Глава шестая. Желание заглянуть, наконец, в кастрюлю и разгадать таким образом тайну возможной смерти Полины Петровой измучило Лидочку

 

Желание заглянуть, наконец, в кастрюлю и разгадать таким образом тайну возможной смерти Полины Петровой измучило Лидочку, пока она возвращалась с профессором в санаторий. Она с трудом вытерпела последние наставления Александрийского и побежала наверх, надеясь, что Марты, и уж тем более Марты с очередным поклонником, в комнате не окажется.

Лидочке повезло. Ее мечта сбылась – никто не встретился на дороге, никто не остановил и не окликнул ее, комната была пуста, а кровать Марты аккуратно застелена.

Прежде чем закрыть за собой дверь, Лидочка поглядела в обе стороны коридора – коридор был пуст.

Лидочка затворила дверь, быстро опустилась на колени возле своей кровати, заглянула под нее… там ничего не было.

Лидочка даже легла на прикроватный коврик, чтобы поглубже засунуть под кровать руку, и дотянулась пальцами до плинтуса: пусто.

Лидочка уселась перед кроватью и стала думать.

Кастрюлю мог обнаружить любой, кто догадался бы залезть под кровать. Но ведь надо было догадаться!

Значит, кто-то обыскивал комнату? Или Полина сама успела открыться кому-то перед смертью? Что теперь делать?

Что же таилось в кастрюле? Что-то достаточно серьезное для Полины и ее врагов…

Тут Лидочка поймала себя на мысли, что она теряет драгоценное время, сидя на коврике и не производя никаких полезных действий.

Впрочем, бежать ей некуда. Алмазов знает, что ты от него никуда не денешься. Он догонит тебя, если захочет, в лесу, на Калужском шоссе и даже в Институте лугов и пастбищ.

Лидочка с трудом поднялась. Пришлось уцепиться за спинку кровати. Надо спуститься к Александрийскому. Если уж ты выбрала себе союзника, держись за него, каким бы беспомощным он ни казался. Сила женщины в том, что она умеет выбрать мужчину, а потом за него держится. Хочет он того или нет, Этот афоризм так понравился Лидочке, что она вышла в коридор, улыбаясь. Хотя коленки все еще дрожали.

Сделав несколько шагов, Лидочка остановилась, чтобы перевести дух. «Мадам, – сказала она себе, – вы меня удивляете. У вас никуда ие годятся нервы. Если бы тебя хотели арестовать, давно бы арестовали. Если ты на свободе, значит, пока не хотят арестовать. Можно не спешить».

Такое простое объяснение отсутствия Алмазова вдруг утешило Лидочку, она даже остановилась и наконец-то глубоко вздохнула. Хоть объяснение и не обещало хорошего конца, оно давало передышку, по крайней мере обещание передышки.

Лидочка шла, чуть дотрагиваясь до стены кончиками пальцев, чтобы не упасть, если откажут коленки, – не верила она коленкам. Дойдя до лестницы, Лидочка резко оглянулась, ожидая, что из-за угла высунется голова преследователя.

Пусто. Только из докторского кабинета доносятся голоса.

Тогда Лидочка быстро сбежала вниз по лестнице.

Снова обернулась. Снова никого. Преследователи оказались хитрее, чем она рассчитывала.

Не спуская глаз с верха лестницы, Лидочка сделала несколько шагов в сторону прихожей и со всего маха врезалась в рыжую горбунью с мучным, в веснушках, лицом. Горбунья была в длинном синем халате и держала в одной руке ведро, в другой – серый мешочек.

– Извините. – сказала Лидочка.

– Ты мне и нужна, – сказала женщина. – Я горничная у тебя, помнишь?

– Нет, извините.

Что нужно еще этой женщине? На вид рыжей горничной было лет тридцать, халат ее сверху был расстегнут и видна была шея и верх груди – тоже в веснушках.

– А я тебе и говорю, – сказала горничная. – Из-за тебя я работы терять не намерена. Мне она говорит, давай, говорит, ты по номерам смотри, у нас уже тарелок не осталось, а про вилки и говорить нельзя, последнюю, говорит, сорока в клюве носила, – женщина рассмеялась, открыв широкий лягушачий рот, полный зеленоватых зубов.

Лидочка инстинктивно сделала движение, чтобы обойти горничную, потому что в словах и действиях ее была угроза. Лидочке эта женщина была неприятна.

– Простите, – взмолилась Лидочка. – Я вас не понимаю.

– Еще как понимаешь, гражданочка, – сказала горничная, – как если тебе положить некуда, если варить не в чем, то пойди и купи что хочешь, а нет, так и не покупай, а зачем воровать? Я доложу директору – ты втрое заплатишь.

– Да пустите вы меня!

