Введение. Сирень с Иронии, внеся расстройство

Сирень с Иронии, внеся расстройство

В жизнь, обнаружила благое свойство:

Отнять у жизни запах чепухи…

И. Северянин

Культурное пространство последних десятилетий ХХ и начала XXI века, интенсивные и противоречивые процессы его функционирования вызывают вполне закономерный интерес у исследователей, относящихся к различным направлениям гуманитарного знания. Предметом такого интереса является особый тип умонастроения и мироощущения, выразившийся в многообразных художественных и социальных формах, концептуализированный в ряде философских, социологических, литературоведческих и культурологических теорий и получивший различные наименования: "постмодернизм", "постиндустриальная культура", "постсовременность", "культура ПОСТ". На данный момент постмодерн как специфическое состояние культуры последних десятилетий, по-видимому, исчерпал себя, и это дает возможность осмыслить некоторые его итоги.

Как любая историческая эпоха, постмодерн имеет свою аксиологическую окраску. Несмотря на то, что нет недостатка в определениях сущности эпохи постмодерна, вопрос во многом остается открытым, и мы полагаем, что рассмотрение стилистики культуры постмодерна в ее аксиологическом аспекте является достаточно перспективным. Значимость исследований в данной области обусловлена такими процессами, происходящими в общественном сознании, которые способны существенно изменить ценностно-нормативную структуру межчеловеческих отношений. Наука, искусство, сферы масс-медиа и обыденного общения – все эти области культуры постмодерна пронизаны неким общим ощущением, нашедшим свое выражение в таких знаковых метафорах как "ризома" (Ж. Делёз, Ф. Гваттари) и "лабиринт" (У. Эко). Многослойное переплетение культурных знаков, стратегий и жестов, безграничные возможности интерпретаций в контексте признания гипертекстуальности культурного пространства, бесконечное рефлектирование в жанре игры – все эти черты постмодернистского мирочувствования тесно связаны с трансформационными процессами в аксиологическом пространстве культуры эпохи. По выражению Ю. Хабермаса, "культурные ценности трансцендируют фактический ход действий, они сгущаются и образуют исторические или биографические узлы ценностных ориентаций" [177, с. 170]. Для анализа любой исторической эпохи категория ценности является краеугольным камнем исследования, поскольку ценности являются "мерой опредмечивающего характера человеческой деятельности", "такими образованиями в смысловом поле субъективности, в которых незаметным образом растворены средства жизнедеятельности в виде культуры мыслей, чувств и волений" [203, с. 201]. В случае с постмодерном говорить о ценностях нелегко в силу специфики вмещающей его исторической ситуации, характеризующейся, по словам Ж. Бодрийара, "эпидемией", "диффузией", "разрастанием метастазов ценности", что "делает невозможным какое-либо исчисление и оценку" [16, 10–11]. Как отмечает В.Г. Ланкин, постсовременность, в которой мы очутились к концу ХХ века, знаменуется утратой субъектной, творчески-авторской позиции. Субъектные творческие интенции, чрезвычайно обостренные еще в XIX – начале XX века, сводятся к ценностной парадигме комфорта ("качества жизни"), желания–наслаждения, игры. Именно эти понятия появляются в ХХ веке в качестве краеугольных объясняющих категорий культурологии, эстетики и даже теории познания (З. Фрейд, М. Фуко, Й. Хейзинга, Э. Финк, Ж. Деррида), сменяя столь характерные для рубежа веков координаты "воли" и "власти" Ницше, "жизненного порыва" Бергсона, "творчества" и "Духа" Бердяева. Техника, играя по отношению к культуре роль новой магии, как бы выталкивает человечество в духовное состояние, подобное доосевому сознанию с присущей ему фрагментарностью чувств и мотивов, организуемых ритуально-игровым образом и осмысляемых с помощью дегуманизированной мифологии [95, с. 37].

