Номинатема с доминантой словосочетанием

 

Приведенная в предыдущей главе структура номинатемы, как уже было сказано, настроена на доминантность слова в процессе номинации. Словосочетания и сочетания слов выполняют здесь вторичную функцию и выступают только в качестве синтагмных реализаций номинатемы наряду с ее моновербальными глоссами. Однако возможность рассмотрения слова, словосочетания и сочетания слов в одном ряду как равноправных представителей единой номинативной сущности – словесной номинатемы – в речи, при том, что один из этих представителей (слово-синтагма = глосса) релевантен доминантной языковой сущности (номинатеме), позволяет предположить, что каждая из оставшихся речевых единиц также может быть релевантной доминанте номинации, то есть может, при определенных условиях, выступать как базовая субстанция номинатемы. Иначе говоря, хотя бы теоретически идиоматизация того ли иного сочетания – аналитического варианта номинатемы с доминантой словом – может провоцировать распад тождества последней и создание номинатемы уже на базе сочетания слов. При этом уже сама многокомпонентная номинатема, то есть номинатема с доминантой – словосочетанием или сочетанием слов, стремится воплотиться в слове как в своем номинативном пределе. Процесс преобразования аналитической глоссы номинатемы со словесной доминантой в коллокацию, вернее, в номинатему с доминантой – словосочетанием трактуется мной как процесс ее лексикализации. Следует отметить, что именно идиоматизация является главным стимулирующим фактором для абсолютизации онтологических сем нового референта. Трудно в этом случае согласиться с В.Н. Телия, считавшей, что идиоматизация – «это процесс, в некотором смысле обратный образованию новых значений слов: он сходен, скорее, с явлением опрощения, а не с лексической номинацией» [Телия 1977, с. 153]. Я не против того, чтобы считать процесс лексикализации аналитической лексико-семантической глоссы в коллокацию процессом сходным с опрощением. Действительно, в его основе – преобразование расчлененной денотации в новый единый семантический инвариант новой номинатемы. Однако этот процесс имеет явную номинативную природу – в результате его возникает новая номинация для нового класса референтов. Например, предложно-падежная форма (задание) на дом является уже самостоятельной номинатемой с доминантой – сочетанием слов, поскольку трансформирует свое пространственное значение в значение «для домашнего выполнения», не эквивалентное базовому значению номинатемы дом «строение». Идиоматизированное словосочетание заочноеобучение обозначает не обучение «за очами, за глаза», что можно было бы предположить, опираясь только на внутреннюю форму этого комплекса, а «прохождение курса без постоянного слушания лекций, путём самостоятельного изучения предметов». Разрыв связи с прямой семантикой номинатемы обучение (здесь внутренней семной структуре исходного слова адекватными будут генерированные словосочетания хорошееобучение, быстроеобучение и т.п.) подтверждается стремлением указанной коллокации преобразоваться в универб заочка. В этом случае следует говорить о доминантной роли словосочетания в функционировании номинатемы заочное обучение. Во всех указанных ситуациях процесс формирования новой единицы номинативен – он создает для нее новый, присущий только ей «реестр» обозначаемых референтов.

В предлагаемом разделе рассматриваются только номинативные свойства идиоматизированных словосочетаний, состоящих из знаменательных слов (о идиоматизмах, созданных на базе сочетаний знаменательных и служебных слов, см.: [Лучик 2000-Лучик 2003]). Для таких единиц достаточно распространено мнение о том, что «если мы не хотим отрицать реальных языковых фактов во имя метафизических определений и основанных на них теорий, мы должны <…> признать возможность существования стойких словосочетаний рядом со слитными (сложными) словесными единицами как форм одного и того же слова» [Жирмунский 1961, с. 7]. Приведенные выше размышления показывают, однако, что как раз устойчивые словосочетания уже не являются формами слова, так как их семантика несводима к семантике главного компонента словосочетания: словосочетание птичий язык уже никак не связано с языком, а обозначает общее понятие «нечто непонятное», грудная жаба никакого отношения к жабе не имеет и т.д. А вот свободные словосочетания вполне очевидно относятся, как это было показано выше, к числу синтагмных разновидностей номинатем со словесной доминантой.

