Багратион Петр Иванович 3 страница
6. Однако пусть слушатели поступают, как им приятнее: каждый волен слушать или не слушать, я же, поскольку мы продолжаем находиться в Индии, хочу рассказать вам и еще одно происшествие — тоже имеющее кое-какое отношение к Дионису и не чуждое тому, чем мы занимаемся сейчас. Есть в Индии племя махлеев, что живет по левому берегу реки Инда и, если смотреть по течению, доходит вплоть до самого океана. У этих-то махлеев находится роща, обнесенная оградой, не слишком обширная, но образующая густую сень: пышно разросшийся плющ и виноград образуют вместе густую тень. В роще — три источника самой прекрасной и прозрачной воды: один источник — Сатира, другой — Пана, и третий — Силена. И раз в году приходят индусы в эту рощу, когда справляют праздник Дионису, и пьют из этих источников, но не каждый из каждого, а сообразно с возрастом: молодежь — из Сатирова, зрелые люди — из источника Пана, а из источника Силена пьют воду люди моих лет.
7. Что происходит с юношами, когда они выпивают этой воды, и на что взрослые мужи отваживаются, одержимые Паном, долго было бы рассказывать. Но что делают старцы, опьянившись водой источника — об этом будет не лишним сказать. Итак, когда старик напьется из источника и Силен овладеет им, тотчас на долгое время он становится безгласным и похожим на человека, у которого отяжелела голова после изрядной попойки; затем вдруг в нем рождается ясность речи и громкий голос и звонкий звук, и он, только что бывший совершенно немым, становится чрезвычайно разговорчивым — даже зажав ему рот, ты, пожалуй, не помешаешь ему болтать, не переставая, и сплетать бесконечные речи. Впрочем, все разумно и прилично, и как у того гомеровского оратора, слова из него… как "снежные хлопья зимою" летят друг за другом.
И мало будет сравнить старцев с лебедями; есть еще что-то напоминающее стрекотание кузнечиков, чистое и проворное, в тех разговорах, которые они заводят до глубокого вечера. Позднее, когда опьянение уже оставит их, они замолкают и возвращаются в свое прежнее состояние. Однако о самом удивительном я еще не сказал, а именно: если старик остановится в середине речи, которую произносил, не закончив ее, так как закатившееся солнце помешало ему дойти до последнего слова, то на следующий год, напившись из источника, он снова начинает говорить с того самого места, на котором в прошлом году опьянение покинуло его.
8. Пусть теперь, следуя Мому, моя насмешка обратится на меня самого, и, клянусь Зевсом, я не стану присоединять еще и нравоучение: вы ведь и сами уже видите, чем я напоминаю эту басню. Итак, если я в моей речи иной раз сбивался с пути — опьянение повинно в этом; если же разумным показалось вам то, что я говорил — значит, Силен был ко мне милостив.
Эллинская религия Диониса началась с той поры, когда оргиастический бог был понят как сыновняя ипостась верховного бога. Идея сыновства была чужда дионисийской религии фракийцев. Представление о Дионисе, как о сыне Зевсовом,— плод эллинского религиозного творчества, и как только возникло это представление, найдено было и имя бога. Ибо последнее, несмотря на темноту его этимологии, во всяком случае знаменует некоторое отношение к Зевсу и Дионисово божество выводит из божества Зевсова.