Это был какой-то бред – горничная не пропускала Лидочку, покачиваясь перед ней, – широкое плоское тело перекрывало узкий проход, Лидочка уже решила, что горничная ненормальна, и хотела бежать назад, но та вдруг протянула ей серый мешочек:

– Ты мне три рубля дай, я никому не скажу – мне чужого не надо, мне даже стыдно понимать, как можно чужое брать.

Лидочка послушно взяла мешочек. Мешочек был тяжелым, в нем были какие-то небольшие размером, но увесистые вещицы, словно каменные шахматные фигурки.

– Это что? – спросила Лидочка.

– Не знаешь? – горничная будто издевалась над Лидой – рванула на себя, перехватила мешочек. – Нет, ты три рубля дай, а не то я командиру гэпэушному скажу – он мне спасибо скажет, зачем вы кастрюли воруете.

– Кастрюли?

– Я и говорю – кастрюли. Мне Раиса велела – ты, говорит, по комнатам посмотри, как убираться будешь, отдыхающие наши тоже люди – хорошую кастрюлю не купишь ни за какие деньги, а если у кого найдешь, принеси, я уж сама с ними поговорю. А я у тебя нашла и думаю: ты ведь богатая, а мне каждая копейка на счету…

– Какая кастрюля? – прервала женщину Лидочка.

– Ясно какая, какая под кроватью у тебя стояла. Ты мне трешку дай, я скажу, что кастрюлю на улице нашла, мне чужого не надо, что было в кастрюле

– вот оно, бери.

Женщина стояла, протянув руку с мешочком, – и вдруг Лидочка ощутила неуверенное и боязливое со стояние горничной, которая сейчас рисковала ради трешки.

– У меня нет с собой трех рублей, – сказала Лидочка. – А в комнате есть, если хотите, поднимемся наверх, я вам передам, вы не думайте, я не хотела воровать кастрюлю, мне нужно было куда-то вещи положить…

– Я понимаю, почему не понять, – с готовностью согласилась горничная. – Я подождать могу, мне много три рубля, вы мне рубль дайте, и я довольна буду,

– Нет, почему же, я согласна, я понимаю. Но если можно, пойдемте наверх, я вам отдам.

– Мне сейчас не надо, я же верю! – почти кричала горничная. – Вы мешочек возьмите, мне чужого не нужно… – Горничная отступала, мешочек тяжело оттягивал руку Лидочке.

Горничная убежала – только тяжело заскрипели половицы.

«Наверное, Алмазов выслеживает меня, это провокация», – сказала себе Лидочка. Но отказаться было нельзя – в этом мешочке тайна Полины…

Лидочка быстро взбежала по лестнице и нырнула к себе в комнату.

Марта не возвращалась. Стало чуть светлее, можно было не зажигать света. Лидочка уселась к себе на кровать, высыпала содержимое мешочка на покрывало.

Она не думала заранее, что там будет – золотой ли клад, драгоценные камни либо патроны. Но все равно была удивлена, когда увидела на покрывале несколько страшно старых, словно выкопанных из земли, предметов, грубых, покрытых либо копотью, либо черной краской. Лишь одна вещь была почище иных

– грубая по рисунку трехслойная агатовая камея. Фон ее был голубоватым, а белая женская голова, анфас, была сделана по канонам восточной красоты: пышные дугообразные брови, рыбками глаза, широкий овал лица, на голове средневековый, византийского типа венец, внизу надпись непонятными значками, вернее всего грузинскими или армянскими. Камея размером с куриное яйцо была окружена замазанной черной масляной краской узкой рамкой, такой же краской была покрыта и цепочка. Несмотря на грубость, на неприятный цвет рамки и цепочки, камея являла собой нечто настоящее, не поддельное. Хорошо бы показать ее Андрею, подумала Лидочка, он понимает в таких вещах… Откуда эти вещи у Полины? Что они значат? Лидочка подняла черный, покрытый подобием сажи массивный перстень с печаткой-грифоном… Потом она надела на шею камею, шагнула к зеркалу. В тусклом зеркале камея отражалась плохо – темный овал в черной оправе на серой блузке не лучшая одежда для бала.

Тут в дверь ударили – не постучали, а ударили, словно не хотели дать возможности ответить «нельзя!», Лидочка правой рукой прикрыла медальон, а всем телом – к кровати, хотела прикрыть остальные вещи.

Ворвался Матя.

– Вот вы где! – сказал он укоризненно. – Я вас обыскался. Где вы пропадали?

Он был взлохмачен, раздражен, будто обижен на Лидочку. Закрыл за собой дверь и, не глядя на разложенные на кровати вещи, прошел к окну, выглянул в парк, словно там таились преследователи. Лидочка стащила через голову медальон.

– Зачем я вам понадобилась?

– Вся эта история мне безумно не нравится, но мне совершенно не с кем посоветоваться.

– Кроме меня?

– Не кривляйтесь, Лида. Мне на самом деле не с кем поговорить, кроме вас.

