Ономасиологический подход к проблеме актуализации концепта

 

Понимание семантического тождества как ономасиологической сущности представлено в [Губанова 1969; Звегинцев 1957; Марков 1984; Марков 2001; Потебня 1999; Щерба 1974], где предполагается, что у слова (номинатемы) может быть только одно инвариантное языковое значение, изменение которого автоматически ведет к распаду тождества. Например, В.М. Марков утверждает: «Появление нового значения – это появление нового слова, осуществленное в результате единичного словообразовательного акта» [Марков 1984, с. 8].

На первый взгляд, эта концепция абсолютно отрицает существование многозначности. В ряде её разновидностей это действительно так. Например, Л.В. Щерба пишет: «Неправильно думать, что слова имеют по несколько значений: это, в сущности говоря, формальная и даже просто типографская точка зрения. На самом деле мы имеем всегда столько слов, сколько фонетическое слово имеет значений» [Щерба 1974, с. 290-291]. Так же интерпретирует лексико-семантическое варьирование В.А. Губанова: «То, что обычно называется «многозначностью», представляет, в сущности, разные слова с одинаковой оболочкой, находящиеся в отношении словопроизводственной связи» [Губанова 1969, с. 167]. С этим, конечно же, согласиться нельзя – такая трактовка не учитывает глубинных особенностей процесса означивания. Более того, данное мнение является обратной стороной концепции семантической деривации. Разница состоит лишь в том, что в последней все семантические модификации конвенционально признано считать находящимися в пределах тождества номинатемы, а в «теории однозначности» – в пределах разных номинатем.

Следует, однако, сказать, что в большинстве случаев сложившаяся в истории науки трактовка предложенной теории как теории абсолютной однозначности все же не соответствует действительности и обусловлена неправильным пониманием её основополагающих принципов. Так, например, как отрицание многозначности можно было бы принять мнение А.А. Потебни, который утверждает: «Мы нашли многозначность слов понятием ложным: где два значения, там два слова» [Потебня 1958, с. 39]. Однако, как убедительно показали С.Д. Кацнельсон [Кацнельсон 1986] и Ж.П. Соколовская [Соколовская 1989], ученым признавалось лексико-семантическое варьирование, просто, в его концепции оно имело несколько иной статус.

Сущность понимания соотношения значения и лексико-семантического варьирования в рассматриваемой теории состоит в том, что понятие «значение» переносится в сферу языка и определяется как некий семантический языковой (я акцентирую внимание именно на этом слове) инвариант, реализуемый в речи в своих лексико-семантических вариантах. Именно так интерпретирует процесс номинации В.А. Звегинцев, обозначавший языковой инвариант термином «общее значение». По мнению ученого, «слово не может иметь нескольких “значений”, напоминая некоторую совокупность синонимов, связанных известными смысловыми отношениями. Поскольку в лексическом значении слова закреплен результат определенного обобщения, и этот процесс обобщения не прерывается до тех пор, пока живет и развивается язык, в одном слове не может происходить одновременно нескольких разных обобщений, проходящих по разным направлениям, что только и могло бы привести к образованию в слове нескольких лексических значений. Лексическое значение в слове одно, но оно может складываться из нескольких потенциальных типовых сочетаний, которые с разных сторон характеризуют единое смысловое целое. <…> Эти типовые потенциальные сочетания в описанном смысле правильнее назвать лексико-семантическими вариантами (термин А.И. Смирницкого) единого значения слова. В соответствии с этим собственно лингвистическое определение лексического значения слова должно принять следующий вид: значение слова – это совокупность его лексико‑семантических вариантов» [Звегинцев 1957, с. 125-126]. Именно в работе В.А. Звегинцева явно семасиологическая сущность – лексико-семантическая вариативность – определяется через процесс номинации (от общего значения к типовым семантическим сочетаниям), то есть ономасиологически. Правда, ученый не рассматривает общее инвариантное значение в проекции противопоставления языковой и речевой номинаций, не определяет его как языковой обобщенный феномен в отличие от речевого актуализированного феномена – лексико‑семантического варианта. Именно это, вероятно, и послужило для некоторых лингвистов, чьи убеждения строились на основе абсолютизации анализа речевых модификаций значения (теория семантической деривации), основанием для отождествления такого инварианта с его речевой реализацией, что, в свою очередь, стало поводом для того, чтобы считать его «отвлеченной теоретической фикцией». Например, Е. Курилович называет общее значение» «абстракцией, с трудом поддающейся формулировке (выделено мной. – В.Т.)» [Курилович 1962, с. 237-250]. Убежденность противников теории общего значения в ее неприемлемости основывается на сложности трактовки в ней «так называемых метафорических значений, когда последние связаны с “первичными”, “основными” значениями не какими-либо существенными “элементами смысла”, а так сказать, ассоциативно, на основе тех признаков, которые не являются семантически значимыми при определении первичных значений» [Шмелев 1977, с. 83], например: В брате кипело возмущение (в противоположность – В чайнике кипела вода), Спор разгорелся (в противоположность – Костер разгорелся) и т.д. Отметим, что для утверждения того, что данные единицы действительно находятся в пределах тождества номинатемы, сторонниками теории семантической деривации, в сущности, был выдвинут только тезис, имеющий формальные основания, – данные значения образованы от других, прямых значений, соотносимых с идентичной звуковой оболочкой. Другими словами, они связаны с базовым значением через форму, поэтому-то, по мнению ученых, и могут быть признаны лексико-семантическими вариантами одной номинативной единицы. Данная трактовка, повторю, объясняющая лексическое через нелексическое, методологически неверна. Мотивировка убежденности здесь базируется не на осознании глубинных механизмов номинации, а только на сложившейся традиции. Я же убежден, что такие употребления номинатемы, не нарушающие, кстати, ее семантического тождества, ни в коем случае не противоречат пониманию ее языкового значения как инварианта.

