Глава пятая. Потом уж Лидочка удивилась – почему она не закричала?

 

Потом уж Лидочка удивилась – почему она не закричала? В таких страшных ситуациях положено кричать, звать на помощь. Трудно поверить, но Лидочку остановили и заставили молчать вовсе не уроки, полученные от жизни, а мысленный взгляд на саму себя – в одной ночной рубашке, босиком, взлохмаченная. Возможно, в подобном виде и положено бегать по ночным коридорам с криком: «Убили-и-и!», но женщины, хорошо воспитанные, себе этого не позволяют.

Не решаясь ни на что, Лидочка стояла, замерев над телом Полины.

Так прошло, может быть, несколько минут, а может – несколько часов.

Убийца не возвращался.

Может быть, он стоит поблизости? Надо бежать из комнаты. Лидочка заставила себя сделать два быстрых шага к кровати, схватить халатик и сжать в кулаке.

Это движение вселило в нее какую-то толику уверенности в себе – оказалось, ноги подчиняются, руки движутся, глаза смотрят… Теперь бы дойти до двери – вертикальная, шириной в ладонь, полоса света – щель притягивала Лидочку, как бабочку фонарик. Так и не надевая халатика, она шагнула было к двери, но тут же нога натолкнулась на заголенную ногу Полины, еще хранящую остаток тепла. Не отдавая себе отчета, Лида подпрыгнула и отлетела назад. Сердце колотилось как сумасшедшее, воздуха не хватало. Лидочка постаралась считать, чтобы успокоить сердце, и досчитала до пятидесяти-ей был виден склоненный набок четкий профиль Полины. Никто уже никогда не поцелует эти губы… Что я думаю, что я несу! Мне же надо бежать!

И снова двинулась к двери. На этот раз она осторожно перешагнула через Полину и замерла, схватившись за ручку двери.

В коридоре тихо…

Лида прижала лицо к щели. Направо коридор был пуст. Теперь надо приоткрыть ддерь пошире, высунуть голову в коридор и поглядеть в другую сторону.

Лида потянула дверь на себя, и дверь неожиданно заскрипела. Лида снова замерла. Она подумала: вот я сейчас увижу, что коридор пустой. А дальше что? Куда я побегу? К кому?

Алмазов? Ему по должности надо бы оказаться здесь первым. А может, это он оставил тело убитой Полипы здесь, потому что Альбиночка все рассказала ему, и теперь он хочет погубить Лиду? Может быть, позвать Матю? А что, если убийца-и есть Матя? Полина пригрозила его разоблачить – он испугался…

Бежать к президенту и стаскивать его с Марты?

Нет… спасительным облегчением возникла самая простая и естественная мысль – дежурная докторша, Лариса Михайловна!

Лидочка накинула халатик и со смешанным чувством страха и облегчения выскользнула в слабо освещенный дежурной лампочкой над лестницей коридор, который с другой стороны тонул в полной темноте и именно оттуда за ней наверняка наблюдал убийца.

Но если он и наблюдал, то кинуться на нее не посмел – понимал, что у Лидочки будет время закричать и, может, даже убежать.

Ступням было холодно, Лидочка забыла обуться, Кабинет врачихи через четыре двери. Но это расстояние надо пройти, а спину тебе сверлят глаза убийцы.

Лидочка добежала до кабинета на цыпочках. Дверь была закрыта. Лидочка легонько ткнулась в нее – не открывается. Лидочка нажала сильнее, ручка послушно повернулась вниз, но дверь была заперта. Как же так! Лидочка даже рассердилась – ведь доктору положено оставаться рядом с больными? Куда могла уйти Лариса Михайловна?

Лидочка постучала костяшками пальцев. Изнутри никто не отозвался.

Тревога заставила через плечо поглядеть в черную даль коридора. Показалось, что там кто-то шевельнулся.

Лидочка в отчаянии трясла дверь. Конечно же, заперто!

Оставаться дольше возле двери на виду у убийцы, который вот-вот решится и бросится на нее, было невозможно, В комнату она не вернется – хоть убейте! Значит, для нее оставался лишь путь по лесенке вниз, к кухне и столовой. Почему-то Лидочка была уверена, что убийца, когда бежал из ее комнаты, повернул не к освещенному концу коридора, а укрылся в темноте.

Может, потому, что сама Лидочка поступила бы именно так.

Но куда она денется, оказавшись внизу?

Лидочка не успела ничего придумать, как услышала, что в темном конце коридора скрипнула половица, будто кто-то тяжелый нетерпеливо переступил с ноги на ногу. Этот скрип, как толчок, спихнул Лидочку вниз по лесенке, в темноту-на ощупь к двери в коридор, соединяющий кухню и буфетную, туда, где Полина вчера передала ей кастрюлю… Еще этой кастрюли не хватало! А может, Полина вернулась за кастрюлей, как обещала, а в дверях ее настиг убийца? Или уже была ранена, но надеялась, что Лида ей поможет?

