Ирония как аксиологический регулятор

Ироническое отношение играет заметную роль в регулировании ценностно-нормативных отношений в обществе, рефлекторная функция иронии в процессе отражения объективного мира и отношение к нему субъекта–ироника будут рассмотрены нами в данном параграфе. Ирония как лакмусовая бумага, способна выявлять "своих", "посвященных", тех, кому доступно понимание ситуации. В этом смысле она и выступает ценностным регулятором, обновляющим картину мира на этапе устаревания существующих ценностей и норм. Начиная с Сократа и киников, мыслители пользовались ироничной формой переосмысления окружающей культурной реальности, применяя ее не только относительно эстетических, но и этических коллизий – как аксиологический регулятор. Так, например, у Гегеля "ирония находится на службе у абсолютного духа, появляясь в тот момент, когда ему нужно снять отжившую форму нравственности, заменив ее новой, более высокой" [31, с.72].

Комическое само по себе обладает ценностно-регулирующей функцией, обусловленной диалектическим противоречием двух планов – отрицания и утверждения – и общей направленностью от субъекта к объекту. Эта амбивалентность смеха в случае иронии дополняется двумя направлениями действия иронии – интровертным и экстравертным, причем самоирония – наиболее сложная форма этого способа оценки. В. М. Пивоев [137] выделяет три плана в ценностной структуре иронии: 1) внешнее утверждение; 2) внутреннее отрицание; 3) конечное утверждение. Предпосылками иронии являются наличие у субъекта иронии положительного идеала или основания, сформированного на базе ценностно-ориентировочной деятельности, а также убежденность в значимости своего представления об идеале для более или менее широкого круга людей – участников иронической ситуации. Это положение считается общим для всех видов комического.

Положительный потенциал иронии, как правило, скрыт, но более широкий контекст выявляет его, и даже в случае скептической, все отрицающей иронии этот потенциал обозначается, в итоге иронической ситуации должна обнаружиться надежда на воплощение идеалистических устремлений иронизирующего субъекта. В этом смысле ирония отличается от скепсиса, задача которого более примитивна и не содержит такого мощного положительного потенциала. Процесс формирования иронического отношения включает в себя познание и оценку в качестве первого, подготовительного этапа. Затем складывается представление об объекте, происходит субъективация, ироническое осмысление, которое включает ценностную рефлексию, оценку ценностной значимости объекта иронического отношения, выявление в нем внутренних противоречий и степени несоответствия идеалу. По словам М.С. Кагана, "оценка есть не просто и не только постижение ценности, но и проверка подлинности последней, подтверждение или опровержение ее ценностной репутации. Ценность и оценка образуют саморегулирующуюся систему прямой и обратной связи, благодаря чему в истории культуры и происходит постоянный процесс переоценки ценностей" [65, с. 89]. Иронизирующий субъект должен проанализировать и взвесить ситуацию, соотношение позиций, выбрать соразмерный вид и форму выражения иронии с учетом контекста, интеллектуального потенциала собеседника, его способности переживания иронической ситуации. Здесь В.М. Пивоев выделяет две фазы: первичную, интуитивную оценку, которая протекает как невербализованный процесс, и дискурсивную, более или менее осознанную, заключающуюся в сравнении с собственным представлением об идеале [137, с. 47].

Ирония является одной из форм ценностной рефлексии, как факт субъективной реальности она отражает действительность и создает возможность для смещения ценностно-нормативных оснований общественных отношений вообще и в культуротворчестве в частности. Освоение реальности иронией специфично, это не зеркальное отражение, а преломление ситуации через призму субъективных представлений об идеале и действительности. Одним из свойств иронии, обеспечивающих такое освоение мира, является ее рефлективность. Наряду с познавательно-логической необходимо говорить о ценностной рефлексии, в иронии эти виды рефлексии вступают в единство. Ценностную рефлексию В.М. Пивоев определяет как "деятельность субъекта по оценке (в единстве познавательной и ценностной сторон) объектов (включая и самого себя), их значения для удовлетворения социальных потребностей" [137, с. 47–48]. В психологии рефлексия оценивается как "приостановление непрерывного процесса жизни и выведение человека мысленно за ее пределы" (формулировка С.Л. Рубинштейна) [152, с. 351]. В момент рефлексии человек как бы занимает позицию вне обыденности.

