Понятие внутренней и внешней мотивации. Деривация и лексикализация

 

Процессы образования новых слов и, шире, новых номинатем рассматривались лингвистикой в системе способов словообразования. Я уже обращал внимание (см., например: [Теркулов 2002]) на то, что традиционная типология способов словообразования, предложенная еще В.В. Виноградовым, и включающая морфологический, лексико-семантический, морфолого-синтаксический и лексико-синтаксический способы, не лишена целого ряда недостатков, наиболее существенным из которых является то, что понятие «средство словообразования», ставшее основой для классифицирования, в ней четко не определено и поэтому довольно размыто: в первом случае в качестве средства выступает субстанция – материально выраженный аффикс, во втором и четвертом – процесс – изменение значения слова или компрессия словосочетания, в третьем – результат – переход слова из одной части речи в другую. В этой ситуации вполне возможно отнесение одного и того же явления к разным словообразовательным способам. Например, появление у слова человек «homo sapiens» во фразе Тут к тебе человек пришел значения «некто» с точки зрения процесса должно быть отнесено к лексико-семантическому способу словообразования (перенос наименования), а с точки зрения результата – к морфолого‑синтаксическому (переход: существительное – местоимение).

Именно поэтому часто предпринимались попытки если не построения новой системы способов словообразования, то коррекции уже существующей.

Е.А. Земская, используя традиционное определение способа (через средство), предлагает новую, достаточно рациональную классификацию, в которой выделила: а) аффиксальные способы, которые определяются как способы словообразования, использующие при производстве новых лексем словообразовательный аффикс (наличие словообразовательного средства); б) безаффиксные способы, которые не связываются ни с каким словообразовательным средством [Земская 1973, с. 172‑181]. Недостатком этой модели является то, что безаффиксные способы определяются не через их внутреннее содержание, а через констатацию невозможности их включения в разряд аффиксальных способов. Это чревато тем, что под одним названием в ней могут быть объединены разные по своей природе явления. Например, Е.А. Земская вводит в рамки безаффиксного словопроизводства случаи конверсии (ходить – ход), хотя полная замена системы грамматических маркеров (грамматических аффиксов), которая отличает данный тип деривации [Смирницкий 1953, с. 20-31], вряд ли может целиком и полностью подпадать под данный словообразовательный тип.

Удачная попытка преодоления этого противоречия предпринята в работе А.И. Моисеева, который называет способы деривации «функцией, обобщенно-дифференцированным отображением средств словообразования» [Моисеев 1987, с. 110]. Это определение позволило ученому выделить три способа словообразования: 1) аффиксацию, то есть «образование простых производных слов с помощью словообразовательных аффиксов или грамматических аффиксов в словообразовательной функции»; 2) аббревиацию, то есть «образование сокращенных слов»; 3) трансформацию, то есть «семантическое и грамматическое преобразование уже существующих в языке слов» [Моисеев 1987, с. 110-111]. Указанная теория требует некоторых уточнений. Во-первых, нет никакой необходимости в выделении аббревиации в отдельную разновидность способов словообразования. Аббревиация, которая отмечается, например, в случае создания глоссы рация на базе номинатемы радиостанция, как было показано в предыдущей главе, приводит лишь к созданию фонетического дублета исходной единицы. Необходимым условием для возникновения новой номинатемы на базе «аббревицированного» или, шире, любого формального дублета является закрепление за ним нового значения, которое отличается от значения номинатемы‑источника (радиостанция «любая» – рация «только переносная»), то есть процесс с явной доминантой семантического развития. Иначе говоря, любое преобразование формального дублета в самостоятельную номинатему должно также рассматриваться в границах способа «трансформация», потому что в его основе лежит именно семантическое преобразование (точнее, развитие) номинатем. Во-вторых, при трансформации отмечается не семантическое и грамматическое преобразование слов (номинатем), а преобразование глосс в самостоятельные номинатемы. Например, при адвербиализации в разряд наречий переходит не существительное целиком, а только какая-либо его падежная форма: верхом (тв. пад. от сущ. верх) – верхом (наречие).

