От автора. Лингвокогнитология, когнитивная лингвистика стала одним из самых популярных направлений современного языкознания

 

Лингвокогнитология, когнитивная лингвистика стала одним из самых популярных направлений современного языкознания. Н.Н. Болдырев определяет ее как «одно из самых современных и перспективных направлений лингвистических исследований, которое изучает язык в его взаимодействии с различными мыслительными структурами и процессами: вниманием, восприятием, памятью и т.д.» [Болдырев 1998, с. 3].

С этим мнением трудно не согласиться. Сомнение вызывает только стремление некоторых лингвокогнитологов превратить язык, о котором Ф. де Соссюр некогда писал, что он, «рассматриваемый в самом себе и для себя», является «единственным и истинным объектом лингвистики» [Соссюр 1977, с. 269], в нечто вспомогательное, а значит – второстепенное для языковедения. В исследованиях представителей данной научной отрасли он часто воспринимается не столько как предмет изучения, сколько как средство изучения концептов. Даже наиболее близкое к собственно лингвистическим студиям семантико-когнитивное направление этой науки, представленное работами А.П. Бабушкина, Н.Н. Болдырева, Г. В. Быковой, Е.С. Кубряковой, 3.Д. Поповой, И.А. Стернина, Е.В. Рахилиной и др.[1], по свидетельству 3.Д. Поповой и И.А. Стернина, ставит своей задачей не «исследование лексической и грамматической семантики языка», а «исследование лексической и грамматической семантики языка как средства доступа к содержанию концептов,как средства их моделирования от семантики языка к концептосфере» (выделено мной. – В.Т.) [Попова 2006, с. 7]. Как пишет В.А. Маслова, «когнитивная лингвистика, вкупе с когнитивной психологией и когнитивной социологией, образующие когнитологию, пытаются ответить на вопрос о том, как в принципе организовано сознание человека, как человек познает мир, какие сведения о мире становятся знанием, как создаются ментальные пространства» [Маслова 2004, с. 8]. Иначе говоря, лингвокогнитология существует в представлении некоторых лингвистов лишь как одна из составляющих когнитологии, отличающаяся от остальных ее составляющих только путем проникновения в сознание человека – через язык. Как видим, места для исследования самого языка здесь не осталось, что вызывает у меня как у традиционно сориентированного лингвиста некоторую растерянность. Мне все-таки хочется вернуться к языку как к единственному объекту лингвистики, правда, уже проведенному через фильтры когнитивного подхода. И, скажем прямо, такой путь все-таки достаточно популярен в современном языкознании.

Напомню, что базовой единицей лингвокогнитологии является концепт. Наиболее авторитетная и в то же время наиболее широкая трактовка концепта определяет его как «термин, служащий объяснению единиц ментальных или психических ресурсов нашего сознания и той информационной структуры, которая отражает знания и опыт человека; это оперативная содержательная единица памяти, ментального лексикона, концептуальной системы и языка мозга (lingua mentalis), всей картины мира, отраженной в человеческой психике» [Кубрякова 1997, с. 90]. Язык же при этом «осмысливается в наши дни как обусловленное культурой и переживаемое в индивидуальном сознании знание о мире [2](выделено мной. – В.Т.), проявляющееся в коммуникативной деятельности» [Карасик 2007, с. 4]. Логика подсказывает, что совмещение двух указанных утверждений должно привести нас к предварительному выводу о том, что концепт является элементом языковой структуры. В связи с этим очень важным становится определение статуса концепта в языке и описание его не просто как ментальной единицы, а как языкового конструкта. Концепт, воплощаясь в языке, создает мир языковых сущностей и, вследствие этого, создает мир социума, что, как мне кажется, подтверждается фразой К.К.М. Клакхона: «Человек видит и слышит только то, к чему его делает чувствительным грамматическая система его языка, то, что она приучила его ждать от восприятия… Человек, выросший в той или иной языковой среде, воспринимает последнюю как часть самой природы вещей, всегда остающихся на уровне фоновых явлений» [Клакхон 1998, с. 190]. Именно поэтому в предлагаемой Вашему вниманию работе концепт рассматривается не столько как достояние психики человека, что, отмечу, абсолютно справедливо и мною ни в коем случае не оспаривается, сколько как языковая инфраструктура, центр семантической и формальной организации языка, определяющий границы и формы существования языковых знаков. Это – одна из функций концепта, правда, на мой взгляд – взгляд, как я уже говорил, традиционно сориентированного лингвиста, – самая важная из всех возможных его функций.

