ГЛАВА III Трансформация темы «отцовства» в русской общественной мысли, публицистике, литературе ХIХ-ХХ веков.

Тема «отцовства», оформившаяся в работах публицистов славянофильской и западнической школы, продолжает осмысливаться в русской публицистике и философии на протяжении всего ХIХ века. Вторая половина ХIХ века, становится веком нигилизма - веком большого «отрицательства», а также веком крупных открытий в области естественных наук, а, следовательно, рождения иллюзий, что ещё чуть-чуть, и человек всё сможет познать, а значит – Бог будет не нужен. Появлялась почва для распространения атеистических представлений. Но атеизм в России носит совершенно особенный характер. И когда здесь начинают отрицать один элемент из «отцовской триады», то это неизбежно ведёт к отрицанию двух других. То есть, отрицание Бога (отца Небесного) ведёт к отрицанию отца Земного и отечества (государства, либо - Царя-батюшки (отца народа и государства).

Первым счёт «земным отцам» предъявляет Грибоедов в монологе Чацкого:

Где, укажите нам, отечества отцы,

Которых мы должны принять за образцы? (74; С. 40.)

Итак, отцы показывают отсутствие образца и примера, лишая потомков возможности наследовать некий достойный, уважавшийся бы ими образ жизни. То есть на микроуровне повторяется будущая мысль Белинского: «Нет отцов в своём отечестве, следовательно: их нужно искать на стороне». Современный публицист Владимир Кантор в своей работе «Лишённые наследства» даёт и другие литературные примеры такого отношения к своим отцам:

«вот отец пушкинского Онегина:

Долгами жил его отец,

Давал три бала ежегодно

И промотался наконец.

(17; Т.2, С.187)

А у Лермонтова? Чем богаты дети? «Ошибками отцов и поздним их умом» («Дума») И в чём предчувствуют свою вину перед следующим поколением, «детьми», лирический герой стихотворения, будущий «отец»?

И прах наш, с строгостью судьи и гражданина,

Потомок оскорбит презрительным стихом,

Насмешкой горькою обманутого сына,

Над промотавшимся отцом. (105, т.1. с. 315.).

Мысль одна: отцы промотались и не оставили наследства, потому и не испытывают дети к отцам уважения. Ведь ошибками, в самом деле, богат не будешь. Скажем, дядя Евгения Онегина наследство имел, а потому и «уважать себя заставил». Кажется, однако, что отец к такому уважению относится вполне равнодушно; во всяком случае, сына он понять «не мог // И земли отдавал в залог». Ответное равнодушие и неуважение вполне объяснимы. Ведь давно уже сказано, что дерево узнаётся по плодам его» (87; С.163.)

Итак, проводится мысль о том, что «наследство приходит сбоку, «от дяди», в том числе и наследство духовное». К этому же подводили рассуждения Белинского, которые мы исследовали выше. Об этом же писал в «Вехах» (сборнике, который, действительно, стал вехой в истории русской общественной мысли, ознаменовав собой появление «неославян» и «неозападников».) публицист, историософ Гершензон: «История нашей общественной мысли делится не на этапы внутреннего развития, а на периоды господства той или другой иноземной доктрины? Шеллингизм, гегелианство, сенсимонизм, фурьеризм, позитивизм, марксизм, ницшеанство, неокантианство, Мах, Авенариус, анархизм, - что ни этап, то иностранное имя». (65; С.83.). Выводы эти, на наш взгляд, всё же несколько натянуты и односторонни. Русские публицисты, писатели, философы наследовали не только Западу. Русская мысль наследовала, прежде всего, русской мысли. Герцен называл себя потомком декабристов. Предтечей русского нигилизма времён Писарева многие называют Белинского. На основе идей, пришедших с Запада и некоей природе русского мышления в головах наших критиков, учёных и писателей рождались оригинальные русские философские концепции, и именно они находили своё отражение в публицистике, именно они в дальнейшем переосмысливались новым поколением русских мыслителей. Нигилизм в России был до чрезвычайности русским нигилизмом, равно как и русский атеизм. Это понял Достоевский. Об этом говорил Бердяев: «В самом русском атеизме есть что-то от духа апокалиптического, совсем не похожего на атеизм западный. И в русском нигилизме есть лжерелигиозные черты, есть какая-то обратная религия». /…/ «Это глубоко национальная черта»/…/ «Достоевский до глубины раскрыл апокалипсис и нигилизм в русской душе. Поэтому он и угадал, какой характер примет русская революция. Он понял, что революция совсем не то у нас означает, чем на Западе, и потому она будет страшнее и предельнее западных революций». (48; С. 128.).