Существенным недостатком приведенных теорий является то, что они имеют семасиологическую доминанту и не рассматривают получившиеся в результате словообразования единицы с точки зрения их места и значимости в номинативной системе языка. Такое положение вещей становится фактором подмены теоретической интерпретации реальных процессов означивания условными, конвенциональными, настроенными только на методологическую простоту трактовками языковых сущностей. Семасиологическое описание, на мой взгляд, нуждается в дополнительной ономасиологической верификации.

Компонентами структуры номинатемы и её глосс, указывающими на особенности формирования номинации, являются лексические маркеры, то есть элементы плана выражения глосс, которые указывают на признак, положенный в основу наименования, например: плетень «нечто сплетенное», чернила «те, что чернят», отбой «процесс отбивания» и т.д. Лексические маркеры, с одной стороны, отражают мотивационные отношения, которые формируют номинативную единицу, а с другой – конструируют ее внутреннюю форму. И тот и другой аспекты функционирования лексических маркеров находятся в тесной взаимосвязи. Как пишет А.А. Потебня, «в слове мы различаем: внешнюю форму, т.е. членораздельный звук, содержание, объективируемое посредством звука, и внутреннюю форму, или ближайшее этимологическое значение слова, тот способ, каким выражается содержание» [Потебня 1999, с. 156]. Само понятие «ближайшее этимологическое значение слова» трактуется ученым довольно широко. А.А. Потебня вкладывает в него не только семасиологическое представление об этимологии того или иного слова, но и ономасиологическое – о доминантном признаке номинации: в другом месте внутренняя форма определяется им уже как «отношение содержания мысли к сознанию; она показывает, как представляется человеку его собственная мысль» [Потебня 1988, с. 98]. Однако все же именно семасиологическая дефиниция понятия внутренней формы на долгие годы стала доминирующей в языкознании.

Как отмечает Н.П. Тропина, «мотивированность, мотивация, внутренняя форма – эти понятия то отождествлялись, то разводились, то рассматривались как пересекающиеся разными исследователями в разных исследовательских парадигмах» [Тропина 2003, с. 74] (см. также: [Кияк 1989; Русанівський 1985; Селиванова 2002]). В моем понимании мотивация и внутренняя форма соотносятся как процесс и результат. Мотивированность же является признаком, атрибутом внутренней формы. Она выступает как звено, соединяющее мотивацию и внутреннюю форму. Внутренняя форма выступает как отражение мотивированности номинативной единицы, основанной на мотивации ее другой единицей.

В основном проблема определения параметров мотивированности, мотивации и внутренней формы изучалась в семасиологическом аспекте в теории словообразования. Как и в случае с трактовкой полисемии, объем указанных понятий всецело зависел от того, как – широко или узко – трактует исследователь явление деривации. Можно, в связи с этим, различать две концепции мотивированности – широкую и узкую.

Согласно широкой концепции, представленной в [Мурзин 1984; Улуханов 1977] и др., любое новообразование, формально выводимое из другой единицы, считается мотивированным этой единицей, и, следовательно, находится с ней в словообразовательных (деривационных) отношениях. И.С. Улуханов, например, считал, что мотивированность должна быть определена как «отношение между двумя словами, обладающими следующими признаками: 1) оба слова имеют один и тот же корень; 2) значение одного из слов или полностью входит в значение другого, или полностью тождественно лексическому значению другого (выделено мной. – В.Т.)» [Улуханов 1977, с. 7]. Последний тезис полностью уничтожает различие между словообразованием и формообразованием, что, в свою очередь, приводит к нивелировке явлений новой номинации и заданного языковой системой модифицирования в пределах тождества старой номинации. Действительно, если строго следовать теории И.С. Улуханова, мы должны считать, что отношения между единицами стол – стола (тождественное лексическое значение, один корень) и стол – столоваться (разное лексическое значение, один корень) имеют абсолютно одинаковый статус – статус мотивации, а, следовательно, реализуют деривационные механизмы, с чем трудно согласиться. Очевидно, что первая пара является парой «модификантов» одной номинативной единицы – стол, а вторая объединяет разные самостоятельные номинатемы.