Откровение о Дионисе, Зевсовом сыне, было воспринято эллинами, как откровение о живой воде, о животворящей огневой небесной влаге. Плутарх говорит, что эллины считают Диониса владыкою и перводателем не вина только, но и всего влажного естества, и, в подтверждение своих слов, ссылается на молитвенное воззвание Пиндара: Poст древес плодовитых умножь, Бог Дионис, обильный бог, Ясной осени радость! 2)
Анфестерии, публичный Праздник цветения 11 —13 анфестериона (1—3 февраля), чествовали уже бородатого Диониса, который на колеснице-корабле (лат. carrus navalis — карнавал) возвращался с моря домой через древнюю гавань Фалер и в облике одетого в пурпур жреца, культового "царя" города, ехал в свое древнейшее святилище "на Болотах" (возле речки Илисс), чтобы там сочетаться браком со своей "царицей". Царица звалась Ариадной. Сопровождали бога полсотни чувственных сатиров, козлорогих, с лошадиными хвостами. Эти персонажи происходят из сатурновых месяцев (декабря и января), находящихся под знаком Козерога (Козла) и Водолея (Посейдона с ослом или позже с лошадью). Сами Анфестерии подпадали под знак Рыб. Скачущая звериная походка сатиров особенно подчеркивала выпрямленную божественно-человеческую осанку царя. Дионис отнюдь не являет собой физический идеал мужчины, он показывает его развитие во времени — от ребенка к юноше, мужу и старцу. Он служит человечеству, позволяя далеко заглянуть в прошлое и грядущее; взор отдельного человека он устремляет на повторные его рождения. Дионис всюду поощряет становление и управляет им, он — это не вечное бытие. Внутри божества бытие принадлежит Отцу, а не сыну Дионису. Когда 1 февраля Дионис ступал на берег, все граждане приветствовали его древними словами:
О Дионис герой! Гряди же во храм, В дом твой священный, С духами прелести вешней Гряди в святыню твою! Буду тебе танцевать, Бык благородный, достойный. Бык благородный, Ныне гряди к нам!
Быком Дионис был по весне (до мая) под владычеством Афродиты. По случаю жатвы ячменя 2 июня (на Троицу) этого быка приносили в жертву богине Деметре — так требовал культ. И в природе тоже Лев засухой и зноем побивал в июле Тельца — бог делался Львом. После октябрьского сева, перед зимними дождями, он под знаком Скорпиона превращался в подземную змею. Таков был круг годичных метаморфоз. Великие мистерии под Стрельцом сводили все эти преображения в одну-единственную ночь; видимо, аналогичным образом обстояло и с мистериями Гиакинфа, которые проходили летом, под знаком Льва. Могло ли такое иметь место в весенних таинствах в Аграх? Нам кажется, едва ли.
О времени, которое Дионис провел в море, а также о его путешествии по летнему небу повествует VII гомеровский гимн, созданный в VIII или VII веке до Р.Х. Гимн этот как бы подводит итог, суммирует и оттого сродни мистериям. Он показывает близкую связь Диониса с Артемидой, которая предстает там как огромная медведица. Ведь Артемиде и самой, под именем Бритомартис, "сладкой невесты", некогда пришлось бежать в море от критского Миноса.
VII гомеровский гимн гласит:
О Дионисе я вспомню, рожденном Семелою славной, — Как появился вблизи берегов он пустынного моря На выступающем мысе, подобный весьма молодому Юноше. Вкруг головы волновались прекрасные кудри, Иссиня-черные. Плащ облекал многомощные плечи Пурпурный. Быстро разбойники вдруг появились морские На крепкопалубном судне в дали винно-черного моря, Мужи тирренские. Злая вела их судьба. Увидали, Перемигнулись и, на берег выскочив, быстро схватили И посадили его на корабль, веселяся душою. Верно, то сын, говорили, царей, питомцев Кронида. Тяжкие узы они на него наложить собралися. Но не смогли его узы сдержать, далеко отлетели Вязи из прутьев от рук и от ног. Восседал и спокойно Черными он улыбался глазами. Все это заметил Кормчий и тотчас, окликнув товарищей, слово промолвил:
"Что за могучего бога, несчастные, вы захватили И заключаете в узы? Не держит корабль его прочный. Это иль Зевс-громовержец, иль Феб-Аполлон сребролукий, Иль Посейдон. Не на смертнорожденных людей он походит, Но на бессмертных богов, в олимпийских чертогах живущих. Ну же, давайте отчалим от черной земли поскорее, Тотчас! И рук на него возлагать не дерзайте, чтоб в гневе Он не воздвигнул свирепых ветров и великого вихря!"
Так он сказал. Но сурово его оборвал предводитель:
"Видишь—ветер попутный! Натянем же парус, несчастный! Живо за снасти берись! А об нем позаботятся наши. Твердо надеюсь: в Египет ли с нами прибудет он, в Кипр ли, К гиперборейцам, еще ли куда, — назовет наконец он Нам и друзей и родных и богатства свои перечислит, Ибо само божество нам в руки его посылает".