Он сел на стул, вытянул длинные ноги в измазанных желтой грязью капиталистических горных ботинках.

– У меня такое ощущение, будто меня обложили с собаками.

Лидочка присела на кровать и стала не спеша, чтобы не привлекать внимания Мати, убирать в мешочек вещи – перстень, маленький кубок, звено толстой цепи, печать, черепки…

– Первое и самое главное: где Полина?

Лидочка чуть не ответила ему: «А я была уверена, что вы ее убили!». Что было бы глупо и, наверное, очень опасно, если Матя и на самом деле убил подавальщицу.

– А что случилось?

– А то, что она меня сегодня ночью отлично шантажировала – перепугала смертельно, я готов был убить ее или выполнить все ее требования.

И тут только до Лиды дошла простейшая истина: если Матя не убийца, то он и не подозревает, что Лида знакома с Полиной. И тогда он должен удивиться, если Лида признается в знакомстве. А если он уверен, что Лида знакома с Полиной, тогда придется признать, что милый интеллигентный доктор наук, любимый ученик Ферми – просто-напросто злодей. И она, Лида, как последняя дура, сидит с ним в комнате вместо того, чтобы бежать к Алмазову и требовать помощи.

– Извините меня. Матя, – сказала Лидочка, понимая, что опоздала с этим вопросом, – но я не знаю кто такая Полина.

– Вы?

Лидочка продолжала складывать тяжелые игрушки в мешочек, а ступнями постаралась покрепче встать на пол, чтобы рвануться к двери, если Матя сделает опасное движение.

– Да… – сказал наконец Матя грустно, как будто он был разочарован вопросом Лиды. Но не стал с ней спорить. – Полина, Полина – это подавальщица в нашей столовой, да?

Как будто он требовал подтверждения у Лиды. Нет, так просто Мате не отделаться!

– Какая подавальщица?

– Высокая, худая такая, ну вы же ее знаете! – Матя не выдержал.

– Конечно, знаю, – согласилась Лидочка. – Высокая, худая, нос такой с горбинкой. Совсем не похожа на подавальщицу.

– Совсем не похожа.

Неужели это он гнался за мной по коридору ночью и разбил ценную вазу эпохи Тан?

– Эта подавальщица, – сказал Матя, – обвинила меня в очень опасном… проступке.

Проступке? Ничего себе – формулировка! Он насилует девочек и через много лет называет это проступком. Если у Лидочки были какие-то сомнения в виновности Мати, они отпали. Человек, не совершавший насилия, всегда относится к нему отрицательно и полагает его – преступлением. А тот, кто виноват, – скорее назовет его проступком.

Матя вытащил длинную пачку сигарет.

– Здесь курят? – спросил он.

– Марта курит, – сказала Лидочка.

Она встала и подвинула к Мате пепельницу. Для этого ей пришлось наклониться к нему, и, наклоняясь, она замерла от неожиданно навалившегося ужаса.. Выпрямилась, снова села на кровать. Матя ничего не заметил. Он закурил, по комнате распространился приятный заграничный запах.

– Вы знаете, я буду с вами совершенно откровенен, – сказал Матя. – В самом деле, я был мальчишкой, я совершил… я виноват, но прошло столько лет.

– Вы были за красных или за белых? – спросила Лида.

– Конечно же, я был в Красной Армии! – воскликнул Матя.

– Тогда вам нечего бояться. Красная Армия своим все уже простила.

– Это было в пьяном угаре, – сказал Матя. – Несколько девиц и мы, молодые красноармейцы. Можно придумать много ярлыков – дебош, пьянка, распутство.

– Это был единственный дебош, в котором вы участвовали?

– Не шутите, – сказал Матя, глубоко затягиваясь. – Мне не было двадцати лет. Я был совсем другим человеком. Я был мальчишкой.

Ему нравилось называть себя мальчишкой.

– А она-то при чем? – Лидочка думала, куда бы спрятать мешочек. Если Полина жива, надо будет отдать ей мешотек – врядли кастрюля представляла для нее ценность…

– Она утверждает, что мы… мы на нее напали.

– А вы на нее напали?

– Не говорите глупостей, Лидия! – гошос доктора наук звучал строго, как на уроке.

– Если вы на нее не нападали, чего вы переживаете?

– Она потребовала, чтобы я на ней женился!

– Чего? – Лидочке вдруг стало смешно. Неужели Матю можно заставить что-нибудь делать против его воли? До того момента Лидочке казалось, что Матя великий мастер устраивать жизнь к собственному удовольствию.

– Ей нужна другая фамилия, московская прописка.

Лидочка поднялась и отнесла мешочек к чемодану, что стоял на стуле возле зеркала. Она открыла чемодан и, не таясь, спрятала мешочек под белье – она была уверена, что Матя ничего не заметит.

– Неужели она просто так подошла к вам и сказала: я знаю, что вы себя плохо вели много лет назад. Теперь женитесь на мне! Так не бывает!

