ГЛАВА II ХОМЯКОВ

§ 1. Хомяков и славянофильство

Выше мы отметили, что главным предметом нашего исследования будет «отцовская триада» в виде «Отец Небесный –– Отец Земной – Отечество». Однако в первой части, где речь шла о публицистике Белинского, мы хоть и увидели все три элемента триады, но Белинский не рассматривал их как триединство. По сути, у него есть элементы, но нет триады. В виде триады эти элементы впервые объединяются Алексеем Степановичем Хомяковым – «отцом славянофильства», он же обосновывает это триединство. Поэтому, нашей задачей в этой части будет рассмотреть основные славянофильские концепции через призму темы отцовства, а также раскрыть категорию «отцовства» в виде триады «Отец Небесный – Отец Земной – Отечество».

О славянофильстве как об общественном движении 40-60-х годов XIX века сложилось общепринятое мнение, во многом искажающее суть этого культурного течения. Для широкого круга людей «само название «славянофилов», - как отмечал в 1922 г. православный историк философии Г. Флоровский, - одновременно и выражает и подсказывает совершенно определённое представление о внутренней перспективе «славянофильского учения»; оно внушает видеть в нем, прежде всего разновидность националистической идеологии, выдвигает на первый план культ «самобытности», тягу к «старине» и «почвенности», славянские симпатии» (53; С.11.). Говоря о сути мировоззрении Хомякова и славянофилов, можно согласиться с современной исследовательницей Татьяной Благовой, пишущей в своей монографии так: «В классическом славянофильстве была сформулирована духовная потребность, обозначенная Хомяковым как «единство во множественности», как органический синтез свободы каждого и единства всех в идеальном христианском обществе» (53; С.6).

Поставленная Чаадаевым историософская проблема нарушения связи поколений, дискретности, исторических разрывов вскрыла потребность в создании концепции, которая бы преодолела нигилистическое, всеотрицающее начало в сознании человеческом. Славянофилы и сделали попытку найти такую синтезирующую идею (суть: континуальный миф), при которой и личность была бы свободна, и состоялось бы это единение общества на основе идей нравственности. Другой вопрос, почему эта их попытка не совсем удалась.

Единение нескольких элементов – жизни одного человека (личности), всего общества (народа) под христианскими, нравственными началами (верой), провозглашённое Хомяковым, и создало необходимую базу для оформления именно в славянофильских концепциях «отцовской триады» – Отец Небесный – Отец Земной – Отечество.

Алексей Степанович Хомяков был подлинным центром славянофильского кружка. Кошелев, вошедший туда в зрелые годы и считавший себя учеником Хомякова, вспоминал: «Этот кружок, как и многие другие, ему подобные, исчез бы бесследно с лица земли, если бы в числе его участников не было одного человека, замечательного по своему уму и характеру, по своим разнородным способностям и знаниям, и в особенности по своей самобытности и устойчивости, то есть если бы не было Алексея Степановича Хомякова» (22; Ч.1,С.86-87). Хомяков родился 1 мая 1804 года в Москве, но детство провёл в родовом имении, в Тульской губернии. В семье Хомяковых ходило предание о том, как Кирилл Иванович Хомяков, умирая бездетным, предложил крестьянам самим избрать наследника из рода Хомяковых, выбрали прадеда Алексея Степановича. Не от этого ли предания берёт начало представление о важности мирского приговора и общинного духа? На воспитание сына большое влияние оказала мать, с ранних лет прививавшая своим детям почтение к церкви, целомудрие и религиозность. Он окончил Московский Университет со степенью кандидата математических наук (кстати говоря, Хомяков является автором нескольких изобретений), но его главным увлечением становится история, литература, философия. В 1822 году началась военная жизнь Хомякова, весной следующего он переводом в петербургский, лейб-гвардии конный полк попадает в столицу Российской Империи. Он принимал участие в заседаниях кружка любомудров (1822-1825), увлекался философией Шеллинга, но эта увлечённость сочеталась с православной религиозностью. Алексей Степанович был знаком со многими декабристами, знал об их планах, но не поддерживал их, а потому вышел в отставку. В случае восстания он не мог бы остаться в стороне от событий, участия в которых принимать не хотел. Хомяков провёл 18 месяцев в Париже, занимаясь литературой и живописью. В 1826 году он возвращается в Москву. Во второй половине 20-ых, в начале 30-ых годов Хомяков вступает в журналистику и литературу. Публикует свои драмы «Ермак» и «Дмитрий Самозванец», стихи, первые статьи. Сотрудничает в журнале «Московский Вестник» и, между прочим, в журнале будущего второго главного идеолога славянофильства И. Киреевского «Европеец» (есть в этом некоторая ирония, что будущие лидеры «славян» издают журнал с таким названием). По доносу издание «Европейца» было прекращено. Московская жизнь Хомякова была связана с салоном Авдотьи Петровны Елагиной (матери Ивана и Петра Киреевских), именно там в 1839 году Хомяков и представил друзьям свою работу «О старом и новом». Это событие принимается учёными за точку отсчёта истории славянофильства.[4]