Я исхожу из того, что основой тождества слова является тождество его лексического значения, реализованное по следующей схеме: «инвариантное общее значение» – «актуализированное общее значение» («частное значение»). Для понимания того, каким образом осуществляется актуализация общего (инвариантного, языкового) значения необходимо определение, что же оно собой представляет. Сейчас уже трудно согласиться с логической концепцией, согласно которой «в основе значения каждого знаменательного слова лежит <…> понятие (выделено мной. – В.Т.), содержащее общие существенные признаки какого-то отрезка действительности, то есть такие признаки, которые дают возможность объединить единичные предметы и явления в определенные классы» [Шмелев 1977, с. 60]. Такое понимание значения, имеющее в своей основе логическое объяснение процесса означивания, очень удобно для сторонников теории семантической деривации, потому что позволяет перевести интерпретацию семантических процессов в область логических формул. Однако как раз именно такая трактовка делает невозможным определение приведенных выше коннотативных значений номинатем кипеть, разгореться как лексико‑семантических вариантов их прямых значений. У слов кипеть и разгореться в этом случае другие «общие существенные признаки»: у кипеть вместо «бурлить при нагревании жидкости» – «нарастать, развиваться с силой», у разгореться вместо «загореться, начать гореть» – «развиваясь, усиливаясь, дойти до высокой степени развития». Логическое определение значения вынуждает меня трактовать такие единицы именно как омонимы, с чем, повторяю, трудно согласиться.

Решением проблемы в этом случае будет использование представления о языковом, инвариантном значении номинатемы как о концепте. Мое понимание статуса концептов в языке во многом совпадает с пониманием, предложенным В.В. Колесовым, который определял концепты как «содержательные формы слова» [Колесов 1999]. То же находим, например, у М.В. Никитина, по мнению которого лексическое значение – это «концепт, связанный знаком» [Никитин 1974, с. 70].