– Оказывается, бывает.

– Забудьте. Алмазов и без жалобы не даст вас в обиду.

– Алмазов не рискнет пойти со мной на соглашение, если она ему расскажет.

– Почему?

– Потому что я должен быть чистым. Он же должен продавать меня своему начальству. А товар должен быть не порченым. Не думайте, что я циничен, я просто напуган. Все может рухнуть – в лучшем случае я буду преподавать физику в начальной школе Тобольска.

– Они построят для вас специальный институт за колючей проволокой, – сказала Лида, полагая, что шутит. Но Матя не воспринял ее слова как шутку. Он вскочил и сжал кулаки. Он готов был ударить Лиду.

Лида быстро сказала:

– А что было потом?

– Потом? – кулаки Мати, очень маленькие по сравнению с длинным торсом, разжались. – Она ушла… я не спал всю ночь… Сегодня утром я пошел к ней – она оставила мне адрес. Я пошел туда и увидел, что из флигеля выходят Алмазов е президентом. Что они там делали?

– Не знаю, – сказала Лидочка. – Я ушла от Полины раньше.

– Что? Вы там тоже были?

– Я провожала туда Павла Андреевича.

– А что надо было Александрийскому?

– Я нашла записку от Полины, что она уехала. Она взяла вещи и уехала.

– Вы в этом уверены? – радость Мати показалась Лидочке искренней.

Лидочке хотелось сказать о том, как она нашла еще Полину ночью – но этого она сказать не могла. Если ночью за ней гонялся Матя Шавло, он и без ее подсказок все знает.

– Куда она уехала? – спросил Матя.

Он подобрал ноги, и Лидочка с женским раздражением увидела, что на ковровой дорожке остались желтые следы грязи. Где он отыскал такую грязь?

Мог бы и вытереть ноги.

– Она не пишет, куда.

– Может, она поняла, что со мной у нее ничего не выйдет? – спросил Матя. – Правда?

Лидочка подумала, что Мате страшно хочется, чтобы все обошлось, – он даже согласен немножко потерпеть, пускай зубик или пальчик поболит – только чтобы знать, что завтра он проснется, а все уже прошло!

– И отправилась к Алмазову?

Ну кто ее тянул за язык! Зачем испортила настроение Мате?

Но Матя уже справился с собой.

– Если она отправилась к Алмазову, – сказал он; – тогда мне пора подавать заявление о переводе в районную школу. А жаль… за державу обидно.

– Вы смешной человек, – сказала Лидочка. – начали с себя, а кончаете державой. Обычно люди делают наоборот – сначала говорят о пользе державы, а потом оказывается, им нужно новое пальто.

– У вас мужской ум, Лида.

– Это плохо?

– Для женщины – ужасно.

– А чем плохо для державы, если она лишится вашей бомбы? Ведь еще вчера я поняла, что вы хотите подарить нашей державе бомбу в обмен на всякие блага для себя.

– Иначе бы они меня не поняли, – сказал Матя. – Каждый мерит окружающих по себе. Если бы я начал объяснять свои желания соображениями высокой политики, они бы решили, что я жулик.

– Следовательно, вам надо было сделать вид, что вы жулик, чтобы они поняли, что вы радеете за Советский Союз.

– Грубо, но правильно.

– А может быть, держава обойдется без ваших благодеяний?

– Вы – злая девочка.

Матя закинул ногу на ногу, и комочек желтой грязи упал на ковровую дорожку.

– Ладно, я не сержусь, – сказала Лидочка. – Я понимаю, что вам нелегко. Такой груз на плечах.

– Вы стараетесь издеваться и подкалывать меня по очень простой причине,

– сказал Матя, – потому что вы не имеете представления о субъекте разговора.

– О бомбе?

– О новом принципе энергии. И в этом нет ничего обидного, хотя бы потому, что большая часть физиков тоже не имеет об этом представления, а те, кто имеет, посмеиваются, думая, что читают фантастический роман. А читают они не фантастический роман, а грустное будущее всего человечества. Вам интересно?

– Да.

– Я не буду занимать вашу прекрасную головку расчетами и выкладками. Я скажу только, что сегодня уже известен радиоактивный элемент под названием уран, куда более энергический испускатель радиационной энергии, чем сам радий. О радии-то вы, надеюсь, читали?

– А об уране не слышала, я всегда думала, что это – планета.

– И планета тоже. Писатели придумали сверхбомбу уже много лет назад и некоторые даже связывали ее мощь именно с распадением атомов, от чего высвобождается колоссальная энергия!

– А физики в это не верили?

– Физики, конечно же, верили. Потому что у них не было желания проверять всяческие бредни.

– А вы говорили, что не бредни.