«Говорят: в старые годы лучше было все в земле русской, - писал в своём эссе Хомяков. - Была грамотность в селах, порядок в городах, в судах правда, в жизни довольство» (27; Т.1, С. 456.). Но в следующих строках он опровергает эти положения, утверждая, что грамотности не было, а довольства тем более. «При малейшем неурожае люди умирали с голода тысячами, бежали в Польшу, кабалили себя татарами, продавали всю жизнь свою и будущих потомков крымцам или своим братьям русским, которые едва ли были лучше крымцев и татар. <...> Несколько олигархов вертели делами и судьбою России и растягивали или обрезывали права сословий для своих личных выгод». Хомяков в своей работе не щадит и церковь. «Церковь просвещенная и свободная! Но назначение патриарха всегда зависело от власти светской» (27; Т.1, С. 457.). Однако, исследователи публицистики Хомякова (в частности Т. Благова) замечают, что «все темные стороны истории России Хомяков перечислял небеспристрастно. Он прибегнул к своеобразному литературному приему. И цель его противопоставить нигилистическим оценкам Чаадаева светлые стороны истории России» (53; С.34). «Хорошо! — читаем мы дальше, - Да что же нам делать с сельскими протоколами, отысканными Языковым, с документами, открытыми Строевым? Это не подделка, не выдумка, это не догадка систематиков; это факты ясные, неоспориваемые. Была же грамотность и организация в селах; от нее остатки в сходках и мирских приговорах, которых не могли уничтожить ни власть помещика, ни власть казенных начальств. Что делать нам с явными свидетельствами об городском порядке, о распределении должностей между гражданами, о заведениях, которых цель была облегчить, сколько можно, низшим доступ к высшим судилищам? Что делать с судом присяжных, который существовал бессомненно в Северной и Средней России, - словесным, публичным, который и существовал везде, и сохранился в названии совестного суда, по форме прекрасного, но неполного упреждения. Что делать с песнями, в которых воспевается быт крестьянский? /…/ Что делать с отсутствием крепостного права, если только можно назвать правом такое наглое нарушение всех прав? Что с равенством, почти совершенным, всех сословий, в которых люди могли переходить все степени службы государст­венной и достигать высших званий и почестей?» (27; Т.1, С. 457-458.). В субъективном подборе фактов, конечно, чувствуется романтическая потреб­ность Хомякова построить историю, подчинив ее своей мечте. Автор эссе исходил из того, что в древнерусской жизни «таилось много прекрасных инстинктов, которые ежечасно искажаются». «Западным людям, - заключал автор, - приходится все прежнее создавать, нам довольно воскресить, уяснить старое, провести его в сознание, в жизнь» (27; Т.1, С. 463.). Вместо ставшего привычным противопоставления России и Европы Хомяков ставит вопрос по-иному: «Что лучше, старая, или новая Россия? Много ли поступило чуждых стихий в его теперешнюю организацию? Приличны ли ей эти стихии? Много ли утратила она своих коренных начал, и таковы ли были эти начала, чтоб о них сожалеть, и стараться их воскресить» (27; Т.1, С. 459). Статья Хомякова содержала ответ не только Чаадаеву, но и западникам, и сторонникам официальной идеологии. В почву, взрыхлённую Чаадаевым, было «брошено семя» (по выражению Герцена). В ответе Хомякову И. Киреевский признал, что поставленные вопросы имеют большой общественный интерес, вызывают споры, и за­метил: «Если старое было лучше теперешнего, из этого еще не сле­дует, чтобы оно было лучше теперь» (14; С.109.). В статьях А. Хомякова и И. Киреевского нет восхваления современной России, нет и пренебрежения к Европе, они свободны от тенденциозности официальных идеологов. Но имен­но в них было впервыеизложено историко-философское учение сла­вянофилов, стержень которого — мысль об особом характере русского исторического и общественного развития. И. Киреевский и Хомяков пытались в форме истори­ко-философских размышлений наметить Новую программу русского либерализма. Хомяков указывал на прекрасное и святое значение слова государство, подчеркивал необходимость сильной центральной власти, но мечтал о времени, когда «В просвещенных и стройных раз­мерах, в оригинальной красоте общества, соединяющего патриархаль­ность быта областного с глубоким смыслом государства, представляю­щего нравственное и христианское Лицо, воскреснет Древняя Русь». (183; С. 81). Называя достоинства старой Руси, которые следует воскресить, Хомя­ков не столько идеализировал прошлое, сколько перечислял преобразования, необходимые Николаевской России: «грамотность и организация в селах», городской порядок, распределение должностей меж­ду гражданами; заведения, которые облегчали бы «низшим доступ к высшим судилищам»; суд присяжных, суд словесный и публичный; от­сутствие крепостного права «если только можно назвать правом такое наглое нарушение всех прав»; равенство, почти совершенное, всех сословий, в которых люди могли переходить все степени службы государственной и достигать высших званий и почестей» собирание «депутатов всех сословий для обсуждения важнейших вопросов госу­дарственных»; свобода церкви. Хомяков излагал своим слушателям программу либеральных перемен, переведенную на язык исторических воспоминаний. С событий 1839 года, с обмена посланиями между А. Хомяковым и И. Киреевским начинается история славянофильства.