Задача описания концепта как языкового конструкта и сформировала идею создания новой научной серии «Знак – Сознание – Знание», настроенной не на описание концептов через язык, а на описание языка через концепты. Вопреки приведенному выше мнению 3.Д. Поповой и И.А. Стернина, можно утверждать, что лингвокогнитология, в одном из наиболее перспективных, как мне видится, из своих направлений, которое я рекомендую назвать лингвальной когнитологией или когнитивной лингвальной семиотикой, все же обращается к когнитивному исследованию именно языка, а не того, что находится за его пределами. В этом направлении, представленном работами Е.С. Кубряковой, посвященными проблемам когнитивной трактовки процессов номинации и деривации [Кубрякова 1981; Кубрякова 1986; Кубрякова 2004], М.В. Пименовой, рассматривающей особенности формирования лингвальных когнитивных классов [Пименова 2001; Пименова 2004], Н.Н. Болдырева, изучающего проблемы когнитивной семантики [Болдырев 2000], Е.А. Селивановой, описывающей особенности когнитивной ономасиологии, фразеологии и дериватологии [Селіванова 1996; Селиванова 2000; Селіванова 2004], А.М. Эмировой, рассматривающей когнитивно-коммуникативный аспект фразеологии [Эмирова 2008], и мн. др., объединяется собственно когнитивная лингвистика, исследующая связи между номинативной единицей и вещью, контенсивная лингвистика, изучающая семантические «прототипы» – модальность, залоговость, темпоральность и под., и концептуальная лингвистика, изучающая собственно концепты [Колесов 2005, с. 16]. При этом важным моментом является включение в систему конструктов лингвальной когнитологии (когнитивной лингвальной семиотики) традиционной лингвистики, которая и становится поставщиком первичных сведений о языковой системе.

Базовый постулат методологии «лингвальной когнитологии» (конечно же, без употребления данного наименования) был выведен Е.С. Кубряковой, которая утверждала, что «каждое языковое явление может считаться адекватно описанным и разъясненным только в тех случаях, если оно рассмотрено на перекрестке когниции и коммуникации» [Кубрякова 2004-1, с. 16]. В связи с этим, цель описываемого в пределах предлагаемой серии направления когнитивной лингвистики состоит в том, чтобы «не только поставить в соответствие каждой языковой форме ее когнитивный аналог, ее концептуальную или когнитивную структуры (объясняя тем самым значение или содержание формы через определенную когнитивную структуру, структуру мнения или знания), но и объяснить причины выбора или создания данной «упаковки» для данного содержания (выделено мною. – В.Т.)» [Кубрякова 2004-1, с. 16], то есть установить тактики формирования наименования и процессов коагуляции. Данный путь, на мой взгляд, перспективен. Как отмечает Н.Н. Болдырев, исследования языка, построенные на осознании его как когнитивной сущности, «приводят к новому осмыслению и пониманию многих традиционных проблем языкознания, таких как: природа и структура языка, проблема частей речи, соотношение семантики и синтаксиса, значения и смысла, вопросы полисемии и производности значений и многие другие. Все эти проблемы получают адекватное объяснение в рамках теорий когнитивных моделей, концептуализации и категоризации, прототипической и фреймовой семантики, то есть в русле решения основных проблем когнитивной лингвистики» [Болдырев 2001, с. 30]. Такие изыскания настроены на изучение языка уже не столько как математической структуры, сколько как мира существования человека. И в этом смысле «рассматриваемый в самом себе и для себя» язык учитывает и нахождение в нем человека как создателя мира лингвальных существований.