– Физики тоже бывают разные. Резерфорд до сих пор от ядерной реакции отмахивается, как черт от ладана. Мы в Римской школе обогнали Лондон на целую эпоху. Ферми убежден, что реальное создание бомбы – вопрос десяти… ну пятнадцати лет. А я убежден, что бомба будет готова через пять лет. Конечно, если привлечь крупные умы.

– Разве недостаточно существующих бомб?

– Вы надеетесь, что люди увидят, сколько у них всякого гадкого оружия, и скажут: давайте в будущем сражаться только дубинками? Сейчас любое крупное государство готово тратить половину доходов на разработку нового оружия. И победит тот, у кого это оружие будет более мощным.

– Матя, миленький, с кем вы собираетесь воевать?

– Глупейший вопрос. Воевать всегда найдется с кем. Я не сомневаюсь, что завтра в Германии к власти придет Гитлер. Вот и реальный враг.

– А вы могли бы сделать такую бомбу?

– Лидочка, вы мыслите категориями вчерашнего дня. Никто сегодня в одиночку не сможет сделать радиоактивную бомбу. Этим должны заниматься тысячи людей, тысячи – одновременно в разных институтах и на многих заводах. Только тогда эта проблема будет решена. Сегодня мир стоит на пороге отчаянной гонки. Ставка в ней – жизнь всей нации. Я могу дать голову на отсечение, что первым в гонку кинется Адольф Гитлер. Как только он захватит власть в Германии, он обратит все ее силы на создание бомбы.

– Почему?

– Он убежден, германскому народу необходимо жизненное пространство за счет славян. Путь к победе будет лежать только через атомную бомбу, понимаете? И если я ее не сделаю, то ее сделает Гейзенберг.

– Кто?

– Немецкий физик.

– Почему же он будет делать бомбу для фашистов?

– Потому что Гитлер обещает Гейзенбергу жизнь. И Гейзенберг сделает ему атомную бомбу!

– Вы вещаете как пифия.

– Я вижу будущее. Потому что я ученый. Потому что я величайший провидец нашего века. И потому что я очень испуганный человек. Вы знаете, что случится, если бомбу сделает Гитлер, a у нас ее не будет?

– Он на нас нападет?

– Он с наслаждением разбомбит наши города, он убьет вас и меня, он превратит нашу страну в пустыню.

– А Запад?

– Запад будет потирать руки от удовольствия. Потом он спохватится, начнет делать собственную бомбу, но опоздает. Когда Гитлер победит нас, он обратит свои тевтонские легионы против прогнивших романских народов. И им придет конец!

Произнося последнюю фразу, Матя поднял к потолку длинную руку, словно сектантский проповедник.

Но он не был страшен, трогателен – да, но не страшен.

Рука Мати устало упала на колено.

Матя поднялся.

– Мне надо идти, – сказал он. – Все повисло на шелковой ниточке. Алмазов – человек авантюрного склада. Он склонен со мной сотрудничать. Но для него мое предложение далеко не самое главное в жизни. Он согласится меня поддержать, только если ему это выгодно, если он сам не рискует головой. Еще вчера он дал слово свести меня с Ягодой – это ключевой человек.

– А почему не с военными? – спросила Лидочка.

– Потому что реально страной правит служба безопасности. Если я поставлю на кого-то из командармов, я могу потерять голову вместе с командармом.

– Вы говорите страшные вещи.

– Когда-нибудь вам надо было открыть глаза, Лидочка. И мне очень хотелось бы надеяться, что эта наша беседа – не последняя.

– Какое им дело до вашей биографии?

– Все просто. Алмазов чувствует, что игра пошла большая, но трусит. Это естественно. Он же физику учил в реальном училище, а это немного. Там слово «атом» не проходили. Ему надо мобилизовать заграничную агентуру, чтобы она подтвердила, что игра стоит свеч, а заграничная агентура – это другой департамент. Начинается большая игра, и в этой игре я должен быть чист. Алмазов не станет рисковать с человеком, о котором могут сказать, что он насильник, убийца.

– Убийца?

– А я не знаю, что случилось с Полиной! Я не знаю, нет ли среди нас соперника Алмазова, который хочет сорвать переговоры! Может, даже фашистского шпиона!

– Это кто же?

– Если бы я знал, я бы его отдал Алмазову. Потому что шутки шутками, но речь идет о судьбе страны. Вы можете любить большевиков или их ненавидеть. Но вы не можете быть равнодушной к народу – к детям, старикам, женщинам. Я пошел на сделку с дьяволом ради спасения невинных!

Матя отставил ногу и закинул назад голову. Он видел себя героем. А Лидочка казалась ему достойной его внимания особой. Взор его упал на Лиду и затуманился.

Они стояли совсем близко – Лидочка чувствовала икрами кровать, Матя прижался спиной к платяному шкафу – между ними оставалось от силы сантиметров двадцать.

Матя положил руки на плечи Лидочке – она ожидала этого жеста. Теперь главное было собрать все силы, чтобы в решающий момент рвануться в сторону.

