Несловоцентрические теории базовой номинативной единицы

 

Констатация того, что «понятие слова оказывается принципиально неопределимым» [Теньер 1988, с. 39], привела к появлению в науке мнения о том, что «необходимо освободиться от неопределенного понятия слова» [Балли 1955, с. 315] и заменить его другим понятием, более точно отражающим явление и процесс означивания.

Ученые предлагали разные пути решения проблемы поиска основной единицы языка вместо слова. Можно условно разделить «несловоцентрические» теории на две группы – с формальной и семантической доминантой. Формальные теории ищут минимальную значащую форму, семантические – форму, связанную с минимальным значением. Отмечаются «дословные» и «надсловные» концепции.

Наиболее авторитетными дословными теориями, то есть теориями, предполагающими, что базовая языковая единица меньше слова, являются концепции Ш. Балли, Л. Блумфильда, А. Мартине А. Фрея, и др.

Формальные теории дословной базовой языковой единицы были представлены в [Блумфильд 1960; Блумфильд 1968; Мартине 1963; Фрей 2006] и некоторых других. В частности, в концепции А. Мартине в качестве центра языковой системы выводятся «монемы» (морфемы) [Мартине 1963, с. 383] – значащие единицы, объединяющиеся в высказывании в синтагмы, которые могут соответствовать и морфеме, и отдельной словоформе: «Монемы не делимы на меньшие единицы, обладающие смыслом. Это не означает, что они вообще неделимы. Монемы можно расчленять на части, не имеющие смыслового значения. Например, в монеме мест- мы можем выделить четыре элемента: м, е, с, т. Ни один из этих элементов не является сам по себе носителем какого-либо смысла. Но каждый из них встречается в других монемах, служит материалом для их построения и средством отличения одной значимой единицы от другой (ср.: тыл, тол или цел, мел, дел и т. п.). Такие элементы называются фонемами» [Ветров 1968, с. 43]. По тому же пути шел и Л. Блумфильд, который считал, что основной единицей языка должно быть признано не слово, а «форма», минимальной, и, следовательно, базовой разновидностью которой является морфема. Потом ученым последовательно выделяются слово, словосочетание и предложение [Блумфильд 1960, с. 146]. Эта мысль, кстати, неожиданно находит поддержку и в работах Ф. де Соссюра, который хоть и представлял слово как центральную единицу языка [Соссюр 1977, с. 143], в то же время считал, что осознание говорящими единиц, более мелких, чем слово (корень, аффиксы), чья реальность подтверждается неологизмами и образованиями по аналогии [Соссюр 1977, с. 72], позволяет предположить их онтологическую природу, а не лингвистическую моделируемость. Однако если слово существует до предложения, независимо от него, то этого нельзя сказать об элементах слова по отношению к нему как единице [Соссюр 1977, с. 159]. А это значит, что в реальности базовой, так сказать, феноменологической единицей, которая создает язык, является не слово, а именно эти конструкты: «Понятие слова несовместимо с нашим представлением о конкретной единице языка. <...> Не в слове следует искать конкретную единицу языка» [Соссюр 1977, с. 138].

Как отмечает Н.А. Луценко, «взаимоотношения морфемы и слова <…> остаются совершенно невыясненными. Странно, но факт: лингвисты затрудняются в определении исходного звена при анализе языка как системы, отдавая предпочтение то слову, то морфеме, не отказываясь при этом от сведения связи между морфемой и словом к реляции части – целого. Соответственным образом предложение истолковывается то как сочетание слов, то как набор морфем. Очевидно, это связано с тем, что лингвисты синхроническую ценность понятий слова и морфемы не в состоянии осмыслить концептуально. Считается, что слово находится в определенной зависимости от морфемы, а морфема от слова. Достаточно очевидно, что подобная “диалектика” суждений, в сущности, ничего не объясняет» [Луценко 2003, с. 9]. Для достижения ясности в этом вопросе необходимо уточнить, что же имеется в виду, когда используется атрибут «основная» в применении к той или иной языковой единице? По моему мнению, выделение основной единицы языка должно быть связано с выполнением ею той или иной языковой функции. Слово, как известно, «является номинативной единицей, единицей наименования» [Шмелев 1977, с. 53], оно выполняет номинативную функцию. К.Г. Красухин пишет: «И все же: какова основная функция языка, то есть такая, которую не может выполнять другая знаковая система? На эту роль, очевидно, может претендовать номинация или приписывание предметам некоторых символических единиц, то есть знаков» [Красухин 1996, с. 382-386]. Таким образом, понятие основная единица языка в нашем случае абсолютно идентично понятию основная номинативная единица. Однако «номинативность есть свойство языкового знака называть что-нибудь (выделено мной. – В.Т.)» [Солнцев 1987, с. 133]. Но, как известно, ни основы слова, ни аффиксальные морфемы «ни с каким элементом действительности не соотносятся» [Земская 1964, с. 39], то есть имеют не номинативную, а логико‑грамматическую природу [Немченко 1984, с. 17], поэтому и не могут считаться основными номинативными единицами языка. Критерии выделения базовой номинативной единицы, следовательно, необходимо искать именно в семантике, поскольку именно семантика языковых единиц представляет собой концентрированное отражение процесса и явления номинации.

