Студопедия — Познавательные возможности и ограничения нарративного анализа
Студопедия Главная Случайная страница Обратная связь

Разделы: Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

Познавательные возможности и ограничения нарративного анализа






Первоначально социологи и историки, открывшие биографический материал как источник данных, считали его идеальным с точки зрения выяснения того, что существует или произошло на самом деле [Томпсон, 2003]. Сложившуюся позже ситуацию Й.П. Руус характеризует очень образно: первоначальная эйфория сменилась «грехопадением» – пониманием, что не существует ни одного вполне «невинного текста» (все тексты зависят от определенных объяснительных, концептуальных и текстуальных схем, в рамках которых они появились, а изложенные в них «факты» представляют собой лишь фигуры речи). За ним последовало «покаяние» – признание того, что, несмотря на проблематичность учета всех аспектов создания биографического текста, существует каузальный нарратив, соединяющий в единое целое разные события описываемой жизни. «Искупление» выразилось в анализе тех способов, с помощью которых социальные и культурные коды, или нарративные стратегии, воздействуют на автобиографию, – «рая истинных биографий» для науки больше не существует [Руус, 1997, с.7-13]. Ф. Анкерсмит однозначно решил для себя проблему истинности (исторических) нарративов: нарративные интерпретации имеют природу предложений (это некая точка зрения на прошлое), а предложения не могут быть истинны или ложны – только полезны, плодотворны или наоборот [2003, с.122].

Проблема истинности нарратива не является лингвистической – она возникает, когда нарратив рассматривается как отражение социальной действительности: одни исследователи считают, что нарратив воспроизводит реальные события; другие полагают, что нарратив конституирует действительность – рассказывая, человек выделяет «реальные» события из потока сознания; третьи утверждают, что информанты неизбежно приукрашивают историю, привнося в нее свои интересы и ценности. Безусловно, одни и те же события предстают в разном свете в зависимости от ценностных приоритетов рассказчика: семиосоциолингвисты подсчитали, что собственно смысловую нагрузку несет не более 20% любого текста, все остальное – словесная мишура, либо не нужная вообще, либо выполняющая не смысловые функции. Ситуация осложняется тем, что прошлое – всегда избирательная реконструкция, из которой люди стремятся исключить опыт, угрожающий утверждаемой ими сегодня идентичности. Более того, отделить факт от вымысла практически невозможно, так как само представление факта предполагает определенную интерпретативную работу («вымысел»). Хотя, чтобы текст сохранял «сходство» с реальным миром, «вымысел» всегда содержит фактический компонент [Воробьева, 1999, с.96] – фактографическая канва нарратива соотносима с общезначимыми историческими событиями как определенными контрольными точками. К интерпретации («вымыслу») не применим критерий истинности/ложности, ибо «любая интерпретация имеет свое субъективное обоснование, и уже в силу этого обстоятельства истинна» [Божков, 2001, с.78].

Любой нарратив – эмоционально истинный вымысел: вымысел уже хотя бы потому, что риторически разбит на элементы – автор предлагает информацию в виде тематически организованного, логичного нарратива, в котором сглажены все неровности и отсутствует излишняя информация. Выверенная история о себе, написанная с учетом множества точек зрения (коллег, друзей, семьи и др.), была бы более «истинна», поскольку множественность перспектив снимает ситуативные ограничения авторских самоинтерпретаций, но далеко не каждый готов или способен написать подобную историю. Любой рассказчик считает каждый из своих нарративов истинным просто потому, что его самоописание кажется аутентичным ему самому сегодняшнему.