Название предлагаемой вниманию уважаемого читателя серии («Знак – Сознание – Знание») мне подсказала фраза профессора Ставропольского пединститута Г.Н. Манаенко: «Языковое произведение (текст) выступает в качестве основы для координации знаний участников коммуникации. Значение же языкового выражения в таком случае предстает как доступ к со-знанию» [Манаенко 2009, с. 39][3]. Мне тут явно не хватало «знака», который я и добавил, предполагая, что именно к нему стремился Геннадий Николаевич. По моему мнению, знак представляет собой объективированное сознание (концептосферу) человека, основанное на лингвальном знании (лингвоконцепт), то есть сформированном языком знании о мире, которое, в свою очередь, является миром лингвального бытия человека. Точно так же, как мне кажется, толковал соотношение указанных сущностей и В.В. Колесов, писавший, что «путь от символа в концепт лежит не через знание ("всё известно") или познание (номинализм), а через сознание (реализм), ибо это – не объяснение и не переименование, а преображение в содержательных формах концептуального квадрата» [Колесов 1999]. Напомню, что квантом знания и является, в сущности, концепт. Таким образом, именно символ, знак продуцирует преломленное через сознание концептуальное знание.

Формы существования научной серии «Знак – Сознание – Знание» предполагаются самые разнообразные. Логичным, однако, будет начать ее с монографической работы, в которой должны быть изложены если не основы лингвального подхода к концептосфере языка, то хотя бы основные понятия, определяющие пути лингвальных исследований лингвокогнитологии. И таким основным понятием является, на мой взгляд, представление о базовой номинативной единице языка, единице, которая может быть напрямую связана с концептом, то есть выступать в качестве базового его воплощения. Эту единицу я называю номинатемой.

Термин «номинатема» в том значении, о котором говорится здесь, был употреблен в моей первой монографии – Теркулов В. И. Слово и номинатема: опыт комплексного описания основной номинативной единицы языка. – Горловка: Изд-во ГГПИИЯ, 2007. – 240 с. [Теркулов 2007]. Именно поэтому я своей волей и определил необходимость начала серии именно с моей монографии, посвященной описанию данного явления. Я надеюсь, что это будет заявкой на установление объекта дискуссий, которые, как мне желается, будут представлены в следующих выпусках серии. Кстати, следующий выпуск будет привязан к конференции «Лингвокогнитология и языковые структуры», которая состоится в рамках IV Международной Летней научной школы «Когнитивная лингвистика и концептуальные исследования: русский мир и восточнославянская ментальность». Эта школа, проводимая совместно Горловским государственным педагогическим институтом иностранных языков, Кемеровским региональным отделением Российской Ассоциации лингвистов-когнитологов и Международной распределенной лабораторией когнитивной лингвистики и концептуальных исследований (ЛКЛиКИ) под руководством профессора М.В. Пименовой и при моем деятельном участии, пройдет в июне-июле 2010 года на базе Горловского государственного педагогического института иностранных языков на берегу Азовского моря и станет поводом для обсуждения тех проблем, которые вынесены в название серии и описаны в предлагаемом Вашему вниманию исследовании.

Отмечу, что эта монография мыслилась как второе издание «Слова и номинатемы», исправленное и переработанное. Однако работа по исправлению и переработке привела к возникновению новой по идеологии книги. Если «Слово и номинатема» стремилось к тому, чтобы дать структурное описание номинатемы, то предлагаемое исследование стремится к трактовке этого феномена с лингвокогнитологической точки зрения. Я, однако, все же желал хотя бы в названии сохранить связь двух книг, и поэтому пошел по наиболее простому пути – пути сокращения этого самого названия. «Слово и номинатема» сократилось до «Номинатема», поскольку слову в моем исследовании окончательно и бесповоротно отказано в языковом (в соссюровском понимании этого термина) статусе, а «опыт комплексного описания основной номинативной единицы языка» сократился вначале до «опыт описания», а потом, когда я осознал, что перед описанием неплохо было бы дать и определение, превратился в «опыт определения и описания».