Под глоссами номинатемы с доминантой‑словосочетанием я понимаю все семантически тождественные единицы, которые отождествляются на уровне этого словосочетания. Доминантной единицей здесь становится так называемая коллокация, которую определяют как «лексико-семантический тип словосочетания, по своей внутренней семантической структуре стоящий между свободным и фразеологическим сочетанием» [Jackson 1995, с. 97]. Коллокации – это «факты, которые вычленяются рядом исследователей из общей массы относимых к фразеологическим, но отличаются от последних нулевой экспрессивностью и нулевой (в том числе и утраченной) метафоричностью. Это общеизвестные пары слов типа железнаяруда, магнитныйжелезняк, груднаяжаба» [Прокопович 1966, с. 52]. Эти сочетания «обнаруживают очень тесную спаянность компонентов и другие черты, сближающие их с фразеологическими единицами (выделено мной. – В.Т.)» [Прокопович 1966, с. 52]. Они не создаются, а воспроизводятся в речи, но не имеют той «образности», тех коннотативных обертонов, которыми характеризуются последние. Они явно настроены на реализацию собственно номинативной функции.

Номинатема коллокативного типа имеет такие же речевые модификации, что и номинатема с доминантой – словом. Например, инвариантное концептуальное значение номинатемы с доминантой – словосочетанием реализуется в речи в таких же моделях денотации и коннотации, что и инвариантное концептуальное значение номинатемы с доминантой – словом. При этом денотация может осуществляться и как синтетическое лексико-семантическое варьирование, например, Боже, ваш сын вступил в Красную Армию, где в глоссе Красную Армию актуализируется сема «нечто идеологически неприемлемое», и как аналитическое лексико-семантическое варьирование с формальным увеличением объема словосочетания, например, Легенда о том, что в этот день 1918 года была создана и одержала первую победу знаменитая Красная Армия является мифом, вымыслом (Православная Удмуртия. – 08.03.02), где ономасиологический признак «статус» актуализируется при помощи атрибута знаменитая. Коннотация же отмечается при переходе «словосочетание → фразеологизм», который, на первый взгляд, очень близок к тому, чтобы быть названным лексикализацией. Однако в силу того, что фразеологизм – это чаще всего «постоянное и повторяемое употребление свободного сочетания слов не в прямом, а в обобщенном, образно-переносном значении (выделено мной. – В.Т.)» [Шанский 1985, с. 92], мы можем говорить тут не об образовании новой номинативной единицы, что является отличительной чертой лексикализации, а только о реализации коннотативного образного, “переносного” лексико-семантического варианта базовой номинатемы. Здесь вполне очевиден изоморфизм функциональных признаков разных структурных типов номинатем – слова и коллокации, поскольку если мы признаем, что последняя все же «репрезентирует соединение некоторых отдельных значений, в результате которого образуется сложная номинативнаяединица (выделено мной. – В.Т.)» [Солнцев 1987, с. 134], то мы и должны рассматривать все случаи её реализации через универсалии реализаций номинативных единиц. Так, например, Р.А. Будагов, анализируя слово глубокий в пространственном /прямом/ (глубокий колодец) и образном /переносном, коннотативном/ (глубокий мыслитель) значении, утверждает: «Предположим, что перед нами два разных прилагательных, звучащих одинаково и не соприкасающихся по своим значениям. Каждое из этих двух воображаемых слов сейчас же лишится того объёма, который свойственен одному слову глубокий в современном русском языке. Если переносное значение глубокий (глубокий мыслитель) перестанет восприниматься, в частности, на фоне его же пространственного осмысления (глубокий колодец), то потухнет и переносное значение, которое в живом естественном языке усиливается самим фактом взаимодействия разных значений» [Будагов 1974, с. 118]. Если в ситуации с приведенным выше употреблением прилагательного глубокий в разных значениях мы признаем эти значения вариантными реализациями одной номинативной единицы, то почему же в двух случаях употребления устойчивого словосочетания получить прописку – «он получил московскую прописку» /оформил документы на проживание в Москве/ и «Этот почин получил прописку в обществе» /получил право на существование/ – мы говорим о разных единицах – свободном словосочетании и фразеологическом обороте? Вполне очевидно, что в этом случае не отмечается самый главный атрибут лексикализации – распад актуального тождества исходной номинативной единицы и возникновение вследствие этого на ее базе двух и более самостоятельных языковых сущностей. Фразеологизм здесь может быть определен только как образный (коннотативный) лексико-семантический вариант эталонного словосочетания. Образное значение живет здесь только за счет осознаваемой носителями языка семантической связи с прямым значением, то есть находится в пределах тождества номинатемы-коллокации.