В 1840-м году с Хомяковым знакомятся братья Аксаковы, Кошелёв и некоторые другие люди, в будущем составившие ядро славянофильства. В 40-ых годах кроме Хомякова, братьев Киреевских, братьев Аксаковых, А. И. Кошелёва, в их кружок входили Д. А. Валуев, Ю. Ф. Самарин, позднее туда вошли А. Н. Попов, Ф. В. Чижов, В. А. Елагин, В. А. Черкасский, И. Д. Беляев. Славянофилам сочувствовали писатели: С. Т. Аксаков, Н. М. Языков, Ф. И. Тютчев, В. И. Даль. Основой славянофильской концепции является принцип общины и идея Соборности, заключающейся в примирении в христианской любви свободы каждого и единства всех. Православие – единственное христианское вероисповедание, сохранившее идею соборности. В России сохранился и материальный аналог соборности – сельская община. «Соборность» – неологизм Хомякова, производный от слова «собор» – «собрание», не только в смысле видимого соединения многих в каком-то месте, но в более общем смысле «всегдашней» возможности такого соединения, т. е. «идею единства во множестве». Славянофилы ратовали за проникновение церковных начал в жизнь каждого индивида и общества в целом. Их философские воззрения, выраженные в их публицистике, основаны на вере в особый тип культуры, возникший на духовной почве православия. Потому они говорили, что у русской культуры, зиждущейся на православных основах высокий нравственный потенциал, и она должна занять ведущее место в семье человеческих народов. То есть утверждается мысль религиозного мессианства России. Главную задачу славянофилов Хомяков видел в «воспитании общества», что славянофилы понимали как его преобразование на началах ими указанных. Эти начала они считали «угаданными в русском народе». Именно у славянофилов народ впервые провозглашается движущей силой в истории, до этого, как мы помним, народ воспринимался лишь как ведомый, он был безголос. Хомяков героизировал русское прошлое, свято верил в великое будущее, однако такие настроения слиты у Хомякова с взыскательным отношением к подлинной России. «Изменником, подкупленным англичанами» назвали Хомякова в дворянском английском клубе, когда по Москве расходились списки его стихотворения «России», написанного в начале Крымской войны.