Так он сказал и поднял корабельную мачту и парус. Ветер парус срединный надул, натянулись канаты. И совершаться пред ними чудесные начали вещи. Сладкое прежде всего по судну быстроходному всюду Вдруг зажурчало вино благовонное, и амвросийный Запах вокруг поднялся. Моряки в изумленье глядели. Вмиг протянулись, за самый высокий цепляяся парус, Лозы туда и сюда, и в обилии гроздья повисли; Черный вкруг мачты карабкался плющ, покрываясь цветами, Вкусные всюду плоды красовались, приятные глазу, А на уключинах всех появились венки. Увидавши, Кормчему тотчас они приказали корабль поскорее К суше направить. Внезапно во льва превратился их пленник. Страшный безмерно, он громко рычал; средь судна же являя Знаменья, создал медведицу он с волосистым затылком. Яростно встала она на дыбы. И стоял на высокой Палубе лев дикоглазый. К корме моряки побежали: Мудрого кормчего все они в ужасе там обступили.
Лев, к предводителю прыгнув, его растерзал. Остальные, Как увидали, жестокой судьбы избегая, поспешно Всею гурьбой с корабля побросались в священное море И превратились в дельфинов. А к кормчему жалость явил он, И удержал, и счастливейшим сделал его, и промолвил:
"Сердцу ты мил моему, о божественный кормчий, не бойся! Я Дионис многошумный. На свет родила меня матерь, Кадмова дочерь Семела, в любви сочетавшись с Кронидом".
Славься, дитя светлоокой Семелы! Тому, кто захочет Сладкую песню наладить, забыть о тебе невозможно *.
Ферекиду приписывали из’яснение Дионисова божества, как „текущего из Зевсова лона в Нису“ (ek Dios es Nysan rheonta), т. е. в земную растительность 3). Дионис в этом смысле „Нисейский бог“ по преимуществу, что слышалось грекам уже в звуке его имени, как-бы говорившего им: „сын отчий, небесная влага“ 4). Небесная влага живительного и изначала оплодотворившего Землю дождя и влага вина, веселящего сердце человека, есть, в своем религиозно-метафизическом принципе, вода живая, амбросия, amrta индусов. „Жертвы приносятся Дионису-Одождителю (Hy;s), когда одождяет бог землю“ 5). Эпитет Hy;s истолковывается, то как „сын“ (hyios) по созвучию, то правильно — как „одождитель“, но с домыслом: „ибо амбросией одождил его Зевс“ 6). В месяце Ленэоне справлялся Дионису праздник, именовавшийся „Амбросия“ 7).
Примечательно, однако, в круге этих представлений то, что влажная и амбросийная сила исходит от Диониса именно в его качестве Зевсова сына, ибо в сущности принадлежит самому Зевсу, он же и сам „Одождитель“ (Hy;s, Ombrios, Pluvius) изначала. Раньше Диониса не было ей лица, кроме Зевса: „из Зевса Дионис течет в Нису“. Но тут возникало для ми;отворческой мысли затруднение. Дионис явно возникал из Земли, и таковым узнали и возвестили его мэнады. Он приходил из подземного царства и, пострадав на земле, уходил сам и уводил своих в обитель мертвых. Не родился ли он от Земли, восприявшей Зевсову влагу? Но тогда он не был бы „единосущным отцу“ одождителем, нисходящею с неба водою живой. И все-же нельзя было уразуметь его вне связи с матерью-Землею. В гимне, приводимом Диодором (III, 66), перечисляются места рождения Дионисова: Дракан, Икар, Наксос, берега Алфея,;ивы (можно было бы прибавить, по другим источникам, еще Элев;еры, Теос, Андрос, дол Сангария и различныя Нисы) — „но“, продолжает певец, „все эти росказни лгут: из своего лона родил тебя (se d’ etikte) отец богов и людей“. Дионис провозглашается „двуматерным“ (dim;t;r), „дважды рожденным“ (dissotokos) — не в смысле своего второго рождения в мир от Семелы.