В узкой концепции, представленной в [Гак 1977-1; Грамматика-80] и др., отношениями мотивированности объединяют взаимообусловленные, но все же разные номинативные единицы. Согласно ей, значение производного слова или вытекает из значения его частей /словообразовательной основы и форманта/ (морфологическая мотивация), или возникает вследствие переосмысления (семантическая мотивация) [Гак 1977-2, с. 34]. Но в любом случае между мотивирующей и мотивированной номинативными единицами должны существовать различия, не могущие трактоваться как различия в пределах семантического тождества. Недостатком узкой концепции является только то, что ею не определены границы возможного модифицирования одной номинативной сущности, то есть не установлены параметры тождества номинации. В силу этого из зоны ее рассмотрения выпадают аналитические единицы (словосочетания и сочетания полнозначных слов со служебными) [Снитко 1990; Ушкова 2006]; трактовка семантической мотивации полностью стирает границы между семантическим модифицированием и собственно семантической деривацией и т.д.

Как справедливо отмечает Е.А. Селиванова, как в широкой, так и в узкой концепциях, мотивация «анализировалась на грани словообразования и лексической семантики только на базе значения и формы языковых единиц» [Селиванова 2000, с. 153], то есть семасиологически. Еще более четко высказывается Л.К. Жаналина, по мнению которой мотивация здесь отождествляется только с выводимостью одной единицы из другой. Атрибуция статуса этих единиц конвенциональна, а отношения между мотивированной и мотивирующей единицей определяются как внутриязыковые, реляционные и не соотносятся с моделями номинации [Жаналина 1993, с. 34-35].

Итак, семасиологический подход к определению явления мотивации не учитывает того, какой статус в номинативной системе языка имеет та или иная единица, как она соотносима с представлением о тождестве номинации. На мой взгляд, семасиологический подход необходимо дополнить ономасиологическим подходом именно для того, чтобы описать явление мотивированности, мотивации с точки зрения тех механизмов, которые обеспечивают акт номинации, с точки зрения того, чем он является – формированием нового номинативного комплекса с присущим именно ему новым номинативным инвариантом или реализацией номинативного инварианта в его речевых модификациях. Это тем более важно, что «понятие “мотивация” (в лингвистическом смысле) <…> непосредственно связано с установлением природы названия, отражающим характер связи между именем вещи и самой вещью. Таким образом, это понятие изначально связано с номинацией, с анализом формирования в языке обозначения разных фрагментов познаваемого человеком окружающего мира» [Медведева 1989, с. 86].

Ономасиологический подход к определению внутренней формы был предложен в свое время В. фон Гумбольдтом. Последний интерпретирует внутреннюю форму как ситуацию, когда «к самому акту обозначения понятия добавляется еще особая работа духа, переводящая понятие в определенную категорию мышления или речи, и полный смысл слова определяется одновременно понятийным выражением и упомянутым модифицирующим обозначением. Но оба эти элемента лежат в совершенно различных сферах. Обозначение понятия относится к области все более объективной практики языкового сознания. Перевод понятия в определенную категорию мышления есть новый акт языкового самосознания, посредством которого единичный случай, индивидуальное слово, соотносится со всей совокупностью возможных случаев в языке или речи» [Гумбольдт 1986, с. 118-119]. В такой трактовке «внутренняя форма – это поисковый образ языковой единицы в системе языка» [Демьянков 1989, с. 98]. Здесь следует оговориться, что не полное следование канонам ономасиологии, а стремление объединить семасиологический и ономасиологический подходы является доминантой данного исследования. Гомогенный ономасиологический подход – поиск связи «знак – концепт – реалия» – недостаточен для определения структурно-языковых характеристик номинации, а именно – для решения проблемы определения параметров внутриязыковой, структурной границы тождества‑отдельности номинатемы. При ономасиологическом анализе мы можем только интерпретировать мотивацию как «желаемый результат отражения в лексической единице средствами языка определенного признака (признаков) денотата, входящего (входящих) в корпус признаков его лексического значения» [Кияк 1989, с. 103] без указания на то, какими языковыми средствами создается тождество номинатемы или осуществляется формирование ее отдельности.