– Я клянусь, – сказал Матя… он перевел дух, сглотнул слюну. – Я клянусь, что у меня чистые намерения и чистые руки… Судьба мира… – он горько усмехнулся – глаза Мати были совсем близко от Лидочкиных глаз. Он меня сейчас поцелует… это еще не так страшно, это даже приятно, но главное

– ускользнуть потом. Теплые, узкие ладони Мати начали спускаться с плеч по спине и притом притягивать Лидочку к Мате. Положение становились угрожающим. Как хорошо, если ты не убийца, подумала Лидочка. – Судьба мира зависит оттого, удовлетворит ли комиссара Алмазова мой моральный облик. Вы представляете? – Лидочка успела отклонить лицо, и поцелуй пришелся в щеку. – Именно сейчас, – шептал Матя, – именно в этот трагический момент…

– Ну уж – моральный облик, – сказала Лидочка. – Вы же боитесь, что Алмазов узнает, что вы были в поезде Троцкого.

И она осеклась. Потому что не могла этого знать и не могла узнать этого ни от кого, кроме Полины!

Объятия Мати, такие нежные, на мгновение ослабли – Лидочка рванулась в сторону двери.

– Я никому не скажу! – пискнула она, потому что Матя, бормоча невнятно, будто гудя, рванулся к ней, и в этом движении была настоящая опасность – ему не понадобилось и секунды, чтобы перейти от ласк к угрозе. Лидочка дотянулась до двери и потянула ее на себя, но ручка застряла, не поддавалась; только в самые страшные моменты сна ручка в двери – обычная ручка – заедает, словно сообщник Мати держит ее с той стороны.

А Матя дотянулся до Лиды, схватил сзади за шею и стал тянуть на себя, чтобы она не открыла дверь.

Лида держалась за дверь, точно за соломинку, чтобы ее не поглотило море, – оказалось, что у нее цепкие руки, Матя был вдвое ее выше и вдесятеро сильнее, но еще несколько секунд Лидочка держалась за ручку двери: воздух кончился, в глазах пошли круги, она отпустила дверь…

Марта, которая, оказывается, нажимала на ручку с той стороны двери и потому не могла войти сама и не давала выйти Лидочке, широко распахнула дверь, и фигуры Мати и Лидочки показались ей сомкнутыми в пароксизме любви. И она крикнула:

– Простите, простите, я не хотела! Продолжайте, товарищи!

И она захлопнула дверь.

Но, к счастью, Матя не сошел с ума. Он отбросил Лидочку – она упала на кровать Марты, – кинулся к двери, раскрыл ее и побежал прочь по коридору.

– Прости! – повторяла Марта, вбегая в комнату, – я тебе все испортила.

Лидочка часто дышала, пыталась массировать себе горло, сил не было, она даже не могла подняться с чужой постели. Марта склонилась над ней.

– Тебе воды дать? Он такой грубый, да? Мне с самого начала он показался очень грубым.

Лидочка начала кашлять, и Марта, схватив стакан, помчалась за водой. Она торопилась так, что половину воды по дороге разлила.

– А он тебе нравится как мужчина? – спросила она от двери, вернувшись с водой. – Мне он сначала понравился, но я от него отказалась, как только увидела, что ты заинтересована.

Но Марта, к счастью, не умела долго думать о чужих проблемах – у нее хватало своих.

– Если бы ты могла себе представить, кто мне сегодня нравится, ты бы лопнула от зависти, – сказала она.

Лидочка подошла к зеркалу, причесалась. Надо было идти к Александрийскому, он уже, наверное, ждет.

Интересно, что он думает о радиационной бомбе?

– …А я его спросила: а как же она? – говорила между тем Марта, и Лидочка поняла, что упустила начало фразы. – А он сказал, чтобы я не беспокоилась. Но я еще тысячу раз подумаю, прежде чем скажу ему «да». Я же тоже человек, я понимаю, что для нее это может быть трагедия – она согласилась на все ради артистической карьеры. И тут он встречает меня. Я понимаю, что это решение далось ему нелегко – при его положении, нет, я еще тысячу раз подумаю. Потому что если Крафт узнает – а ты же знаешь этих доброжелателей, – то он меня убьет. И будет прав. Но так трудно приказать сердцу… ты что скажешь?

– Как будто мое мнение что-нибудь изменит.

– Изменит, я клянусь тебе, что буду следовать ему!

Марта оттеснила Лидочку от зеркала и, достав из шкатулки щипчики, принялась выщипывать брови.

– Ты имела в виду Алмазова?

– А разве я тебе не сказала?

– Мне все равно, с кем ты спишь, – только делай это так, чтобы мне не мешать.

Лидочка направилась к двери.

– Ты мне ничего не сказала! – крикнула вслед Марта. – Я же качаюсь на душевных качелях!