Во времена, когда творил свои бессмертные романы Фёдор Михайлович (то есть в 60-ых - 70-ых годах XIX века) сами идеи Чаадаева, высказанные им в «философических письмах» стали осмысливаться по-новому. Концепция Достоевского развивает то утверждение Чаадаева, в котором Пётр Яковлевич объявляет, что у России нет истории.

Достоевский рассуждал в своих дневниках "...эта русская потребность хватить через край, потребность, в замирающем ощущении дойдя до пропасти свеситься с нее наполовину, заглянуть в самую бездну... Эта потребность отрицания в человеке иногда в самом неотрицающем и благоговеющем, отрицания всего, главной святыни сердца своего. Нигилизм явился у нас потому, что мы все нигилисты. Нас только испугала новая, оригинальная форма его появления". (12; Т.8, С.215). Бердяев так развивает мысль Достоевского: "Русский - апокалиптик или нигилист. Апокалиптическое и нигилистическое самочувствие свергает всю середину жизненного процесса, все исторические ступени. Не хочет знать никаких ценностей культуры (среднее: по Чаадаеву: у России нет накопления опыта - А. Б.), оно устремляет к концу". (50, С.70).

Связать две концепции воедино помогает высказывание еще одного философа начала ХХ века - Евгения Николаевича Трубецкого, в своей работе «Иное царство» и его искатели в русской сказке» (заметьте, опять возникает эта тема поиска «иного царства»)! - А.Б.), он говорит «Уносится временем все то, что не имеет корней в сверхсовременном. Но вечно пребывает безусловное, всеединое, и бессмертен человек, как сосуд, орудие и проводник божественного в мире. Или мир не имеет смысла, или смысл это есть совершенное богочеловечество». (164, С.39). По Достоевскому «Кто научит, что все хороши, тот мир закончит!» (то есть: «Царство истины» - «Конец Света») Достоевский приходит к вопросу о «Царстве божьем» не опираясь напрямую на работы Чаадаева, но исследуя природу русского социализма. По Достоевскому «Социализм - вопрос современного воплощения атеизма, вопрос Вавилонской башни, строящейся именно без бога, не для достижения небес с Земли, а для сведения небес на Землю». Именно в такой, трансформированной форме предстает перед Федором Михайловичем первоначально сформулированная в русской философии Чаадаевым мысль о «построении Царства Истины на Земле». У социалистов – по Достоевскому – идет строительство «Царства Божия на Земле без Бога».

«Главная мысль социализма, - продолжает Достоевский, - это механизм, человек делается машиной, механикой. На все правила. Сам человек устраняется. Душу живу отняли!» (12; Т.8, С.212).

Современный исследователь Якимович делает вывод, что в системе основных «континуальных мифов», разработанных славянофилами и западниками, доктрина социалистов выглядит так: «Вдохновенный дикарь» - народ - творит культуру, а не какие-нибудь там эстеты и эксплуататоры (суть: славянофильская идея). Но дикарь творит ее не от фонаря, не как бог на душу положит, а имеет перед собой Великое Наставление и единственно-правильное направление исходящее от Высшей Цивилизации (суть: западническая концепция) в роли которой, правда, выступает теперь не Западная Европа, а правящая партия. Марксистко-Ленинская эстетика была едва ли не первым опытом соединения двух мифов и попыткой создания синтетического мифа, но соединение было совершено сугубо механически» (196, С.58).