По этому пути идут «дословные» семантические теории, задача которых состоит в поиске минимального языкового семантического комплекса и определение на его основе возможных базовых номинационных систем. Так, например, в концепции Ш. Балли понятие «слово» заменяется понятиями «семантема» и «синтаксическая молекула». Семантемой ученый называл «знак, выражающий чисто лексическое простое или сложное понятие независимо от его формы (основу loup -, march -; простое слово loup, rouge; суффиксальное слово louveteau, rougeâtre; сложное слово loup - cervier, faimdeloup и т.д.)» [Балли 1955, с. 317]. Термином же синтаксическая молекула обозначался «всякий актуализированный комплекс, состоящий из семантемы и одного или нескольких грамматических знаков, актуализаторов или связей, необходимых и достаточных, чтобы она могла функционировать в предложении. Так, celoup является молекулой, потому что без ce семантема loup не образует синтаксического механизма» [Балли 1955, с. 317]. Здесь центром системы языка становится не морфема (монема, форма), выделение которой явно формально, а семантически законченная единица, которая в традиционной лингвистике отождествляется с основой, вернее, некая сущность, связываемая только с лексическим смыслом – семантема: «Семантема содержится в основе (выделено мной. – В.Т.) и не пользуется никакой независимостью» [Балли 1955, с. 318]. Если экстраполировать предложенные Ш. Балли сущности на приведенное мной противопоставление языковой и речевой номинации, можно предположить, что семантема – единица языкового уровня, а синтаксическая молекула – речевого, поскольку в семантеме концентрируется лексическое наполнение некоей формальной единицы, оторванное от конкретных проявлений этого наполнения в конкретных морфолого-синтаксических условиях речи, а синтаксическая молекула как раз привязывает это наполнение к конкретным речевым ситуациям, оформляя потенции синтаксемы как факт диктума. Для французского – аналитического – языка такое определение, на первый взгляд, приемлемо, потому что, в сущности, даже вырванный из речи фразеологизм faimdeloup представляется носителю языка сочетанием лексических основ. Поэтому и создается впечатление, что на уровне языка в нем реализуется чистый лексико‑семантический комплекс.

Это впечатление обманчиво, что косвенно подтверждают факты синтетических языков, где даже простое слово не может быть определено на эмическом уровне как чистая основа. Как справедливо отмечает В.И. Дегтярев, «лексическое и грамматическое значения в смысловой структуре слова (номинатемы. – В.Т.) образуют цельные семантические комплексы» [Дегтярев 1973, с. 31]. Например, слово красивый даже для языкового уровня свободно членится на основу и флексию (вернее, потенциальный набор флексий), хотя, несомненно, вне речи может быть определено как чистый семантический комплекс. Грамматические значения «семантемы» в этом комплексе также присутствуют, во-первых, в виде грамматических общекатегориальных архисем – рус. красивый относится к прилагательным (архисема «признак, качество»), фр. loup – к существительным (архисема «субстанция, существо»), во-вторых – в виде набора потенциальных частных грамматических значений, которые определяются грамматической архисемой (падеж, число у существительных) или местом в языковой системе (склонение, род у неодушевленных существительных). Иначе и быть не может, поскольку, как это будет показано ниже, «роль грамматических значений – смыслоорганизующая» [Дегтярев 1973, с. 31]. Возможно, именно поэтому и сам Ш. Балли указывает: «Можно было бы полагать, что французский язык, в той мере, в какой он оказался незаинтересованным в окончаниях, освободил семантему или основу от ее грамматической оболочки; и действительно, он заменил окончания местоимениями‑субъектами, вспомогательными глаголами, предлогами и различными частицами, которые и должны были освободить семантему. К сожалению, тенденция к уплотнению имеет следствием порабощение семантемы этими элементами» [Балли 1955, с. 318]. На самом деле, никакого порабощения нет: просто, вместо одних, синтетических, как это будет показано ниже – во многом избыточных, грамматических маркеров, легко вычленяемых из слова или другой номинативной единицы, система предложила другие – адекватные, соответствующие сущности грамматики, аналитические маркеры. Заложенные в языковой единице грамматические потенции речи никуда не исчезли. Они реализовались в других, абсолютно достаточных морфологических комплексах.