В отличие от концепции, предполагающей несвязанность концепта и значения, теория концептуальной природы последнего стоит на позиции признания концепта «организатором» тождества знака, тем языковым элементом, который определяет возможности речевого означивания. Отметим, что Н.Н. Болдырев, абсолютно не соглашающийся с тем, что можно отождествлять концепт и значение, все же констатировал, что «концептуальная информация, которую кодирует язык, является наиболее существенной, и именно концепт определяет семантику языковых единиц, используемых для его выражения (выделено мною – В.Т.)» [Болдырев 2001, с. 26]. Чем является это утверждение, если не указанием на то, что концепт – это единица уровня определения границ номинации, в нашей терминологии – уровня языковой номинации, содержания виртуального знака, языкового номинативного инварианта? Как пишет Т.И. Сайтаева, «акты семиозиса и номинативные акты предполагают пред-существование им определенной когнитивной инфраструктуры сознания с языковой способностью как ее главной составляющей» [Сайтаева 2006, с. 65]. Именно концепт является этой когнитивной инфраструктурой, хотя бы потому, что в его основе «лежит исходная, прототипическая модель <…> значения слова[13] (т.е. инвариант всех значений слова)» [Тазетдинова 2002, с. 2] (последнее выделено мной. – В.Т.). Иначе говоря, соотношение концепта и значения следует определить так: концепт является не столько значением, которое обычно относят к уровню речи, сколько элементом организации системы значений, то есть – виртуальным инвариантным значением, обнаруживаемым на уровне языка. Можно согласиться с утверждением Г.Н. Манаенко о том, что, определяя соотношение концепт – значение, «все же более уместно говорить лишь о части (фрагменте) концепта (концептуальной структуры), которую “схватывает знак”, поскольку концепты, по мнению большинства исследователей, существуют в ментальном пространстве индивидуума не в виде четких понятий, а как “пучки” представлений, понятий, знаний, ассоциаций, переживаний, которые сопровождают каждое слово и другое языковое выражение» [Манаенко 2009, с. 38]. Необходимо только одно уточнение – в приведенной цитате речь идет о речевом значении номинативной единицы. На уровне же языка значение и концепт совпадают, поскольку только это может быть причиной того, что через речевые значения мы познаем концепт – он осознаваем лишь потому, что существует как возможность своей реализации в конкретных условиях коммуникации. Следовательно, концепт как лингвальная сущность выступает только в качестве инварианта для всех возможных речевых значений номинатемы. Иначе говоря, абсолютно справедливо мнение о том, что речевые лексические значения «возбуждают в памяти человека связанные с ними концепты» [Кубрякова 1997, с. 159]. Однако это «возбуждение» возможно только в том случае, если концепт находится на вершине системы этих речевых ситуативных значений одной номинативной единицы, если от него к речи направлен закон реализаций этой единицы в глоссах, а от этих единиц к номинатеме стремится знание о концепте. Поэтому фраза Н.Н. Болдырева о том, что «языковые значения передают лишь некоторую часть знаний о мире» [Болдырев 2001, с. 27], должна быть несколько видоизменена – не языковые, а речевые значения передают лишь некоторую часть знаний о мире. Иначе эта фраза будет противоречить устоявшемуся в когнитивистике утверждению о том, что «мы можем добраться до мысли только через слова[14] (никто еще пока не изобрел другого способа)» [Вежбицкая 1999: 293]. Если именно языковые значения передают только часть знаний о мире, то концепт абсолютно непознаваем. Ведь мы же не сможем к нему пробиться иначе, чем через номинативные языковые единицы. А вот если мы предположим, что

а) в речи объективируется только часть концептуальных знаний, связанных со знаком;

б) вся совокупность концептуальных знаний может быть выведена путем протоколирования объективированных знаком в речи концептуальных знаний;

в) это возможно только потому, что лингвоконцепт является инвариантным, виртуальным значением знака, прототипическим знанием, связанным с моделью номинации,

все сразу же станет на свои места. Кстати, косвенно тождество инвариантного значения номинативной единицы и концепта подтверждает и Н.Н. Болдырев, говорящий о том, что, во-первых, «системное значение слова описывает стоящий за ним концепт, и в речи на основе этого значения формируется соответствующий смысл» [Болдырев 1999, с. 64] (экстенсиональный аспект инварианта), а во-вторых, «значение слова энциклопедично по своей сути» [Болдырев 2001, с.28] (интенсиональный аспект инварианта). Я сделаю только два уточнения. Во-первых, системное, читай, инвариантное, значение ничего не описывает. Оно существует как модель номинации. Если же мы признаем его энциклопедичность, мы одновременно признаем его тождественность концепту. Следовательно, системное, инвариантное значение не описывает, а является лингвоконцептом. Во-вторых, я сомневаюсь в том, что инвариантное концептуальное значение может быть приписано на уровне языка слову. Как показало мое исследование, слово – только один из формальных реализаторов концепта. На уровне языка существует не слово, а номинатема – модель номинации, что и будет показано ниже.