Вставай, страна моя родная,

За братьев! Бог тебя зовёт…

В судах черна неправдой чёрной,

И игом рабства клеймена; Безбожной лести, лжи тлетворной, И лени мёртвой и позорной, И всякой мерзости полна!

О, недостойная избранья, Ты избрана! (183; С. 82.)

Здесь ясно видно, что славянофилы и официальные идеологи империи это не одно и тоже. Но чаще русских славянофилов упрекали в том, что они-де во многом заимствовали свои теории у немецких романтиков (последнее по времени подобное утверждение встречаем в работе Михаила Лившица «Поэтическая справедливость») Сходства философско-исторических взглядов славянофилов с немецкими романтиками, в самом деле, более значительны, чем даже сами они сознавали. Хомяков не упоминает имя Фридриха Шлегеля, однако, его «Записки о всемирной гистории» слишком явно перекликаются с «Философией истории» немецкого романтика. Учёные находят также влияние на славянофилов концепций Гердера, Шеллинга и Гегеля[5]. Однако славянофильство при всём при том остается самобытным явлением русской общественной жизни. Эта самобытность как раз и связана с их идеей соборности и разработкой концепции триединства жизни отдельной личности, народа (отечества) под началами Божескими. Эта оригинальность концепции позволила Н.А. Бердяеву, оценить славянофильство как «первую самостоятельную идеологию», как «рождение русского самосознания». Славянофилы были «теми русскими людьми, которые стали мыслить самостоя­тельно, которые оказались на высоте европейской культуры, которые не только усвоили себе европейско-всемирную культуру, но и пытались в ней творчески участвовать... Тот варвар еще, кто лишь подражает европейской культуре, лишь обезьянничает, лишь усваивает верхушки. И пора признать, что славянофилы были лучшими европейцами, чем западники... Лучше западников впитали в себя славянофилы европейскую философию, прошли через Шеллинга и Гегеля,— эти вершины европейской мысли той эпохи. Главная заслуга и своеобразие славянофилов не в том, что они были независимы от западных и мировых влияний и черпали все лишь на Востоке, а в том, что они впервые отнеслись к западным и мировым идеям творчески и самостоятельно, т. е. дерзнули войти в круговорот мировой культурной жизни» (47; С. 110). Об «отцовской триаде», в том виде, в каком она была сформулирована в публицистических работах Хомякова, мы поговорим в следующем параграфе.

§ 2. “Отцовская” триада в публицистике Хомякова

Мы уже сказали, что Хомяков первый заговорил о триединстве отечества, семьи, и веры. В этом параграфе мы ставим перед собой цель проследить, как эта триада вошла в историософскую концепцию Алексея Степановича, и как повлияла на взгляды «отца славянофильства».

Во введении к этой работе, мы указывали, какое значение для общественной мысли и публицистики 40-ых годов XIX века имело «философическое письмо» Чаадаева. Говоря об отклике Хомякова на эту статью, исследователи прошлых лет обычно приводили некоторые его выдержки из разных работ. Но в 1994 году в научный оборот вошла ранее неизвестная широкому кругу статья Хомякова «Несколько слов о философическом письме», которую Алексей Степанович написал сразу же по прочтении известной книжки «Телескопа». Статья предназначалась к печати, но по каким-то соображениям не была опубликована. Статья была найдена в 30-ых годах нашего столетия, но, не смотря на данные экспертизы, однозначно приписавшей статью Хомякову, тогда эта работа не была опубликована. Впервые она увидела свет в Париже, в 1986. В России же была опубликована 8-мью годами позже.