Предположим, что отказ от абсолютизации «аграмматичности» семантемы привел бы, в конечном итоге, Ш. Балли к идее существования единого языкового лексико‑грамматико‑семантического комплекса, не только аккумулирующего в себе «чистое понятие», но и относящего это понятие к определенному грамматическому классу наименований с присущими этому классу потенциями реализации его грамматико‑семантических множителей, что, в принципе, совпадает с результатами моего исследования.

Во многом на семантику, номинацию настроены теории, предполагающие в качестве номинативной базы языка надсловные единицы. Так, например, Г.Г. Белоногов, разрабатывавший системы машинного перевода, приходит к выводу, что «в естественных языках слово на самом деле не является основной смысловой единицей, как многие века утверждалось. Основной единицей смысла является понятие. Понятий очень много: по нашим предположениям, в естественном языке их сотни миллионов. Тогда как разных слов всего около одного миллиона. Поэтому большинство понятий выражаются словосочетаниями, причем смысл этих сочетаний, как правило, несводим или не полностью сводим к сумме составляющих их слов. Вот почему, с нашей точки зрения, основными единицами при переводе должны быть не отдельные слова, а словосочетания (выделено мной. – В.Т.), выражающие понятия, наименования понятий, отношения между понятиями, и фразеологические элементы, отражающие типовые ситуации» [Белоногов 2002, с. 143]. Кстати, эту же мысль, задолго до Г.Г. Белоногова, высказал И.Е. Аничков: «Каждое слово в каждом языке в определенный момент его развития входит в ограниченное количество более или менее устойчивых сочетаний слов и в каждом языке в определенный момент обращается ограниченное число сочетаний. <…> Общее число этих устойчивых или застывших сочетаний для каждого языка относительно невелико. В то же время любая фраза, произнесенная или взятая из любого текста, полностью из них состоит» [Аничков 1992, с. 141]. Однако и в этом случае проблема также не решается. Просто, теперь необходимо установить критерии, отличающие словосочетания данного типа от слов. А это так же сложно, как и установление критериев отличия слова от словосочетания. Непонятно, например, как мы должны определять компоненты нераспространенных односоставных предложений типа Светает. Ночь. Как слова? Как словосочетания с опущенным компонентом?

Я считаю, вслед за сторонниками семантических теорий выделения базовой номинативной единицы, что для определения границ речевой номинации доминантным действительно должен быть тот принцип, использование которого очевидно вытекает из её природы. Слово в целом и в его парадигматической и синтагматической реализациях – это, «номинативная и когнитивная единица языка, которая служит для именования и сообщения знаний о предметах, признаках, процессах и отношениях реальной действительности (выделено мной. – В.Т.)» [Столярова 2003, с. 121]. Приведенное определение дает все основания предполагать, что в основе дискретизации слова или, точнее, речевой номинативной единицы в речевом потоке должны быть семантические принципы, которые, на удивление сторонников словоцентрических теорий, в реальности не работают. Это отмечалось уже В.М. Жирмунским: «Семантическое единство слова (то есть его смысловая цельность и самостоятельность) обязательно для всякого слова и представляется основой цельности и самостоятельности формальной, однако, взятое само по себе, оно еще недостаточно (выделено мной. – В.Т.)» [Жирмунский 1961, с. 3]. Об этом же пишет и Э. Сепир: «Первое наше побуждение – определить слово как языковой символ, соответствующий отдельному понятию. Но <...> подобное определение немыслимо» [Сепир 1993, с. 29]. Как указывает Ю.С. Маслов, «мы не можем ограничиться указанием на то, что слово – это "значащая единица в составе предложения", "звук или комплекс звуков, обладающий значением" и т.п. Такие формулировки не являются неверными, но они приложимы не только к словам, но и к другим значащим единицам, меньшим или большим, чем слово (выделено мной. – В.Т.)» [Маслов 1987, с. 88].

