ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКИЕ КОНЦЕПЦИИ В РОМАНЕ

 

Знакомство Гессе с психоанализом совпало с годами первой мировой войны, вызвавшей в нем глубокий душевный кризис. Непосредственным следствием этого кризиса явилось обращение писателя к своей внутренней жизни и усиление внимания к глубинным душевным процессам психики. Как он сам вспоминал впоследствии, Гессе начал отыскивать вину разлада между собой и окружающей действительностью, причину своих мук и страданий «не вокруг себя», как раньше, а «в самом себе». «Во мне самом должен был обретаться какой-то непорядок, раз я вступил в конфликт со всеобщим ходом мироздания» На этом пути самопознания и углубления в свою душевную жизнь психоанализ представлялся ему наиболее обоснованным методом, который мог помочь разобраться в своей душевной жизни и внутренних неурядицах.

Сама встреча с психоанализом была более или менее случайной. В начале 1916 года физическое состояние Гессе резко ухудшилось, его все чаще стали посещать депрессия и душевная подавленность — недомогания, знакомые ему с юношеских лет, обострились на этот раз до такой степени, что он даже вынужден был временно оставить свою работу в Берне. Так как лечебные курсы в Локарно и Бруне не дали никакого результата, Гессе посоветовали обратиться к молодому врачу — доктору Иозефу Бернхарду Лангу, ученику знаменного психоаналитика Карла Густаве Юнга. Гессе последовал этому совету и в апреле 1916 года приступил к лечению в психиатрической клинике Ланга в Зоннматте, неподалеку от Люцерна. Уже через 12 сеансов в здоровье пациента наступило такое улучшение, что Гессе смог вернуться в Берн. Однако контактов с Лангом он не прерывал и до октября 1917 года регулярно навещал его. Лечение в основном состояло из психоаналитических сеансов, которые обычно длились около трех часов. Однако помимо того Ланг снабжал своего пациента научной литературой — книгами Фрейда, Штекеля, Юнга, которые тот с жадностью поглощал. В дальнейшем Гессе неоднократно обращался к Лангу за медицинской помощью, но между тем он познакомился и с другими психоаналитиками, в частности, с К. Г. Юнгом, высоко ценившим его книги. У них он также время от времени брал сеансы психоанализа.

Психоанализ с самого же начала явился для Гессе откровением. Кроме того, что он твердо был убежден в терапевтической действенности этого метода, писатель видел в нем совершенно незаменимое подспорье, без которого ему не было бы возможно ни разобраться в своих душевных конфликтах, ни переосмыслить свою внутреннюю жизнь, ведущую к совершенно новой ориентации всей его психики. Своим друзьям он писал: «О психоанализе мне не хотелось бы пускаться в дискуссии. Опора, на которую человек опирается в особенно тяжелые времена, не может для него быть предметом обсуждения».|

Аналогичные признания можно было бы цитировать бесконечно, в письмах Гессе конца 1910-х и начала 1920-х годов на них наталкиваешься буквально на каждом шагу. Однако и много позже, когда интерес Гессе к психологии заметно остыл, встречу с психоанализом он неизменно причислял к наиболее значительным событиям своей жизни. В статье «Ночные игры», помеченной 1948 годом, он писал: «Знакомство с некоторыми психоаналитическими книгами и с практическим психоанализом, который я испытал на себе, было для меня не только сенсацией, но то была встреча с настоящими силами».

В одном частном письме, например, Гессе писал: «После войны и нескольких лет, потерянных на государственной службе, я не мог продолжить с той точки, на которой прервал. Тем временем прошла война. Мой мир,мое здоровье, моя семья— все полетело к черту. Я научился смотреть на мир с иных позиций, а именно — через психоанализ … я совершенно заново сориентировал свою психологию». Следы занятия психоанализом и та «новая ориентация психики», о которой говорит писатель в своем письме, отныне явственно ощущаются во всех его книгах, и без учета этого обстоятельства их рассмотрение было бы неполноценным. При этом, разумеется, не хотелось бы, чтобы создалось впечатление, будто Гессе слепо переносил определенные построения психоанализа в свои книги, или что при изображении душевных конфликтов он непосредственно исходил из определенных схем человеческого поведения, описанных в психоаналитической литературе. Нет, для этого Гессе был слишком художником и прекрасно сознавал ту прописную истину, что никакая научная психология не в состоянии художественноотобразить душевную жизнь человека. Но поскольку описание «магической действительности» человеческой души в послевоенные годы превратилось в основополагающую тенденцию его творчества, постольку знание закономерностей бессознательных процессов психики человека должно было ему служить важным подспорьем в работе.