Напомним, ключевой проблемой, поднятой в «философическом письме» стала проблема смены поколений в России. Чаадаев писал: «Мы же, явившись на свет, как незаконнорожденные дети, лишённые наследства, без связи с людьми, предшественниками нашими на Земле, не храним в сердцах ничего из наставлений, вынесенных до нашего существования. Каждому из нас приходится искать путей для возобновления связи с нитью, оборванной в родной семье». (29; Т. 1, С. 115.). Как же возражает на это Хомяков? «Сочинитель идёт от народа к человеку, а мы пойдём от человека к народу: рассмотрим сперва, что наследует от отца сын, внук, правнук и т.д. Потом – что наследуют поколения» (27; Т.1, С.451.). Итак, уже здесь говорится о том, что связь поколений (наследование народа) находится в прямой зависимости от наследования человека («от отца к сыну»). Но мы помним, что подобное было и у Белинского: «Разве народная жизнь образуется не из действия частных интересов и побуждений, характеризующих человека?» Однако, если для Белинского причина дискретности в российской истории связана в первую очередь с детскостью России, то у Хомякова «все наследия /…/ исчезают, если наследники не хранят и не поддерживают их». (27; Т.1, С.451.) То есть – «отрицание отца» ведёт к разрыву поколений, как на микроуровне (уровне конкретного человека), так и на уровне государственном. «Наше общество, действительно, составляет теперь разногласие понятий; и всё-таки оттого, что понятия передаются нам разными воспитателями, оттого-то общество наше, долженствующее подавать во всём пример прочим состояниям настроено на разный лад. И эта расстроенность не кончится до тех пор, пока не образуется у нас достаточное число наставников собственных, достойных уважения и доверия родителей» (27; Т.1, С.452.).

В эссе «О старом и новом» Хомяков яснее раскрывает последствия беспамятности, последствия отрицания: «Гражданин, забывая отечество, жил для корысти и честолюбия; христианин, забывая человечество, просил только личного душеспасения, государство, потеряв святость свою, переставало представлять собою нравственную мысль» (27; Т.1, С.465.). Здесь впервые проявляются корни будущей триады. Не трудно заметить здесь связь с темой Троицы – «Бог-Отец – Бог-Сын – святой дух». Человек забывает заветы Бога-отца, забывает, что он – Сын отечества, и государство теряет «свою святость». Вообще, для Хомякова отечество не есть просто территория российского государства, но нечто большее. В предисловии к журналу «Русская Беседа» он писал: «Русский дух создал самую русскую землю в бесконечном её объёме, ибо это – дело не плоти, а духа; русский дух утвердил навсегда мирскую общину, лучшую форму общежительности в тесных пределах (вот объяснение внимания славянофилов к общине! - А.Б.); русский дух понял совесть семьи и поставил её как незыблемую основу всего общественного здания; он выработал в народе все его нравственные силы, веру в святую истину, теперешнее несокрушимое и полное смирение»(27; Т.1,С. 517). То есть отечество в триаде занимает вполне определённо место святого духа. Окончательно же оформляется эта триада в самом значительном сочинении Хомякова – «Записки о Мировой гистории», в науке утвердилось неофициальное название этого труда - «Семирамида». Хомяков начал писал этот труд в 1836, толчком во многом послужило то же «Философическое письмо», и работал над «Семирамидой» до самой смерти, в 1860-м году. Труд остался незавершённым. До сих пор нет полного исследования этого труда, связано это с трудностью такого исследования. Дело в том, что Хомяков был поистине энциклопедически образованным человеком и с легкостью оперировал с понятиями из различных областей знаний. Очень верно о «Семирамиде» высказался современный исследователь В. Кошелёв: в этом труде срастаются «исторические, лингвистические, мифологические, фольклорные, богословские фрагменты, образуя сложное труднорасчленимое целое» (97; С.14). «Семирамида» есть не только научное, но и художественное сочинение. Сам Хомяков говорил: «Нужна поэзия, чтобы понять историю».

Хомяков в своём труде пишет: «Во-первых, человек по своему вещественному составу подчинен общим уставам земной природы, и черты, не­изменно передаваемые от поколения поколению, служат основанием разделения всего человечества на несколько племен, отличных одно от другого. Трудно сказать, была ли какая-нибудь гармония между наружными признаками этих племен и климатами, в которых развились они; но теперь, расселенные по лицу земли собственною волею или силою обстоятельств, они сохраняют навсегда формы, полученные ими в наследство от родоначальников, на зло климатам и землям, в которых они теперь живут.