Неубедительной попыткой решения проблемы отграничения слов от словосочетаний на основе семантического принципа было репрезентированное в некоторых исследованиях утверждение того, что словосочетания «выражают в составе предложения единые, хотя и расчлененные (выделено мной. – В.Т.) значения» [Грамматика-60, с. 10], что, якобы, отличает их от слов. Уже не раз отмечалось, что «содержание, выражаемое в процессе речи, отнюдь не является простой суммой (содержаний. – В.Т.) тех единиц, которые используются в этих целях» [Котелова 1975, с. 10], и словосочетания «эквивалентны слову не только в формальном и семантическом отношении, но и по функции в речи» [Рогожникова 1977, с. 112]. Это элементы, «возникшие, прежде всего, в целях номинации и выполняющие в основном эту функцию, аналогичны словам в прямом номинативном значении» [Солодуб 1988, с. 45]. Примем как предварительное суждение предположение о том, что значение словосочетания по своей структуре и статусу абсолютно тождественно значению слова. А расчлененность может касаться только формы. Но, как было показано выше, у нас в большом количестве случаев нет достаточных критериев для установления того, что перед нами – цельная или расчлененная форма.

Итак, даже словоцентрическая лингвистика признает, что семантической и номинативной целостностью обладают не только слова, но и словосочетания, и другие единицы. А это закономерно приводит к выводу, что слово является не столько базовой, сколько формальной разновидностью номинативных единиц, что, кстати, и находит свое косвенное подтверждение в превалировании формальных определений слова в теории номинации. Оговорюсь: я не возражаю против того, что слово существует. Другое дело, что оно имеет в языке совсем иной статус, нежели тот, который ему приписывают традиционные теории. Оно является одним из средств речевой номинации, одной из возможных реализации основной номинативной единицы языка – номинатемы. И это косвенно подтверждает Ю.С. Степанов, писавший: «Уже одно то, что номинация может осуществляться либо отдельным словом, либо словосочетанием, либо предложением, говорит о том, что эта функция независима от синтаксического построения» [Степанов 1973, с. 342]. Путь к построению теории базовой номинативной единицы указывается в «Лингвистическом словаре пражской школы»: «Прямые языковые корреляты понятий и мышления следует искать не в области языковой системы, а в области языкового выражения, языковых манифестаций. Прямое языковое выражение понятия – это не слово, а номинация; прямое языковое выражение мысли – это не предложение, а высказывание» [Вахек 1964, с. 203]. Отсюда абсолютно справедливое утверждение о том, что языку безразлично, какими средствами осуществляется номинация [Солнцев 1970, с. 34]. Как замечает В.Б. Касевич, «на материале разных языков можно прийти к заключению, что “пространство” между морфемой и предложением стратифицировано мельче, чем предлагается» [Касевич 1977, с. 56]. В этом промежутке находятся следующие речевые номинативные единицы, которые в дальнейшем я буду обозначать обобщающим термином «глоссы».

1. Слово, то есть минимальная единица, необходимая для выражения того или иного смысла, например дождь, люблю, хорошо.

2. Сочетание слов, то есть синтагмное объединение слов, одно из которых имеет лексическое значение, а второе – грамматическое, например, на столе, буду писать, смог бы.

3. Словосочетание, то есть синтагмное объединение слов, каждое из которых может быть употреблено самостоятельно с автономным лексическим значением, например, зеленая листва, тянуть канитель, легкая атлетика и т.п.

Наличие такого разнообразия в средствах номинации становится причиной появления теорий, трактующих эти единицы как равноправные рече-языковые номинативные единицы. По этому пути идет, например, В.М. Никитевич, который, рассматривая данные явления, утверждает, что «слово не является единственным средством номинации <…> Все более становится очевидным, что как номинативные эквиваленты могут выступать означающие разной структуры» [Никитевич 1985, с. 16]. Все типы номинативных единиц ученым объединяются под одним названием «номема». Тем самым В.М. Никитевич констатирует, что любая речевая номинативная синтагма есть отражением ее языкового эквивалента, что, в принципе, стирает различие между языковой и речевой номинацией. Так, например, анализируя производные от слова синий, ученый утверждает, что «не только глагол синеть, но и словосочетание становитьсясиним, как его эквивалент, выступает синхронически как производное к прилагательному синий» [Никитевич 1985, с. 20]. В таком случае перед нами две автономные номинативные единицы, параллельно деривационно связанные с прилагательным синий – синеть и становиться синим. Данное мнение основывается на убеждении, что «номинация как процесс – это создание не только слова, но и коммуникативного заместителя слова во всех тех случаях, когда слово не может быть создано или когда оно не вполне удовлетворяет цели высказывания» [Никитевич 1985, с. 22], причем «раздельнооформленные номинации – словосочетания <…> являются реальными заместителями отсутствующего слова (выделено мной. – В.Т.)» [Никитевич 1985, с. 3].