В полной темноте, нащупав дверь в коридорчик, Лида замерла, И тут же услышала, как наверху, над самой головой, скрипнула половица, старая деревянная ступенька прогнулась под подошвой башмака, вот еще короткий скрип

– кто-то осторожно спускался по лесенке, приближаясь к Лидочке и полагая, видно, что ей от него не сбежать!

Лида рванула на себя дверь – та не поддавалась!

Оказывается, она попала в ловушку… Уже было слышно сдавленное дыхание человека, который спускался по лесенке. Он настолько приблизился к Лиде, что ей было слышно, как толчками к нему в легкие прорывается воздух.

Ручка двери повернулась вниз, дверь послушно и почти беззвучно отворилась вперед, и Лидочка сразу же захлопнула ее за спиной. Буквально в тот же момент преследователь тяжело и гулко ударился в дверь, но Лидочка уже бежала налево, ее голые ступни стучали по гулкому полу буфетной. В столовой она налетела на угол стола и было очень больно. Пришлось на секунду остановиться, чтобы сообразить, где же дверь в гостиную. И тут она услышала, как хлопнула дверь сзади – значит, преследователь открыл ее и его тяжелые шаги, уже не скрываясь, забухали по полу.

Лидочка превозмогла кошачье, инстинктивное и опасное желание спрятаться под большим столом и затаиться там. Различив высокий прямоугольник белой двустворчатой двери, она ринулась к ней, и ей даже повезло – она толкнула нужную правую половинку и оказалась в гостиной.

Преследователь топал за ней, тоже ударился об угол стола, и стол, тяжело царапая по паркету ножкой, проехал к двери; на пол упало и разбилось чтото стеклянное.

Ах, насколько лучше быть преследователем, особенно в темноте, в доме, полном лестниц, дверей, перекодов и тупиков! Ведь ты смотришь перед собой, ты все время видишь свою жертву, ты соизмеряешь свои усилия с усилиями жертвы. Тебе не надо ломать голову над проблемой – прятаться или бежать? Лидочка не могла даже 0бернуться, чтобы посмотреть, кто за ней гонится и быстро ли он ее настигает.

Как бы уже почувствовав прикосновение когтей убийцы к горлу, к волосам, Лидочка помчалась вперед, выскочила к темной парадной лестнице, пробежала по узкому коридорчику, что вел в южный жилой флигель.

Сзади, но уже на большем расстоянии (кролик обретает способность определять расстояние до смертельной опасности), грохнула – вдребезги – фаянсовая ваза, такая большая, что Трубецкие ее нс смогли вывезги, а крестьяне и реквизиторы – украсть. Грохот прокатился по всему дому, и в значительной степени из-за этого столкновения замедлилась резвость убийцы. Скорее всего это и спасло Лидочку.

Она достигла конца коридора и тут же поняла, куда бежать.

Направо, теперь налево… в маленький коридорчик – и вот белая дверь. Добежав, Лидочка, чуть не падая, хотела постучать в нее, но дверь сама открылась ей навстречу.

В комнате горела лампа на большом письменном столе. И хоть свет ее был закрыт от глаз круглым зеленым абажуром, Лидочка зажмурилась – так это было ярко.

В комнате, не успев погасить скорость бега, она уткнулась носом, ударилась ладонями, чуть не сшибла с ног Александрийского, который стоял недалеко от двери. Он открыл ее навстречу бегущим Лидочкиным шагам, будто был уверен, что Лидочка бежит именно к нему и нуждается в его помощи и защите.

Александрийский отступил на шаг под ударом Лидочки, но удержался и даже смог обнять ее за плечи, защищая и останавливая. За это мгновение Лидочка уже поняла, что ей надо делать, – она вырвалась из рук Александрийского и обернулась к открытой двери, ожидая, что там появится лицо убийцы. За дверью была лишь темнота. Лидочка захлопнула дверь.

– Скорее! – прохрипела она, потому что от напряжения не могла говорить иначе. – Заприте! Он там!

– Лидочка, – сказал Александрийский. Он уже стоял рядом, отстраняя ее от двери. – Успокойтесь, садитесь!

– Нет, заприте, заприте! Вы ничего не понимаете!

– Ничего не понимаю? Совершенно точно, – согласился Александрийский, по-вольтеровски улыбаясь.– Но польщен таким поздним, а вернее ранним, визитом.

Лидочка нащупала задвижку – закрыло дверь на нее.

– Пускай, – сказала она, – пускай только попробует!

Никто в дверь не ломился.

– Что случилось? – спросил Александрийский. – На вас лица нет. – Тут он увидел, что Лидочка босая. – Сейчас же идите на ковер! Вы же простудитесь!

– Вы ничего не понимаете!