В.В. Колесов отмечает: «Соотнесенность знака с реальностью символична, и таково первое следствие наших уточнений: слово – это знак знака, т.е. символ, поскольку словесный знак указывает на что-то, одновременно передавая значение чего-то другого» [Колесов 2002, с. 37]. И далее: «В целом можно сказать, что знак указывает на вещь и тем самым фиксирует уже известное знание о вещах; идея отражает общие свойства вещи и тем самым воплощает со-знание данного социума» [Колесов 2002, с. 40]. Иначе говоря, процесс речевой номинации, границы которой определяет языковой инвариант-концепт, осуществляется одновременно как референция, то есть обозначение внеязыкового факта, что реализует номинативное направление «реальность → язык», и коагуляция, то есть актуализация коммуникативно значимых, а следовательно – формирующих языковое представление, компонентов концепта. Последние реализуются в инвариантном значении‑концепте в виде сем. На это в свое время обратил внимание В.В. Левицкий, отметивший, что слоты (компоненты концепта) «во многом напоминают те элементы в сигнификативной или денотативной структуре слова, которые в традиционной лингвистике называются компонентами (семами. – В.Т.)» [Левицкий 2006, с. 156]. Я же считаю, что не «напоминают», а являются ими. Структура концепта – инвариантного значения, следовательно, представляет собой семный (слотовый) комплекс. Этому семному (слотовому) комплексу, «с одной стороны, принадлежит все, что принадлежит строению понятия; с другой стороны, в структуру концепта входит все то, что и делает его фактом культуры – исходная форма (этимология); сжатая до основных признаков содержания история; современные ассоциации; оценки и т.д.» [Степанов 1997, с. 41].

Под семой-слотом понимается предельно минимальная часть элементарного языкового, концептуального значения, в составе которой выделяется семантический множитель, то есть параметр существования того или иного аспекта значения, и семный конкретизатор, то есть реальное наполнение этого параметра. Например, в значении слова стул «предмет мебели для сидения» реализуется сема «для сидения», в которой репрезентирован семантический множитель «назначение» и семный конкретизатор «для сидения». По отношению к языковой личности семы подразделяются на референтные, то есть указывающие на тот или иной аспект существования референта вне связи с языковой личностью[15], например, сема «конечность» у значения «верхняя конечность человека» слова рука, и оценочные, то есть указывающие на отношение говорящего, оценку им референта, например, пейоративная сема «очень глупый» у значения «очень глупый человек» слова дебил.

По месту в структуре семемы семы подразделяются на:

а) архисемы, которые «отражают признаки, свойственные целым классам объектов» [Гак 1977-2, с. 14], например, сема «предмет мебели» в значении слова шкаф;

б) дифференциальные семы, которые «отражают непосредственные различия объектов» [Гак 1977-2, с. 14] и «конкретизируют архисему в составе семемы» [Стернин 1985, с. 59]; например, в значении слова шкаф при архисеме «предмет мебели» реализуются семы: «для хранения одежды, посуды, книг», отличающая данную номинатему от номинатемы сервант; «в виде большого ящика с дверцами», отличающая её от номинатемы этажерка и т.д.

в) периферийные семы,которые обозначают либо переменные, либо устранимые признаки предметов [Никитин 1983, с. 46], например, сема «форма крышки» у существительного стол, которая может наполняться в зависимости от ситуации конкретизаторами «круглый», «овальный», «квадратный» и т.п.