Во-вторых, человек приближается к жизни более ис­тинной и достойной его определения, вступая произвольно в общество других людей. Начинается размен сил и вза­имных пособий, поставляются условия, возникают зако­ны, рождаются государства. Этот новый союз людей, подчинивших свой произвол и прихоти понятиям о выгоде и благе, представляет уже воплощенную мысль в органическом теле. Каковы бы ни были первоначальные понятия, какую бы ни представляли они смесь лжи с правдою, правильные общества облагораживают человечество и со­ставляют для науки предмет важный, определенный и достойный ее. Наконец, человек, царь и раб земной природы, при­знает в себе высшую, духовную жизнь. Они сочувствует с миром, стремится к источнику всякого события и всякой правды, возвышается до мысли о божестве и в ней находит венец всего своего существования. Темно ли, ясно ли его понятие, вечной ли истине, или мимолетному призраку приносит он свое поклонение, во всяком случае, вера составляет предел его внутреннему развитию. Из ее круга он выйти уже не может, потому что вера есть высшая точка всех его помыслов, тайное условие его желаний и действий, крайняя черта его знаний. В ней его бу­дущность, личная и общественная, в ней окончательный вывод всей полноты его существования разумного и всемирного. Таким образом, представляются нам три необходимые деления науки географической (принявшей человека за главный предмет): 1-е. По племенам, 2-е. По государствам, 3-е. По верам» (27; Т.1, С. 318.). Итак, вот оно: род – (наследование, «передаваемое от поколения поколению», от отца к сыну), отечество – («воплощённая мысль в органическом теле»), вера – («предел её внутреннему развитию»). Заметим здесь, что понятие вера, у Хомякова тоже носит далеко не однозначный характер. Вера гораздо шире понятия «религия», вера – конечное выражение «духовной жизни» каждого верующего народа, а неверующего народа не бывает. Даже нигилизм («атеизм») есть своего рода религия вида «изменённого пантеизма». С другой стороны, «индивидуальность» первоначальных верований разных народов наложило отпечаток на воспринятую позднее совершенную религию, то есть христианство славянина отличается от христианства того же тевтонца. Второй момент, религия не может рассматриваться только в официальной интерпретации. Есть противоречие официальной религии и религии народной. Это противоречие в современном Хомякову мире выразилось в такой формуле: «высшие в обществе умы доходят мало-помалу до поклонения мысли, знанию, бытию, безусловному и неопределённому, (вообще, по Хомякову: «Большая часть религий – мнение, прикрывающееся верою») наконец, до самоуничтожения мысли, до нигилизма, а в то же время народ доходит по другой лестнице до фетишизма (суть: «самого грубого вещественного поклонения атрибутам» - А.Б.)» (27; Т.1, С. 215). Этот итог, вызван тем, что в вере на первое место выходит идея необходимости, подменяющая собой идею свободы. Как мы помним, Хомяков очень много внимания уделял проблеме личности свободной. Борьба идей свободы и необходимости, представленная у Хомякова в виде противостояния двух начал – иранства и кушитства, занимает центральное место в историософской концепции Хомякова. Нигилизм и народный фетишизм – есть «победа кушитства в XIX веке». Воссоздание духовности, по Хомякову, возможно при осознании изначальной «сущности» каждого народа, которая может быть определена только при уяснении заветов и факторов исконной народной веры.

Однако вернёмся к предмету нашего исследования. Напомним, что триада была сформулирована Хомяковым как «три необходимые деления науки географической (принявшей человека за главный предмет)». В дальнейшем, Хомяков ещё не раз подчеркнёт, что это именно триединство: «Всё связано, всё находится в условиях взаимодействия» (27; Т.1, С.116). Почему же мы называем эту триаду «отцовской»? Дело здесь не только в том, что, как мы уже сказали во введении, тема «отцовства» получила большее развитие в православии (Христианскую основу триады мы только что показали). Как мы помним, основной проблемой для первых русских историософов, начиная с Чаадаева, является проблема «Смены Поколений», проблема наследования. Хомяков формулирует свою триаду, отвечая на этот же вопрос. Наследование на одном уровне происходит как наследование от родного отца. На втором уровне – наследуется «воплощённая мысль» отечества. Наконец, наследуются семена святой веры, и это, суть главное наследие. Наследование идёт от «отца к сыну». «Мы – боговы, да царевы». Бог – отче. Царь – батюшка. Отечество, у того же Хомякова «край отцов».