С точки зрения ономасиолого-семасиологического подхода необходимо различать два типа мотивации (мотивированности) – внутреннюю, речевую, выступающую как фактор модифицирования единого номинативного инварианта – номинатемы в речи в её глоссах, и внешнюю, языковую, выступающую как фактор образования новых номинативных единиц.

Внутреннюю мотивированность я определяю как мотивированность языковым номинативным инвариантом – номинатемой – её речевых модификаций. Можно согласиться с Т.Р. Кияком, что «в плане речи мы имеем дело с референтной мотивированностью. Речевая мотивированность имеет контекстуальный и нередко даже субъективный характер, поэтому ее исследование относится к кругу вопросов референции» [Кияк 1989, с. 101]. Абсолютно точно описывает ситуацию речевой мотивации Г.П. Мельников, утверждающий, что в ней «выбор языкового знака для заданного понятия мотивирован, но особым образом, через понятийные ассоциации актуального значения с опорным значением этого языкового знака» [Мельников 1969, с. 4].

Лексические маркеры в данном случае – это компоненты структуры плана выражения, указывающие на мотивацию глоссы номинатемой, реализацией которой она является. Минимальное количество лексических маркеров – один (корень – дом). Нельзя утверждать, что в этом случае глосса лишена внутренней формы. «Дело в том, – пишет Р.Г. Кияк, – что в языке не существует абсолютно немотивированных слов. Все они взаимосвязаны с соответствующим значением хотя бы до уровня общей лексико-семантической категории. Кроме того, лексическая единица мотивируется своими системными характеристиками» [Кияк 1988, с. 74]. Нужно сказать, что для внутренней мотивации различие корня и аффиксов не является актуальным – оно настроено на внешнюю мотивацию. Основным компонентом для глоссы является номинативный инвариант, носитель базового смысла. В некоторых случаях он может реализоваться в моделях, имитирующих внешнюю мотивацию. Это, например, отмечается при так называемом словообразовательном варьировании (в моей терминологии – лексическом дублетном модифицировании), когда в качестве глосс одной номинатемы выступают единицы, различающиеся служебными аффиксами, но имеющие тождественное значение, например, лиса – лисица, варение – варка и т.п. Большинство исследователей считает их абсолютными синонимами – разными номинативными единицами. Ф.П. Филин утверждал, что «назначение словообразовательных морфем – создание новых лексико-семантических единиц. <...> При определенных (различных) обстоятельствах словообразовательные аффиксы как бы десемантизируются (варение – варка, диалектный – диалектальный, канонизировать – канонизовать и т. п.), но не выпадают из общей системы их употребления, не теряют своей словообразовательной функции. Следовательно, образования типа лиса – лисица, несмотря на их лексико-семантическое тождество и наличие общей коренной морфемы, принципиально невозможно приравнять к формам типа ноль – нуль, зал – зала и пр., нельзя считать вариантами одного и того же слова. Это самостоятельные, отдельные слова» [Филин 1963, с. 132-133]. Возможно, при чисто семасиологической трактовке такая верификация и может быть признана успешной. Однако с точки зрения ономасиологии формальное расхождение между лисой и лисицей абсолютно адекватно расхождению между сох и сохнул: оно не реализует номинативных различий, находится в границах формальной связанности и свободного модифицирования, что позволяет трактовать такие единицы именно как лексические дублеты одной номинатемы. В ряде исследований даже ученые, работавшие в пределах той же парадигмы, что и Ф.П. Филин, высказывали сомнения в возможности трактовки означенных единиц не как дублетов. Так, например, О.И. Блинова пишет, что «если даже функцию морфем признать критерием или одним из критериев разграничения разных слов и вариантов (в моей терминологии – дублетов. – В.Т.) одного и того же слова, то однокорневые образования с тождественным лексическим значением (лиса – лисица, диалектный – диалектальный, канонизировать – канонизовать) следует считать вариантными, так как десемантизация аффиксальных морфем в подобных случаях сопровождается «десемантизацией» их словообразовательной функции: аффиксальные морфемы в подобных случаях участвуют в создании не новых слов (ср.: лиса – лисий), а новых разновидностей слова, новых его лексических форм» [Блинова 2003, с. 119].