В советском обществе, действительно, есть попытка синтеза – объединения людей в некое братство, для построения нового царства истины. Интересно, что в новом виде здесь возникает старая уваровская триада «Самодержавие - Православие- Народность». Теперь она читается так: «Классовость – Партийность- Народность» – замена «отца» на всех уровнях явственна: самодержавие – классовость, православие – партийность (то, что религию заменила партийная идеология, проявляется в этом примере очень наглядным образом), народность в значении национальность, заменена народностью в смысле социальном. Идеи славянофилов и западников здесь тоже вроде бы синтезируются, но механически. От первых взяли мысль о том, что «вдохновлённый дикарь» - народ творит культуру, а не какой-нибудь интеллигент, от вторых – что творит её он под влиянием «высшей цивилизации» - партии. На деле же это – псевдосинтез, так как идет растворение личности в коллективе, распадение её. Культура начинает отрицать себя.

Как видим в основе всех этих, не так давно сложившихся теорий лежит «синдром Чаадаева», его рассуждения об а-историчности и пустоте России, а также переосмысление мечты Чаадаева о построении «Царства Божия на Земле». Мысль о пустоте, бесприютности, безотцовости России постоянно возрождается, углубляется и в ХХ веке у Розанова и Платонова, у Малевича, Маяковского, Хармса, а спустя десятилетия у Бродского, Ильи Кабакова и других. Это «оцеотрицание» в России шло на всех трёх уровнях, включая уровень «отец Земной». На уровне «отечество», эту тему одним из первых разрабатывает Белинский, историософскую концепцию которого мы уже рассмотрели. «Отрицание» Царя- батюшки в литературе ярко иллюстрирует Пушкин в «Медном Всаднике», вспомним крик Евгения, обращённый к Петру 1: «Ужо тебе!». Угрозу литературного Евгения исполнили народники: потомок Петра – Александр II умер от рук убийцы.

О сращенности же всех трёх элементов триады одним из первых заговорил Хомяков. Позже триада была подхвачена другими историософами и публицистами. Вот, к примеру, размышления Константина Леонтьева: «Имея сначала вотчинный, родовой характер, наше государство, этим самым развилось в последствии так, что родовое чувство общества у нас приняло государственное направление». (15; С.183.). «Семья? Но что же такое Семья без религии? Что такое русская семья без христианства? Что такое, наконец, христианство в России без византийских основ» (15; С.176.). Так через «отцовскую триаду» была им сформулирована его «теория Византизма». Но, по сути, это триединство, отмеченное впервые Хомяковым, проявилось ещё раньше – в знаменитой уваровской триаде: Самодержавие - Православие-Народность. Суть: Самодержавие – отечество; Православие – вера; Народность – (правда, с народностью несколько сложнее - русское слово народ не имеет эквивалента в европейских языках, ибо означает не только национальную общность, но имеет и социальный смысл: «народ» - не весь народ, но лишь трудовая часть[9], однако фонетически проявляется здесь слово «род» – племя, в отношениях «от отца, к сыну»).

Итак, раз пошло отрицание одного элемента – то и все остальные отрицаются. Вот почему столь хорошо на русскую почву легли идеи Ницше, по которому, если самая великая и светлая идея деградировала и исказилась до неузнаваемости, то и другие ценности вымирают, ибо Бог – основание, полагание всех остальных ценностей. «Как будто от морали могло, что-нибудь остаться, если бы не существовало санкционирующего Бога» (159; С.151). Люди убили Бога, следовательно, и мораль, и самую духовность надо убить, надо освободить место Бога, ибо духовность без Бога не имеет смысла. И, когда придёт новый человек, который не будет более предлагать новой морали, который будет свободен от неё, он то и построит это «Царство Божие» на Земле! Конечно, цель-то ведь осталась всё та же – со времён Чаадаева ничего не изменилось – построение «Царства Истины». Но с такими отцами его не построишь. Следовательно, нужно их убрать с дороги.

