Глава седьмая. Пока Лидочка рассказывала

 

Пока Лидочка рассказывала. Александрийский чертил на большом листе бумаги каракули. Он почти не перебивал, и Лидочке снова показалось, что старику приятно участвовать в столь драматических событиях, потому что участие в них наполняет его жизнь и даже продлевает ее.

– Итак, – сказал он, все выслушав и продолжая рисовать. – У нас с вами есть пистолет, который, по моему разумению, не имеет никакого отношения к событиям. Не имеет?

– А если Полину убил Алмазов?

– Думаю все же, что он ее не убивал. Если ее вообще кто-нибудь убивал. Зачем, скажите, Алмазову было бросаться с обыском к ней домой?

Тут же Лидочка вспомнила о медальоне, который, не желая того, узурпировала. Может, пришло время рассказать профессору о приключениях с кастрюлей?

Но профессор перебил ход ее мыслей.

– В любом случае револьвер надо будет вернуть владельцу,– сказал Александрийский.

– Кому?

– Алмазову.

– Но мне его дала Альбина.

– Лидочка, что вы говорите! Вы представляете, какими несчастьями не только для Альбины, но и для всех, кто окружает Алмазова, обернется пропажа револьвера? А если Альбина намерена пустить его в дело? Нет, нет, мы обязаны возвратить револьвер владельцу, иначе небо свалится на землю – перепуганный чекист подобен стаду диких буйволов. Интересно, что делают с чекистами, которые теряют револьверы Дзержинского? Наверное, их распинают на Лубянке.

– Но как возвратить? Я же не могу подойти к нему и сказать-вы тут одну штучку потеряли.

– Оригинально, Я представляю картинку! Нет, вы должны спрятать револьвер и сообщить Альбине, где он лежит. Но перед этим обязательно взять с Альбины слово, что она не пристрелит чекиста. История учит, вы ей передайте это, пожалуйста,– что еще никто ничего не добился, стреляя в негодяев. Они неистребимы, как головы Горгоны,– их можно убить только вместе с системой, которая их породила. Но боюсь, что это дело для наших внуков…

Александрийский перестал рисовать и взял револьвер в руки. Склонив набок голову, он любовался табличкой с выгравированной надписью,

– Ни в коем случае не передавайте револьвер Альбине из рук в руки… Добро бы обыкновенная пушка, а то – реликвия великой эпохи! Если в ближайшие годы твоего Алмазова не пустят в расход, этот ревнаган станет экспонатом музея Революции.

Александрийский подошел к платяному шкафу и положил револьвер на него.

– Мы с Конан Дойлем считаем, что улики должны лежать на виду – тогда их никто не видит,– сказал он.

– А мы не возьмем его с собой?

– Сначала надо отыскать безопасное место.

– Я хотела вам сказать, что ко мне приходил Матя… Матвей Ипполитович.

– А этому что было нужно? – Александрийский сразу подобрался, словно кот, увидевший птичку.

– Он искал Полину.

– Как так искал?

– Он сказал, что не видел ее с ночи.

– А зачем она ему понадобилась? – Александрийский агрессивно наступал на Лиду, словно она была в чем-то виновата.

– Она его шантажировала, она требовала, чтобы он на ней женился, дал свою фамилию, помог устроиться…

– Бред и неправда. Она бы не посмела. Он ее убил, а теперь ищет оправданий.

– А если он ее не убивал? Он сказал, что ходил к ней во флигель, но увидел там Алмазова.

– А чем она его запугивала?

– Что расскажет про тот случай… когда он участвовал в насилии.

– Этим вашего Матю не испугать, – отмахнулся Александрийский. – Такой грех молодости только красит его в глазах Алмазова.

– Я ему то же самое сказала.

– Надо было промолчать. С убийцами следует вести себя осторожнее.

– Вы правы. Он оказался очень нервным.

– Что еще?

– Я сказала, что знаю о поезде Троцкого!

– Вот! Именно! – Александрийский обрадовался так, словно уже разоблачил убийцу.– В самое больное место! Я же говорил, что ему плевать на насилия и убийства – но Троцкий! Троцкий, предатель партии и Марксизма, наш главный соперник и враг – тут уж не до супербомбы – от такого Мати мы побежим как от Зачумленного! Ясно, он боялся именно этого. И Полину ухлопал из-за этого. И вас задушит из-за этого… Что молчите? Он вас душил? Ну признавайтесь, он забыл о вашей несказанной красоте и начал откручивать вам головку или сразу в сердце ножик? А? Почему молчите?

