Ответив на вопрос о природе динамики этнического становления, или
этногенеза, мы подошли к не менее важной проблеме: в чем причина этнической
устойчивости? Ведь многие этносы существуют в реликтовом состоянии при
столь слабой пассионарности, что ее практически можно считать равной нулю.
Таковы бушмены, австралийцы, пигмеи, низкорослые негроиды Декана,
палеоазиаты и т.п. Еще больше примеров вполне полноценных этносов,
существующих в форме современных малых наций, у которых пассионарность
ослаблена настолько, что они лишь поддерживают свой образ жизни, изредка
выделяя особи столь же пассионарные, какими были их предки. Как пример
этого уровня пассионарности можно привести скандинавские страны или
Нидерланды.
Созданная материальная база, опыт управления и прочие социально-технические
факторы противостоят тенденции к упадку. Поскольку на протяжении своей
жизни этнос функционирует в рамках какой-либо суперэтнической системы,
происходит "энергетический" обмен с элементами суперсистемы. Это
обуславливает колебание уровня пассионарности. Отсюда следует, что
функционирование внешней системы связей этноса может привести как к
ускорению развития, так и к спаду и даже гибели, если величина обмена
превышает некоторое критическое значение, разное в принципе для разных
моментов жизни этноса.
Теперь мы вправе поставить вопрос: а что именно цементирует разных людей,
часто не похожих друг на друга, в целостность, называемую этнической? При
иной системе отсчета - социальной - эту роль выполняют производственные
отношения, обладающие способностью к спонтанному развитию. Но для этносов
существует другая система отсчета, и историческая наука, исследующая
события в их связи и последовательности, прекрасно описывающая
возникновение и исчезновение социальных институтов, не в состоянии ответить
на вопрос: почему афинянину был ближе его враг - спартанец, чем мирно
торгующий с ним финикиец? Она отметит лишь, что афиняне и спартанцы были
эллинами, т.е. единым, хотя и политически раздробленным этносом. А что
такое этнос и чем связаны его члены? - история на этот вопрос не отвечает.
Значит, надо обращаться к природе.
Мы уже знаем, где таится различие между этнической историей (проявление сил
природы) и историей культуры, сотворенной руками и умами людей. Жизнь
вспыхивает и завершается смертью, которая воспринимается как естественный
конец процесса, даже желанный, особенно если она своевременна и
безболезненна. Вот почему все процессы биосферы прерывны (дискретны): в
непрерывном же развитии нет места ни для смерти, ни для рождения.
А в истории культуры все наоборот. Дворцы и храмы сооружают годами:
ландшафты реконструируют веками; научные труды и поэмы сочиняют
десятилетиями... и все в надежде на бессмертие. Надежда эта оправданна:
созданиям человека дарована не смерть, а медленное разрушение и забвение. В
созданном нет своей пассионарности, а есть только кристаллы ее, вложенные в
косное вещество творцами формы, т.е. людьми, точнее, горением их чувств и
страстей. Увы, эти кристаллы неспособны к развитию и преображению, ибо они
выпали из конверсии биоценоза. Право на смерть - привилегия живого!
Вот именно поэтому культуры, созданные этносами и изучаемые археологами,
переживают первых и вводят в заблуждение вторых, заставляя их отождествлять
творение с творцом и искать аналогии между вещами и людьми. Это искушение
тем более опасно, что по уходе пассионариев из популяции там остается много
людей, еще больше вещей и некоторое количество идей. Так культура, как свет
угасшей звезды, обманывает наблюдателя, принимающего видимое за
существующее. Но переход от описания к объяснению феномена вынуждает
применить иной аппарат исследования - гипотезу, т.е. предположение, не
доказуемое, но соответствующее всем известным фактам и объясняющее их
взаимосвязи. Здесь мы переходим в область естественных наук.