Но здесь следует обратить внимание на другую сторону вопроса. Ведь то, чем мучилась русская интеллигенция, странным образом отражается в жизни народной. Об этом написал еще Михаил Пришвин в самом начале ХХ века: «Примитивная (первобытная, народная) душа есть зеркало для культурной души; каков сам культурный человек, таким он и отразится в первобытной душе, и часто кажется ему, будто он судит первобытную душу мужика, а на самом деле он судит себя самого» (195; С.159.). Здесь подвергаются новому виду критики идеи народничества, ведущего направления в российской общественной мысли и публицистике второй половины XIX века, тоже, кстати, связанного с концепцией Белинского, по которой народ – дитё, его надо воспитывать, а так как хороших «отцов» у него нет, то эта роль ложится на просвещенных интеллигентов.

На рубеже XIX -ХХ веков особенное распространение в народе получило сектантство, скитничество. Одно из популярных течений здесь – хлыстовство. Именно к этой секте по некоторым версиям принадлежал фаворит императрицы Александры Федоровны и Николая II Григорий Распутин. Главным девизом секты становится знаменитая фраза «Ты более я». То есть ищется замена традиционному отцу, которому отказано в праве именоваться таковым. Все твои корни, все твои основы, равно как и твои чувства и страсти бросаются в «чан» - основной хлыстовский образ-символ. Один из хлыстовских лидеров Легкобытов рассказывал: «В этом рабстве мы узнали друг друга до нитки, до чулков, до подштанников, и у нас всё общее, где мы варимся, чан, где варится человек»(195, С.164.). Осиротевшая личность саморастворяется в коллективе, появляется один общий для всех отец, ибо «Ты больше чем я». Понятно теперь высказывание Пришвина о Распутине: «Распутин своим способом хотел покумить всю Россию. /.../ Распутин наш всеобщий кум». Что такое «кумовство» по Пришвину? «Кумовство – это подпольное основание России (женственность), это то, чем всякие дела делаются./…/ Все рассуждающие мистики в один голос признают начало женственное, пассивное основание России», «Кумовство – это несвобода!». (136; С.165) Уже тогда, в начале ХХ века обнаружилось это созвучие: коммунист-«куманист», так стали величать пророков новой религии в деревнях. Созвучием дело не ограничивалось. 12 ноября 1908 года Легкобытов говорил Пришвину: «Ты выше я – <это> коммунизм» (195; С. 162.). Эти же мотивы услышала в сектантстве и Зинаида Гиппиус. Видя сходство между хлыстами и коммунистами, она писала: «Соединятся ученики их или ученики учеников их. Выработают и общий язык. Каков он будет – не знаю, но знаю, будет, потому что понятия у них одни и те же, /…/ та же общая идея, - «ты больше я», «коллектив выше индивидуальности» – и та же религиозная, вполне религиозная, концепция мира, /…/ религия обратного христианства» (104; С. 175.). Со своих позиций оценивает деятельность сект Николай Бердяев: «У русских сектантов апокалипсис смешивается и переплетается с нигилизмом. То же происходит и в русской интеллигенции» (48; С. 128.). То есть мы возвращаемся к тому, о чём говорил Пришвин – взаимоотразимости в жизни народной и жизни культурной. Тот же лозунг «ты более я» проникает в литературу, среднее – «Легенда о Великом инквизиторе» Достоевского: (обращение Великого Инквизитора к христианству): «Ты гордишься твоими избранниками, но у тебя лишь избранники, а мы успокоим всех… У нас все будут счастливы... Мы убедим их, что они тогда только и станут свободными, когда откажутся от своей свободы». А теперь сравните с вышеприведённым высказыванием Легкобытова выкрики Шигалёва из «Бесов»: «Каждый принадлежит всем, а все каждому. Все рабы и в рабстве равны…» (9; С. 258). Всё тот же чан! «Варится некое /…/ варево, неотвратимое, необходимое, и судить о нём по всей правде невозможно участникам, самим варящимся в этом чане. /…/ Всё крутится и орёт от злости и боли, жара и холода, вдруг на одну минуту отдышка. /…/ Сколько тут будет веселья, неожиданных мыслей, слов, тут же рождённых, веселья самого искреннего, задушевного, пока старший не крикнет «Ребята в чан!» И всё опять завертится. (137; С.164.). Это описание Пришвина. Позже у Андрея Платонова чан превратится в «котлован». Но мысль та же: «отказаться от своих корней и своих отцов, слиться в одно целое и получить на всех одного отца – «отца всех народов». Как по Достоевскому «это - механизм, человек делается машиной, механикой. На все правила. Сам человек устраняется. Душу живу отняли!» (11; С. 213.). Снова парадоксально сложились два начала – отрицание отца и необходимость отца – парадокс, который заметил ещё Белинский. Замена отца у хлыстов происходит, опять же на всех трёх уровнях: 1) Священное писание надо понимать иносказательно, «переводя всё на себя», потому что Бог – в душе каждого человека. «Он здесь на Земле». «Из нас всех Христос». (195, С.162) /вот она замена/. (2) «Ты более я» - следовательно, отказ от собственного я, и от собственного отца, поиск нового отца для себя, и общего для всех, всего отечества.