– Всему следует искать самые элементарные объяснения. Я бы сказал, что некто очень страшный попытался войти к вам в комнату и посягнул на вашу девичью честь, – Александрийский продолжал улыбаться, и Лидочке стало противно, что по ее виду можно подумать такое…

Он, наверное, думает, что я сама кого-то пригласила, а потом испугалась. Он же старый, ему все кажется смешным…

– Вы ничего не понимаете! – сказала еще раз Лидочка и перешла на ковер, ступням стало теплее.

– Куда уж мне, – сказ.ал Александрийский. – Я бы пожертвовал вам мои шлепанцы, но они, к сожалению, на мне.

– Он ее убил! – сказала Лидочка. – Понимаете, он ее убил, а потом хотел убить меня, потому что я зидела.

– Что видела? – спросил Александрийский.

– Марта ушла, я одна была, я думала, что это Марта вернулась, а это она лежит, вернее сидит, на полу…

Рассказывя, Лидочка понимала, что Александрийский ей верит или почти верит, но, даже веря ей, слушает это как историю, приключившуюся с молоденькой девчушкой, у которой действительность и ночное воображение настолько перепутаны, что она и сама не знает, где же проходит грань между ними.

– Вы уверены, – сказал он, когда Лидочка 8 нескольких сбивчивых фразах рассказала о том, как нашла Полину и как потом за ней гнался убийца, – вы уверены, что эта женщина была мертва? И тем более убита?

– Но я же ее трогала!

– Вы трогали ее в темноте? Не зажигая света?

– Я видела – у нее глаза были открыты…

– И вы ни разу не видели вашего преследователя?

– Я слышала. Этого достаточно. Я ничего не придумываю! Да он же вазу в коридоре свалил!

– Это не вы?

– Это он, честное слово – он.

– Этот грохот и заставил меня подняться, – сказал Александрийский. – Я сидел работал – не спалось. И тут услышал страшный грохот… потом появились вы! И знаете… – улыбка вдруг стала смущенной-может быть, неверное, тусклое освещение в комнате было тому виной. – Такая тишина и пустота, словно уже наступил конец света. И вдруг – грохот, топот и влетаете вы, как летучих конников отряд! И жизнь вернулась. Но не успел я обрадоваться этому, как обнаруживается, что и вы – черный посланец, дурной гонец, таким еще не так давно отрубали головы… Не сердитесь, милая Лида, сейчас я отправлюсь вместе с вами, мы поднимемся и обнаружим, что никакой Полины в вашей комнате нет, что вам все померещилось.

– Вы так говорите, будто я ребенок, а людей не убивают.

– Людей у нас убивают. И слишком много, и, боюсь, будут убивать еще больше. Но не так, Лида, а по правилам убийства. Книга убийств именуется у нас Уголовным кодексом, а сами основания для убийствстатьями.

Александрийский запахнул халат и сказал:

– Вам придется взять мои ботинки. У меня небольшая ступня. Я бы пожаловал вам шлепанцы, но для меня надевание ботинок – операция сложная и длительная, я с трудом нагибаюсь.

Лидочка послушно надела ботинки. Время двигалось медленно – профессор все никак не мог завязать пояс, Лидочка смотрела на его длиные, тонкие, распухшие в суставах пальцы – как они неуверенно двигались. И она поняла, что профессор был старым и больным человеком.

– Пойдем, покажите мне сцену преступления, как говорит моя старая подруга Агафья Кристи. Не знакомы?

– Нет, я не слышала о такой подруге. – Зачем он говорит о каких-то подругах?

– Разумеется, мы должны были первым делом позвюнить в Скотленд-Ярд, – продолжал Александрийский, направляясь наконец к двери. Халат у него был темно-вишневый, бархатный, чуть вытертый на локтях, с отложным бархатным воротником – дореволюционное создание, похожий был у папы. – Но у меня в комнате нет телефона, а в Москве нет Скотленд-Ярда. Впрочем, если вы правы, мы позвоним в МУР из докторского кабинета, и с рассветом примчатся бравые милиционеры. Сколько сейчас времени?

Лидочка поглядела на свое запястье – часов не было, часы остались в комнате. Александрийский заметил это движение и сказал:

– Двадцать минут седьмого.

– Как? Уже утро? – внутренние Лидочкины часы уверяли ее, что вокруг – глубокая ночь.

– Утро больших приключений.

– Павел Андреевич, вы мне совсем не верите?

– Нет, не совсем. Вы ничего не изобрели.

– Но ошиблась?

– Возможно.

Александрийский открыл дверь, пропуская Лидочку вперед. Она услышала, как неровно и мелко он дышит. Как же он будет подниматься на второй этаж?

Лидочка замешкалась – ей не хотелось вновь оказываться в коридоре, но тут она услышала голоса. Слов не разберешь, но по тону слышно было, что разговор идет относительно спокойный, без крика. И все страхи сразу испарились – Лида смело пошла вперед.