Как отмечает один из видных исследователей в области аксиологии Л.Н. Столович, – "с начала ХХ века интерес к "философии ценности" возрастает лавинообразно. Вместе с тем нельзя не обратить внимание на парадоксальность ситуации: необычайный интерес к проблеме ценности в ХХ столетии, которое своими многочисленными войнами, в том числе двумя мировыми, и политическими переворотами, тоталитарными режимами растоптало такое множество ценностей культуры и ценностей миллионов человеческих жизней, как никакое другое предыдущее столетие. Казалось бы, как вообще можно говорить о ценностях после Освенцима и Колымы? ХХ век не только цинически переоценил и уничтожил многое из того, что считалось ценным в предшествующих столетиях, но и обострил, если можно так сказать, ценностный раскол в обществе, которое состоит из множества уникальных индивидов, различных рас и народов, имеющих свои ценностные ориентации, нередко противостоящие друг другу. Однако, как это ни парадоксально, именно такое цинически пренебрежительное и реально-уничижительное отношение к ценностям жизни и культуры предельно обостряет интерес и внимание к ценностям, как практическое, так и теоретическое. Ибо уничтожение явлений, обладающих ценностью, не есть уничтожение самих ценностей. Парадокс ценности в том и состоит, что ценность бытия – это не то же самое, что бытие ценности "[163, с. 87].

Постмодерн как культурная эпоха интересен тем, что он являет собой уникальный пример самопознания культуры, вобравшей в себя опыт предшествующих эпох, имеющей основным вектором своего развития не отрицание, но приятие множества мировоззренческих, аксиологических и эстетических парадигм, отличающейся особыми отношениями со временем. Все это дает право говорить о нем не просто как о некоем "этапе развития культуры", а как о качественно иной форме ее бытования. Постмодернистский способ миропонимания выступает как медиаторный жест, средство толерантного решения проблем самого различного плана, в итоге являясь почвой для формирования новой ментальности. Учитывая негативную оценку характера и роли эпохи "пост", которая встречается на самом разном уровне – от прессы до академических исследований – мы попытались представить ту позитивную роль, которую постмодернистская парадигма выполняет в глобально-историческом плане, имея в виду ее переходный характер.

Алгоритм функционирования постмодернистского культурного пространства не может быть представлен с позиций классической нововременной парадигмы, отсутствие гомогенности, абсолютизация дискретности – вот особенности эпохи, которая рассталась с большими идеологиями, претендующими на целостность. Дешифровка общепринятых смыслов – это реакция на классическое мировидение с его "идейностью", уверенностью в возможностях разума и незыблемости системы так называемых "общечеловеческих ценностей". В рамках дискурса постмодерна cформировалась платформа такой мировоззренческой, аксиологической ориентации, которая выводит на новый уровень понимание смысла и ценности жизни как неоднозначных, нелинейно развивающихся процессов или феноменов сознания. Данная платформа связана с постнеклассической наукой конца ХХ века и философскими представлениями о многомерности человеческого сознания, несводимости его к рефлексируемой компоненте. В гносеологическом плане доминирующим оказывается аксиологический плюрализм, смешение разных традиций и норм, сознательное изменение и трансформация предельных полюсов, задающих привычные ориентиры в жизни человека. Субъектом познавательного процесса и когнитивных практик выступает антропологический тип, на который ориентирован постмодерн – это интеллектуал, свободный от догмата культурных норм и традиций, осознающий их условность, абсолютно искренний по отношению к собственным природным инстинктам, ценящий потребление, в том числе потребление информации, владеющий правилами "языковой игры" и легко освобождающийся от них.