Имея искони возле себя женское божество, Дионис,— поскольку он мог быть мыслим, как новорожденный младенец, а это было древнейшим представлением женского оргиазма,— искони имел и темную мать, Землю и Ночь, служительницами которой были мэнады. Эллины приняли его как сына отчаго, развив идею сыновства из прадионисийского почитания оргиастического Зевса. Утверждение двойного рождения Дионисова, как и ряд других проявлений диады в существе Диониса, во всем мыслимого двуликим и двуприродным, есть как-бы шов, указывающий на образование новой религии из сложения двух часто противоборствующих: женской религии всеоб’емлющего темного женского божества и мужской — прадионисийского Зевса, сближенных общими чертами оргиазма, человеческих и, в частности, детоубийственных жертв и представлением о жертве как о ритуальном богоубийстве,— мы бы сказали: изначальным присутствием принципа диады в каждой из обеих религий, отдельно взятой, ибо нет оргиазма без полярности религиозного переживания, без антиномизма религиозных представлений.
Дионису нетрудно было прослыть двуматерним и дважды рожденным, потому что он был вообще двойственным или, точнее, двойным 8),— подземным и надземным, младенцем и ярым быком, преследуемым и преследователем, жертвою и жрецом. Двуликость его божественного существа обусловливает двойственность его культа удвоенность его образа в местных преданиях и служениях: неслучайно, например, находим мы двойные идолы и маски бога в стольких местах 9). Характерно для Диониса вовсе не рождение, а по отношению к матери извечное пребывание редом с ней и противоположение ей, как начала мужского и светлоогненного началу женскому и темному 10), так что рождение есть только один из образов взаимной связи обеих полярных сил 11); по отношению же к отцу — исконное с ним тожество и изначальное в нем бытие, так что рождение из лядвеи есть лишь новое богоявление. Дионис скорее „огнерожденный“ (pyrogen;s); нежели „от Семелы рожденный“: но он и тот, и другой, как пест Овидий (Met. IV, 11): Вакхом тебя, и Лиэем, и Бромием, бог, именуют; Огнерожденным зовут, двуматерним, дважды рожденным Ты же — Нисей,;ионей, чьих кудрей не касалось железо; Ты ж и Леней, насадитель хмельной лозы самородной 12); Ты же Iакх, и Эван, и отец Элелей, и Никтелий. Но не исчислить имен, какими эллинов роды, Либер, тебя величают....
Густота дионисийской окраски, однако, различна, и там, где она значительна, мы можем прямо говорить о „дионисийских“ героях или „героических ипостасях“ Диониса; причем первое обозначение уместно по отношению к тем героям, предание о которых приведено в прагматическую связь со священною историей бога или иначе отразило ее 5), под ипостасями же Диониса следует попреимуществу разуметь иноименныя обличия самого бога, его местныя подмены героическим двойником, прадионисийския ми;ообразования из периода поисков лика и имени, пытающияся впервые воплотить искомую величину религиозного сознания. Нижеследующия сопоставления преследуют цель только иллюстративную: в ходе всего изследования мы постоянно встречаемся с дионисийскими героями и ипостасями,— умножим их число несколькими новыми и показательными примерами.
Введению Дионисова культа предшествует по местам почитание безыменного Героя. Подле храма Диониса-Колониата в Спарте был, по словам Павсания, священный участок „героя“, и жертвы приносились ему;иасами мэнад раньше, чем Дионису, потому что,— как толковала этот обычай молва,— он был вождем (h;gem;n), приведшим бога в Спарту1). Мы полагаем, что герой этот отнюдь не Геракл, с которым пытались отожествить его ибо тогда он не мог бы остаться неназванным,— но ипостась самого Диониса: на это указывает соответствие его очага (eschara) пригородным героическим „очагам“ божественного пришельца (напр., в Сикионе или на о.;ере), которые продолжают считаться ему принадлежащими и после того, как в городском кремле жертвуют ему уже на высоком алтаре (b;mos), как богу. В А;инах Дионис-Элев;ерей чтится на южном склоне Акрополя, как бог, в предместье же — как герой; и когда возвращается к своему хтоническому жертвеннику, именуется „вождем вниз“ (kath;gem;n)2).