Александрийский последовал за ней.

В коридоре горел свет, на ковровой красной дорожке были рассыпаны большие и маленькие осколки большой китайской вазы, что недавно стояла на невысокой подставке возле зеркала. В центре этой груды черепков возвышалась дополнительным холмиком груда окурков. Почему-то Лидочка в первую очередь увидела эту гору окурков и поразилась тому, сколько их накопилось в китайской вазе и сколько лет никому не приходило в голову заглянуть в нее.

Только после этого Лидочка увидела людей, собравшихся вокруг останков вазы. Это были президент Филиппов в ночной пижаме, совсем одетая, будто и не ложилась. Марта Крафт, а также докторша Лариса Михайловна и какая-то неизвестная Лидочке личность произвольного возраста и серого цвета, очевидно из отдыхающих, потому что была в халате.

– Вот и она! – воскликнула Марта при виде Лидочки.

– Это вы сделали? – спросил президент. В обычной жизни его волосы были тщательно уложены поперек лысины, а сейчас он забыл о приличиях, и на голове образовалось неаккуратное воронье гнездо.

– Я первый раз это вижу, – сказала Лидочка.

– Тогда объясните мне, почему вы здесь оказались в такое время и в таком виде?

Еще за секунду до этого Лидочка намеревалась сообщить президенту как официальному лицу про труп в ее комнате и про то, как ее преследовал убийца. Но тон президента и воронье гнездо на его голове сделали такое признание нелепым и наивным. К тому же он не выносил Лидочку и не скрывал этого, так что любое признание он тут же обратит ей во вред.

– По той же причине, по которой вы очутились здесь в такое время и в таком виде, – сказала Лидочка.

Она не хотела, чтобы ее слова звучали наглым вызовом, но именно так и вышло. Глаза президента сузились от возмущения, он приоткрыл рот, вновь закрыл его – и Александрийский, и Марта поняли, что сейчас могут последовать совершенно ненужные разоблачения, но не успели перебить Филиппова, как тот закричал так, что было, наверное, слышно в Москве:

– Это вы позвольте! – кричал Филиппов. – Это вы поглядите, в каком вы виде, и сравните с Мартой Ильиничной, которая вполне прилично одета, так что я попрошу без намеков на наши отношения. А вот вы в шесть утра выходите из мужской комнаты черт знает в чем и совершенно не стесняетесь, и даже бьете государственные художественные ценности – вы не представляете, сколько это сокровище стоит, по нему Эрмитаж плакал, а мы не отдали, я вас отсюда за разврат выгоню, ясно?

– Филиппов! – умоляла его Марта, повиснув на нем, чтобы отделить его от Лидочки, к которой президент направился с целью изгнать ее из обители академиков. – Филиппов, подожди, не трогай Лиду, она совершенно ни при чем. Если она была у Александрийского, то она не разбивала вазу, а если разбивала вазу, то она не была у Александрийского.

– Не была? Не была? А это что?

Указующий перст президента уперся в пол. Все посмотрели туда и увидели, что Лидочка обута в мужские ботинки.

– Это ваши ботинки, профессор? – с пафосом воскликнул президент Санузии, и профессор, не задумавшись, сразу признался:

– Мои.

И сообразив, что такое признание может повредить Лидочке, продолжил:

– Но заверяю вас, товарищ Филиппов, что ваши подозрения совершенно неуместны. Мое состояние, что подтвердит находящийся здесь доктор, к сожалению, совершенно исключает любое физическое напряжение.

Так что присутствие Лидии в моей комнате объяснялось вполне невинными платоническими причинами.

– В шесть утра! Ха-ха-ха, я смеюсь, – сказал президент.

– Как лечащий врач, я должна сказать, – вмешалась в разговор Лариса Михайловна, – что профессор Александрийский болен ишемической болезнью и имеет аневризму сердца, так что любое физическое напряжение опасно для его жизни.

Лариса Михайловна очень волновалась, щеки ее пошли красными пятнами, она выражалась канцелярским языком, который ей казался более убедительным в разговоре с таким человеком, как президент Филиппов, и, как ни странно, именно этот стиль возымел действие, президент спохватился и сказал:

– Я вам, Пал Андреевич, не ставлю в вину и к вам отношусь со всем уважением. Но наши с вами девушки…

– Наши коллеги, – терпеливо поправил его профессор.

– Вот именно, они не вызывают доверия.

– Филиппов! – воскликнула Марта Ильинична.

– Не о тебе, не о тебе, – отмахнулся президент.

И тут наступила пауза, потому что оказалось, что больше подозреваемых нет.

Президент, почувствовав, что следствие зашло в тупик, спросил у Александрийского:

– А она у вас давно?