Нужно сразу сказать, что представляемый на суд читателя опус некоторые знающие люди еще до его подписания в печать обозначили достаточно неприятными для меня наименованиями «схоластика» и «софистика», что кажется мне значимым, поскольку, по моему стойкому убеждению, указанные сущности вряд ли можно рассматривать как лежащие в одном ряду. Я не случайно упомянул здесь мнение некоторых знающих людей, поскольку, как подсказали мне другие знающие люди, правда, в иной области – книгоиздательской, для коммерческого успеха любой книги необходимо, чтобы в ней была загадка, которая решается в ее финале. Вот и для Вас, уважаемый читатель, будет интрига. Вы достойны того, чтобы самостоятельно определить, что же лежит в основе системы доказательств моей книги – схоластика или софистика. А может, и что-то иное, неведомое мне. Единственное, что я хочу сказать в свое оправдание, так это то, что меньше всего мне хотелось следовать в своих откровениях неким школярским канонам, что, как мне кажется, и подтверждается моим отказом от так любимого школьными грамматиками «слова» как основы номинативной системы языка. А если я и применил какие-то «софистические доводы» в доказательство своих убеждений, то, как знать, – настолько ли они неправильны? Может, неправильны доводы моих оппонентов, которых я, дай Бог им и их близким здоровья и радости, признаю людьми большого ума и высоких нравственных идеалов.

В то же время судьба подарила мне знакомство с людьми, которые, будучи не менее значимыми, а может, даже и более значимыми, да нет, точно более значимыми, познакомились с моей книгой и не стали заниматься навешиванием ярлыков, а просто высказали свое мнение о тех или иных моих идеях. Причем, не щадя моего самолюбия. За что я их люблю, ценю и уважаю еще больше, поскольку целью моих изысканий было не самоутверждение себя как таланта, гения и корифея, а поиск ответов на некоторые волнующие меня вопросы. И замечания этих моих оппонентов хоть и не поколебали моей убежденности в моей же правоте, но заставили быть более взвешенным в своих суждениях (что, уважаемый читатель, как Вы видите из текста Введения, дается мне с большим трудом) и показали те аспекты проблемы, над которыми еще необходимо подумать. Вот за это им преогромнейшее спасибо! Родина должна, конечно же, знать имена этих людей. И я удовлетворяю любопытство Родины. Единственное, что я не укажу – это их регалии. Во-первых, вполне возможно, что я не все их знаю. А во-вторых, их имена – это уже предельные концепты. Вряд ли кому-то из тех, кого заинтересовала эта книга, нужно напоминать о том, кто такие М.В. Пименова, В.А. Маслова, В.И. Карасик, Г.Н. Манаенко, Е.А. Селиванова, Е.С. Отин, Л.А. Кудрявцева, В.А. Глущенко, Т.С. Пристайко, Н.П. Тропина, В.М. Калинкин, О.А. Семенюк, И.И. Степанченко и многие другие. Огромное спасибо вам, добрые люди! Особенно – научному консультанту моей докторской диссертации проф. Славянского государственного педагогического университета Владимиру Андреевичу Глущенко – за терпение и понимание.

А «самое огромное спасибо»[4] человеку, который взял на себя неблагодарный труд редактирования моей работы, – доктору филологических наук, профессору КемГУ Марине Владимировне Пименовой. Она, в общем-то, и подтолкнула меня к идее создания не только монографии, но и серии в целом.

