться, превращаясь в коллокацию (быстрорастворимый), развивать на своей базе образные значения (жар-птица) и т.д. Однако во всех этих ситуациях они все же остаются словосочетаниями. Конечно, иногда такие единицы могут стать прототипом для универбализационного композитопостроения. Но в этом случае обязательным является формальное изменение конструкции, при котором один или все ее компоненты уже не могут выполнять номинативную функцию самостоятельно. Таково, например, образование на базе словосочетания велосипед-тренажер (см.: Как вариант – вечером 1 час 15 минут покрутите педали велосипеда-тренажера и ложитесь спать без ужина (Московский комсомолец. – 15.02.05)) композита велотренажер (Вибромассажер, велотренажер, ласты, весы, сноуборд, фотоаппарат и дрель – за определенную плату с вами поделятся практически всем (Сегодняшняя газета. – 21.08.07)); на базе словосочетания автомобиль-водовоз (В Капотню питьевая вода доставляется при помощи специальных автомобилей‑водовозов (Вечерний Харьков. – 25.05.05)) композита автоводовоз (Для других отраслей экономики на базе этого шасси изготавливаются: автогидроподъемники АГП-28, экскаваторы-планировщики, <…> автоводовозы с объемом термостатированной цистерны 10 кубометров (Снабжение и сбыт. – 27.09.04)) и т.д. Для меня не возникает проблемы, которую сформулировала для юкстапозитов типа надмірно синій и непроглядно-білий В.Ю. Франчук: «Различие между словосочетаниями и соответствующими сложными прилагательными настолько невыразительное, что тяжело определить их принадлежность к определенной группе» – словосочетаний или сложных слов [Франчук 1965, с. 119]. Я считаю, что перед нами словосочетание, и поэтому абсолютно согласен с В.А. Горпиничем, относившим такие единицы не к случаям синтаксической деривации, а к случаям синтаксической номинации [Горпинич 1999].

В-третьих, необходимо определить статус сочетаний знаменательных слов со служебными единицами. Я считаю такие сочетания действительно состоящими из нескольких речевых единиц, однако определяю их только как аналитические грамматические модификации номинатемы.

Абсолютно справедливо мнение В.В. Виноградова о том, что «служебные слова лишены номинативной функции и относятся к миру действительности через посредничество слов-названий» [Виноградов 1944, с. 40]. Но в этом случае мы должны констатировать монолитность номинативной функции сочетания знаменательного слова (слова-названия) со служебным. Иначе говоря, предлог, например, за самостоятельно не выполняет номинативной функции. Он становится номинативной единицей лишь в сочетании со знаменательной лексемой, например, в сочетании за домом, за спичками и др. Есть соблазн определить служебные слова как аффиксы, так как они, по мнению многих ученых, «являются фактором грамматической оформленности другого слова» [Шмелев 1973, с. 60]. Однако, продолжает автор приведенной цитаты, «они не являются в том же смысле, что аффиксы, факторами фонетической оформленности слова. Это и позволяет не считать их частью данного слова. А их “отъединяемость” в потоке речи позволяет считать их также словами, хотя и другого “сорта”» [Шмелев 1973, с. 60]. Но, с другой стороны, если мы соглашаемся с тем, что «служебное слово самостоятельно или вместе с аффиксом знаменательного отражает грамматическое значение знаменательного» [Золотова 1973, с. 117-118], мы и должны определить сочетание такого служебного и такого знаменательного не как сочетание самостоятельных слов, но лишь как аналитический грамматический вариант знаменательного слова. Как пишет В.М. Русановский, «семантический объем грамматических словосочетаний (так ученый называет сочетания знаменательных слов со служебными. – В.Т.) равняется семантическому объему грамматической (знаменательной. – В.Т.) лексемы. <…> Следовательно, те сочетания, которые условно были названы грамматическими, уместнее было бы назвать сочетаниями грамматических лексем с аналитическими синтаксическими морфемами» [Русанівський 1985, с. 15]. Это и позволяет считать, что комплекс «знаменательное слово + служебное слово» находится в пределах семантического тождества в любой из его разновидностей с самостоятельно употребленным знаменательным словом. Такая трактовка близка концепции И.Р. Выхованца, который, например, считает предлог аналитической синтаксической морфемой [Вихованець 1988, с. 14], с тем только уточнением, что я все же считаю служебные слова не морфемами, а грамматическими «словоидами»[18], словоподобными единицами, выполняющими грамматическую функцию и формирующими аналитическую грамматическую форму номинатемы. Они могут сближаться по структуре с морфемами (предлог, частица), но могут и иметь все формальные признаки слова (глагол-связка, слово степени и т.п.).

Нужно отметить, что номинативное единство сочетания знаменательного слова со служебным в силу смыслоорганизующей роли грамматического значения, вернее, грамматической части номинативного значения должно реализоваться именно на уровне грамматики, что и подтверждает М.М. Гухман. По ее свидетельству, грамматическое значение аналитической конструкции «никогда не равняется сумме грамматических значений её компонентов, а выступает как значение неразложимого целого (выделено мной. – В.Т.)» [Гухман 1955, с. 354]. Эта неразложимость является выражением неразложимого инвариантного значения номинатемы и мотивирует неразложимость и его лексико-семантической части.

Вышесказанное позволяет предположить, что сочетание знаменательной единицы со служебной, в том случае, когда знаменательная является самодостаточным выразителем инвариантного номинативного значения, является единым словом, правда, в аналитической его форме.

Не вызывает никакого сомнения отнесение к аналитическим грамматическим вариантам тех единиц, которые испокон веку считаются таковыми. Это следующие единицы.

1. Сочетания знаменательных слов с модальными единицами (частицами, модальными глаголами), указывающими на реальность – ирреальность действия, например, могу читать, читал бы, читал ли. Семантика, например, читаю – могу читать абсолютно идентична. И в том и другом случае имеется в виду процесс дешифровки графических знаков. Различие касается только общеприложимой релевантной семантики «отношение к реальности», которая является здесь только грамматической оболочкой для обозначения процесса чтения.

2. Сочетания неспрягаемых глагольных форм с глагола