Для нарративного анализа установление исторической «истинности» индивидуального объяснения не является главной задачей: различение правдивой и ложной версий действительного биографического факта – задача судебной экспертизы. Для социолога важно понять причины преобразования значения факта и признать ценность биографического повествования как способа создания рассказчиком ощущения реальности всего с ним произошедшего [Устная история…, 2004, с.18]. Поскольку нарратив есть самоописание субъекта, в котором акты рассказывания о себе являются фундаментальными для реальности субъективного существования, нарративный анализ рассматривает язык не как инструмент отражения внешнего мира, а как способ и условие конструирования смысла. «Смысл – продукт операций, а не какое-то свойство мира … ведь не существует никакой идеальности, отделенной от реальности фактического переживания и процесса коммуникации; смысл означает, что во всем, что получает актуальное обозначение, подразумеваются и регистрируются в том числе и отнесения к другим возможностям» [Луман, 2004, с.45,48]. Иными словами, нарративы стремятся не к объективности, а к истинам опыта («темпоральным конструктам» [Готлиб, 2002, с.159]), которые раскрывают себя только после интерпретации нарратива с точки зрения оформивших его контекстов и повлиявших на него мировоззрений. «Изучение реальных людей, имеющих реальный жизненный опыт в реальном мире, происходит в нарративном анализе при помощи истолкования смысла, которым люди наделяют переживаемые события» [Ярская-Смирнова, 1997а, с.44].

Данная характеристика нарративного анализа заставляет социолога отказаться от безопасной роли интерпретатора извне, поскольку его социальное положение оформляет те смыслы, которые он извлекает из нарративов. По мнению П. Томпсона, сегодня ученый предстает не «холодным, рациональным суперменом», а более «человечным и «политическим» существом». Это, в частности, проявляется в том, что к обнаруженным в жизнеописаниях искажениям или умолчаниям он больше не относится однозначно негативно. Скажем, в типичной автобиографии семейные неурядицы в детстве автора могут быть изложены вполне откровенно, но проблемы в его супружеской жизни раскрываются крайне редко (это интимная информация личного характера). Однако попытки добросовестного интервьюера получить всю искомую информацию редко сталкиваются с настоящим сопротивлением. Кроме того, исследователь сегодня понимает неизбежность собственных изменений с течением времени и обретением опыта общения с самыми разными людьми: «этнографы практически никогда не выходят из «поля», не испытав его влияния … отказ от признания данного факта и нежелание провести его детальный анализ создает в исследовании тот пробел, который называется «зоной молчания» [Chesney, 2001, p.128].

Рассказчик всегда пытается навязать читателю «предпочтительное» прочтение своих текстов: «произведение представляет собой некое целое, единство которого определяется единством его смысловой интенции, т.е. задачей суггестивного внушения потребителю определенного смысла, определенного представления о действительности, “образа мира”» [Барт, 2001, c.16]. Способность читателя понимать смысл даже простейшего нарратива зависит от запаса прошлых знаний, который он сознательно или неосознанно использует для конструирования значений: способность увидеть в некоторой истории рекламный текст зависит от «предзнания» рекламных кодов; способность заметить глубоко и прочно укоренившийся мужской предрассудок определяет лингвистическая компетентность, позволяющая понять значения, зашифрованные в языковых нюансах; способность проникнуть в микрокосмос нарратора зависит от знания социальных отношений его макрокосмоса, понимания взаимодействия текста и контекста [Franzosi, 1998, p.545].

Каким бы ни был авторский вариант прочтения текста, читатель всегда привносит в него свое определение ситуации: даже если текст стремится к предсказуемой интерпретации, результат его прочтения иным «типом» читателя невозможно спрогнозировать: «никто не может предугадать, что случится, если реальный читатель будет отличаться от «среднестатистического». Читатель всегда «видит в тексте «свой» смысл благодаря собственному «интертекстуальному фрейму», «интертекстуальной энциклопедии», своей эмпатической компетентности и общности своего и «чужого» прошлого жизненного опыта, а потому является «частью процесса порождения текста» [p.546]. Крое того, информация нарративного интервью есть результат коммуникации интервьюера и информанта, их совместного «здесь-и-сейчас» конструирования реальности в контексте «драматургической» множественности идентичностей [Гофман, 2000, 2001]. Взаимодействие происходит не столько между индивидами как субъектами, сколько между разными социальными ролями индивидов или изображаемыми ими персонажами.