– Марта вошла в комнату, и он не успел меня задушить.

– Вот именно! – профессор зашелся в вольтеровском смехе.

– Павел Андреевич. – Лидочке было вовсе не смешно. – Вы забываете, что он мог меня в самом деле убить!

– Вы живы! Остальное – лирика, сентиментальная литература. Главное – Шавло фактически признался в убийстве Полины. Как только Алмазов узнает, что Шавло так замаран, он побежит от него, как черт от ладана!

– Но ведь речь идет о супербомбе, о спасении нашего Союза от фашизма!

– Супербомба – дело завтрашнее, дело непонятное и рискованное. А Шавло

– сегодняшняя угроза. Ты увидишь, как Алмазов от него отвернется. Вот и замечательно. Это и требовалось доказать…

Раздался отдаленный удар гонга.

– Обед, – со значением сказал профессор. – Теперь можем со спокойным сердцем и за супчик!

Следующий удар раздался куда ближе-президент Филиппов шел по коридору и бил восточной колотушкой в старинный и тоже восточный гонг.

– Но если Полина мертвая, кто же скажет Алмазову, что Матя служил в охране Троцкого?

Вопрос застал профессора у самой двери. Вопрос вонзился в спину, как копье. Профессор ослаб в коленях, его лицо вмиг побелело. Он приоткрыл рот, словно рыба.

– Лекарство? – спросила Лидочка. – Где лекарство?

– Господи, – отмахнулся профессор, – Вы ничего не понимаете, Я ведь не умею доносить!

– На кого доносить? – не поняла Лидочка.

– На Матвея. Надо срочно донести на Матвея Алмазову. Что он служил в охране Троцкого. Иначе всем будет плохо.

– Павел Андреевич, ну что вы говорите! Я же тоже не умею доносить.

– Или вы доносите, или происходит всемирное бедствие! – закричал профессор.

– Тише, тише, вам же нельзя так волноваться..

– А ему можно? Ему можно убивать людей?

– Никто еще ничего не знает.

– Он убил единственную свидетельницу!

– Но можно найти документы, найти других людей, которые там служили…

– Вы думаете, их еще не расстреляли? Не сослали куда Макар телят не гонял? Где вы их будете искать? Вы понимаете, что к тому времени ваш Матя будет недосягаем. Машина начнет крутиться, найдутся люди и деньги – и мы сделаем эту бомбу. Я знаю, что мы сделаем, У нас есть такие головы, такие головы… и они хотят работать и их нетрудно убедить в том, что они спасают родину.

Александрийский мелко и часто откашлялся. Он продолжал;

– Талантливым, бесстыжим и наглым Матей руководили тщеславие и страх. Он хочет быть великим изобретателем атомной бомбы и в то же время трясется в ужасе оттого, что станется с ним, если этот великий – а это воистину великий план – провалится. Тогда через год или два вспомнят, что он жил в Италии и даже носил гитлеровские усики. Для него бомба – спасение! Ради нее он пойдет на все…

Гонг прозвучал где-то вдалеке. Значит, президент уже окончил обход и отправился в столовую.

– Пойдем, пойдем, – сказал Александрийский. – Пока мы живы, есть надежда. Где моя трость? По дороге мы с вами должны отыскать укрытие для револьвера.

– Мы его не будем брать с собой?

– Ни в коем случае? Любая случайность может быть губительна. Мы не знаем – а вдруг в коридорах уже обыскивают прохожих.

Лидочка поежилась – раньше, когда она таскала револьвер под мышкой или лазила за ним под биллиард, в том был элемент игры, а в игре всегда можно сказать: я с вами больше не играю, и пойти домой. А слова Александрийского звучали предупреждением – никто с тобой играть не намерен.

Профессор почувствовал, какое впечатление произвели его слова на молодую спутницу, дотронулся до рукава блузки и сказал:

– Считайте, что я пошугил. Но не забывайте об осторожности. Разрешите, я зас возьму под руку? Учтите, что у нас с вами платонический роман – в иной вид романа никто не поверит.