Царствование "литературного дискурса", восприятие мира как гипертекст, а культурного пространства как поля для "языковых игр" – таков нарративный постулат современной онтологии. В фокусе эпохи – информационный потенциал говорящего и пишущего. Мир открывается человеку лишь в виде историй, рассказов о нем, в чем неизбежно присутствует элемент виртуального. Нарратив как некий ансамбль лингвистических и психологических структур, передаваемых культурно-исторически и выполняющий легитимизирующую функцию, лежит в основании любого ментального типа, в постмодерне его характерная черта – дробность, отсутствие метанарративов как тотальных дискурсов. Время структурализма прошло, и стало очевидно, что действительность не может быть уложена в жесткие рамки замкнутой системы. Ж.Ф. Лиотар в "Постсовременном состоянии" описывает размыкание структуры в контекст. В процессе возникновения постструктурализма и постмодернизма в противовес "большим нарративам" классического романа, философской доктрины, научной теории выдвигаются "малые нарративы", создаваемые в порядке пародийной, самодеятельной игры автора с письменным текстом. Постмодерн – принципиальная полифония, стереометричность образов, пониманий, интерпретаций. Это сближает стилистику эпохи с поэтикой абсурда, но свидетельствует не об отсутствии смыслов, а о тектонических процессах в онтологических глубинах культурной ситуации. Обилие разных прочтений, вариативность отношений между формой и содержанием, мерцание смыслов – все это логично вытекает из "наследия" эпохи. Интерес исследователей сместился с гносеологической (нововременная парадигма) на онтологическую проблематику.

Как любое явление культуры, постмодерн оценивается исследователями неоднозначно, диапазон оценок чрезвычайно широк – от откровенно негативных (В.В. Бычков, А.И. Парамонов) до прогностически-оптимистичных (И. Ильин, Н.Б. Маньковская, В.М. Дианова, М.С. Каган, М.С. Уваров). Ряд исследователей достаточно пессимистично оценивают перспективы культурного генезиса. В.А. Кутырев отмечает "ощущение кризиса, болезни и даже смерти культуры", считая, что постмодерн – феномен "перерождения культуры в тектуру" [90, с. 25] (термин сайентологии, представление о Боге как о большом компьютере), поскольку человечество на "пути рациональности и редукционизма пришло к абсурду – мы проникли в мир настолько глубоко, что теряем и его, и себя в нем" [89, с. 69], что свидетельствует о глобальном "экологическом кризисе в культуре" [90, с. 28]. А. Неклесса также говорит о "системном кризисе и трансмутации культуры Большого Модерна" – христианской цивилизации [126, с. 147].

Поскольку сама по себе проблема аксиологии постмодерна является весьма сложной и обширной, наше внимание будет сконцентрировано на одном из инструментов ценностного регулирования – иронии. Нам представляется, что именно ирония может претендовать на центральное место в стилистике эпохи. Ирония выступает как результат диалектического соотношения универсальной формы и специфического содержания, что органично для постмодерна как результата амбивалентного движения этических и эстетических смыслов. Если классическая эпоха акцентирует определенные ценностные ориентиры, то постмодерн уравнивает в правах оппозиции, тем самым предоставляя простор для реализации творческого начала и вариативности авторских жестов и зрительских интерпретаций. В структуре общественного сознания ирония выполняет нормативно-регулирующие функции, выступает средством (формой и содержательным субстратом) ценностной рефлексии, которая осуществляет корректировку перспектив общественного развития. Ирония приобретает мировоззренческое значение там и тогда, где и когда общественное сознание нуждается в переориентации, где утрачены иллюзии и вера в некие ценностные перспективы, в возможность реализации определенного, культивируемого идеала. Таким образом, ирония является орудием ценностной переориентации, деструкции устаревших и создания новых концептуальных подходов.

Исследование темы включает рассмотрение нескольких более или менее крупных и самодостаточных философских, культурологических и эстетических проблем, а именно: постмодерна как многопланового явления вообще и его ценностного измерения в частности; иронии как универсальной стилистической формы и способов ее бытийствования в постмодернистской культуре.

Объектом авторского интереса в настоящем исследованииявляется аксиосфера культуры постмодерна, а предметом – способ бытийствования иронии в дискурсивном аксиологическом пространстве культуры постмодерна.

Источниковой базой работы явились тексты постмодерна в их разнообразии – общественные и художественные акции, литературные, публицистические и кинематографические произведения.