Таким образом, в ходе анализа нарративов следует учитывать следующие факторы, влияющие на их «истинность»: реальность фактического переживания, процесс коммуникации и особенности памяти. Коммуникация осуществляется там, где происходит различение и выделение из сообщения информации: «сообщающий» из всего массива того, о чем он мог рассказать, «посылает» именно данное сообщение, а «принимающий» «извлекает» из него далеко не все то, что стремился сообщить информант [Луман, 2004, с.210‑212]. Память представляет собой структуру предпочтений и диспозиций, систему ожиданий, условие и механизм отбора «запомненных» событий и способ конструирования историй. Человеческое понимание событий своей жизни в каждый новый момент времени неповторимо, но может быть доступным в воспоминании. Биографическое повествование подчинено и «архетипическим» схемам запоминания мест, событий и образов, которые воспроизводятся в институциональных образцах, заданных коллективными представлениями (например, «фреймы» карьеры задаются трудовой книжкой или некрологом): биографический нарратив оказывается стилизованным воспроизведением определенного жанрово-стилистического канона (например, «рассказа о жизни ученого») [Батыгин, 2002, с.106].

Человеческая способность вспоминать состоит из семантической (памяти знания) и эпизодической памяти [Устная история…, 2004, с.18-19]. Эпизодическая память аффективна, удерживает контекстуально (через время и пространство) связанные биографические эпизоды, что позволяет «путешествовать» в прошлое. Семантическая память контекстуально свободна, соотносится с «чистым» знанием информации и современна, поэтому она доминирует: эпизодическое (воспоминание) встраивается на уровень знания, т.е. смысл «подтягивает» иллюстрирующий его эпизод. Информация сначала проходит семантическую память, прежде чем достигает эпизодической, потому что только через формирование значений она закладывается на хранение. Невозможно очистить биографическую память от субъективности (якобы произошедшее далеко не всегда оказывается эквивалентным реально пережитому).

Содержание памяти перенасыщено и постоянно изменяется под влиянием позднейших событий, последующих оценок и нового социального окружения. Информация об относительно недавних событиях или современной ситуации находится где-то между самим социальным поведением и социальными ожиданиями данного периода, но если интервью охватывает более далекое прошлое, появляется дополнительная возможность искажений: чем больше прошло времени, тем менее надежной и более избирательной становится память (то, что мы видели метафорически, с течением времени может превратиться в «прозу жизни»). Более того, некоторые исследователи считают, что каждый человек имеет специфическую «память сердца», которая отличается от автобиографической памяти и заставляет нас запоминать сильные впечатления, частные секреты, важнейшие события нашей жизни (хотим мы этого или нет), играя значимую роль в конструировании личной истории и урегулировании жизненных кризисов в нашем сознании [Страниус, 1997, с.27]. Так, исследования показали, что чем важнее то или иное имя/лицо для человека, тем больше вероятность, что он его вспомнит даже через полвека, т.е. процесс формирования памяти зависит не только от восприятия, но и интереса. Например, женщины гораздо лучше, чем мужчины, помнят события, связанные с семьей.

Невозможно просчитать количественное соотношение между временем прожитой жизни и временем жизни, запечатленном в памяти, однако очевидно, что память сохраняет лишь миллионную долю прожитого. «И в этом также частица сущности человека: если бы кто-нибудь мог удержать в памяти все пережитое и в любую минуту вспомнить любой отрезок своего прошлого, у него не было бы ничего общего с людьми»[16]. Критика тех, кто искажает и фальсифицирует прошлое, правильна, но она теряет свое значение, если ее не предваряет более элементарная критика человеческой памяти как таковой (она способна удержать из прошлого всего лишь ничтожно малую часть) и понимание, что такой реальности, какой она была, когда она была, больше нет и восстановить ее невозможно.