– А жаль, – искренне сказала Лидочка.

– Это лучший комплимент, который я получал за последние месяцы, – сказал профессор. – Вперед!

В столовой Альбины не было. Алмазов, мрачный, как туча, сидел в одиночестве и никто не смел к нему приблизиться.

– Внимательно следите за всеми подозреваемыми. Два глаза хорошо, четыре лучше, – успел сказать Александрийский, прежде чем они разошлись к своим местам. – После обеда встречаемся у медведя!..

– Иваницкая! – сказал Филиппов убитым голосом. – Я буду вынужден!..

Прежде чем сесть на свое место, Лидочка подошла к президенту и, наклонившись к его уху, прошепталаз

– Вы мне надоели!

– Как? – сказал президент вслух. Но Лидочка уже шла к себе.

Матя сидел за столом.

Лидочка не сразу его увидела – он сидел не на своем месте, почему-то он оказался рядом с Максимом Исаевичем, он оживленно с ним беседовал. Лидочка сразу перестала слышать, о чем щебечет Марта, она уловила тот момент, когда Матя поймал взгляд Алмазова и в ответ на его кивок склонил голову. Лидочка посмотрела на Александрийского – тот подмигнул ей – он тоже видел немой разговор Алмазова и Мати.

– Сегодня на второе рыбные котлеты. Обожаю рыбные котлеты, – сообщила Марта. – Мы до революции жили в Таганроге, тогда еще не было карточек, ты не представляешь, сколько там было разной рыбы. И куда это все подевалось?

Алмазов поднялся и, не доев котлету, пошел к выходу. Президент сорвался со своего места и поспешил следом, но был от двери возвращен на место. На Лидочку он не глядел. Матя продолжал сидеть. Принесли котлеты, Котлеты были вялыми, они разваливались под нажимом вилки.

– Ты совсем не ешь, – сказала Марта, мгновенно смолотившая свою порцию.

– Возьми, – сказала Лидочка. – Я котлеты не трогала.

Матя поднялся и пошел к двери.

Лидочка поглядела на Александрийского. Тот отрицательно покачал головой. Он был прав – если Лидочка сейчас выбежит в пустую гостиную, она неизбежно привлечет к себе внимание Алмазова и Мати.

Чем бы заняться? Лидочка подвинула к себе компот. Он был совсем несладкий и чуть теплый. Первые из обедающих стали подниматься и потянулись к выходу,

– Они здесь воруют просто ужасно, – сказала Марта. – Еще два года назад здесь был такой компот, что ложка стояла, ты представляешь?

Поднялся Александрийский, Глазенап увидел его, стал быстро говорить и сам смеялся. Александрийский вежливо и тонко улыбался. Потом пошел к двери. Ему снова пришлось задержаться – его окликнул незнакомый Лидочке господин, сидевший за столом академиков. Видно, недавно появился.

Александрийский разговаривал с ним. Лидочка поднялась и вышла в гостиную. Ни Мати, ни Алмазова там не было.

Возле вешалки она увидела растоптанный комочек желтой глины. В такой глине были измазаны башмаки Мати. Лидочка подняла кусочек. Он был почти сухой.

– Что обнаружил доктор Ватсон? – спросил, подходя, Александрийский.

– Я хотела бы узнать, – сказала Лида, – где наш подозреваемый наступил в эту глину?

– Здесь нет никакой тайны. С таким же успехом эта глина могла попасть сюда с моих галош, – сказал Александрийский. – Куча этой глины лежит по дороге к тригонометрическому знаку. Когда мы ходили туда вчера вечером, я наступил в эту грязь. И, наверное, не я один.

– Да, не один,– согласилась Лидочка.– Матя тоже.

– К сожалению, мы не можем строить наши умозаключения на случайных уликах, – сказал профессор. – Вы нашли наших недругов?

– Нет,

– Я тоже не нашел. И что будем делать дальше?

– Может, пойдем погуляем? Дождик вроде перестал.

– Великолепная идея, – сказал Александрийский.– И полезно, и приятно.

– А вы мне расскажете об атомной бомбе – мне кажется, что вы с Матей совсем по-разному ее понимаете.

– Вы совершенно правы.

Они медленно шли по полого поднимавшейся дорожке, которая вела мимо теплиц, заброшенных недавно на волне коллективизации огородов, к тригонометрическому знаку.