Теперь попробуем ответить на вопрос о том, что же разделяло славянофилов и западников в их любви к отечеству. Анненков верно указывал, что «между ними лежала пропасть, образовавшаяся из различного понимания роли русского народа в истории и различного суждения о всех других факторах и элементах той же истории… Разногласие сводилось окончательно на вопрос о культурных особенностях русского народа» (22; С.14.). Вспомним, что говорил о русском народе тот же Белинский: главная черта русского народа – детскость. Это является самым большим тормозом для вхождения России на путь построения царства истины через прогресс, путь, которым идут все развитые страны западной Европы. По Хомякову: есть определённая система координат, по которой человек может определяться. Во-первых, он определяется принадлежностью своей к какому-то народу (первоначально: племени). Во-вторых, он определяется своим отечеством, тем государством, в границах которого он существует. Наконец, в-третьих, он определяется своей верою. Нравственное преобразование человека, а, следовательно, и всего человечества для построения царства истины, возможно только в рамках этой системы. Русский народ не может определяться западной цивилизацией, ибо она не входит в координатную систему для русского народа.

Интересно рассмотреть через призму идеи единения человечества историческую концепцию славянофилов. Как известно, славянофилы предложили «возвратный ход» изучения истории. «От нового постановления общественного, от новой границы, от нового племени и новой веры, к прежним постановлениям, границам, и племенам, и верам можно идти шагом твёрдым и верным, потому что отправляешься от известного к неизвестному, а не сцепляешь ряд глупых догадок» (27; Т.1, С.34.). «Возвратный ход, то есть от современного к старому, от старого к древнему, не может создать истории, но он и он один может служить её проверкою». В чём цель такого изучения? Мы помним главную задачу, которую ставили перед собой славянофилы, Хомяков её обозначил в статье «Об общественном воспитании в России» (1849): «Внутренняя задача русской земли есть проявление общества христианского, православного, скреплённого в своей вершине законом живого единства и стоящего на твёрдых основах общины и семьи». Обоснование «возвратного хода» связано с выполнением этой главной задачи: «В истории мы ищем самого начала рода человеческого, в надежде найти ясное слово о его первоначальном братстве» (183; С. 83.). Итак, по мнению Хомякова, человечество было сначала едино, и есть возможность возвращения к единому христианскому человечеству». В истории ищутся основания для будущего нравственного единения человечества. Историю древнего мира Хомяков передаёт через напряжённую борьбу двух полярных начал: духа свободы и духа необходимости (здесь его позиции близки позициям немецким философам-романтикам), Хомяков назвал эти два начала «иранством» и «кушитством». Иранство – это мировоззрение племён, признающих Бога, как Творца на началах любви, утверждение свободного творчества личного духа. Кушитство противопоставляет этому символу свободы стихию необходимости. Кушитство - мировоззрение племён, признающее божество, растворённое в мире на пантеистический лад, или мир, растворённый в божестве на манер индуизма (в терминологии Хомякова – шиваизма). В основе кушитства – поклонение «религиозному материализму» и «фетишизм веры». Молитва воспринимается как данное свыше «заклинание», обряд – как «колдовство». В кушитстве отсутствует понятие Бога, как Творца, соответственно, нет свободы личности, нет и ответственности. Эти два начала в своих беспрестанных столкновениях и смешениях привели к бесконечному разнообразию религий. Однако в одних религиях сохранилось доминирующим иранское начало, в других – кушитское. Хомяков не пытается развести эти два полюса, сказать, что лучше, что хуже, но лишь говорит о том, что ближе ему самому. Христианство в понимании Хомякова, есть «героическая попытка противостоять миру кушитства». С этим связана идея о мессианской роли России: то есть, в православном христианстве сильнее всего сохранились начала иранские, а Россия есть та страна, которая наилучшим образом сохранила в себе дух православия. Подлинный христианский дух жив в русском народе в виде врождённых инстинктов, в народной жизни следует искать основы для будущего нравственного возрождения. «Таким образом, мы будем продвигаться вперёд и смело и безошибочно, занимая случайные открытия Запада, но, придавая им смысл более глубокий /…/ и воскрешая древние формы жизни русской, потому что они были основаны на святости уз семейственных и на неиспорченной индивидуальности нашего племени». (27; Т.1, С.470). Возрождённая Россия будет играть ведущую роль в процессе единения человечества и построения Царства Божия на Земле, ибо «мы – центр европейского полушария, море, в которое стекаются все понятия. Когда оно переполниться истинами частными, оно потопит свои берега истиной общей» (27; Т.1, С.450). Противоречие этой концепции в том, что, отрицая возможность западной цивилизации выполнять функцию мессианскую, по отношению к России, ибо «нужны ли соколу павлиньи перья, чтоб быть так же птицей Божьей и исполнить своё предназначение в судьбе всего творения» (27; Т.1,С.452), он в то же самое время отдаёт России точно такую роль, по отношению к цивилизации Запада. А «нравственное препятствие» этому процессу он видел лишь «в том чувстве самолюбия, которое не допускает сознания прежних заблуждений, вследствие которого, Запад не решается признать, что Божья истина столько лет охранялась на отсталом и презренном Востоке» (27; Т.1, С. 457.), но вовсе не в историческом различии путей, которыми шла Европа и Россия. Это - слабая сторона воззрений славянофилов. Взаимосвязь идеи соборности и религиозного мессианства России ставил в вину Хомякову Владимир Соловьёв.[6]