Наше исследование было предпринято на пересечении ряда проблематик: исследования феномена постмодерна, аксиологии культуры, иронии как универсального и многопланового стилистического приема. Изучению феномена постмодерна в научной литературе уделено достаточно большое внимание, однако исследователям пока не удалось однозначно ответить на вопросы, касающиеся качественной определенности оснований постмодернистской парадигмы. Привлечение выводов теоретических работ, материалов научных и искусствоведческих дискуссий, анализ ментальности эпохи, исследование форм и методов художественного воплощения идеи постмодерна на примере современного искусства позволяет сделать некоторые выводы о специфике данного феномена в интересующем нас аспекте аксиосферы культуры.

В области аксиологии автор опирался на работы Г. Маркузе, М. Хайдеггера, М. Вебера, Ф. Ницше, Ю. Хабермаса. Из отечественных исследователей следует отметить концепции Л.Н. Столовича, О.Г. Дробницкого, Г.П. Выжлецова, В.Ю. Черных, В.Н. Сагатовского, М.С. Кагана.

Проблематика постмодерна концептуализирована в трудах Ж. Дерриды, Ж. Бодрийара, Ж.-Ф. Лиотара, У. Эко, П. Козловски, Ж. Липовецки, А. Тоффлера, Ф. Фукуямы, Ю. Хабермаса. Ф. Джеймисона, Ч.А. Дженкса, И. Хассана. Тематика ценностной рефлексии ситуации постмодерна, ее эстетический аспект и аксиологический потенциал в том или ином ракурсе рассматривались И. Ильиным, В.М. Диановой, В.В. Бычковым. Концептуально автору наиболее близки выводы Н.Б. Маньковской. В монографии "Париж со змеями. Введение в эстетику постмодерна" [111] исследователем дается анализ эстетики постмодерна как феномена культуры, имеющего в качестве теоретических основ постфрейдизм, постструктурализм, теорию деконструкции. Анализируются ключевые методологические проблемы эпохи – шизоанализ как прием художественной деятельности, ризоматика и пиротехника искусства, симулякр как эпифеномен постмодернистского сознания, иронизм как принцип смыслообразования. В итоге делается вывод о неклассичности постмодернистской эстетики, искусства, науки. В целом постмодернистский проект рассматривается как результат разочарования в ценностях Возрождения и Просвещения с их верой в прогресс, торжество разума, безграничность человеческих возможностей. Маньковская настаивает на неконфликтности постмодернистской эстетики, которая стремится вовлечь в свою орбиту классическую эстетическую парадигму. В "Эстетике постмодернизма" [113] этим же автором выдвинута гипотеза о перспективах постпостмодернистской эволюции, проанализированы ее инновации – технообразы, виртуалистика, транссентиментализм. В области эстетической теории постмодерна следует отметить московского философа В.В. Бычкова, который разработал и применяет к анализу постмодернистского искусства специфический метод, названный им "ПОСТ-адеквации". В.В. Бычков является автором оригинального проекта, в который вошли три издания "книг неклассической эстетики КорневиЩе" [83; 84]. Название является отсылкой к распространенной в западном научном пространстве метафоре Ж. Делёза и Ф. Гваттари, оценивающей постмодернистскую парадигму как ризому. Современная эстетика представляется авторам проекта своеобразным корневищем – неким замкнутым в себе основанием бесчисленных научных и художественных ходов–методов, которые обозначены как "срезы": дискурсивно-аналитический, медитативный, лексиграфический. Cреди российских исследований постмодерна хотелось бы отметить также работы Н.С. Автономовой, А.И. Неклессы, В.Л. Иноземцева, В. Курицына, Б.В. Маркова, М.Н. Эпштейна, В.П. Руднева, В.В. Савчука.