Александрийский тяжело опирался на трость, ему было нелегко говорить на ходу, поэтому они часто останавливались передохнуть.

Тонкий нос профессора покраснел, он шмыгал, порой доставал из кармана пальто носовой платок я промокал им нос. Лидочка подумала, что в детстве ему строго внушали, что хорошие мальчики не сморкаются на людях. И ей хотелось сказать: «Павел Андреевич, сморкайтесь, после революции это разрешили», по, конечно, она не посмела так сказать.

– К сожалению, ситуация с созданием сверхбомбы, – назовем ее бомбой атомной, это название не хуже любого другого – на самом деле серьезна. Наверное, вы, Лидочка, решили, что Матя набивает себе цену и морочит голову нашей секретной полиции.

– Нет, я думала, что Матя не дурак и вряд ли его продержали бы три года в Италии, если бы он был обманщиком.

– Матя – редкий тип ученого, который двумя ногами стоит на земле. Я его знаю уже много лет – одно время он был моим студентом. Крайне способен, почти талантлив. Из таких получаются неплохие директора институтов и ученые секретари, но никогда – гении… Матя умеет думать. Он овладел логикой. К тому же у него замечательный нюх на новое, на перспективное, что может принести ему выгоду… Впрочем, я несправедлив. Я недоволен им и потому стараюсь его принизить… Вам не холодно?

– Нет.

– У Мати еще одна удивительная способность – он смотрит на все со стороны. Он никогда не становится участником, он всегда – наблюдатель. А в этом есть преимущества – ты сохраняешь способность к трезвой оценке происходящего. Знаете, я думаю, что ни Ферми, ни Гейзенберг, ни Бор – никто из них не догадывается о том, к чему пришел Матвей. Он увидел в их движении к цели закономерности, которые они сами, в азарте труда и открытий, не замечали. И поверьте, сейчас открытия в ядерной физике сыплются, как из рога изооилия. Матвей связал две несовместимые для остальных проблемы – мировой политический кризис, войну, до которой мы докатимся через несколько лет, и возможности ядерной физики. Более того, я подозреваю, что своими выводами он ни с кем не стал делиться. Он унес конфетку в уголок, стал ее жевать и рассуждать – а где дадут целый торт?..

Александрийский проводил глазами белку, которая бежала через прогалину, держа в зубах большой орех.

– К сожалению, Матвей катастрофически прав. Мы провели с ним несколько часов в спорах – он старался привлечь меня к себе в союзники, ему нужны более солидные имена, чем его имя… И знаете, он меня убедил. Я совершенно и бесповоротно верю в возможность создания супербомбы на основе реакции деления ядер урана. Никаких чисто физических возражений этому я не обнаружил. Боюсь, что не обнаружат и другие ученые, И при организационных способностях, силе убеждения и напористости Матвея работы над бомбой могут начаться в ближайшее время. Если не заговорит Полина.

– А вы думаете, что Алмазов ищет ее именно поэтому?

– Господи, это яснее ясного! Альбина рассказала ему, что услышала…

– А мне обещала молчать.

– Алмазов знает слабые места Альбины и умеет допрашивать. У нее не было шансов… впрочем, пистолет – это шанс! Шанс кролика.

– Ой, не говорите так.

– Лучше говорить правду. Алмазову нужна Полина. Ему нужно самому допросить ее. Нужно понять, что она знает о Мате и чем это грозит не только Мате, но и проекту века и лично товарищу Алмазову. И ему также важно понять, что выгоднее – уничтожить Полину, позволить это сделать перепуганному за свое будущее Мате или оставить ее как угрозу. Ох, какая интрига!

– Ничего интересного! Это же люди. Вы не знаете Полину, а я ее немножко знаю,

– И вам ее жалко?

– Конечно, жалко.

– Тогда ей лучше было сидеть дома и не провоцировать события. Каждый из нас – раб собственной судьбы. Судьба Полины – ничтожная песчинка по сравнению с судьбами, на право распоряжаться которыми замахнулись ваши друзья Матя и Алмазов.

Они медленно пошли дальше. Впереди холмом, заваленным гнилыми листьями и заросшим жухлой травой, поднимался старый погреб.