Напомним, что при речевой номинации роль аффиксов в мотивационных процессах нивелируется – они не могут в подавляющем большинстве случаев участвовать как средство в процессе актуального означивания. Роль факультативного маркера в этой ситуации исполняет зависимая лексема, уточняющая базовый смысл номинативного инварианта в аналитических лексико-семантических конструкциях. Именно такие случаи описывает Е.С. Снитко, рассматривая их, правда, в пределах представления о процессе формирования сложной номинативной единицы как о деривационном акте [Снитко 1990]. По моему же мнению, номинативный статус моновербальных и сложных глосс тождественен: набок и на левый бок имеют одинаковую референцию во фразах Он повернулся на бок и он повернулся на левый бок с актуализацией одного из аспектов этой референции во втором случае. Эта «одинаковость» референции и позволяет считать данные глоссы манифестациями одной номинатемы и определить их как ее формально‑семантические варианты. Внутренняя форма здесь имеет статус внутренней формы глоссы и складывается из базовой модификации номинатемы и вербального актуализатора ее номинативного значения.

Таким образом, отношения между лексико-семантическими модификациями номинатемы могут быть определены как отношения:

а) лексико-семантической идентичности;

б) лексико-семантического варьирования, при котором значения глоссы находятся в тесной связи со значением фразы в целом. «Теснота» этой связи определяется невозможностью изменения значения слова без изменения смысла фразы в целом. Неслучайно здесь используется термин «варианты», связываемый мной с ситуацией дополнительной дистрибуции, так как многозначность слова и, шире, номинатемы, «соответствует позиционной обусловленности каждого значения, поскольку то, что слово предстает в каком-то из своих значений, как раз и определяется лексико-семантической позицией слова (выделено мной. – В.Т.)» [Шмелев 1977, с. 72]. Например, во фразе «он проехал 2 остановки» слово остановка может иметь значение «место, где останавливаются маршрутные автобусы, троллейбусы и т.п.», создающее общий смысл предложения «он проехал два места, где останавливается автобус», то есть «пропустил два таких места»; и значение «расстояние между двумя местами, где останавливаются маршрутные автобусы, троллейбусы и т.д.», которое формирует общий смысл «он проехал на автобусе расстояние, равное расстоянию между двумя местами, где останавливается автобус»;

в) лексической дублетности, когда глоссы, различающиеся аффиксами, используются в одинаковом значении в одинаковом окружении (волчица – волчиха);

г) формально-семантического варьирования, когда актуализация тех или иных аспектов значения номинатемы осуществляется аналитически, в зависимом слове, например, стол, дубовыйстол, столу окна, черныйстол при тождестве референции.