– Почему вы спрашиваете? – удивился Александрийский.

– А потому что если недавно, то она могла свалить вазу, а потом к вам убежать.

– Вы ошибаетесь, – сказал Александрийский твердо, но, конечно же, не убедил этим Филиппова.

– Тогда все по палатам, – приказал президент,– Я тушу свет. Все по палатам!

– Я провожу Лидочку, – сказал профессор,

– Она сама дойдет.

– А я провожу,-сказал профессор не улыбаясь,– потому что мне надо будет забрать мои ботинки, которые я ей одолжил.

Все снова посмотрели на ботинки, которые свидегельствовали о Лидочкином моральном падении. Потом докторша взглянула на профессора и взгляд ее был так красноречив, что Лидочка не сдержала улыбки. Во взгляде докторши было неистребимое желание немедленно уложить рискового профессора в постель, смерить ему артериальное давление и дать таблетки.

Страшный риск, на который пошел профессор, поддавшись соблазну, привел в панику Ларису Михайловну.

– Вы с нами дойдете до комнаты Лидочки, – сказал Александрийский, который тоже прочел немой вопль во взгляде докторши. – Вы поможете мне подняться по лестнице, а я потом соглашусь смерить давление.

– Честное слово? – Покрытое пушком доброе лицо докторши залилось счастливым румянцем. – Честное слово? – с придыханием спросила она.

– Честное слово!

«Какой умница! – сообразила Лидочка. – Теперь докторша волей-неволей попадет в комнату и сама увидит Полину».

– Спокойной ночи, – сказал президент, подтягивая резинку пижамных штанов, – отдыхайте, товарищи. Я пошел к себе.

– И правильно сделаете, – капризно сказала Марта, разочарованная в кавалере.

Она первой поспешила к лестнице, и Лидочка сказала ей:

– Не спеши, подожди нас.

– Ладно, – согласилась Марта, но Лидочка все равно беспокоилась, как бы Марта не убежала в комнату, и не спускала с нее глаз. Лариса Михайловна и Лидочка поднимались медленно, помогая идти Александрийскому.

Наверху лестницы Александрийский прислонился к стене, Лариса оставила их – побежала к себе в кабинет.

– Вам плохо? – спросила Лидочка.

– Сейчас, – сказал Александрийский. – Я иду.

Лариса Михайловна тяжело выбежала из своего кабинета и протянула ему стаканчик с мутной жидко" стью. Александрийский послушно выпил,

– А вы где были? – спросила Лидочка у Ларисы Михайловны.

– Когда?

– Полчаса назад.

– Я навещала профессора Глазенапа, – сказала Лариса, – у него был ночью приступ почечных колик, А вы меня искали? Вам что-то надо было?

Лариса Михайловна всегда чувствовала себя виноватой, словно боялась потерять место.

– Пошли, – сказал Александрийский. – Поглядим, нет ли у вас в комнате привидений.

Они остановились у двери.

Лидочка поняла, что первой войти должна она. Ведь она одна видела Полину мертвой.

Она потянула на себя дверь. Дверь открылась.

Александрийский положил легкую руку ей на плечо.

Лидочка нащупала выключатель – он был справа от двери. Она стралась не смотреть под ноги. Выключатель послушно щелкнул. Лида продолжала стоять зажмурившись.

– Ну что ты, – сказала за спиной Марта, – заходи же!

Лидочка не могла заставить себя шагнуть, потому что натолкнулась бы на тело Полины, но глаза приоткрыла.

Комната была пуста.

Лидочка так и не могла шагнуть вперед – она смотрела туда, где должна была лежать Полина, она шарила глазами по стене, по полу в поисках крови, следов борьбы – каких-нибудь следов того, что здесь только что лежало тело мертвой женщины.

– Я так больше не могу. Это анекдот какой-то, – сказала Марта и, отстранив Лидочку, вошла в комнату. – Ты что, привидение увидела?

– Да, – сказала Лидочка.

– Ну что ж,-сказал сзади Александрийский,– надевайте ваши туфли, отдавайте мои ботинки, встретимся за завтраком.

– Да, да, одну минутку, – сказала Лида. Она с трудом заставила себя миновать то место, где лежало – но ведь лежало же! – тело Полины.

Лидочка сняла ботинки профессора и повернулась к нему, протягивая их.

– Честное слово… – сказала она.

– Поспите немного, – сказал профессор, – вы так устали. А перед завтраком зайдите ко мне, хорошо?

Исчезновение Полины каким-то образом способствовало постепенному возвращению Лиды в нормальный мир привычных ощущений и логических связей.

Профессор держал в руке ботинки.

Лариса Михайловна сказала от двери;

– Я провожу Павла Андреевича, вы не беспокойтесь, это мой долг. А вам пора спать.

Дверь закрылась. Марта задрала юбку, стаскивая ее через голову.