И еще одно имя, которое я не могу не вспомнить. Это Евгений Иванович Царенко – доцент кафедры общего и исторического языкознания Донецкого национального университета, который в прошлом году отпраздновал свое семидесятилетие. К этой книге он, вроде бы, прямого отношения не имеет. Но не будь его, не было бы не только этой книги, но и доктора филологических наук В.И. Теркулова. Именно Евгений Иванович был научным руководителем сначала моей дипломной работы, а затем и кандидатской диссертации. Все, что я придумал в своей лингвальной жизни, появилось именно благодаря ему, благодаря тем урокам, которые я запомнил на всю жизнь. Я помню об этом, дорогой Евгений Иванович! И дай Вам Бог здоровья и радостей!

Но, как мне кажется, вступительная часть несколько затянулась. Пора приступать к делу. Я все-таки надеюсь, что уважаемого читателя заинтересует и предлагаемая монография, и серия, которая начинается ею. А если так, то до скорой встречи!

С наилучшими пожеланиями, В.И. Теркулов.

P.S. Прежде чем перейти к основной части книги, я считаю нелишним привести некоторые замечания рецензентов о ее содержании.

Карасик В. И. Рецензия на монографию В. И. Теркулова «Номинатема: опыт определения и описания»

 

Рецензируемая монография представляет собой обоснование нового интегративного подхода к изучению языковой семантики. Суть его состоит в развитии содержательно ориентированного языкознания, построенного на классической соссюрианской дихотомии языка и речи, с учетом и критическим осмыслением достижений когнитивной лингвистики. Базовым понятием, используемым в работе, является номинатема, которая понимается автором как «абстрактная (структурная) языковая единица, представляющая собой модель номинации, независимо от того, в каких субстантных единицах эта модель реализуется».

Книга состоит из введения, пяти глав, посвященных понятию о лингвальном статусе концептов, дискуссии о базовой номинативной единице, концепту как инвариантному значению, процессам образования и формирования внутренней структуры номинативных единиц, формам модифицирования номинатемы, и заключения.

Говоря о достоинствах рецензируемой монографии, считаю нужным подчеркнуть широкий охват проанализированных концепций и конструктивную критику как различных исследований лексического и фразеологического значения, словообразования и синтаксиса, так и работ в области лингвоконцептологии. Автор последовательно доказывает тезис о продуктивности строго лингвистического подхода к выявлению и описанию концептов с опорой на их разноуровневые языковые проявления. Такая позиция представляется вполне закономерной в связи с реакцией лингвистической общественности на определенные тенденции в развитии когнитивной лингвистики, состоящие в размывании предмета науки о языке. Вообще-то, такое размывание неизбежно и отражает важнейшую характеристику современного гуманитарного знания – интеграцию его различных областей и направлений. Естественно, что стремление сохранить свою научную идентичность заставляет языковедов вернуться к работам своих предшественников и найти в них аргументацию в пользу лингвистического статуса тех феноменов, которые сегодня наиболее активно обсуждаются.

Таким феноменом является концепт. Для В.И. Теркулова концепт – это языковая данность, которая может быть адекватно осмыслена и раскрыта при обращении к языковым формам его манифестации, и, прежде всего, – при изучении моделей номинации, заложенных в концепте. Заслуживает внимания предложенная автором схема соотношения номинации онтологического и лингвального миров, в которой противопоставляются три корреляции – баланс между реальностью и ее языковой интерпретацией, перформативное давление такой интерпретации и, наконец, разрыв между внеязыковой и языковой реальностью. Соответственно, автор выделяет три типа концептов – номинативные, перформативные и поэтические. Соглашаясь с этой схемой, я хотел бы подчеркнуть важность креативного компонента в любом типе языкового осмысления действительности, т.е. важность интерпретатора. Здесь обнаруживается уязвимая сторона традиционной семантической теории, которую (при всех критических оговорках) отстаивает автор: в качестве некой условной точки отсчета принимается семантика, а не прагматика языкового знака. Сторонники семантического подхода к языку полагают, что существуют объективные признаки реальности, зафиксированные в значениях языковых единиц и дополняемые субъективными, прагматическими по своей сути, характеристиками. С позиций прагмалингвистики первична коммуникативная практика, которая основана на личностно-ситуативном осмыслении реальности и которую можно моделировать в разных направлениях, и поэтому дихотомия «язык – речь» теряет свою значимость, есть речь, и есть множество возможных концепций ее моделирования, включая и традиционную уровневую модель языка. Стремясь преодолеть ограниченность этой уровневой модели (и выражая должное уважение ее создателям и разработчикам), сторонники коммуникативного подхода к языку обращаются к изучению языкового сознания (например, вербально-ассоциативная сеть, по Ю.Н. Караулову) и коммуникативного поведения (изучение общения в его дискурсивной конкретности).