Внешняя мотивированность выступает в виде деривационной мотивированности, то есть в виде мотивированности одной номинатемы другой. При этом следует говорить о семантической доминанте этого явления, поскольку новая номинация – это соотнесение нового инвариантного смысла с новой или старой формой. При создании новой формы действует правило: производной номинативной единицей является номинатема, «которая семантически (или синтаксически), а также формально выводится из другого слова (номинатемы. – В.Т.), точнее: слово (номинатема. – В.Т.), в значение и форму которого входят значение, а также форма (основа или ее часть) другого слова, называемого мотивирующим (базой)» [Gramatyka współczesnego języka polskiego 1984, с. 307]. Внешняя мотивация – языковая, поэтому внутренняя форма выступает здесь как интегральный признак по отношению к речевому модифицированию номинатемы, поскольку все глоссы одного слова имеют одинаковую внутреннюю форму. В отношении между номинатемами внутренняя форма выступает как дифференциальный признак в общем ряду других дифференциальных признаков: глоссы разных номинатем различаются также и внутренней формой. В отношении «глосса – реальность» внутренняя форма мотивирована, причем не только реальностью (признак наименования реально наличествует в референте), но и языковой личностью, так как акт номинации осуществляется как выделение последней признака наименования. Внешняя мотивация реализуется в двух разновидностях, которые С. Ульман называет морфологической и семантической мотивацией [Ульман 1970, с. 250-299]. Морфологическая мотивация подкрепляет собственно деривацию, когда доминантой процесса является конструирование новых номинативных единиц на базе существующих номинатем с помощью словообразовательных формантов, например бродяга – бродяжничать, кровопийца – питькровь; В.Г. Гак называет лежащий в основе данной разновидности деривации тип мотивированности морфологическим, Т.Р. Кияк – формальным. Семантическая мотивация, в свою очередь, формируется на основе лексикализации, когда новые номинативные единицы образуются в результате семантических сдвигов, замены актуализированных сем номинатемы семами, являющимися онтологическими конструктами концепта, связанного с обозначенным глоссой референтом, например, скобка (артефакт) – скобка (знак препинания), разгар (процесс) – разгар (пик сезона) и т.п.; В.Г. Гак называет лежащий в основе лексикализации тип мотивированности семантическим, Т.Р. Кияк – интенсиональным.

Общее, что объединяет два указанных типа языковой мотивации – это явление двойной референции, описанное Е.С. Кубряковой: «Свойство производного слова иметь и свое собственное, и заимствованное значение одновременно мы назовем свойством двойной референции: референции к миру действительности, типичной для класса слов вообще, и референции к миру слов, типичной для вторичных единиц номинации. Простые слова референтны только к миру действительности, производные обращены к миру действительности и миру слов» [Кубрякова 1981, с. 10]. Различие состоит в том, как реализуется эта двойная референция в исследуемых типах языковой мотивации.

При деривации она формализована и двукомпонентна. Референция к миру слов реализуется в производящей основе, представленной в деривате и указывающей на внешнюю, реляционную, лексическую, через производящую номинатему, обусловленность её первоначального инвариантного значения. Например, в номинатеме зачинщик референция к миру слов реализуется через выводимость её формы и значения из формы и значения номинатемы зачинать. Однако эти формы и значения не тождественны. К исходному комплексу «форма + значение производящей единицы» в производной номинатеме закономерно добавляется форма и значение словообразовательного форманта. Референция к миру действительности как раз и формируется за счет формантной верификации нового понятия. Схема номинации в этом случае имеет следующий вид: /производящая основа (форма) + значение производящего слова (содержание) → референция к миру слов/ + /формант + значение форманта → уточнение референции к миру слов/ → /производная единица (форма) + значение производного слова (содержание) → референция к действительности/.

При лексикализации двойная референция формально однокомпонентна. В ее основе семантическое саморазвитие глосс, не подкрепленное добавочной семантикой внешних форм. Референция к миру слов здесь обусловлена мотивированностью семантики новой номинатемы семантикой номинатемы-источника, а референция к реальности – наличием в обозначаемом новой номинатемой референте онтологически базовых характеристик, отличных от тех, которые стали источником для его обозначения исходной номинатемой. Понятие лексикализации требует особого уточнения, поскольку именно лексикализация является процессом, стирающим границы между речевой актуализацией глосс номинатемы и абсолютизацией такой актуализации на новом концептуальном уровне.