Ирония как прием отстранения познающего себя рассудка сродни игре – рассудок играет сам с собой в процессе познания. Эту черту сократовской иронии отмечал А.Ф. Лосев [103, с. 77]. Затем "начинается либо путь к душевной опустошенности, к нигилизму… или другой путь – к построению нравственной человеческой жизни на новой сознательной основе; с появлением рефлексии связано осмысление жизни", считает С.Л. Рубинштейн [152, с. 352]. Рефлективность познания заключается главным образом в использовании метода сравнения (Кант называл сравнение логической рефлексией), в соотнесении новой информации с уже имеющейся и оценке ее в существующем контексте личностных и общественных ориентаций и потребностей, в согласовании ее с актуальной системой норм и ценностей. Ирония по определению невозможна по отношению к неизвестному явлению, она чужда страху, а именно страх сопровождает неизвестность. В оппозиции страху лежит смех (вывод Л.В. Карасева), к которому тяготеет ирония. К чему-то новому человек не может отнестись иронически, пока не узнает, насколько оно опасно, но, если в процессе узнавания–познания выяснится сходство с каким-либо ничтожным явлением, смех неизбежен, ирония возможна. Одной из форм рефлексии является сомнение, это также важнейшая черта иронического отношения. Одновременно с рефлективной функцией сомнение осуществляет первичную оценку гипотетического характера (такова сократовская ирония) и активизирует критическое отношение к противоречию. Таким образом, сомнение выполняет как разрушительную, так и созидательную роль, выражая бесконечность творческого процесса – креативного переосмысления действительности. Самоирония (интровертная ирония) выполняет важнейшую функцию в эстетическом сознании. Психологической основой для этой формы иронии является бидоминантность сознания, расчлененного на "Я-субъект" и "Я-объект", где последнее выступает как "Ты" [55, с. 51]. Под "Я" понимается совокупность важнейших мировоззренческих позиций, убеждений и аксиологических установок самоидентичности. Наше представление о себе синтезируется из отраженных образов – оценок нашего поведения другими людьми. "Я" как субъект сознания ведет диалог со своим другим "Я" – "Я-объектом", наивысший уровень развития сознания – это самосознание, критерием которого служит способность отличать эти ипостаси и критически оценивать свои способности и возможности. В данном случае и необходим такой метод осмысления как ирония. Ироническое отношение способствует отчуждению различных "Я"-ипостасей вплоть до появления "двойника". Д. И. Дубровский подчеркивает, что ирония в данном случае является выражением бимодальности сознания, которое отражает одновременно и себя, и внешний мир [55, с. 51].

Второй этап иронизирования – объективация, выражение иронического отношения, сообщение иронической информации. Субъект–ироник рассчитывает на публику, на восприятие и оценку его иронического дара. Даже в случае самоиронии ироник ведет диалог со своим вторым "Я". На первом этапе иронического процесса преобладает рефлективно-познавательная сторона иронии, на втором – выражение и переживание ценностного отношения. Исходный "идеал", на который опирается субъект–ироник в определении ценности объекта, складывается из ценностно-нормативной общественной практики и субъективных ценностных ориентаций, обусловленных характером социального становления личности. Объективной стороной иронического отношения В.М. Пивоев называет объект и объективацию иронического отношения в общественном сознании и социальной практике, субъективной стороной – чувство юмора и остроумие, способность к восприятию и переживанию иронии, степень развития которых глубоко индивидуальна [137, с. 50]. Ведущей в иронии является субъективная сторона, потому что от нормативно-ценностного потенциала субъекта, от его эстетических и нравственных убеждений зависят качество и эффективность иронической ситуации.