– Как я устала от всего! Ноги не держат. – Сквозь ткань юбки ее голос звучал глухо.

Лида подошла к двери. Она смотрела на то место, где была Полина. Может, в самом деле она была живой и лишь казалось, что она мертвая? А потом она встала и ушла… Конечно же, так и было! И хоть оставалась неловкость оттого, что Лида потревожила Александрийского, но лучше так, чем снова увидеть мертвую женщину. И как только она мысленно произнесла слова «мертвая женщина», Лидочке вспомнилось собственное прикосновение к ее виску, ощущение теплой воды – ведь это была кровь? – Лидочка постаралась вспомнить, что же она сделала потом. Палец – она взглянула на него – был чист. Значит, она вытерла его? Но ведь она его не вытирала! Лидочка взглянула вниз – по серой ткани халатика протянулась короткая, почти черная полоса – кровь уже высохла, но это была кровь, и никогда не убедишь себя в ошибке. Лида была уже уверена, что Полину она видела, что Полина была убита, что у нее была рана на виске. И был преследователь – убийца, который хотел догнать и убить Лиду. Все было…

Марта кинула платье на стул, стала снимать чулки, пальцы плохо слушались ее и соскальзывали с застежек.

– Как плохо быть женщиной, – громко сказала Марта. – Мы никогда не научимся расстегивать чулки. Для этого надо родиться мужчиной, не так ли, уважаемая леди Иваницкая?

Не дождавшись ответа, Марта улеглась и мгновенно заснула, А Лидочка все стояла посреди комнаты, не решаясь лечь в постель. Она вернулась к своей кровати, нащупала ногами туфли, надела их, прошла к окну, надеясь, что уже начинается рассвет, – скорее бы кончилась эта ночь! Но никаких признаков рассвета за окном не намечалось, будто ночь только-только вступила в силу. Сквозь приоткрытую форточку доносился занудный ШУМ дождя. Мокрый воздух вползал в комнату.

Марта похрапывала. На тумбочке у кровати Лидочка нащупала свои часы. Фосфоресцирующие стрелки показывали почти семь часов Как хорошо, что Марта похрапывает в комнате – это как гарантия, что никакой убийца сюда не сунется. А если сунется, то Марта закричит так, что примчатся машины с Лубянки.

И хоть спать не хотелось, выйти в коридор нельзя – безопасный мир кончается за дверью.

Не снимая халата, Лидочка легла на кровать. Она ждала, когда пройдет час – когда начнет просыпаться Санузия. С утра вступят в действие совсем другие законы жизни – не такие кошмарные, как ночью.

Кто мог убить Полину? Конечно же, были случайные люди и случайные ситуации, но если их отбросить, то останутся те, кому мешала Полина или ее тайна.

Конечно же, первым кандидатом на роль убийцы оказывался Матя. Как это ни жутко, как ни противоестественно – милый, добродушный Матя имел все основания убить эту несчастную женщину. Ведь она знала о нем страшную тайну

– его участие в насилии. А что, если это раскроется? Что скажет об этом маэстро Ферми или Резерфорд? Ведь Матю больше никогда не пустят за границу. Для Мати это непереносимая травма, Конечно же, он по натуре не убийца, но, если его сильно испугать, он способен на неожиданные и глупые поступки. Впрочем, как можно называть смерть глупым поступком?.. А вдруг это Матя преследовал Лиду по коридорам дома Трубецких и разбил китайскую вазу эпохи Тан? Вот это уже совсем немыслимо и бездарно – даже думать о таком противно. Матя – убийца! Несовместимо. Убийцами бывают биндюжники, слесари и бродяги, но не может же быть убийцей доктор наук, физик с мировым именем!

Лидочка замерла, даже думать перестала – по коридору кто-то прошел, шаги были частыми, мелкими быстрыми, хлопнула дверь в туалетную комнату. Там, далеко, как на соседней планете, – зашумела вода.

Лидочка поглядела на часы. Время двигалось так медленно… Четверть восьмого… Но убить мог и другой.

Допустим, Алмазов. Конечно же, Алмазов. Алмазов зерняка убивал уже людей. И Альбиночка рассказада ему про Полину, про то, что услышала в туалетной.

И Алмазов понял, что Полина представляет опасность для Мати. Ведь Матя ему нужен? Матя сам говорил, что нужен. Значит, надо было убрать несчастную подавальщицу… А потом бегать по коридорам за Лидой?