Отметим, что теория фразеологии является одной из ключевых составляющих лингвистического мировоззрения. Однако она, как ни странно, больше напоминает мифологему, не подкрепленную достаточно вескими теоретическими основаниями. И действительно, разными учеными предлагаются различные параметры определения самого понятия фразеологизм. Существует, по крайней мере, четыре критерия его выделения. Во-первых, это идиоматичность и целостность значения как основной признак фраземы. В данном случае фразеологизм – это «воспроизводимая в готовом виде языковая единица, состоящая из двух или более ударных компонентов словного характера, фиксированная <…> по своему значению, составу и структуре» [Шанский 1985, с. 20]. Во-вторых, часто идиоматичность дополняют образностью, и в этом случае фразеологизмом называют «постоянное и повторяемое употребление свободного сочетания слов не в прямом, а в обобщенном, образно-переносном значении» [Шанский 1985, с. 92]. И, в-третьих, В.М. Мокиенко считает основным признаком фразеологизмов экспрессивность и определяет их как «относительно устойчивые, воспроизводимые, экспрессивные сочетания лексем, обладающие (как правило) целостными значениями» [Мокиенко 1989, с. 5].

Каким же образом реализуются указанные критерии фразеологичности в трех основных структурных типах фразеологизмов, которые некогда выделил В.В. Виноградов [Виноградов 1977] и которые в большинстве исследований и грамматик аксиоматически возводятся в разряд догматных конституентов фразеологической системы языка. Напомним, что к ним относятся фразеологические сращения типа быть не в своей тарелке, фразеологические единства типа брать в свои руки, и фразеологические сочетания типа затронуть чьи-нибудь интересы. Как это ни парадоксально, ни один из приведенных параметров фразеологичности не позволяет объединить в одну категорию упомянутые структурные типы фразем.

Если говорить о идиоматичности, то она как принцип применяется здесь крайне непоследовательно. Во-первых, в классификации В.В. Виноградова остались без внимания коллокации, например, магнитный железняк, легкая атлетика и под. Их нельзя считать ни сращениями, поскольку вполне очевидна обусловленность их общей семантики семантикой составляющих компонентов, ни единствами, поскольку они не имеют образного значения, ни сочетаниями, поскольку ни один из составляющих их компонентов не является фразеологически связанным. Но в то же время они идиоматичны. Налицо парадокс – идиоматичное словосочетание не относится к фразеологии. Во-вторых, идиоматичность в разных типах фразем имеет разную природу. Если в сращениях она является результатом утраты связи фразеологизма с продуцирующим словосочетанием, то в единствах как раз обусловлена наличием этой связи, а в сочетаниях выступает лишь как признак даже не семантики, а сочетаемости только одного компонента конструкции, чаще всего – зависимого. И, в-третьих, идиоматичность, как показывает И.Е. Аничков, является общим свойством всех сочетаний лексических единиц в языке: «Идиомы не случаются в языке спорадично, а заполняют язык сплошной массой, лучше сказать, составляют язык. Любой отрезок любого текста или живой речи состоит целиком из идиом» [Аничков 1997, с. 108]. Так, например, идиоматичными, то есть регулярно воспроизводимыми, и даже более частотными являются сочетания хороший друг, приятныйчеловек, очаровательнаяженщина и подобные. Поэтому-то, используя принцип идиоматичности, следовало бы все словосочетания языка считать фразеологизмами, что абсолютно бессмысленно.

Если говорить о целостности значения, то все словосочетания языка обладают этим свойством. Она, правда, в разных случаях имеет различную структуру. В одних случаях цельность характеризует значение всего словосочетания, что отмечается не только для сращений и единств, но и для коллокаций, в других представляет собой аналитическую интерпретацию семантики только главного слова, что характеризует фразеологические сочетания и свободные словосочетания.

Нельзя считать объединяющим признаком и образность, так как она, в сущности, наличествует только у фразеологических единств. Вряд ли можно считать образным, например, значение идиом ничтоже сумняшася, и был таков, поскольку образ предполагает наличие эталонного (необразного) наименования, чего у указанных номинатем нет. Во фразеологических же сочетаниях типа закадычный друг, животрепещущаяпроблема, беспробудноепьянство образное значение либо определяет не все словосочетание, а только его уточняющий компонент, либо вообще отсутствует.

Экспрессивность делает границы фразеологии размытыми, поскольку в языке наличествует огромная группа словосочетаний экспрессивного типа, которые никто никогда не считал фразеологизмами: восхитительная женщина, отвратительныеразборки, грандиозноепразднество и под.

Можно, конечно, утверждать, что в одних случаях действуют одни принципы выделения фразеологизмов, а в других – другие. Однако я настаиваю на необходимости выведения именно единого признака или комплекса признаков определения фразеологизмов, которые должны быть равноприложимы к каждому факту реализации одной и той же сущности. Не может одно и то же явление для одной группы фактов иметь одну интерпретацию, а для другой – другую. В этом случае перед нами разные явления, которые объединяются под одним названием только по традиции.