– Почему вы все время говорите о том, что Матю надо остановить? Ведь завтра бомбу начнут изобретать французы и англичане, которые нас ненавидят, завтра она попадет к фашистам. Гейзенберг сделает ее для Гитлера.

– Слышу аргументацию Матвея. Это он сказал?

– Он сказал.

– Не бойтесь за Гейзенберга. Бойтесь тех, кто ближе. Бойтесь Матю.

– Бомба – надежная защита от фашизма!

– Опять Матвей: Да поймите, прекраснодушное дитя, что эта бомба – не просто бомба. Энергия, которая высвобождается при разделении атома урана, так велика, что одной бомбы будет достаточно, чтобы снести с лица земли Париж.

– Или Москву?

– Подумайте же, что случится, когда у Алмазова я его друзей – у Сталина, Косиора, Кирова, Тухачевского, у этих убийц, – окажется в руках абсолютное оружие! Неужели вы думаете, что они постесняются его употребить в дело? Неужели вы думаете, что они не сбросят его на Париж, сберегая собор Парижской Богоматери? Неужели вы не понимаете, что страшные преступления, которые уже совершила или еще совершит сталинская банда, будут удесятерены? Они же с помощью тщеславного Мати завоюют весь мир, экспроприируют весь швейцарский сыр и шоколад, чтобы самим его сожрать!

– А Матя?

– Матя? Если он доживет до торжества мирового коммунизма с атомной бомбой, то, возможно, будет стоять на трибуне среди победителей. Но, вернее всего, на каком-то этапе его отстранят или уничтожат. А впрочем – что я знаю?

Они подошли к погребу. Между ним и дорожкой ярким пятном желтела расплывшаяся куча глины. Видно, ее завезли для хозяйственных надобностей еще летом, а потом почему-то забыли о ней,

– Вот видишь, – сказал Александрийский. – Я же говорил тебе, что уже видел эту глину.

– А Матя не только видел, – сказала Лидочка,– но и ходил по ней.

– Если вам интересно,– Александрийский все еще думал о бомбе, – я покажу принцип, по которому можно построить атомную бомбу. Один воин еще не войско и даже три воина не войско – но с какого числа воинов получается войско?

– Подождите одну минутку,– сказала Лидочка,– я все же загляну в погреб.

– Только не промочите ног, – сказал Александрийский. Он оперся о трость обеими руками и стал смотреть на лес.

Лидочка осторожно обошла по краю пятно глины, потянула на себя прикрытую, почти развалившуюся дверь в погреб. Та заскрипела и с трудом поддалась.

Вниз вело несколько ступенек – свет почти не проникал внутрь и потому непонятно было, глубок ли погреб.

– Вы меня слышите? – спросил сверху Александрийский.

– Слышу, – откликнулась Лидочка. Она увидела на ступеньках желтые следы

– человек, который совсем недавно спускался в погреб, не заметил, что наступил в глину. Следы были большие, но нечеткие, и нельзя было сказать, кому они принадлежат. Зачем же человеку было спускаться в погреб?

Лидочка еще не видела ничего, но с внутренним предчувствием, точным и неотвратимым, она уже знала, что найдет сейчас на полу погреба, и страшилась сделать еще шаг вниз, но и не могла вернуться к Александрийскому, пока не убедилась в том, что права. При держиваясь рукой за отвратительно холодную и влажную стешу, Лидочка спустилась вниз. Нога ее попала в воду – ботик сразу промок.

Тело Полины – Лидочке пришлось присесть, чтобы дотронуться до него, – было сделано из скользкой ледяной глины. Лида поняла, что вот-вот ее вырвет…

Видно, она все же на несколько секунд или минуту потеряла сознание, потому что снаружи донесся трубный глас Александрийского:

– Что с вами, Лидия?

– Я иду,-сказала Лида, – я иду, – повторила она, потому что первые слова остались только в мозгу.

Она упала на руки Александрийскому. Тот не ожидал этого и не смог ее удержать, и потому Лидочка уселась на землю, к счастью, не на желтую глину.

– Она там, – сказала Лидочка.

Александрийский был безжалостен. Подняв Лидочку на ноги, потребовал, чтобы она закинула голову и считала до ста, и не думала о том, что увидела – не столько увидела, как нащупала в погребе.