Хлыстовство и сектантство было объектом самого пристального внимания и изучения со стороны отечественных публицистов рубежа веков. Ими интересовались Мережковский и Гиппиус, Пришвин и Блок, Ремизов и Бердяев, Волошин и Вячеслав Иванов и многие другие. Александр Блок посещал вместе с Пришвиным, Ремизовым и Сологубом общину чемреков, где хлысты говорили о своём чане, лидером еще был Щетинин, одна из самых известных фигур среди хлыстов, позже его вытеснит Легкобытов. Хлысты говорили интеллектуалам: «Жизнь наша – чан кипящий, мы варимся в этом чану, у нас нет ничего отдельного. /…/ Бросьтесь к нам в чан, умрите с нами, и мы вас воскресим. Вы воскресните вождями народа» (136; С. 26.). (Чем вам не ницшеанский новый человек!). Пришвин так это комментировал: «поэт видит себя поющим на краю кипящего чана /…/ не до песни, нужно дело, он бросается в чан, в бессловесное./…/ Искушающий не сдерживает своего обещания, поэт воскресает не как поэт, а как сектант». Блок тогда отказался броситься «в чан», спрашивая: «А моя личность?» (137; С. 188.). В феврале 1918 года Пришвин с яростью отреагировал на знаменитую статью Блока «Интеллигенция и революция», напомнив Блоку об его отказе впрыгнуть в тот маленький чан, когда теперь он готов войти в чан гораздо больший.

Сам Блок в своё время стоял у истоков младосимволизма, основывавшегося на философии Владимира Соловьева, предложившего другую альтернативу отцовскому началу – начало женское, в этом же ключе - цикл «Стихи о прекрасной Даме» Александра Блока. Но в русской общественной мысли начало уже брать верх ницшеанское сознание, а, следовательно, – никаких компромиссов, никакой новой морали! ХIХ век – век отрицания, плавно переходил в ХХ – век расщепления на атомы (Атомный век). Авангардом этого века в русской литературе и публицистике стали футуристы, их манифест, с главным лозунгом «Пушкина – с корабля современности!» вполне отвечал духу времени. Раз Бога нет – не должно быть и духовности. Культуры. Отказ от культурного наследства стал весьма важной темой конца века. Все 90-ые годы ХIХ века Лев Толстой пишет свой знаменитый трактат «Что такое искусство?», приходя к отрицанию всего западноевропейского и русского (включая и своё творчество) искусства как «порождения богатых классов». В 1891 году В. В. Розанов публикует статью «Почему мы отказываемся от «наследства» 60-70-ых годов»?», где говорит, что «люди 60-70-ых годов принесли из бесценной сокровищницы запада новые семена, выбрав на самом деле не зерно, а плевелы» (87; С.170). Поэтому из созревшей жатвы пища не питательна, и дети вынуждены отказаться от наследства отцов. В 1892 году Мережковский публикует программную работу «О причинах упадка и о новейших течениях современной русской литературы», где принимает часть отцовского опыта, а от другой отказывается. Футуристы идут дальше - «Стар – убивать! На пепельницы черепа!» /Маяковский/, какое уж там культурное наследие. В ХХ веке расщепление достигает своего апогея. В одном ключе с литературой и публицистикой идет и наука. Появляется «теория относительности» Эйнштейна (кстати, многие авангардисты говорили, что опираются именно на эту теорию), неевклидова геометрия Лобачевского, по-своему «отрицающая» основные математические аксиомы. Психология Фрейда, влиянию морали на поступки человека противопоставляющая влияние врождённых сексуальных инстинктов.