Лидочка сбежала по лестнице, миновала прихожую, в биллиардной сидела Альбиночка. Она сидела на диване, на котором умер философ Соловьев, поджав под себя ноги и прижимая к груди довольно большую дамскую сумку.

Остановившимися глазами Альбина смотрела в окно на струи дождя.

– Альбина, – сказала от двери Лидочка. – Я же просила вас ничего не говорить!

– Что? Кому? – Глаза у Альбины были слишком велики, и от этого она казалась каким-то ночным животным. Лидочка видела картинку, изображавшую лемура «лори». Только у лемура была короткая шерсть, а голова Альбиночки была покрыта копной пышных кудрей.

– Про Полину!

– Какая Полина? Не кричите, пожалуйста.

– Вчера вы слышали наш разговор с Полиной. В туалетной.

– Я не хотела! Честное слово, я не хотела, а он стал меня допрашивать. Вы не представляете, как он любит допрашивать, он меня все время допрашивает.

– Он спросил?

– Он стал меня допрашивать, почему я так долго была в туалетной, с кем я встречалась, с кем говорила, Лидочка, дорогая, не сердитесь – у меня, кроме вас, никого нет, даже слово некому сказать, а вы меня презираете. Я ничего про кастрюлю не сказала, только про Шавло, только про Шавло!

– Может быть, Полину из-за ваших слов убили, – сказала Лидочка, которая, как обнаружилось в тот день, еще не научилась быть снисходительной и терпимой.

– Ой! – Альбина подняла руки с зажатой в них сумкой так неловко, что сумка перевернулась и из нее выпал черный блестящий револьвер. Ударом грома он стукнулся об пол и поехал по паркету под биллиард.

Альбина в ужасе замерла.

Первым движением Лидочки было поднять револьвер и вернуть Альбине. Но для этого ей надо было обогнуть биллиардный стол или проползти под ним.

Лидочка понимала, что Альбина сейчас ничего сделать не в состоянии. Она за пределами страха. Но Лида не успела исполнить свое намерение. Она спиной почувствовала опасность.

Ухватившись пальцами за край биллиардного стола, она обернулась. В двери остановился Алмазов. Он был холоден и деловит.

– Я тебя ищу, – сказал он Альбине, не замечая Лидочку.

– Я сейчас. – Альбина открыла глаза.

– Тебе помочь? Ты плохо себя чувствуешь? – спросил Алмазов тоном человека, спешащего, но знающего, что некий набор слов по правилам игры следует произнести.

– Нет, все хорошо. – Альбина, будто проснувшись, поднесла тонкие руки к вискам, вонзила длинные, с яркокрасными ногтями пальцы в волосы и сильно потянула их назад так, что глаза стали китайскими, а лицо усохло. Потом она выдернула пальцы, запутавшиеся в волосах, чуть не вырвав с корнем пряди, проснулась и лихорадочно, как в бреду, сказала Лиде: – Я так на вас надеюсь!

– Что? – спросил сразу Алмазов. – Что это означает?

– Я все сделаю, – сказала Лида, будто не слышала Алмазова.

Стуча каблучками, Альбина пробежала через биллиардную и послушно замерла собачонкой у ног Алмазова.

– Пошли? – сказала она.

Алмазов крепко взял Альбину под руку и вывел из биллиардной. Лидочка выглянула за ними вслед.

Они не оборачивались – широкий, кривоногий, крепкий Алмазов и тростиночка Альбина, еле достающая ему до плеча. Они быстро и деловито шли вверх по лестнице. Ванюша Окрошко с другом сбегали с лестницы им навстречу и остановились у медведя с подносом.

– Одну партию, – сказал Ванюша.

Лиду охватила паника.

– Подождите! – крикнула она молодым людям, шагнула назад в биллиардную и захлопнула за собой дверь. Тут же полезла под биллиард. Револьвер, тяжелый, черный, блестящий, спокойно дожидался Лиду.

Она схватила его, вылезла, держа за рукоять, – а куда теперь его спрятать?

Дверь осторожно приоткрылась. Заглянул Ванюша:

– Что-нибудь случилось? Надо помочь?

Лидочка стояла, заложив руки с револьвером за спину.

– Я же попросила подождать, – сказала она. – У меня разорвался чулок.

Ванюшин взгляд метнулся вниз к чулкам.

– Ваня! – прикрикнула на него Лидочка. – Закройте дверь!

Дверь закрылась. Оставить револьвер здесь? Спрятать под диван? Чтобы через десять минут пришла какая-нибудь рыжая горничная? Нет, надо его вынести!

Лидочка решительно расстегнула пуговки блузки и сунула пистолет себе под мышку. Прижала локтем – и решительно пошла к двери.

Ванюша и его друг ждали. По их взглядам Лидочка поняла, что забыла застегнуть блузку.

– Идите, играйте, – приказала Лидочка молодым людям.

Те послушно направились к дверям биллиардной, не смея оглянуться, хотя по спинам было видно, как им хочется это сделать.