Нонний. Деяния Диониса: «Некоего числа, если это случилось после изобретения чисел, воинство Диониса высадилось в Индии: иные воины, играясь дельфинами в морской воде, обратились на суше в буйных сатиров и, потрясая своими итифалло-сами, грозились изнасиловать женщин любого возраста, знатных и простолюдинок, другие, мрачные и бородатые, опутанные змеями, тащили бурдюки, наполненные пурпуровым вином, множество голых баб приплясывало вокруг дубов, что неторопливо шествовали на своих корнях, подобно паукам.
Пьяный Силен обглоданной костью понукал осла, взбешенный длинноухий сбросил его в конце концов. Силен, горланя непристойную песню, снова забрался на четвероногого упрямца и принялся дразнить неуклюжего волкоголового поселянина, который приставал к визгливой грудастой ведьме.
Посреди бесчисленного воинства фавнов, сатиров, волкодлаков, менад, лемуров, мималлонов, тельхинов, аспиолов катилась, влекомая леопардами, колесница, где возлежал, усыпанный цветами, в венке из плюща и дубовых листьев, юный бог вина, оргий и превращений.
По разному представлялся он: молодые женщины видели юношу с дивными сапфировыми глазами и большим напряженным фаллосом, мужчины — сладострастную гетеру с насмешливыми яркими губами, пьяные старухи умилялись кудрявому мальчику, играющему виноградной кистью...»[1]
Есть многозначительная историческая правда в словах Геродота (II, 52, 1. 3): „Древле пеласги всяческия приносили жертвы, молясь богам,— как я слышал в Додоне,— но ни прозвищем, ни по имени не называли ни одного божества, ибо именам не научились... Дионисово же имя узнали еще позднее, нежели имена других божеств“.
В самом деле, древнейшая эпоха Дионисовой религии есть эпоха безыменного или иноименного „пра-Диониса“. Одним из свидетельств об этой подготовительной стадии религиозно-исторического процесса, приведшего к об’единению местных оргиастических культов под определенным именем одного обще-эллинского божества, может служить пустой престол некоего бога, заполненный впоследствии малым кумиром Диониса, по изображениям на монетах;ракийского Эна (Ainos) 1). Вид прадионисийского культа представляет собою почитание безыменного Героя, распространенное во;ракии и;ессалии, на долгия времена укоренившееся в балканских странах вообще и встречающееся здесь и там в разных местах Эллады и Великой Греции, причем из аттрибутов Героя развиваются его „прозвища“ (epikl;seis) Конника и Охотника; последния окаменевают в имена, установление коих выводит Героя из круга безыменных пра-Дионисов, и Великий Ловчий — „Загрей“ — находит уже не малую общину оргиастических поклонников, в качестве самостоятельной божественной ипостаси пра-Диониса — Аида,— пока его культ не впадает притоком в широкую реку торжествующей Дионисовой религии.
Оргиастические культы, не знающие точного имени и ясно означившегося лица боготворимой одержащей силы, естественно приемлют Диониса, когда сокровенное имя найдено и смутное представление о незримом двигателе оргий и возбудителе изступлений антропоморфически определено. Иные же вовлекаются в орбиту других культовых притяжений,— например, Аполлона, Посейдона,— или же обособляются, коснеют и мельчают в своей местной замкнутости: так, переживания прадионисийской ступени сохраняются до весьма позднего времени — и впитываются христианством — в почитании все того же безыменного Героя, о чем свидетельствуют, между прочим, надписи с посвящением deo Heroi sancto, чаще deo sancto Heroni, найденныя на Эсквилине, и подобныя же в других местах 2).
Афиней. Пир мудрецов II 7: В схолиях к «Илиаде» (1.5), в схолиях к «Евтифрону» (12а) в качестве автора указан Стасин Кипрский (ср. также: Климент Алекс. «Строматы».У1.2.19,1). О «Киприях» у Афинея см.: VIII.334b; XIV.682e; XV.682d.}
Дифил пишет следующее [Kock.II.569; ср.: Гораций. "Оды".Ш.21.5]:
О Дионис мудрейший, как приятен ты,
[d] Как ты любим везде людьми разумными:
Гордиться позволяешь ты ничтожеству,
Склоняешь к смеху важно бровь задравшего,
С тобой решится слабый, трус отважится.