Конечно, существуют ситуации, когда фразеологизм сохраняет образность, но утрачивает семантическую связь с исходным словосочетанием. Таковы, например, фразеологические сращения типа бить баклуши, функционирующие только во фразеологическом варианте в связи с утратой языком базового словосочетания бить баклуши в значении «делать заготовки для ложек», или собаку съел, где семантическая связь с соответствующим свободным словосочетанием утрачена. Иногда образность является мотивирующим моментом порождения словосочетания, как, например, при порождении фразеологизмов золотые руки, мягкий голос и т.п. Однако такие случаи вполне резонно характеризовать через эквивалентные словесные категории: утрата значения (ср., например, утрату значения «зрелище» у слова позор);возникновение омонимов в результате распада полисемии; образование коннотативных слов (ручечка, чушь) и т.д.

Анализ показал, что каждый с упомянутых «виноградовских» типов фразеологизмов не имеет самостоятельного языкового статуса. Я уже говорил выше о том, что фразеологические единства являются коннотативным лексико-семантическим вариантом коллокативной номинатемы. Если говорить о фразеологических сочетаниях, то очевидно то, что они являются только аналитическими вариантами номинатем со структурно ограниченным в употреблении главным или зависимым компонентом: затронуть чувства – аналитическим вариантом номинатемы затронуть с актуализацией семного множителя «объект действия», беспробудноепьянство – номинатемы пьянство с актуализацией семного множителя «интенсивность». Иначе говоря, фразеологические сочетания имеют статус не самостоятельных языковых единиц, а речевых реализаций, т.е. глосс номинатем, разворачивающихся на базе слов.

Процесс возникновения фразеологического сращения типа бить баклуши, скорее всего, является реализацией лексикализационной модели перераспределения сем, но уже на уровне коннотативного варианта коллокации. Потеря образного отождествления референтов приводит к закреплению за изначально коннотативным вариантом нового «прямого» значения. Например, устранение процесса «битья баклуш» приводит к тому, что отождествление референтов «бить заготовки для ложек» и «делать легкую работу» разрушается. Для коллокации бить баклуши значение «бездельничать», развившееся на базе последней семемы, становится прямым, а сама коллокация получает такой же статус, как и опрощенные номинатемы со словесной доминантой (мешок, парень и т.п.). Поэтому ее следует считать только коллокацией, пусть и возникшей на базе другой, первичной коллокации, развившись на основе ее коннотативного лексико-семантического варианта.

Таким образом, ни одна из единиц, традиционно обозначаемых термином фразеологический оборот, не представляет собой уникальной самостоятельной языковой сущности. Фразеологическое сочетание является аналитическим лексико-семантическим вариантом словесной номинатемы, фразеологическое единство – коннотативным лексико-семантическим вариантом коллокативной номинатемы, а фразеологическое сращение – лексикализованной вторичной коллокативной номинатемой с опрощенной структурой.

Номинатема с доминантой словосочетанием точно так же, как и номинатема со словесной доминантой, реализует отношения грамматической идентичности (я получилпрописку – он получилпрописку), дублетности (с грудной жабой – с грудною жабою) и вариативности (золотые руки – золотых рук), фонетической идентичности (заниматься легкой атлетикой – интересоваться легкой атлетикой), дублетности (сесть в калошу – сесть в галошу) и вариативности (магнитный железня [ г ] был найден – магнитныйжелезня [ к ] обнаружен) и т.д.

Покажем особенности формирования номинатем с доминантой – словосочетанием на примере номинатемы, вернее, совокупности номинатем сад.

В Словаре русского языка С.И. Ожегова даются следующие значения, связываемые с этим звукокомплексом:

Сад, -а, о саде, в саду, мн. -ы, -ов, м. 1. Участок земли, засаженный деревьями, кустами, цветами; сами растущие здесь деревья, растения. Фруктовый с. Цветущий с. Расцвели сады. Зимний с. (помещение в доме, здании, имитирующее сад, с живыми деревьями, растениями, цветами). 2. В некоторых названиях: учреждение, коллекционирующее, разводящее и изучающее растения, животных. Ботанический с. Зоологический с. 3. То же, что детский сад. С .-ясли. * Детский сад – воспитательное учреждение для детей дошкольного возраста. II уменьш. садик, -а, м. (к 1 знач.).

Если отвлечься от явно этнографических наименований (например, сад камней), здесь можно выделить четыре базовых значения: 1. Сад – плодово‑фруктовый; 2. Сад – ботанический; 3. Сад – зоологический; 4. Сад – детский.