Функция отрицания в иронии занимает ведущее место, критическое начало является необходимым условием формирования конструктивного подхода. Критика как проявление ценностно-познавательного и нормативно-регулирующего подхода к явлениям окружающего мира является общим элементом для всех видов комического, эта критика амбивалентна, поскольку наряду с отрицанием итоговое "снятие" содержит и утверждение. Особенности иронической критики состоят в том, что она внешне пассивна, скрыта, не агрессивна, но обладает большим внутренним потенциалом. Также она имеет обоюдоострый, двунаправленный характер, что является залогом нравственного равновесия субъекта–ироника. Важнейшей особенностью иронической критики является ее аксиологический потенциал – регуляторная ценностно-нормативная функция, а также творческий, плодотворный подход, который эту функцию обеспечивает и способствует выработке новых идеалов. Ироническая критика складывается из объективного фактора – наличия несоответствия объекта идеальным представлениям, и субъективного – величины потребности субъекта–ироника в преодолении устаревшей ценностной парадигмы. Функция отрицания занимает различное место в той или иной форме иронии, так, например, у Сократа она имела подчиненное значение по отношению к майевтике, у Ницше же она тотальна и подчиняет себе позитивный потенциал иронического отношения к миру. Абсолютизация отрицания ведет к нигилизму, сводит "на нет" конструктивистские возможности иронии, ее объективное содержание. Фридрих Ницше разочарован в мире в силу "многого знания": "Я словно ранен стрелой познания, отравленный ядом кураре: видящий все". Глядя на окружающую действительность, он не мог видеть вокруг ничего, кроме сплошных несоответствий идеалу, отсюда его желание "переоценки всех ценностей", вылившееся в итоге в незаконченный труд "Воля к власти". Абсолютизация отрицания в иронии и сведение ее к аналитической (в отличие от синтетической) ипостаси свойственны ограниченному, субъективному подходу. Так, ирония у Кьеркегора, считает П.П. Гайденко, "отрицает всякий позитивный принцип, она разлагает любую точку зрения, обнаруживая ее внутренние противоречия" [31, с. 54]. Вырвав отрицание из диалектического процесса, романтики сделали иронию воплощением субъективной свободы, инструментом художнического своеволия. Ирония, неподконтрольная разуму, способна "сжечь" все положительные ценности в горниле нигилистического отрицания, "опустошить и обессмыслить ценностную картину мира" [152, с. 354].

Примером скептической иронии, иронии тотального отрицания может служить творческое кредо Шарля Бодлера, приведшее его самого к пониманию губительности этого пути, ведущего к опустошению, пессимизму, страданиям. Ему принадлежит такая оценка иронии: "Не мой ли голос режет слух / Среди божественных созвучий / Из-за Иронии скрипучей / Терзающей бессильный дух? / Она сидит во мне, крикунья, / Кровь превращая в черный яд, / В меня, как в зеркало, свой взгляд / Вперяет злобная колдунья. / Мне к людям больше не вернуться, / Я – сердца своего вампир, / Глядящий с хохотом на мир / И сам бессильный улыбнуться". Естественные для любого творческого человека поиски Красоты приводят поэта к печальной мысли: "Мы, извращенные, мы, поздние народы / Ждем красоты иной, чем в девственные годы: / Пленяют нас тоской изрытые черты, Печаль красивая и яд больной мечты". Обладая нетривиальным зрением пассионария, Бодлер ужасается той Красоты, которая открывается ему: "Вся, как каменная греза, я бессмертна, я прекрасна, / Чтоб о каменные груды ты расшибся, человек…". Он ищет истоки ее и в "лазури небес", и в аду, констатируя: "Равно ты радости и козни сеять рада". Отсюда его ироничные рассуждения и о Красоте–обманщице с ее "бичом, зовом и законом", и о "строгом Идеале, как грустном, чистом сне". Разочарование в вечных ценностях погружает Бодлера в сплин: "Я – сумрачный король страны дождливой, / Бессильный юноша и старец прозорливый"; "Душа, тобою жизнь столетий прожита!". Эсхатологичный настрой эпохи Бодлером выражен в полной мере: "Идея, Форма, Существо, / Слетев с лазури к жизни новой, / Вдруг упадают в Стикс свинцовый, / Где все и слепо и мертво" [13, с. 72–02].