Филоксен Киферский говорит: "прекрасно текущее, открывающее все уста вино". Трагический же поэт Хэремон утверждает [TGF2. 787], что вино приуготовляет пьющим его веселость, мудрость, свежесть ума и [e] рассудительность. Ион Хиосский говорит:
Неуемный отпрыск, ликом - бык,
Сладкий служитель гулких страстей,
Вино - вздыматель духа, властитель смертных.
(36)... Сказал же Мнесифей: для пьющих правильно
Вино великим благом боги сделали,
Но крайним злом для пьющих неумеренно.
[Оно для всех есть пища наилучшая,
Душе и телу силы придающая.]
Для врачеванья нет его полезнее:
На нем у нас все снадобья замешаны,
И раненым несет оно спасение.
Его разбавив, те, кто пьет умеренно,
В нем обретают благодушье мирное,
[b] А те, кто неумерен, - наглость дерзкую.
Кто мало разбавляет, тех безумие
Одолевает, а кто пьет несмешанным -
Тех паралич. За то и называется
Бог Дионис повсюду врачевателем [Kock.III.423].
Иноименные культы испытали двоякую участь. Чаще всего их первоначальные об’екты, местные демоны с отличительными особенностями будущего Диониса, низводятся на степень героев. Этиологический ми; обычно приводит этих героев в более или менее тесную связь с самим Дионисом (таковы, напр., Элев;ер, Икарий, Ойней, Аристэй), порою же прагматически связать повесть о них с деяниями бога не может, но неизменно выдвигает их страстную участь (pathos), как некую печать их внутреннего родства с божественным чиноначальником (arch;get;s) „страстей“; кроме того, в их характеристике необходимо сохраняются отдельныя, как бы физиономическия черты бога, героическими двойниками которого они продолжают жить в религиозной памяти народа. Но это важное явление в развитии Дионисовой религии должно быть предметом особого разсмотрения (о героических ипостасях); в порядке же настоящего изследования внимание наше сосредоточивается на другом типе иноименных культов. Это — те оргиастическия богопочитания, об’ект коих был раньше обретения Дионисова имени отожествлен с одним из общенародных и древнейших богов,— большею частию, с самим Зевсом; он же, в качестве верховного бога, в период до выработки понятия сыновней ипостаси, был особенно близок моно;еистическому складу богочувствования, составляющему характерное отличие общин оргиастических.
Понятно, что усвоение определившегося Дионисова божества этими подготовительными, прадионисийскими культами — в случаях уже совершившегося присоединения их к другим древнейшим культовым сферам — было в высшей степени затруднено.
Они несут повсюду разрушенье: Я видел, как они, детей похитив, Их на плечах несли, не подвязавши, И на землю не падали малютки. Все, что хотели, на руки они Могли поднять: ни меди, ни железа Им тяжесть не противилась (Еврипид, «Вакханки»)
Древнегреческая трагедия — древнейшая из известных форм трагедии.
Происходит от ритуальных действ в честь Диониса. Участники этих действ надевали на себя маски с козлиными бородами и рогами, изображая спутников Диониса — сатиров. Ритуальные представления происходили во время Великих и Малых Дионисий (празднеств в честь Диониса).
Песни в честь Диониса именовались в Греции дифирамбами. Дифирамб, как указывает Аристотель, является основой греческой трагедии, которая сохранила на первых порах все черты мифа о Дионисе. Последний постепенно вытеснялся другими мифами о богах и героях — могущественных людях, правителях — по мере культурного роста древнего грека и его общественного сознания.
От мимических дифирамбов, повествующих о страданиях Диониса, постепенно перешли к показу их в действии. Первыми драматургами считаются Феспис (современник Писистрата), Фриних, Херил. Они ввели актёра (второго и третьего ввели затем Эсхил и Софокл). Авторы же исполняли главные роли (крупным актёром был Эсхил, выступал как актёр и Софокл), сами писали музыку для трагедий, руководили танцами.