Не психоанализ как определенная научная система ценен для Гессе; а психоанализ как реальный процесс, открывающий человеку доступ к хаосу его душевной жизни, психоанализ как непосредственное переживание человеком «интимной близости» к бессознательным процессам собственной души. Эта близость необходима как предпосылка всякого художественного творчества. «Не вытеснение материала, поступающего из бессознательного, из неконтролируемой фантазии, сна, играющей психики, — писал как-то Гессе, — и не готовность надолго отдаться бесформенной бесконечности бессознательного, но ласковое подслушивание сокровенных источников, и лишь после этого критика и отбор из хаоса— так работали все великие художники. И если какая-либо техника может помочь выполнить это требование, то это психоанализ».

Как видим, психоаналитическая техника для писателя являлась средством глубже заглянуть в самого себя, яснее осознать глубинные процессы собственной душевной жизни, к изображению которой он стремился как художник. С первой мировой войной, с психоанализом, с нисхождением в хаос собственной души связано повторное отречение Гессе от отцовского мира, причем на этот раз в конфликт оказываются втянутыми вся европейская культура, цивилизация, традиционная мораль и само собой разумеющиеся идеалы человечества. Гессе прощается со всем этим, и его книги отныне повествуют лишь о полном опасностей нисхождении в мир «Матерей», к самим истокам личности, к той глубокой пропасти, которая отделяет отдельного человека от остального мира — полного лжи, фальши, жестокости и к тому же немощного, умирающего.

В своем понимании процессов, происходящих в психике человека, Гессе во много опирался на концепцию, разработанную К. Г. Юнгом. Подробнее ознакомиться с положениями юнгианского подхода можно в работах самого выдающегося ученого, которые широко доступны. Мы же остановимся на наиболее общих положениях юнгианской «аналитической психологии» чтобы получить ключ к интерпретации романов Г. Гессе.

К. Г. Юнг называл психику сбалансированной и основанной на саморегуляции системой. «Но ни о каком равновесии и ни о какой саморегу­лирующей системе не может быть и речи, — писал он, — без противоположности». Речь идет в основном о противоположности сознания и бессознательного, хотя закон биполярного противостояния и взаимодействия полюсов принципиально определяет и всю структуру психики в целом, то есть — ее функции, типы установок и пр. Каждое изменение в сфере сознания компенсируется соответствующими сдвигами в бес­сознательном, и наоборот — все процессы в бессознательном со­ответственно отражаются в сознании. Постоянное взаимодей­ствие этих двух сфер определяет всю психическую жизнь чело­века — их относительное равновесие является залогом нор­мального функционирования психики, нарушение же равно­весия, а тем самым и саморегуляции, может привнести к нев­розу и душевному недугу. Поэтому сбалансированность двух частных систем психического, их гармоническое взаимодействие следует полагать той идеальной целью, к которой согласно Юнгу, должен стремиться человек.

Архетипическим образом, выражающим целостность че­ловеческой психики, объединяющим ее противоположные сферы в гермафродитическом единстве «округлой личности», является «Самость». Юнг характеризует «Самость» как «абсолютный парадокс», поскольку «она во всех отношениях вы­ражает как тезис и антитезис, так одновременно и синтез». «Самость», таким образом, есть та искомая тотальная лич­ность, которой мы и являемся на самом деле; она охватывает весь объем нашей сознательной и бессознательной жиз­ни. Поэтому она во снах, мифах и сказках весьма часто манифестируется в двуликих и андрогинных образах, — «золо­того цвета», покоящегося на дне водоема жемчуга, вражду­ющих братьев и т. д.

Нарушение динамических отношений между противоле­жащими сферами психики может наступить в том случае, если одна из них проявит тенденцию к обособлению и тем са­мым начнет игнорировать противоположный полюс, то есть если человек станет себя отождествлять только с одной стороной своего существа, полностью пренебрегая при этом противо­лежащей. И вне зависимости от того, будет ли это равнове­сие нарушено безудержной чувственностью или же аскетическим мученичеством, конфликт между противолежащими сферами психики должен будет состояться. Более того, он будет спроецирован и вовне и в значительной мере опреде­лит тот «образ мира», который создаст себе этот человек.