Для В.И. Теркулова очевидны слабые места традиционной семантической теории, в монографии последовательно проводится критика словоцентрических теорий номинативной единицы. Автор находит конструктивный выход из жесткой формальной схемы обсуждаемых теорий и предлагает рассматривать глоссы как номинативные языковые единицы, привязанные к контексту и ситуации. Наиболее интересным здесь, на мой взгляд, является тезис автора о мотивации номинатемой ее глосс. В работе детально показаны типы и виды этой мотивации.

Таким образом, рецензируемая монография представляет собой глубокое исследование проблем современного языкознания, интегрирует идеи когнитивной и структурно-семантической лингвистики, характеризуется новизной предложенной концепции и несомненно заслуживает опубликования.

 

Зав. кафедрой английской филологии Волгоградского государственного педагогического университета, доктор филологических наук, профессор В.И. Карасик

 

Манаенко Г. Н. Рецензия на монографию В. И. Теркулова «Номинатема: опыт определения и описания»

По природе сознание склонно к использованию языка

для выражения мысли, которую надо сообщить кому-то,

или же для ее прояснения самому себе.

Г. Гийом «Принципы теоретической лингвистики»

 

В современной лингвистике отражаются общекультурные и общенаучные тенденции переосмысления фундаментальных соотношений человека и мира, мира и знания, знания и деятельности. Начиная с изысканий В. фон Гумбольдта и А.А. Потебни, языкознание стремится к выявлению и объяснению глубинных закономерностей возникновения и функционирования своего объекта – языка как целостного феномена человеческого бытия: «Уже само определение языка как средства коммуникации и, одновременно, уникальной среды, в которой только и находит свое выражение «дух народа», его история и культура, предполагает выход (пока только потенциальный) за пределы описания, систематизации и классификации естественных языков» [Руденко, Прокопенко 1995: 119]. Подчеркнем: выход за установленные ранее, традиционные параметры описания. Идеи же М.М. Бахтина о принципиальной диалогичности языка и становлении языковой формы в непрерывном социальном взаимодействии заметно изменили не только «масштабы» объекта лингвистики, но и координаты его осмысления и описания [см.: Волошинов 2000]. Данные методологические посылки, на наш взгляд, и определяют пафос современной отечественной версии когнитивной лингвистики.

В то же время сквозь призму когнитивных идей происходит переосмысление лек­сического, фразеологического, словообразовательного, синтаксического и т.д. «материала» и теорий, интерпретирующих эти подсистемы в рамках других научных парадигм, в том числе и системоцентрических. Антропологические идеи «оживляют» мно­гие теории, созданные в последние десятилетия, и дают мощный толчок к их развитию.