Чушь какая-то! Алмазову ничего не стоит послать послушного президента Филиппова – тот под любым дождем, в любую распутицу доберется, как тот раб с ядом анчара, до отделения ГПУ и приведет оттуда молчаливых сдержанных сержантов. Зачем Алмазову самому этим заниматься?.. Алмазов мог поручить Альбиночке проколоть сердце Полины длинной булавкой. Им такие булавки дают в ГПУ – с алмазными шариками на концах – и Лида явственно увидела, как сверкает алмазный шарик на кончике булавки, и Альбиночка. облаченная в белый балахон, на цыпочках бежит по коридору, догоняя Полину, что несет, прижав к груди, голубую кастрюлю, крышка которой легко подпрыгивает, выпуская изнутри клубы пара и даже издавая время от времени короткие свистки. Именно эта кастрюля и служит, как понимает бессильная вмешаться в события Лидочка, центром всей интриги – обладание ею и стало проклятием дома Трубецких. Вот Полина оглядывается и видит преследовательницу – лицо Альбины искажает страшная гримаса, и она показывает издали Полине длинную иглу, как бы предупреждая, каким образом Полина будет убита.

«О, нет!» – с таким криком Полина кидает кастрюлю и убегает по коридору, крышка с кастрюли падает и катится отдельно, но внутри кастрюли – такое клокотание пара, что невозможно разобрать, в чем же ее тайна. Вместо того чтобы схватить кастрюлю и прекратить преследование подавальщицы, Альбина выставляет вперед иглу и стремительно приближается к Полине. Лидочка пытается предупредить Полину, которая не смотрит на преследовательницу, что ей грозит смертельная опасность, но изо рта не вырывается ни звука, будто рот набит пастилой… От страха и отчаяния Лидочка открыла глаза и поняла, что нечаянно заснула и сцена преследования Полины Альбиночкой – не более как кошмар.

В комнате стало чуть светлее. Лидочка приподнялась на локте и увидела, что окно из черного стало светло-серым, И слабый свет проникает в комнату, освещая вздернутый к потолку профиль Марты – куда более жесткий и старый, чем наяву, когда Марта следит за выражением своего лица. Как бы почувствовав взгляд Лиды, Марта повернулась на бок и потянула на себя одеяло.

На часах было около восьми. Слышно было, как медленно и обыкновенно просыпается дом, как доносятся откуда-то человеческий разговор, шаги, звук падающей воды и переставленного стула. Почему так страшно? И сразу Лидочка вспомнила ночные беды и даже хотела привстать, поглядеть, не вернулась ли мертвая Полина, но поняла, что это тоже психоз, продолжение кошмара – с возвращением дня Полины уже не может быть. И никаких убийц… от этой счастливой мысли Лидочка свернулась клубочком и заснула глубоко, без снов, как будто намеревалась спать весь день.

И тут же ударил гонг!

Страшно и тревожно, словно вызывал не на завтрак, а на Страшный суд.

– Заткнись! – закричала спросонья взбешенная Марта. – Заткните ему глотку.

Гонг ударил снова – из какого же металла он сделан, если звук его проникает сквозь стены и двери, забирается под одеяло и подушки?

Лидочка заткнула уши. Кровать Марты заскрипела.

– Я знаю, – сказала Марта с отвращением, – это Филиппов. Он садист.

Марта потрясла Лидочку за плечо, чтобы та просыпалась, – Марте не хотелось страдать в одиночку.

– Ну и рожа, – продолжала Марта, и Лидочка догадалась, что она глядится в зеркало на стене. – Еще вчера я была соблазнительной молоденькой графиней

– а сегодня кто? Сегодня я кухарка, которая так и не научилась управлять государством.

Кухарка… что же, связанное с кухаркой? Конечно же, кастрюля. Что с кастрюлей? Может, Полина ночью приходила именно за кастрюлей? Но как ты поглядишь, если Марта возвышается над тобой и глаз с тебя не спускает?

Лидочке бы удалось изгнать из головы мысль о Полине, если бы, надевая халатик, чтобы бежать в туалетную, она не увидела на нем след крови – полоску, оставленную вчера. Даже затошнило. Захотелось тут же улечься обратно в постель и, дождавшись, пока Марта уйдет, быстро собрать свои вещи и бежать отсюда.

Но Марта не собиралась уходить без Лидочки.

– Скорее, скорее, ты не представляешь, какой он поднимет скандал! Он будет требовать нашего изгнания – так уже было, – и пропадут наши денежки за путевки, не говоря уж о письме в местком. За безнравственное поведение. Самое уморительное, что я, кроме него, ни с кем безнравственным поведением не занималась. Где справедливость, граждане судьи?

Стараясь не глядеть на полоску крови на халате, Лидочка надела его, потом опустилась на колени и полезла под свою кровать, чтобы поглядеть, стоит ли там злополучная кастрюля. Но ничего увидеть толком не успела, потому что Марта требовательно заявила:

– Не будь дурой, Иваницкая! Твои туфли стоят у моих ног. Только последний идиот будет искать их под кроватью.

Так что пришлось обуваться под строгим взглядом Марты.