В архисеме и дифференциальных семах обычно реализуются референтные, онтологические признаки концепта, а в потенциальных семах, которые Ю.Д. Апресян тоже квалифицирует как «несущественные, но устойчивые признаки выражаемого, которые выражают принятую в данном коллективе (а также в индивидуальном сознании и опыте носителей языка. – В.Т.) оценку соответствующего предмета или факта действительности» [Апресян 1974, с. 67] – несущественные референтные и оценочные. Я неслучайно выше обратил внимание на роль индивидуального сознания и опыта носителя языка при означивании референтов, так как нередко в процессе актуализации значения в речи именно они становятся причиной для неожиданных окказиональных номинаций, обусловленных личностными коннотативными ассоциациями, например, для обозначения качественного продукта словом монтана, названием марки джинсов, чье качество для индивидуального носителя языка является эталонным; обозначения неприятной, но обязательной работы словосочетанием манная каша, которая у номинанта ассоциируется с неприятными ощущениями детства, и т.д.

Процесс речевого означивания на базе языкового инвариантного концептуального значения имеет вид актуализации сем последнего в связи с целями номинации. Именно различие целей и формирует лексико-семантическую вариативность. Существует два типа актуализации инвариантного концептуального значения номинатемы в ее лексико-семантических вариантах: семная актуализация при сохранении тождества денотата / референта и абсолютизированная семная актуализация, приводящая к замещению денотата / референта.

Сущность семной актуализации состоит в том, что «поскольку проявления могут быть у объекта обозначения самыми разнообразными, так как он «поворачивается» к воспринимающему лицу своими разными сторонами, то за одним и тем же обозначением могут скрываться различные аспекты поведения данного объекта» [Ахманова 1957, с. 87]. Эти «аспекты поведения объекта» реализуются в процессе номинации в виде так называемого «актуального смысла номинатемы», под которым понимается «актуально значимая часть системного значения языкового знака, актуализировавшаяся (через актуализацию коммуникативно значимых сем инварианта. – В.Т.) в данных коммуникативных условиях» [Васильев 1990, с. 14]. Например, концепт, обозначенный номинатемой иголка «заостренный металлический стержень с ушком для вдевания нити, употребляемый для шитья», может быть реализован при тождестве референции в конкретных контекстах и с актуализацией семы «употребляемый для шитья» («дай мне иголку, мне надо пришить пуговицу») и с актуализацией семы «заостренный металлический стержень (представляющий опасность)» («смотрите, ваш ребенок взял иголку») и т.д. Такие варианты И.А. Стернин называет семными вариантами слова [Стернин 1985, с. 106].

Правильная трактовка ситуаций, когда номинатемой обозначаются реалии онтологически иного типа, когда она реализует так называемую когнитивную метафору, требует превентивного напоминания сущности процесса языкового означивания, изложенного в первой главе. Возможность отождествления в метафоре двух несовместимых сущностей определяется возможностью актуализации в языке двух миров – онтологического, существующего как объект номинации, и лингвального, являющегося созданным человеком при помощи языка в процессе номинации артефактом, сферой языкового бытия субъекта-номинанта. В связи с этим мной предполагается реализация в акте номинации не одной, а двух номинативных функций – собственно номинативной, при помощи которой субъект пытается описать внеязыковой мир (референция мира), и перформативной, при помощи которой данный внеязыковой мир становится объективной реальностью языка (категоризация и концептуализация). При этом номинативная и перформативная функции существуют в тесном сплочении. Указанное различие между онтологическим и лингвальным мирами позволяет по-новому трактовать многие явления языковой структуры, чисто онтологическая интерпретация которых приводила к некоторым неточным, на мой взгляд, выводам.