И сейчас, в пост-советскую эпоху, также есть в русской публицистике те, кто продолжают традицию «отрицательства основ». Вот, к примеру, тезис, взятый нами из статьи современного публициста Грязневича: «Опыт обыденной жизни свидетельствует, что дети, лишившиеся родительской опеки, не погибают от этого, а рано или поздно начинают жить самостоятельно. И зачастую начинают жить даже лучше, чем под родительским крылом. Нужно только, чтобы отец не поддался соблазну помочь растерявшемуся дитяти подачкой. Ведь семья уже фактически разрушена и дальнейшее пребывание ребёнка в родительском доме только продлит его мучения» (75; С.140). Не правда ли похоже на Ницше? Бога убили, следовательно, и морали его нечего следовать. Но, хотелось бы напомнить, что отрицание одного элемента триады всегда ведёт к отрицанию остальных.

Приведу в этой связи выдержки из выступления академика Дмитрия Сергеевича Лихачёва на конференции «Великая Европа Культур», прошедшей в 1991 году в римском католическом университете Ла Сапиенца: «У каждой культуры и у каждого культурного народа есть своя миссия в истории, своя идея. Но именно эта миссия и эта идея подвергается целенаправленным атакам зла, и могут обернуться «антимиссией». Зло, по моему убеждению, - это, прежде всего, отрицание добра, его отражение со знаком минус. (111; С. 15) Зло выполняет свою негативную миссию, атакуя наиболее характерные черты культуры, связанные с её миссией /…/ Амплитуда колебаний между добром и злом в русском народе чрезвычайно велика. Русский народ – народ крайностей и быстрого и неожиданного перехода от одного к другому, а поэтому народ непредсказуемой истории. И русскую культуру постоянно одолевали «противовесы» добру в её культуре: взаимная вражда, тираничность, национализм, нетерпимость. Снова обращу внимание, что зло стремиться разрушить наиболее ценное в культуре. Зло действует целенаправленно, и это свидетельствует о том, что у зла существует «сознание» /…/ обращу внимание на поразительную особенность зла в наше время. Как известно, простейшая и наиболее сильная ячейка общества, его слитности при условии свободы – семья. И в наше время, когда русская культура имеет возможность выпутаться из сетей зла – нетерпимости, тирании, оков национализма и прочего, - именно семья, как бы «беспричинно», а на самом деле вероятнее всего целенаправленно становится главной мишенью зла. Мы все должны, особенно у нас на Родине, осознать эту опасность.

Зло атакует в обход!» (111; С. 16.).

Основные выводы по третей части:

1. Мотив триединства, троичности пришедший из православия стал важной категорией нашедшей своё отражение в русской публицистике, философии, политологии историософии XIX века.

2. Сложившаяся в процессе полемики славянофилов-западников о путях развития России «отцовская триада»: «Отец Небесный (Господь) – Отец Земной – Отечество» осмысливалась философами и публицистами на протяжении всего XIX века.

3. Через тему «отцовства» в виде вышеозначенной триады раскрывал свою концепцию Византизма Константин Леонтьев.

4. Как противопоставление «отцовскому» началу возникла идея вечной женственности у символистов (ср.: Соловьёв).

5. Борьбу с «отцовством», понимаемом, как триединое: Бог, отец, государство вели нигилисты, позже – социалисты.

6. Замену «отцу» на всех трёх направлениях искали хлысты, чемреки другие религиозные секты в России конца XIX века.

7. «Отцовская триада» - одна из важнейших категорий при изучении проблемы смены поколений, наследственности и др. Через различное осмысление этой категории возникали и создавались различные континуальные мифы (ср.: славянофильский, западнический, коммунистический) по-разному отвечавшие на поставленный Чаадаевым вопрос о дискретности России, отсутствии связей поколений.

--------------------------------------------------------------------------------------------------