В полном соответствии с положением «аналитической психологии» о функциональном взаимовыравнивании и взаимовозмещении противоположных сфер психики Гессе, как помним, причины европейского кризиса видел, с одной стороны, в ослаблении компенсирующей роли европейской культуры по отношению к бессознательному, с другой же – в «овнешвлении» европейского человека и в потере им установки к «внутренней личности», которая есть ни больше ни меньше, как душа че­ловека. Под влиянием возросшей технизации жизни и все большего распространения массовых идеалов, а также вследствие небывалого распространения рационалистического мировоззрения, наиболее ярко воплотившегося, как считал Гессе, в гегелевской философии; европейский человек совершенно явно проявляет тенденцию превращения в лишенную индивидуальности «стадную особь». Все больше отождествляя себя с системой, со своими взглядами, с внешней установкой, короче говоря, с тем, что он есть в мире и в своем социальном окружении (Юнг этот направленный вовне образ личности, ее маску, называл «Персоной»), принимая свою «социальную кожу» за самую суть своего существа и вытесняя в бессознательное все больше содержания своей психики, он тем самым игнорирует огромную часть своей натуры и потому должен со временем прийти в конфликт с самим собой. Ибо по мере того как мы вытесняем, по мере того, как мы теряем контакт со своей душой и нарушаем необходимое равновесие психической жизни, агрессивность бессознательного, ущемленного в своих правах и исходящая от него опасность возрастает. Конфликт с внутренним миром может проявиться по-разному: он может вылиться в душевную болезнь или же сказаться в духовной дезориентированности и ощущении «потерянности» в мире, он может выра­зиться в переживании страха перед бытием и в паническом бегстве от себя в профессиональную деятельность, в страсть коллекционирования, в жажду накопления материальных благ, в одну из форм массового времяпрепровождения. Но как бы он не проявлялся, неминуемым следствием конфлик­та должна стать потеря онтологической основы бытия и вы­текающая из этого дисгармоничность, непонятность, абсурд­ность картины мира в сознании человека.

Поэтому восстановление гармонии в мире самым пря­мым образом связано с гармонизацией собственного существа, с достижением той психической целостности, которая гарантирует равновесие и сбалансированность противолежащих сфер психического механизма — сознания и бессознательного, «ян» и «инь». И вот в этой точке, как видим, «аналитическая психология» непосредственно примыкает к даосскому положению о принципиальной соотнесенности внешнего внутреннему, картины мира — степени внутреннего совершенства человека. I

Что же, спрашивается, следует предпринять, чтобы целостность личности была восстановлена? Целостность на то и целостность, что разумеет полноту всех содержаний. А поэтому, если она была нарушена вследствие отрицания и игнорирования одной ее части, то эта часть теперь должна быть сызнова восстановлена в своих правах и признана неотъемлемой частью единого целого. Говоря иначе, процесс восстановления целостности подразумевает своего рода переоценку ценностей — то, что до сих пор признавалось истиной, должно теперь обнаружить свою ложность и недостаточность; то, что отрицалось — свою обязательность и необходимость. А так как европейский человек на протяжении долгого времени отождествлял себя со своими «взглядами», с «Маской»,проявлял склонность к обожествлению рационального начала, преклонялся перед системным мышлением, перед всякого рода методологизмом и гносеологизмом и почти полностью игнорировал чувственную сторону своей природы, то Гессе указывает на необходимость признания этого противоположного ему полюса — хтонической и дионисийской сферы своего существа.

Справедливости ради следует сказать, что оппозиция к духу и разуму и все возрастающий интерес к витально-биологической стороне бытия в Европе наметился задолго до Гессе и до «глубинной психологии» и непосредственно был связан с деятельностью представителей так называемой «философии жизни». Разница, однако, в том, что если Ницше и Клагес, Т. Лессинг и Дильтей как бы бросались в противоположную европейскому рационализму крайность и проявляли тенденцию к одностороннему признанию всесущности витального начала (что, кстати, последовательно развившись и овладев широкими слоями общества, как мы в этом могли убедиться на примере фашистской Германии, имело не менее плачевные последствия, чем даже самый плоский рационализм), то «аналитическая психология», а вслед за ней и Гессе, были сторонниками такого признания противоположных истин, которое, с одной стороны, не подвергало бы со­мнению истинности противолежащего, и, вместе с тем, обна­руживало бы относительность собственной истинности. «Речь идет не о конверсии в противоположное, — писал Юнг, — а о сохранении прежних ценностей вместе с признанием их противоположности». Приблизительно в том же духе поучал юного Кнехта и Магистр Музыки, хотя в романе, на первый взгляд, говорится о предмете, далеко отстоящем от психологии: «Наш долг, — наставляет он Кнехта, — правильно распознать противоречия, во-первых, как противоречия, а во-вторых, как полюсы некоего единства».