Все ситуации изменения референтной роли номинатемы следует, в этой связи, определить как реализацию ее перформативной коннотативной интенции. Данные изменения происходят в тех ситуациях, «когда слово, не теряя прежней связи с денотатом, получает и новую связь, с новым денотатом» [Вандриес 2004, с. 19], что отмечается, например, в случае сосуществования значений «животное семейства ластоногих» и «человек, занимающийся купанием в холодной воде» у слова морж. Есть соблазн определить возникновение нового значения в последнем случае как деривационный перенос по семе «купание в холодной воде». Однако сущность процесса означивания здесь значительно глубже. Оно имеет в своей основе то, что «мышление есть оперирование концептами как глобальными единицами структурированного знания» [Попова 1999, с. 6], и любое из его воплощений, образное в том числе, соотносимо с концептом, поскольку последний – «это многомерное смысловое образование, имеющее образное (фреймовое), описательное (понятийно-дефиниционное) и ценностное измерение» [Дмитриева 1997, с. 148] (выделено мной. – В.Т.).

Однако образ, как известно, «дает знание не об отдельных изолированных сторонах (свойствах) действительности, а представляет собой целостную мысленную картину отдельного участка действительности» [Образное 2004]. Иначе говоря, образ возникает как представление, созданное путем замещения, при котором один из отрезков действительности (в данном случае – «человек, занимающийся зимним купанием») воспринимается как другой отрезок действительности (в данном случае – как «северное животное») целостно – он не в реальности, но в языке, в лингвальном мире, детерминированном нашим образным мышлением, становится моржом.

Конечно же, такое образное отождествление осуществляется в результате актуализации семы «купающийся в холодной воде», однако это не перенос по сходству функций, декларируемый семантическим словообразованием, а образное осознание одного через другого, представление одного другим, мотивированное семной актуализацией с замещением денотата (референта). Вот как описывает этот процесс Н.А. Красавский: «В основе метафоры лежит какое-либо сравнение, определённое формальное или функциональное сходство между различными фрагментами действительности. Человеческое сознание, фиксируя подобного рода сходства, как бы уподобляет один предмет, его признаки, в целом одно явление другому предмету, явлению. На основании такой предметно-ментальной операции, как сопоставление по аналогии, человек переносит наименование одного предмета на другой» [Красавский 2006, с. 23] (все выделено мной. – В.Т.). Точно так же определяется природа коннотативной/когнитивной метафоры в логико-философском аспекте, где, как указывает Е.А. Селиванова, «она трактуется как мыслительная операция неистинного фиктивного обозначения путем объединения двух мыслей о разных предметах, признаках, ситуациях преимущественно путем выделения определенного смежного понятия» [Селиванова 2008, с. 97]. Перед нами «способ думать об одной области через призму другой» [Пименова 2003, с. 29], способ реализовывать одно из явлений реальности как другое, отождествленное с ним в лингвальном мире. Человек становится моржом именно в нем.

Доминанту образного отождествления различающихся референтов в номинациях данного типа не отрицают и сторонники семасиологического подхода, утверждая, что «наблюдения над семантическими дериватами – производными лексико-семантическими вариантами в русском языке – убеждают в том, что в структуре любого такого лексико-семантического варианта присутствуют образный и эмоционально‑экспрессивный компоненты» [Кудрявцева 2004, с. 77]. Я, однако, ограничиваю участие образного элемента только фактами замещения денотата, в то время, как семная актуализация инвариантного значения связана, скорее, не с образностью, а с осознанием ситуативно и коммуникативно значимых сторон одного и того же референта. Можно только отметить, что образное отождествление референтов через замещение денотата имеет в своей основе аналогизацию референтов. Как пишет Г. Кочерга, «выбор фрагмента ассоциативно-терминального компонента, его реляций с другими компонентами ментально-психонетического комплекса в целом предопределяет ассоциативно-терминальный тип мотивации, которая в свою очередь может иметь разную природу аналогизации донорской и реципиентной зон» [Кочерга 2004, с. 91].

Ситуации актуализации сем без замещения референта я буду называть денотацией, имеющей своей целью определить коммуникативно значимые аспекты существования и функционирования обозначенного номинатемой через глоссу референта, а с замещением – коннотацией, представляющей собой коммуникативно значимое образное отождествление референтов. Инвариантное значение номинатемы реально настроено на денотацию. Коннотация же заложена в нем потенциально и проявляется в глоссах только в определенных речевых ситуациях.