А Лидочка побежала к Александрийскому, боясь больше всего, что револьвер такой тяжелый и скользкий; сейчас он выстрелит, сбежится народ, и ее арестуют за стрельбу из револьвера в уполномоченного ОГПУ, что, без сомнения, и совершенно справедливо будет приравнено к террору.

Однако револьвер вел себя этично, он так и не выстрелил до самой комнаты Александрийского.

Александрийский же, истерзанный нетерпением, встретил Лиду не в своей комнате, а в коридоре, где сидел в кресле, накрыв острые колени пледом. Клетчатая кепка нависла над его тонким горбатым носом, и оттого профессор был похож на постаревшего Шерпока Холмса. о чем он и сам подозревал, иначе зачем ему было сосать черный карандаш, словно курительную трубку.

– Ватсон! – воскликнул он скрипучим голосом, увидев семенящую по коридору Лидочку. – Что с вами? Кто вас терзал?

Лидочка потянулась застегнуть блузку, но револьвер угрожающе скользнул вниз, и Лидочке пришлось бесстыже сунуть левую руку за пазуху и вытащить револьвер. Рука ее дрожала не так от страха, как от неловкости ситуации, а профессор закрылся ладонью от направленного на него ствола и воскликнул:

– Господи, еще этого не хватало!

– Простите, – вымолвила наконец Лидочка. – Я не хотела.

– Если не хотели, то не цельтесь в меня!

Лида сделала шаг вперед, уронила револьвер на колени Александрийскому, с облегчением отошла назад и стала застегивать пуговки на блузке.

Александрийский взялся было за револьвер, хотел поднять, но вместо этого совершил странное и сложное движение ногами, задрал край пледа, сунул револьвер туда и придал острому морщинистому лицу игриво-идиотский вид старого сатира.

– Как вам гулялось, мадемуазель? – спросил он.

Лидочка глядела на эту процедуру обалдевшим взором, но тут ее ласково тронули за талию, и мужской голос произнес:

– Простите.

Оказывается, сзади приблизился престарелый астроном Глазенап. Он покачал сиреневым венчиком кудрей, окружавшим смуглую лысину, и сказал:

– Павел, я могу дать голову на отсечение, что знаю твою тайну.

– Тайну?

– Я знаю, что ты спрятал под плед, когда меня увидел.

– Что? – вопрос дался Александрийскому с трудом.

– Я не могу сказать этого при девушке, – рассмеялся Глазенап, обернулся и с удивлением уперся выцветшими, утонувшими в черепашьей коже глазками в ее почти обнаженную грудь. – Нет, не могу, – повторил он и засеменил дальше к лестнице. Остановился, не дойдя трех шагов до лестницы, и зашелся в хохоте.

– Опасно! – закричал он, – опасно так стоять перед Павлом Александрийским, милая девушка! У него там под пледом… там, там – вы не поверите – револьвер!

Лидочка даже ахнула. Пронзительный голос Глазенапа разносился по всему дому.

– Что ты несешь! – крикнул Александрийский.

– Я в переносном смысле, – захохотал Глазенап и, согнувшись от хохота, стал подниматься по лестнице. – Я в переносном смысле, чтобы не испугать девушку. Ах ты, старый греховодник!

– Так меня пугать нельзя, – сказал Александрийский, – Я умру раньше, чем собирался… – Он прикрыл глаза и медленно дышал, Лидочка поглядела в окно. День, хоть и приблизился к половине, был таким же серым и полутемным. Лидочка представила себе, какой толщины тучи нависли над Москвой – может, уже никогда не будет солнца?

– Я должен признаться, – сказал Александрийский тихо, – что я ждал вас с докладом о происходящих событиях. Но не в таком виде.

Он хрипло засмеялся.

– У меня важные новости, – сказала Лидочка.

– Подозреваю. И очень заинтригован. Давайте заглянем ко мне в комнату, с меня хватит одного Глазенапа.

Профессор медленно поднялся, Лидочка помогла ему.

– Такая погода на меня плохо действует, – сказал он, словно прося прощения за немощь. – Раньше я не подозревал, что погода может на меня влиять. Погода была сама по себе, а я сам по себе.

В комнате Александрийский попросил Лидочку закрыть дверь на щеколду, потом прошел с револьвером в руках к горящей настольной лампе и, надев очки, начал разглядывать оружие.

– Это револьвер Алмазова, – сказала Лидочка. – Я так думаю.

– Я и без вас знаю. Глядите.

Лидочка подошла к профессору и заглянула через плечо. Сбоку к револьверу была приделана серебряная табличка с гравированной надписью: «Отважному борцу за чистоту Революции Я. Алмазову – Ф. Дзержинский. 12.12.1922 г.».

– Зачем вы отняли у чекиста именной наган? – спросил Александрийский.

– Это Альбина, – сказала Лидочка.

– Тогда садитесь и рассказывайте.