А Лидочка и не думала об этом. Как ни странно, страх миновал почти сразу после того, как она вылезла на свежий воздух. Конечно, больше всего на свете Лидочке хотелось забраться в постельку, закрыть глаза и быстро-быстро заснуть. Но она понимала, что Александрийский ей этого не позволит. Александрийский был сердит на себя, потому что не поверил в важность улики, которую можно было назвать «тайна желтого следа», и потому потерял лицо – в погреб пришлось лезть Ватсону, и именно Ватсон совершил открытие, когда Шерлок Холме рассуждал о делении атомов.

Но сам Александрийский в погреб, конечно же, не полез, зато, пока Лидочка приходила в себя, он разрабатывал схему дальнейших действий. Больше таких ошибок не должно быть!

– Вам лучше? – спросил он.

– Мне хорошо,– попыталась ответить с иронией Лидочка, Иронии Александрийский не уловил.

– Если Полину убил Матвей,– сказал Александрийский,-то остается надежда на то, что каким бы соблазнительным ни казалось сотрудничество с ним для Алмазова, он не решится пригреть элементарного убийцу. Нам остается главное: поймать Матвея на месте преступления.

– На каком?

– Когда он будет прятать труп. Поезд Троцкого отходит на задний план.

– Но он же спрятал Полину!

– Ничего подобного! Здесь он ее не оставит. Он дождется темноты и унесет тело к пруду… или в лес.

– Откуда вы все знаете?

– Если бы вы задумались, пришли бы к тому же выводу. Убийца – человек в этом деле неопытный. Иначе бы не волок жертву по коридору, не прятался бы, испугавшись чего-то, к вам в комнату, не убегал бы, бросив труп, не гонялся бы за вами по коридорам… масса всевозможных «не»! Я утверждаю, что ночью, пока мы все были внизу, убийца вернулся к вам в комнату, утащил труп через кухню сюда…

– Почему тогда он не отнес его до пруда?

– Он не посмел надолго уйти из дома. А вдруг начнут проверять комнату за комнатой? А его нет. Он и поспешил домой.

– А письмо? – спросила Лидочка.

– Какое письмо?

– Письмо Поляны, в котором она сообщает, что уезжает.

– Может быть, она и в самом деле собиралась уехать, но Матя ее догнал…

Лидочка понимала, что Шерлок Холме неправ, – Полина не стала бы уезжать, оставив кастрюлю у Лидочки.

– Нет! – Лидочка замерла. Она решила задачку! – Я поняла! Это Матя! Он надеялся, что, если Полина уехала, ее не станут искать. И написал записку! Он сам написал, а не Полина. Она была уже мертвая!

– Что натолкнуло вас на такую версию? – вежливо спросил Александрийский. В вопросе не хватало только обращения «коллега».

– Грязный след на подоконнике. Не Полина же залезала к себе в окно! Матя залез, написал записку. С точки зрения преступника, это правильный шаг. Я об атом уже где-то читала!

– Но ведь записка подписана Полиной!

– Трудно мне с вами, Шерлоками Холмсами, – заявила Лидочка. – А вам приходилось видеть письма, написанные Полиной? Да просто никому не пришло в голову выяснять – ее это почерк или чужой. Даже Алмазову. Но только Мате надо, чтобы Полина благополучно уехала и все о ней забыли.

– И тут он узнает, что забыли не все. Что вы разговаривали с Полиной перед ее смертью, а Альбина этот разговор подслушала и передала Алмазову.

– Да, вся его выдумка с отъездом Полины оказалась зряшной.

– Теперь осталось только доказать, что убийца – Матя, и все станет на свои места. Тогда мы с вами можем подавать документы в МУР на должности сыщиков,– сказал Александрийский.

Они остановились перед дверью в дом.

– А что мы будем делать дальше? – спросила Лидочка.– Мы забыли договориться.

– Ждать темноты, – сказал Александрийский.– Раньше он не посмеет перетаскивать тело.

– Вы уверены?

– Он ни за что не оставит Полину в погребе,– сказал Александрийский.– И вы бы тоже не стали так рисковать – погреб буквально в шаге от кухни, туда прибегают играть детишки из деревни, туда могут заглянуть влюбленные, – да мало ли что? Нет… Матвей не посмеет его там оставить. Особенно теперь, когда он понимает: труп Полины – приговор ему и его чертовой бомбе.

– А когда станет темно?