По совершенно справедливому утверждению Н.А. Илюхиной, «Семасиология (структурная семантика) и лингвокогнитивистика соотносятся по объекту – оба направления обращены к смысловому континууму языка / мышления, к структурированию этого континуума, нацелены на выявление типов единиц, закономерностей их воспроизведения и т.д., в том числе во многом обращены к языковой картине мира, к тому, как мир, переработанный сознанием, отражен в системе языка, в лексико-семантической подсистеме» [Илюхина 2009: 34]. И действительно, появление и развитие лингвоконцептологии в отече­ственной науке не только во многом предвосхищено семантическими исследова­ниями последних десятилетий, но и характеризовалось в ней эволюцией теоретиче­ской концепции лексического значения от дифференци­альной теории к интегральной, которая фактически подвела эту категорию к когнитивной категории концепта.

И вот перед нами еще один научный труд, посвященный исследованию лингвистической семантики – монография В.И. Теркулова «Номинатема: опыт определения и описания», в которой не только используется в качестве основополагающего теоретического конструкта понятие концепта, но и определяется и описывается функционирование номинатемы как основной номинативной единицы языка. При этом номинатема рассматривается в аспекте разработанной автором концепции «лингвальной когнитологии», или «когнитивной лингвальной семиотики». Что же действительно нового вносит ее автор, В.И. Теркулов, в семантические представления и, в частности, методологию теории номинации?

Как отмечается в современной эпистемологии, в случае противоречия между новой интересной теорией и совокупностью твердо установленных фактов лучший способ действий заключается не в устранении теории, а в использовании ее для обнаружения скрытых принципов, ответственных за это противоречие [Фейерабенд 1986: 212]. Такое решение предполагает не только применение к области «твердо установленных фактов» плодотворных и перспективных общенаучных идей, но и поиск нетрадиционных подходов к известным фактам с позиций новых теорий, что, конечно, влечет за собой необходимую коррекцию как самих опорных понятий, так и осмысления их соотношений. Не менее существенным становится выдвижение в качестве исходных теоретических посылок иных теоретических конструктов, последовательное развитие которых, благодаря новизне подхода, позволяет на основе соотнесения с прежним теоретическим видением объекта вскрывать принципы, порождающие противоречия.

В современной лингвистической науке разграничиваются образ (картина) мира в сознании членов определенного лингвокультурного сообщества и языковая картина мира как результат описания системного устройства того или иного естественного языка: «… информация, содержащаяся в концептуальной системе, служит как для восприятия (выделения в мире) определенных объектов, так и для выделения языка как особого объекта: осуществляемое концептуальной системой их соотнесение есть кодирование языковыми средствами определенных фрагментов, “кусков” концептуальной системы. Дальнейшее усвоение информации о языке означает усвоение его грамматики как средства оперирования выражениями языка» [Павилёнис 1983: 100–102].

Исходя из данного положения, В.И. Теркулов считает, что в семантической структуре языка репрезентируется два мира: онтологический мир внеязыковых сущностей и лингвальный мир, созданный языком. В авторской концепции именно мир, созданный языком, является миром человеческого существования, и поведение человека, хотя и имеет онтологические рамки, обусловлено законами этого мира (ср. тезис Е.С. Кубряковой: «именно объективация сознания с помощью языка оказывается условием человеческого существования и главной отличительной чертой homo sapiens. <…> появление специального обозначения для сложившейся или складывающейся в голове человека структуры знания позволяет превратить нечто диффузное и дотоле неопределенное в нечто характеризующееся явными границами и выделенное в отдельную сущность» [Кубрякова 2004, с. 306]). И поскольку обозначенное именем знание приобретает свою условную законченность именно в языке, оно, по мнению автора монографии, может быть определено именно как сущность лингвального мира, т.к. «схваченное знаком» знание становится концептом «лингвального» мира – лингвоконцептом – и должно рассматриваться именно как компонент языковой структуры. Представленный в рецензируемой работе критический анализ многочисленных концепций лексического и фразеологического значения, словообразовательных и синтаксических теорий, а также лингвоконцептологических исследований, служит доказательству положения о лингвистической природе концептов, проявленных на разных уровнях языка. Такая позиция представляется вполне логичной и оправданной в силу системоцентрического подхода к изучаемым феноменам – ведь они исследуются именно в языковых координатах.