Ономасиологический подход к явлению внешней мотивации имеет очень давнюю историю. Квинтэссенцией его стала теория М. Докулила [Dokulil 1962], который трактует создание производного слова как подведение обозначаемого под одну из базовых категорий человеческого опыта. Им были выведено понятие «ономасиологическая структура», которое отражало процесс формирования новой номинации. Она состоит из «ономасиологического базиса – понятия, которое кладется в основу обозначения, и ономасиологического признака – понятия, которое так или иначе уточняет основное содержание обозначаемого, ограничивая его или конкретизируя или модифицируя основу называния» [Кубрякова 1977, с. 265]. При деривации (внешняя мотивация) на базисное значение указывает формант, а на признаковое – основа производящего слова. Например, для номинатемы водитель ономасиологическая модель имеет следующий вид: «профессия/агенс» (формант [тель] – ономасиологический базис) – «действие» (основа [води] – ономасиологический признак). За такой же моделью были созданы номинатемы учитель, писатель и т.п.

Е.С. Кубрякова вводит в ономасиологическую структуру особую метаязыковую единицу – предикат [Кубрякова 1981; Кубрякова 2004-2], который связывает ономасиологический базис с ономасиологическим признаком. Не вызывает никакого сомнения наличие этого элемента в ономасиологических моделях производных номинатем при внешней номинации. Вследствие отсутствия ономасиологического базиса таких единиц в производящей единице, функция предиката и состоит в формировании связанности компонентов конечного наименования. Например, при формировании номинатемы белогвардеец необходимым есть уточнение соотношения базисного значения форманта («субъект») и признакового значения словосочетания («организация»). Такое соотношение реализуется в предикате «который является участником». Таким образом, ономасиологическая модель здесь полностью совпадает из семасиологически выведенным словообразовательным перифразом («субъект, который является участником организации»).

Ономасиологические модели описывались исключительно для единиц, которые возникли вследствие деривации. Я хочу обратить внимание на то, что ономасиологическую модель можно описать и для тех единиц, которые возникли вследствие лексикализации. При этом ономасиологическим базисом здесь будет уже архисема новой номинатемы, которая именно и указывает на концепт, лежащий в основе наименования, а ономасиологической признаком – тот семантический множитель, который выполняет функцию промежуточной цепочки при ее образовании и указывает на тот признак, который стал причиной переноса наименования. Объединяются базис и признак при помощи ономасиологического предиката. Например, ономасиологическая модель номинатемы плита «печь» имеет такой вид: «приспособление» (базис – печь), которое имеет (предикат) «определенную составную часть» (признак – «плита, которая нагревается»). Ономасиологическая модель номинатемы мощности «производственные объекты» состоит из ономасиологического базиса «совокупность предметов», предиката «которые имеют» и ономасиологической признака «определенную характеристику» («мощность»).

Я предлагаю распространить зону употребления понятия «ономасиологическая структура» и на процессы внутренней мотивации, т.е. мотивации номинатемой ее глосс. С точки зрения ономасиологической структуры процессы речевой номинации формируются на основе исходного знания, которое составляет когнитивно-ономасиологическую базу, объединяющую участников коммуникативного акта, и нового знания, которое и является главной причиной номинации. Именно исходное знание и является базисом речевой номинации, а новое знание становится ее ономасиологической признаком. В этом случае под базисом понимается семантический множитель архисемы инвариантного концепта номинатемы, а под признаком – тот семантический множитель, который актуализируется в зависимой глоссе. Например, употребление глоссы игла в упомянутом выше предложении Ваш ребенок взял иглу реализует ономасиологическую модель «приспособление» (ономасиологический базис – архисемное значение концепта «игла») + «статус» (ономасиологическая признак – семантический множитель, заполненный семным признаком «опасный»). В поливербальных глоссах семантический признак по обыкновению реализуется в зависимом компоненте словосочетания. Например, в глоссе красная рубашка реализуется ономасиологический базис «одежда» и признак «цвет».