В туалетной, куда они пришли последними, Марта все торопила Лиду. и та поняла, что любовница самого президента настолько трепещет от его гнева и изгнания, что не смеет войти в столовую одна, без Лиды. И когда они шли в столовую, Марта подгоняла Лиду, как надсмотрщик дядю Тома. Марта дала ей понять, что теперь, добившись своего – сладкого тела Марты Ильиничны, Филиппов постарается выжить ее из санатория в опасении, что она проговорится кому-нибудь об их близости и уменьшит его шансы в будущем удержать место. Оказывается, выборная должность президента республики курировалась ГПУ, точнее, отделом товарища Алмазова, потому что в «Узкое» порой привозили иностранные делегации и отдельных выдающихся представителей зарубежной научной и литературной мысли – так что президент Санузии не мог быть случайным человеком.

Лидочка шла в столовую, не думая о Полине и о ночных делах. Ею овладела странная тупость, ей было все равно, куда она идет и почему, и ее даже удивили обычное утреннее веселье в столовой, смех и громкие голоса молодежи на «Камчатке», ее изумило то, что ничего не подозревающий Пастернак мирно беседовал с какой-то толстой дамой в пенсне, что Александрийский, хоть и был бледнее обычного, спокойно уплетал рисовую кашу и никому не было дела до нее и Полины…

А где подозреваемые? Лида поглядела на место Мати – его там не было, но тут же обнаружилось, что это открытие и гроша ломаного не стоило, потому что Матя, проходя мимо Алмазова, наклонился, заговорив с ним.

Президент Филиппов постучал ложкой по пустой кастрюле и воскликнул:

– Второй удар гонга уже был!

– Был! – поддержали его нестройно за столами.

– Отдыхающие из девятнадцатой комнаты за два дня умудрились во второй раз безнадежно и преступно опоздать к завтраку. И если – в первый раз мы ограничились выговором, то сейчас, я думаю, мы не имеем права либеральничать!

Филиппов был маленький, худенький, толстовка на нем казалась мятой и несвежей.

Лида взяла замершую было, как кролик перед удавом, Марту за руку и уверенно потянула к столу.

– Вы меня слышите? – постарался рычать президент.

– Слышу, слышу, – ответила Лидочка, усаживаясь на свое место.

– Мы устроим общественный суд! – кричал президент.

– Общественный суд! Ура! – «Камчатка» буйствовала, ликовала – предстояло зрелище. В такую погоду перспектива драматического зрелища всегда радует.

Пастернак поморщился. Николай Вавилов наклонился к брату, заговорил не улыбаясь. Матя уткнулся в тарелку. Алмазов презрительно смотрел на президента, а Альбиночка смотрела на Алмазова.

– Только не бойтесь, – прошептал, склонившись к самому уху, Максим Исаевич, – мы что-нибудь придумаем.

– А что они могут сделать? – запищала Марта.

– Суд – это суд, – сказал Максим Исаевич и положил толстую ладонь Лидочке на коленку. Лидочка дернула коленкой, как бы стряхивая паука. Максим Исаевич сказал Марте: – Вам нужны защитники. Я буду защитником.

Александрийский сидел к Лидочке в профиль. Шум за столом стих. Вошел, опираясь на палку, старый Глазенап. Лидочка испугалась, что идиот Филиппов и его привлечет к суду, но Филиппов промолчал. Он уселся на свое место, луч света, отразившись от стоявшей перед ним начищенной кастрюли, попал ему в глаз, и глаз сверкнул, как у дракона. Кастрюля… Надо будет вернуться в комнату до Марты и посмотреть, в конце концов, что в той кастрюле!

– А когда будет суд? – спросила Лидочка у Максима Исаевича.

– Спроси меня чего-нибудь полегче, – сказал тот, потом добавил: – Филиппов сначала посоветуется со своим активом.

– И с начальством, – добавила Марта. Она была зла. – Никогда не подозревала, что человек может быть так неблагодарен!

– А он тебе должен быть благодарен? – спросил Максим Исаевич прищурившись. Щеки его порозовели.

– Разумеется, – сказала Марта и добавило, видно, чтобы у собеседника не оставалось сомнений: – За мою бессмертную красоту.

Лидочка ждала, когда появится подавальщица. Сегодня смена Полины. Если все, что было ночью, – бред фантазии, то Полина сейчас войдет.

С двумя заварочными чайниками вошла незнакомая старуха в белом нечистом халате. У старухи было много золотых зубов – она, видно, гордилась ими и все время улыбалась, Когда старуха поставила чайник на стол неподалеку от Лидочки, та спросила:

– А где Полина?

– А кто ее знает, эту барыню? – рассердилась вдруг старуха. – Я что, нанималась вам чаи разносить, да? Мое место на кухне посуду мыть, мне не платят, чтобы я чайники носила!

Лидочка поковыряла ложкой в каше. Отхлебнула чаю. Чай был жидкий, невкусный и уже остыл. Он