Обоснование языкового статуса концептов необходимо автору для теоретической разработки оригинальной и эвристически привлекательной схемы номинации: номинатема – концепт как инвариантное значение номинатемы – глосса как реализация номинатемы в речи – лексическое значение глоссы как референция и коагуляция концепта – референт.

Особо подчеркнем теоретическую значимость понятия «номинатема», которая, по В.И. Теркулову, в своем речевом и в языковом воплощении существует в двух параметрах: в параметре тождества самой себе, который формируется отдельностью от всего другого. При этом в основе тождества номинативной единицы лежит её языковое семантическое тождество, подкрепленное формальной связанностью её речевых модификаций: «Семантическое тождество на уровне языка обеспечивается единым лексико-грамматико‑семантическим инвариантным, общеконцептуальным, сигнификативным номинативным значением, реализуемым в речи в своих денотативных и коннотативных частных лексико-семантических и грамматических модификациях. Формальная связанность (формальный инвариант) предполагает внутреннюю формальную взаимную мотивированность одной глоссы другою. В этом случае, признавая, что обнаруживаемое в речи речевое лексическое значение глоссы меньше по объему, чем концепт, я отмечаю то, что значения всех глосс одного и того же знака, с одной стороны, обусловлены концептом, а с другой – именно в силу вышесказанного позволяют в той или иной мере описать концепт, схваченным данным знаком. А это позволяет определить место концепта (точнее, его «схваченной части» данной номинатемой. – Г.М.) в структуре знака как место инвариантного, инфраструктурного значения, определяющего возможности референции, то есть обозначения данным знаком элементов онтологического мира (референтов), и коагуляции, то есть актуализации при референции тех или иных аспектов (слотов, сем) инвариантного концепта».

Известно, что «познание не движется от наблюдения к теории, а всегда включает в себя оба элемента. Опыт возникает вместе с теоретическими допущениями, а не до них, и опыт без теории столь же не мыслим, как и (предполагаемая) теория без опыта» [Фейерабенд 1986: 310]. Именно поэтому монография В.И. Теркулова безусловно вызовет споры и среди последователей «традиционной» лингвистики, и среди лингвистов-когнитологов, так как в ней, с одной стороны, ставятся проблемы, не относившиеся ранее к вéдению семантики и концептологии, а с другой стороны, многие проблемы лингвистической семантики, решаемые в традиционном плане, здесь освещены по-новому и принципиально иначе. В рецензируемой монографии, интегрирующей знания лингвистической семантики и когнитивной лингвистики, содержатся не только многочисленные неординарные идеи, но и образцы тонкого и проницательного анализа речевого материала, что в целом подтверждает необходимость ее публикации.

Список литературы

Волошинов В.Н. Марксизм и философия языка // М.М. Бахтин (под маской). – М.: Лабиринт, 2000. С. 350 – 486.

Илюхина Н.А. Семасиология и лингвокогнитивистика: преемственность и методологическое взаимодействие // Язык – текст – дискурс: традиции и новаторство: материалы международной научной конференции: в 2 ч. – Самара: Издательство «Самарский университет», 2009. Ч. 1. С. 34 – 441.

Кубрякова Е.С. Язык и знание: На пути получения знаний о языке: Части речи с когнитивной точки зрения. Роль языка в познании мира. – М.: Языки славянской культуры, 2004.

Павилёнис Р.И. Проблема смысла: современный логико-философский анализ языка. – М.: Мысль, 1983.

Руденко Д.И., Прокопенко В.В. Философия языка: путь к новой эпистеме // Язык и наука конца 20 века: Сб. статей. – М.: Рос. гос. гуманит. ун-т, 1995. С. 118 – 143.

Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. – М., 1986.

 

Манаенко Г.Н. – д. филол. н., профессор кафедры русского языка Ставропольского государственного педагогического института