Следует отметить, что я ни в коем случае не отрицаю возможности семасиологического описания лексико-семантического варьирования. Оно должно быть, и, более того, оно и составляет сущность собственно языкового подхода к этому явлению. Однако оно должно опираться на несколько иные методологические основания. Например, мнение А.А. Тараненко, определявшего метафору как «семантический процесс, при котором форма языковой единицы или оформление языковой единицы переносится с одного референта на другой на основе того или иного сходства последних при отражении в сознании говорящего» [Тараненко 1989, с. 108], требует корректировки в том смысле, что данный семантический процесс имеет не доминанту переноса по сходству, а доминанту коннотативного лингвального отождествления в концептуальном «образе» двух референтов, основанного на их сходстве в тех или иных референтных признаках. И поэтому семасиологическая трактовка моделей «лексико‑семантической деривации», отмечаемая, например, в работе Л.А. Кудрявцевой [Кудрявцева 2004, с. 49-105], должна быть несколько откорректирована не в фактурном плане, к которому никаких претензий нет, а в методологическом.

Во-первых, она должна быть определена не как система моделей «лексико‑семантической деривации», а как система моделей лексико-семантического варьирования в пределах тождества номинатемы.

Во-вторых, в ее основе должен лежать не фактор «переноса», а факторы актуализации и отождествления, и поэтому модели лексико-семантического варьирования, как в их метафорических, так и метонимических разновидностях, должны быть распределены между процессами денотации и коннотации. Например, «расширение значения с сохранением архисемы» может быть трактовано как денотация, которая, кстати, иногда ошибочно воспринимается как коннотация. Это происходит тогда, когда инвариантное концептуальное значение обладает высокой степенью обобщенности и используется для обозначения разнородных референтов. Например, инвариантное значение номинатемы двор реализуется и в лексико‑семантическом варианте «участок земли между домовыми постройками одного владения, одного городского участка», например: Детская площадка во дворе, и в лексико-семантическом варианте «крестьянский дом со всеми хозяйственными постройками, отдельное крестьянское хозяйство», например: Деревня в сто дворов, и в лексико-семантическом варианте «отгороженный от улицы участок земли с надворными постройками при отдельном доме, усадьбе», например: Сарай во дворе»и т.д. Однако во всех этих случаях оно реализует одно и то же значение – «отграниченное от улицы пространство, включающее дом», что и позволяет предположить, что в указанных вариантах происходит только актуализация периферийной семы «статус» единого инвариантного значения номинатемы (городской двор, крестьянский двор, сельский двор), то есть акт денотации. В некоторых ситуациях такое варьирование может иметь на первом этапе своей реализации статус коннотации, например, в приведенных Л.А. Кудрявцевой случаях употребления номинатемы всеобуч в значении «широкое, повсеместно проводимое обучение чему-либо». Первоначально употребление глосс данной номинатемы в значениях «родительский всеобуч», «экономический всеобуч», «строительный всеобуч» имело своей целью образное отождествление указанных конкретных типов всеобщего обучения с «всеобщим обучением грамоте». Однако устойчивость и регулярность таких употреблений привела к коррекции инвариантного значения – вместо «всеобщее обучение грамоте» оно приобрело вид «широкого, повсеместно проводимого обучения чему-либо», и поэтому его реализации «обучение грамоте», «обучение строительному делу», «обучение родительским обязанностям» и т.п. стали фактами денотации с актуализацией семы «предмет обучения».

Итак, как пишет Н.Ф. Алефиренко, считающий термин концепт, вслед за Л. Витгенштейном и А. Вежбицкой, «размытым понятием с инвариантными признаками», «наборы таких инвариантных признаков, включаемых в описание концепта, репрезентируемых одним и тем же языковым знаком, могут не совпадать (в речи. – В.Т.). В таком случае каждый из таких комплектов признаков (в моем понимании – «актуализированных сем». – В.Т.) формирует свою семантическую структуру лексико-семантического варианта многозначной лексемы, а так называемое «размытое» понятие выполняет роль объединяющего фактора, в результате действия которого все ЛСВ не выходят за рамки единого полисеманта. Концепт, следовательно, представляет собой генетический корень или смысловой эмбрион, экспликация которого осуществляется только путем осмысления формирования семантической структуры слова» [Алефиренко 2002, с. 18] (см. также: [Беляевская 1994]).