В итоге некоторые исследователи говорят о необходимости отказаться от анализа содержания нарратива и рассматривать в нем исключительно формы презентации индивидуального и социального опыта. Такой подход не совсем верен. Более корректным было бы говорить о направлении исследовательского интереса [Судьбы людей…, 1996, с.412-413]: если социолога интересуют оценки и восприятие респондентами тех или иных явлений социальной действительности, то его внимание будет направлено на способы конструирования повествования. В этом случае нарратив выступает не как свидетельство, а как социальная практика, помогающая понять и объяснить механизмы производства и воспроизводства социальных представлений. Повествование здесь рассматривается как социальная конструкция, что порождает проблему его множественного прочтения разными специалистами и отношения неопределенности между конструкциями, построенными с целью объяснения практик, и самими этими практиками. Например, исследователь может анализировать нарративы личного опыта, выбрав из всего многообразия моделей включения индивидов в новые социокультурные условия модель социальной адаптации как наиболее адекватную российской действительности и отвечающую задачам исследования. Соответственно, нарративы будут рассматриваться с точки зрения используемых индивидом средств достижения собственного соответствия и совместимости с новым обществом.

Если исследователю необходимо определить наличие или отсутствие конкретных явлений в жизни респондента, то, видя в нарративе лишь отображение реальности, он будет пытаться «снять» интерпретации слой за слоем и расшифровывать текст, чтобы постичь «подлинную» реальность [Козлова, 2000]. Повествование в данном случае рассматривается как род субъективной реальности, как свидетельство, а язык – как средство, подчиненное цели высказывания, посредник между исследователем и реальностью, передающий неизменные и единственные значения. Поэтому изучая то, о чем написано, – сами воспроизведенные с разной степенью точности практики - социолог реконструирует «когнитивно-нормативные схемы и картографию повседневной жизни». В этом случае можно также использовать количественные методы получения первичной социологической информации, но это оправдано только в ситуации достаточно полного и детализированного представления об изучаемом предмете.







Дата добавления: 2015-06-15; просмотров: 925. Нарушение авторских прав; Мы поможем в написании вашей работы!



Аальтернативная стоимость. Кривая производственных возможностей В экономике Буридании есть 100 ед. труда с производительностью 4 м ткани или 2 кг мяса...

Вычисление основной дактилоскопической формулы Вычислением основной дактоформулы обычно занимается следователь. Для этого все десять пальцев разбиваются на пять пар...

Расчетные и графические задания Равновесный объем - это объем, определяемый равенством спроса и предложения...

Кардиналистский и ординалистский подходы Кардиналистский (количественный подход) к анализу полезности основан на представлении о возможности измерения различных благ в условных единицах полезности...

Методы прогнозирования национальной экономики, их особенности, классификация В настоящее время по оценке специалистов насчитывается свыше 150 различных методов прогнозирования, но на практике, в качестве основных используется около 20 методов...

Методы анализа финансово-хозяйственной деятельности предприятия   Содержанием анализа финансово-хозяйственной деятельности предприятия является глубокое и всестороннее изучение экономической информации о функционировании анализируемого субъекта хозяйствования с целью принятия оптимальных управленческих...

Образование соседних чисел Фрагмент: Программная задача: показать образование числа 4 и числа 3 друг из друга...

Ситуация 26. ПРОВЕРЕНО МИНЗДРАВОМ   Станислав Свердлов закончил российско-американский факультет менеджмента Томского государственного университета...

Различия в философии античности, средневековья и Возрождения ♦Венцом античной философии было: Единое Благо, Мировой Ум, Мировая Душа, Космос...

Характерные черты немецкой классической философии 1. Особое понимание роли философии в истории человечества, в развитии мировой культуры. Классические немецкие философы полагали, что философия призвана быть критической совестью культуры, «душой» культуры. 2. Исследовались не только человеческая...

Studopedia.info - Студопедия - 2014-2024 год . (0.011 сек.) русская версия | украинская версия