Е. Головин:
Дионис в ипостаси Вакха - бог винограда и вина. "Одержимые богом менады и вакханы прыгают в бассейн, заполненный виноградом - купание и танец одновременно, деревянный ковш пляшет в пурпурных, лазурных, солнечных отблесках. Хохот, крики "эвоэ". Вакх погружает в пенистый сок увитый плющом и змеиной травой офианой тирс. Когда менады натираются этой травой, клитор вырастает фаллосом. Оргия: старики превращаются в детей, женщины в мужчин, мужчины в женщин, те и другие в пантер, змей, хищных птиц - рев, стоны, кровь, пение. Ритуал заканчивается, бог исчезает, на пустой земле валяются несчастные страдальцы. Но менады и вакханы, забыв о прежней жизни, днями и ночами рыщут по лесам и полям в поисках неистового бога сублимаций." (Валерий Флакк. Дионисии) Техника экстаза, трансформация посредством виноградного вина - прерогатива жрецов Диониса - требует специального посвящения. Это не просто введенный в тело ингредиент. Вино - aurum potabile, питьевое золото, проблема герметики.
Овидий. Метаморфозы IV 13: Ладан несут и зовут Лиэя, Бромия, Вакха, Отпрыск огня, что дважды рожден и двумя матерями, И добавляют: Нисей, Тионей нестриженый, имя Также дают и Леней, веселящих сеятель гроздьев, 15 Также Иакх, и Эван, и отец Элелей, и Никтелий, Много имен и еще, которые некогда греки Дали, о Либер, тебе! Ибо юность твоя неистленна, Отрок ты веки веков! Ты всех прекраснее зришься В небе высоком! Когда предстаешь, не украшен рогами, — 20 Девичий лик у тебя. Ты Восток победил до пределов Тех, где, телом смугла, омывается Индия Гангом. Чтимый, Пенфея разишь, с двуострой секирой Ликурга — Двух святотатцев; и ты — ввергаешь в пучину тирренцев; Рысей, впряженных четой, сжимаешь ты гордые выи 25 Силой узорных вожжей; вакханки вослед и сатиры, С ними и пьяный старик, подперший дрожащее тело Палкой. Не крепко сидит на осле с провисшей спиною. В край ты какой ни придешь, везде клик юношей вместе С голосом женщин звучит, ладоней удары о бубны, 30 Выпукло-гнутая медь и с отверстьями многими дудки. «Мирен и кроток явись!» — исмеянки молят, справляя Таинства, как повелел им жрец.
Карл Кереньи: Детально описывается философом-неоплатоником Олимпиодором в его комментарии к «Федону» Платона'. После трех первых властителей мира - Урана, Кроноса и Зевса - Дионис четвертым, кто стал править миром. Однако окружавшие его титаны по подстрекательству
Геры разорвали его на куски и вкусили его плоти. Зеве разгневался и поразил титанов своей молнией. В результате удара молнии от титанов изошли испарения, от испарений образовалась копоть, а из нее - вещество, из которого были созданы люди.
Итак, здесь не просто говорится, что человеческий род возник из пепла титанов, как это иногда выдается за «главную догму орфической теологии». Если бы эта обобщениая интерпретация орфической доктрины корректной, фиксировать подробности того, что произошло после удара молнии.
«Наше тело является дионисийским, - добавляет Олимпиодор, - мы представляем собой его [т. е. Диониса] часть, ведь мы про изошли из копоти, образовавшейся от титанов, которые ели от его плоти». Копоть И пепел - не одно и то же. Слово «копоть» в позднеантичной алхимии обозначало сублимированные испарения!). Если бы эта история представляла собой чистыIй вымысел, не укорененный в данностях мифа и культа, то для доктрины о происхождении людей от титанов достаточно было бы возникновения людей из пепла титанов.
Фаллос был постоянным спyпrnком Диониса. Кажется, нет ни одной дионисийской процессии, где бы он не присугствовал; участники привязываЛи его к себе, так что он стал реквизитом комических актеров; он воздвигается и как хорепrческий памятник.
Древнейшим идолом Диониса, известным в традиции афинян, был фаллос, поставленный в священном участке Гор. Однако идентичность, проявлявшаяся в прозвище «<Прямостоящий».
Дионис в такой форме своего присутствия время от времени гордо шествует по стране. Его право выказывать гopдocrъ подчеркивается и хорегическим памятником, который был сооружен из мрамора в форме фаллоса в
|