Один из наиболее глубоких вариантов анализа ситуации постмодерна дал американский философ Ричард Рорти в работе "Случайность, ирония и солидарность" [151]. Термин "солидарность" Рорти употребляет как "противоречивое единство человека и рода", основополагающий момент аксиологического напряжения в обществе. Цель книги, по словам самого автора, состоит в том, чтобы обосновать "либеральную утопию и возможность ее существования – утопию, где ироническая позиция в самом релевантном смысле становится универсальной. Постметафизическая позиция представляется мне не более невозможной, чем пострелигиозная, и столь же желательной. В моей утопии человеческая солидарность рассматривается … как цель, которую надо достигнуть, причем не на пути анализа, а на пути воображения" [Цит. по: 76, с. 87]. Основная проблема постмодерна – даже не в разрыве "Я" и "Мы", а в обнаружении трагического характера их связи. Рорти отмечает, что реальны и честны лишь всеобщая относительность, всеобщая ирония, отказ от доказуемой истины, от ответственности перед ней и от "соблазна надеяться на возможность выскочить из-под власти момента и случая" [Цит. по: 127, с. 94]. Он отмечает, что к концу ХХ века все виды связи, общности оказались настолько скомпрометированы, а человек стал чувствовать себя настолько им неадекватным, внеположенным, покинутым, что в ретроспекции культуры возник образ индивида, который, себя в ней реализуя, себя же в ней и уничтожает. Постмодерн несет признание исчерпанности такой культуры, преодоление ее норм и ценностей, но предполагает раздумья над будущим. Заданная ситуацией ирония скрывает по мере сил мучительность такого состояния, но не может его растворить.

Ирония как предмет исследования привлекает интерес специалистов из различных областей. В силу своей специфичности и многомерности этот концепт в разных дискурсах рассматривается филологами и культурологами, философами и эстетиками. Основы феноменологической оценки иронии были заложены С. Кьеркегором, затем развиты Дж. Томпсоном. Применительно к современности ирония становилась объектом исследования у У. Эко, М. Фуко, М. Брэдбери. Проблему иронии рассматривали в своих трудах в том или ином аспекте Дж.А. Томсон, А.Ф. Лосев, М.С. Каган, В.П. Шестаков, Ю.Б. Борев, В.А. Серкова, Т.Т. Гайдукова, А.И. Карагодин, Е.И. Кононенко, Л.И. Болдина, Е. Леви, В.О. Пигулевский, С.Д. Савов, А.Э. Соловьев. Достаточно полно ирония рассматривалась также болгарским исследователем И. Паси, российскими философами В. Янкелевичем, В.М. Пивоевым, И.А. Осиновской, И.В. Черданцевой. В п. 2.1. мы дадим историографический обзор проблематики иронического в культуре. Однако, следует отметить, что роль иронии в дискурсивном аксиологическом пространстве культуры вообще и постмодерна в частности специально не исследована.

Основными авторскими выводами можно считать следующие положения.

Во-первых: специфической особенностью аксиосферы культуры постмодерна является то, что заложенные в ней ценностные ориентиры не только обладают внутренней амбивалентностью, но и вполне рационально и рефлексивно выражаются в ее стилистике. С одной стороны, отвергается любая традиция, с другой, она же утверждается в качестве опорного текста; позиция субъекта подвергается критике, но одновременно признается полная свобода самовыражения; утверждается "смерть автора", но вместе с тем полагается свобода авторских интерпретаций. В этом полисемантизме кроется аксиологический потенциал постмодерна как переходной эпохи.

Во-вторых: ирония как стилистический прием, позволяющий фиксировать амбивалентное движение смысла, является органичной для любого постмодернистского дискурса – научного, этического, художественного.

В-третьих: постмодерн не только широко использует иронию в своем культурном дискурсе, но и предельно расширяет зону ее использования. В этом качестве ирония становится репрезентативной стилистической формой, способной наполняться любым содержанием: эстетическим, теоретическим, этическим, религиозным.

В-четвертых: приоритетную сферу для иронических экспликаций смысла предоставляет постмодерну область художественной культуры как пространство воплощения образов и поле реализации авторской субъективности.