С разных точек зрения значение номинатемы может быть определено по-разному:

1) с точки зрения его места в дихотомии «язык – речь» оно определяется мною как языковое и противопоставляется речевым значениям глосс;

2) с точки зрения структуры номинатемы оно определяется мною как инвариантное и противопоставляется реализованным в речи вариантным значениям глосс;

3) с точки зрения его вхождения в языковую картину миру – как общеконцептуальное и противопоставляется конкретным, коагулированным, актуализированным речевым значениям;

4) с точки зрения процесса референции – как сигнификативное и противопоставляется денотативно-коннотативным.

Иными словами, стержень номинатемы – это языковое, инвариантное, концептуальное, сигнификативное значение, реализующееся в речевых, вариантных, конкретных денотативно-коннотативных значениях её глосс.

Семантическая же деривация определяется в предлагаемой мною концепции следующим образом: «Семантическое словообразование <…> осуществляется путем включения слова в иной лексический разряд, в результате чего образуются омонимы, то есть равнозначные производные лексемы, которые в категориальном отношении подобны лексемам, образованным с помощью морфем» [Марков 2001, с. 121]. В этом случае актуализация сем при коннотации трансформируется в их абсолютизацию и формирует новый концепт с присущей уже только ему денотацией и коннотацией (см. об этом следующую главу – п. 4.2.).

При таком подходе термином «эпидигматика» я буду обозначать не процесс деривационного порождения одним лексико-семантическим вариантом слова его другого варианта, а глубинный ономасиологический процесс порождения денотации и коннотации как разных типов актуализации общего инвариантного концептуального языкового значения номинатемы.

Вопрос о семантическом тождестве номинатемы требует адекватной оценки статуса в её структуре и другого семантического комплекса – грамматического значения. В основе его выделения лежит критерий закономерного модифицирования грамматической семантики. Я обращаю внимание на грамматическое значение потому, что при внутриязыковой обусловленности грамматических форм «морфологические изменения слова не затрагивают его единства как лексемы» [Арсеньева 1965, с. 59].

Как отмечает Дж. Байби, существует два параметра грамматического модифицирования в пределах тождества номинативной единицы: «1) семантическое понятие должно быть крайне существенным для значения основы, к которой присоединяется – критерий релевантности, или существенности. 2) оно должно быть семантическим понятием достаточно высокой степени общеприложимости – критерий общности» [Bybee 1985, с. 12]. Другими словами, если присоединение предлога в к глоссе дом является релевантным для значения этой глоссы, поскольку получившаяся комбинация слов указывает на обозначенный ею объект как на предел/цель движения внутрь (критерий релевантности), и эта семантика повторяется каждый раз, когда предлог в присоединяется к существительному в винительном падеже, обозначающему «географический объект, имеющий границы и центр», например, в город, в сад, в дупло (критерий общности), то я и считаю комбинацию в дом грамматической модификацией слова-номинатемы дом.

Я бы не стал разграничивать, вопреки мнению Р.З. Мурясова, считавшего, что «категориальное значение (т.е. такие значения частей речи как предметность, признаковость, процессуальность) не входит в лексическое значение слова» [Мурясов 1989, с. 41], при когнитивном подходе лексические и грамматические значения. Скорее всего, они образуют единый номинативный комплекс. Нужно, на мой взгляд, согласиться с мнением В.М. Никитевича, использовавшего понятие номинативного значения, определенного им как «лексическое значение, в котором непременно присутствует как обязательный элемент целостное значение части речи и его подкласса» [Никитевич 1985, с. 17]. Впрочем, такой же точки зрения придерживаются и некоторые сторонники семасиологических концепций. Как указывает А.А. Уфимцева, «тезис о неразрывном единстве лексического и грамматического в слове был и остается методологической основой изучения значения слова, обусловленной самой двойственной (языковой и экстралингвистической) природой слова» [Уфимцева 1977, с. 8].

Как справедливо пишет А. Вежбицкая, гр