Гессе был тем человеком, которого не могли удовле­творить удобства предложенной «Маской» одномерной чело­вечности, который тосковал по глубинам и полноте личности; по опасностям на путях достижения этой полноты и который и в своих современниках стремился разбудить эту самую тоску по глубине и цельности.

Продвижение к цельной личности, к восстановлению вну­тренней гармонии, к примирению «инь» и «ян», утверждает вслед за Юнгом Гессе, начинается дифференциацией, то есть отме­жевыванием человека от безразличности и бессознательной унифицированности массы. Человеку свойственно отождествлять себя с «Маской» — со своим служебным положением, чином, научной степенью, или даже хотя бы с характером — одним словом, со всем тем, что он собой представляет во внешнем мире, но что он на самом деле не есть. Причем, «Маска» эта имеет тенденцию к застыванию и затвердению. Она так бы навечно отштамповывает личность, лишая ее возможности всякого дальнейшего развития и совершенство­вание, разве что в сторону все большего утверждения ее авторитета. Она настойчиво внушает человеку, что вот она-то и есть он, и что, если он хочет чего-либо достигнуть в мире, то должен верно ее придерживаться. Причем, в отождествлении себя с «Маской» заключены определенные удобства. Во-первых, она защищает человека от всяческих неожиданностей, ибо «Маска» механистична и тут все заранее известно, а во-вторых, являя собой следствие компромисса с внешней дей­ствительностью, она обеспечивает человека расположением и признанием окружения. Единственное, от чего она не способна его защитить, так это от страха смерти, от сновидений, от кошмаров и навязчивых представлений. То, что она весьма часто проявляет склонность к односторон­нему искажению действительности, то, что лишает личность ее глубины, то это в большинстве случаев в расчет не принимается. Отчаяние и конфликт «Маской» (с характером!) может окончиться гибелью героя, но в случае успешного преодо­ления оно открывает перед «я» стихию бессознательного, ко­торую надлежит «поднять» в сознание, что даст возможность человеку обрести свою истинную индивидуальность. Задача состоит в том, чтобы подвергнуть себя действию темных и агрессивных импульсов собственного бессознательного, не отождествляя при этом себя с ними и не убегая от них. Это была индивидуальная проблема Гессе, и она же движет его героями.

В письме Гессе писал: «Со мной случи­лось так, что под влиянием образцов вроде Гёте, Келлера и пр. я как писатель создавал прекрасный и гармоничный, но по сути ложный мир, в то время как я умалчивал и страдал в тиши от всего темного и дикого во мне, изображал же и вы­двигал на первый план я лишь «добро», чистоту, чувства святости и благоговения… В итоге моим уделом, как человека и писателя, оказалась усталая разочарованность... Я должен был искать новые тона, я дол­жен был вступить в смертельную схватку со всем невысвобожденным и древним в себе — и не для того, чтобы искоре­нить это, а чтобы понять и заставить его заговорить... Чем меньше мы будем пугаться собственных фантазий, которые во сне и в пору бодрствования превращают нас в преступников и зверей, тем меньше опасность того, что мы действительно станем жертвой этого зла».

Как следствие отождествления человека с очень ограниченной частью своего «Я», с «Персоной», начинает активизироваться так называемая «Тень» - в случае Гарри Галлера это «степной волк». «Волк» выходит на поверхность вследствие борьбы с самим собой. Он есть и попытка высвобождения чувственного, дионисийского начала из многовекового ига христианской цивилизации, выражение стремления личности к душевной свободе. В психологическом плане «волк» символизирует те сферы человеческой психики, которые считаются вытесненными в подсознание. Поскольку в романе речь идет о снятии противоречий внутренней жизни, к продвижению к психической целостности, то символ «волка» указывает на ту темную сторону психики героя, которую надлежит вывести из глубин и примирить с сознательной жизнью. Поэтому важно понять, что развитие «волчьей» стороны индивида у Гессе выражает в романе не падение человека, а способствует процессу. Создания гармонически развитой, цельной личности.