Примерно так же трактует явление означивания и Е.Н. Сидоренко, которая, оперируя понятием «языковых смыслов», впервые употребленным в [Шведова 1995; Шведова 1998], говорит о существовании целого ряда ономатологических единиц – выразителей этих самых языковых смыслов. Ученый считает дифференциальными признаками языковых смыслов следующие: «Именование определённых фрагментов действительности, понятие о которых сформировано у носителей языка; категориальное (обобщённое структурно-семантическое) значение слов и расчленённых единиц именования, их общее значение; наличие комплекса языковых средств выражения каждой ономасиологической единицы <…>; универсальный характер присутствия в разных языках» [Сидоренко 2006, с. 275].

На основании этого к ономатологическим единицам Е.Н. Сидоренко относит: собственно слова, например, дом, кот; предложные сочетания, например, в четверг, о нем; словосочетания особого типа, эквивалентные слову, например, курсоваяработа (ср.: курсовая), набережнаяулица (ср.: набережная) и т.п.; некоторые сочетания идиоматичного типа, например: потомучто, невестьчто, в любойстепени, называемые лексиями [Сидоренко 2003, с. 121-122], то есть «семантическими и функциональными эквивалентами слова, структурно более усложненными в сравнении с синтетическими лексемами» [Тукова 2004, с. 348]; фразовые номинанты, то есть «наименования соответствующего фрагмента действительности, имеющие строение придаточной предикативной единицы, выступающие в качестве развернутого члена главной по отношению к ней предикативной единицы и представляющее собой сложное окказиональное название: Кто повыше, достаньте яблоко» [Сидоренко 2006, с. 275] (см. о системе ономатологических единиц подробнее: [Сидоренко 2000-Сидоренко 2006]).

Нужно сказать, что указанная система не представляется мне законченной, хотя бы в экстенсиональном смысле: за её пределами оказались многие явления, имеющие очевидно номинативную природу. Возникает, например, вопрос, почему выразителем языковых смыслов считается только одна разновидность сочетаний служебных слов со знаменательными – сочетание имени с предлогом? Думается, что одинаковый с ними статус должны иметь и сочетания знаменательных слов со словами степени (самый любимый, более свежий), со вспомогательными глаголами (могу работать, буду любить), с частицами (хотел бы, читал ли) и т.д. Вне зоны рассмотрения Е.Н. Сидоренко оказались и номинативные единицы более высоких уровней, такие, например, как фразема, предложение, которое, как известно, «наряду со свойством коммуникативности, одновременно обладает свойством номинативности. <Оно>, сообщая о каком-либо факте или событии, одновременно называет его» [Солнцев 1987, с. 134], и текст [Азнаурова 1977, с. 121]. Однако для меня более важным является другое. Ономатологические единицы в концепции Е.Н. Сидоренко, как и номемы в концепции В.М. Никитевича, абсолютно идентичны на уровне языка и речи – словосочетание, например, зеленый лист, являясь ономатологической единицей или номемой представляет одновременно и языковую и речевую номинацию. Трудно определить, насколько приемлема такая явно эмпирическая трактовка? Можно без сомнения утверждать только то, что, действительно, такие единицы в речи выполняют номинативную функцию. Но насколько справедливо утверждение о том, что они совпадают с языковыми инвариантными образованиями? Считаю, что выделение основной номинативной единицы языка (инварианта) необходимо осуществить, абстрагировавшись от его конкретных речевых разновидностей, определив механизм взаимодействия языковой и речевой номинации. А это возможно только на основе определения параметров существования языковой в узком лингвистическом смысле этого слова номинативной единицы, реализующейся в единицах речевой номинации, которые я в дальнейшем будем обозначать интегрированным термином глосса.

Глава 3. КОНЦЕПТ КАК ИНВАРИАНТНОЕ ЗНАЧЕНИЕ