Ирония является воплощением ценностного преодоления онтологических тупиков. Иронии как форме рефлектирующего подхода к миру противостоит патетическое (модификация возвышенного), полагает В.М. Пивоев [137, с. 53]. Патетика также играет определенную роль в аксиологической картине того или иного типа общественного устройства, особенно она характерна для тоталитарных режимов, примером может служить советский период развития русской культуры. Ирония же, как правило, является спутником "смутных" исторических периодов, ментальных "провалов", в которые формируется новая ценностно-нормативная база социального существования. Постмодерн характеризуется мощным ироническим началом именно в силу своей исторической миссии – эпохи формирования новых принципов духовного, нравственного устройства мирового сообщества. Патетика базируется на уверенности в истинности тех или иных идеологем, социокультурных парадигм, она связана с "претензиями на представление высших социальных и даже божественных сил, присвоением императивно-принудительных функций" [6, с. 206]. Ирония по определению чужда крайностей, являясь выражением субъективно-личностного начала, она смягчает противоречия между личностью и средой, уравновешивает разновекторные устремления. Тоталитарный тип общественного устройства неизбежно связан с жесткой регламентацией поведения, четко проработанной нормативностью, существующей на разных уровнях – бытовом, общекультурном, эстетическом, этическом, правовом. Ирония выступает как антинормативный элемент, ей чужда регламентация, освобождая от внешнего принуждения, она способствует внутреннему, осознанному регулированию поведенческой парадигмы. Постмодернистское искусство – наиболее яркий пример работы иронии в нормативном поле современной культуры, результатом ее является как смещение эстетического и этического наполнения художественного пространства, так и разрушение межстилевых границ в нем.

Конвенциональный смысл опознания "своего" лежит в основе иронии культовых интеллектуальных романов ХХ века: "Волшебная гора" Т. Манна, "Улисс" Д. Джойса. Для этих авторов ирония воплощала пародийное "снятие" и переоценку ценностей традиционного гуманистического общества, кризис которого явственно проявился на рубеже XIX-XX веков и логично развивался вплоть до эпохи постмодерна. Ироническая пародийность выступает как метод переосмысления культурного опыта, выявления интертекстуальных смысловых отношений для построения новой ценностно-нормативной иерархии. В этом же ряду располагается феномен анекдота – формы народной смеховой культуры, особенно активно "расцветающей" в смутные времена, эпохи кризисов и перестроек. Исследователь смеховой культуры Ю.Б. Борев характеризует такой жанр, как "интеллигентский фольклор" советского времени. Л.Н. Столович конкретизирует: "Шибко грамотная интеллигенция прибегает к устной передаче своих мыслей и чувств тогда, когда, как говорится, "бьют и плакать не дают". Не дают и смеяться, потому что это обидно для бьющих" [164, с. 280]. Вслед за М.М. Бахтиным, философ подчеркивает, что "смех помогает преодолеть паралич страха", утвердить хотя бы внутреннюю, субъективную свободу. Анекдот как форма двунаправленного смеха, позволяет снять социальное напряжение в различных плоскостях – национальной, эстетической, идеологической, гендерной. Смеясь над своими недостатками, та или иная социальная группа через "проговаривание" проблемных моментов, снижает их остроту.

Ортега-и-Гассет замечает, что искусство в условиях ХХ века "продолжает быть искусством", его самоиронией, в рамках которой "самоотрицание чудотворным образом приносит… сохранение и триумф". Тотальность иронии постмодерна позволяет культуре – пусть и слегка – наметить вектор неироничного и внезнакового выхода к самопознанию и познанию объекта, так как "сквозь "смерть Автора" (Барт) и "краденный объект" (Ван ден Хевель), растворяющих субъекта в ироничных ликах масок и рассыпающих объект на веер культурно-интерпретационных матриц восприятия, как Феникс сквозь собственный пепел, прокладывает себе дорогу подлинная подлинность и одного, и другого" [Цит. по: 148, с. 337]. Искусство как "потенциальный агент изменения" содержит в себе заряд трансформации, в том числе аксиологической, и движущей силой подобных процессов является способность взглянуть на устоявшуюся систему ценностей и норм со стороны, с долей иронии.