У С.И. Ожегова эти значения объединены в одну словарную статью, то есть определены как лексико-семантические варианты одного слова. В данном случае объединение осуществлено на базе слота “ garden ”, который соответствует польскому ogròd и русскому огород («нечто огражденное»). Однако исконное значение русского сад мотивируется глаголом сажать («нечто посаженное»). Сопоставление современных значений и внутренней формы комплекса сад позволяет распределить указанные выше номинативные единицы по двум группам:

а) группа «посаженное + ограниченное в пространстве» (совпадение внутренней формы и семантики) – фруктовый (плодовый) сад + ботанический сад;

б) группа «ограниченное в пространстве» (различие внутренней формы и семантики) – зоологический сад + детский сад.

Между компонентами первой группы реализуются отношения привативности, включения: плодово-фруктовый сад (маркированный компонент), по сути, является разновидностью ботанического сада (немаркированный компонент). Во второй группе отношения явно эквиполентные: детский сад (учреждение, огражденное, пространственно ограниченное для детей) – зоологический сад (учреждение, огражденное, пространственно ограниченное для животных). Однако данную эквиполентность следует определить как полевую, находящуюся вне пределов тождества номинатемы, поскольку для отождествления здесь не хватает хотя бы формального родового «объединителя». Можно было бы предположить, что его функции выполняет моновербальное сад, но семантически абсолютно адекватное употребление последнего отмечается только для первой группы значений при доминанте значения «плодово-фруктовый сад»: Она – колыбель жизни, наполняющая Ваш сад девственной чистотой и величием. Употребление однословного наименования во всех остальных случаях является результатом эллипса в сторону главного слова, подтверждаемого тем, что вырванные из контекста (ситуативной атрибуции) употребления самостоятельного наименования сад для обозначения ситуаций2-4 интерпретируются обычно как ситуация 1: Животные свободно ходили по саду (при базовой номинации по зоологическому саду) – в таком употреблении интерпретируется как по плодово - фруктовому саду; В этом саду дети очень хорошо себя чувствовали (при базовой номинации в этом детском саду) – в таком употреблении интерпретируется как в этом плодово-фруктовом саду; В саду расцвёл мак (при базовой номинации в ботаническом саду) – в таком употреблении интерпретируется как в плодово - фруктовом саду.

Иными словами, номинативная сущность последних номинаций изначально полностью реализуется только в словосочетаниях, которые в отличие от ситуации 1, уже воплощенной в самодостаточном слове сад, стремятся к слову как к своему пределу (аббревиатуры ботсад, зоосад, детсад). Поэтому-то данные словосочетания и могут быть определены не как аналитические лексико‑семантические варианты номинатемы сад, создающиеся по моделям актуализации её инвариантного значения в зависимом слове, а как самодостаточные номинативные единицы. Наличие явной эпидигматической семантической связанности в ситуациях 1-2, с одной стороны, и её отсутствие в ситуациях 3 и 4 как между собой, так и по отношению к ситуации 1-2 – с другой, позволяют предположить семантическое тождество (лексико-семантическую вариативность) в пределах тождества номинатемы сад 1 «посаженное + огражденное» (ситуация 1-2) и семантическую отдельность номинатем зоологическийсад 2 «огражденное» и детский сад 3 «огражденное» (ситуация 3-4). Иначе говоря, я констатирую, что:

а) слово сад (1), словосочетание фруктовый (плодовый) сад (2) и словосочетание ботаническийсад (3), а также эллипсоид сад (< ботаническийсад) (4) и аббревиатура ботсад (5) являются по отношению друг к другу лексико-семантическими вариантами (1,2 – 3,4,5) или формальными дублетами (1-2; 3-4-5), то есть находятся в пределах тождества номинатемы сад 1;

б) словосочетание зоологическийсад, эллиптоид сад (< зоологическийсад), аббревиатура зоосад являются, в силу своей семантической идентичности, формальными дублетами одной номинативной единицы, то есть находятся в пределах тождества номинатемы зоологическийсад или сад 2;

в) словосочетание детскийсад, эллиптоид сад (< детскийсад), аббревиатура детсад (д/с) являются, по той же причине, формальными дублетами, то есть находятся в пределах тождества номинатемы детскийсад или сад 3.

Следует обратить внимание на особое свойство номинатем-коллокаций – их стремление воплотиться в слове как своем формальном дублете. Это стремление реализуется в нескольких разновидностях формальных словообразовательных процессов, часто имеющих универбализационную природу.