Наиболее частые упреки в адрес славянофилов в стремлении обратить ход истории вспять[7] – есть «полемическое преувеличение», как правильно заметил современный исследователь славянофильства Цимбаев.[8] Хомяков в программной статье «о сельской общине» писал, обращаясь к «приятелю»: «Сделай одолжение, отстрани всякую мысль о том, будто возвращение к старине сделалось нашею мечтою» (27; Т.1, С. 512). Но есть здесь другой момент. Вот, к примеру, что говорит другой идеолог этого направления И. В. Киреевский. В статье «О необходимости и возможности» он писал: «возобновить философию св. отцов в том виде, как она была в их время невозможно» (14; С.19) Идеал новой эпохи должен быть выражен в терминах культуры XIX века, но истины, высказанные в писаниях отцов Церкви «могут быть живительным зародышем и светлым указателем пути». Подытоживал эти рассуждения ещё один теоретик славянофильства – Константин Аксаков: «Славянофилы думают, что нужно возвратиться не к состоянию древней России (это значило бы окаменение, застой), а к пути древней России (это значит движение), где есть путь, там есть вперёд! Там слово назад не имеет смысла. Славянофилы желают не возвратиться назад, но вновь идти вперёд прежним путём, не потому, что он прежний, а потому, что он истинный» (185; С. 18.).

Конечно, взгляды славянофилов во многом утопичны, хотя бы в той части, где они говорят, что «нам довольно воскресить, уяснить старое, провести его в сознание, в жизнь», и тогда всё пойдёт как по маслу. Некоторые из них позже сами признали утопичность этих взглядов, ибо невозможно из XIX века встать на путь, которым Россия шла веке в XII (вариант Аксакова), либо взять идеи того времени, как «живительные зародыши». Но есть здесь и положительное. Оно заключается в том, что нигилистической идее отказа от всех корней, противопоставлена идея прямого наследования, идея непрерывности исторического процесса – суть: континуальный миф славянофилов (формулируется он во многих их работах, начиная с эссе Хомякова «О старом и новом»). Разрабатывая свой континуальный миф, славянофилы пришли к выводу, и впервые заявили о необходимости единения человечества не столько на идеях прогресса и улучшения материального состояния, но на идеях нравственности. Эта мысль очень актуальна и сейчас. Славянофилы провозгласили семью культурообразующим элементом нашей нации, взяли под защиту начала семейные. Они, конечно, несколько преувеличивали роль общины в будущем процессе единения. «Но, между тем, славянофилы выговорили одно истинное слово: народность, национальность. В этом их великая заслуга; они первые почувствовали, что наш космополитизм ведёт нас только к пустомыслию и пустословию» (22; С. 15.), писал Боткин в письме к Анненкову. «С них начинается перелом русской мысли» (6; Т.9, С.70.), - признал позднее и Герцен.