– Когда станет темно и тихо, убийца выйдет из дома, вытащит из погреба труп и понесет его вниз, к прудам. Или, если решит, что пруды слишком очевидное место для того, чтобы прятать трупы, потащит его дальше, закопает в лесу… я не знаю, чем все кончится. Но я энаю – чем начнется. Значит, с наступлением темноты мы должны наблюдать за погребом. И увидим убийцу. А сейчас мне надо отдохнуть. Вы совершенно забыли, что я старый больной человек.

– Да, забыла, – сказала Лидочка. – Вы не производите впечатления старого и больного человека, мистер Шерлок Холме.

– Спасибо, Ватсон, вы умеете польстить старому мастеру…

Они вошли в дом.

Астроном Глазенап с помощью библиотекарши развернул длинный бумажный плакат, на котором красными буквами было написано: «Свободу узникам кровавой Речи Посполитой!». По их виду было понятно, что они не представляют, что делать с плакатом далее.

– Что здесь происходит? – спросил Александрийский.– Вы ждете Пилсудского?

– Ах, вы все забываете, Павел Андреевич, – сказала библиотекарша. – Сегодня же политический маскарад под лозунгом «Свободу пролетариату!».

– Я в погребе ноги промочила, – сообщила Лидочка по секрету профессору.

– Вы с ума сошли! В такую погоду! И мне не сказали.

– А чем бы вы мне помогли?

– Отнес бы вас на руках, – сказал профессор.– А ну – быстро наверх!

– Когда встречаемся?

– Как только последний луч солнца погаснет на шпиле Кельнского собора,

– сказал Александрийский.

Лидочка помогла ему раздеться и повесила пальто на вешалку. Потом сняла свое пальто. Александрийский ждал ее. Прибежал взволнованный президент Филиппов. Почему-то он был в немецком пикельхельме времен первой мировой войны.

– Иваницкая, вам задание! – сказал он, увидев Лидочку.– В вашей комнате материал для маскарадной одежды. Марта Крафт вам все объяснит.

– Что? – не поняла Лидочка.

– Сколько раз надо повторять! Вам следует срочно облачаться! По разнарядке вы будете исполнять роль игуменьи. Костюм примете у Марты Крафт, в вашей палате.

– Еще чего не хватало! – воскликнула Лидочка.

– «Отче наш» знаете? – спросил президент. – Ваша цель – прислуживать мировому империализму. А вам, Пал Андреевич, будет сидячая роль.

– Какая же, позвольте полюбопытствовать?

– Роль Британской Империи в виде паука,

– Я польщен,– сказал Александрийский и прикрикнул на Лидочку: – Сколько раз вам говорить – бегите домой, переоденьтесь!

Лидочка взбежала наверх. Подходя к своей двери, замедлила шаг. Вдруг ею овладение странное тревожное предчувствие. «Ну сейчас-то чего бояться, – сказала себе Лидочка. – Страшное осталось снаружи. А здесь горит свет, из кабинета докторши доносятся женские оживленные голоса – может быть, медсестры тоже готовятся к маскараду?» И что-то иррациональное удерживало Лидочку оттого, чтобы потянуть за ручку двери. Что-то там, за дверью, поджидало ее и хотело напасть…

Ну хоть бы кто-нибудь прошел по коридору – она бы попросила открыть дверь – в шутку, смеясь…

Из кабинета выглянула Лариса Михайловна. Она весело спросила:

– Вам помочь?

– Нет, спасибо, – благодарно откликнулась Лидочка.

Она повернула ручку и толкнула дверь.

Было темно – шторы в комнате опущены. Свет проникал внутрь только из коридора. Лидочка стояла в дверях, скованная страхом, не смея сделать шага вперед… и вдруг из темноты на нее надвинулся скелет.

Он шел кривляясь, дергаясь, и Лидочка поняла, что сейчас умрет от страха… Тут сзади раздался пронзительный вопль!

Вопль был настолько страшен, что Лидочка, несмотря на охвативший ее ужас, обернулась и увидела, что в дверном проеме медленно оседает потерявшая сознание Лариса Михайловна, которая так не вовремя заглянула в комнату, Лидочка сделала было движение на помощь докторше, но вспомнила, что скелет не дремлет… посмотрела на него и скелета не обнаружила – вместо него над ней возвышалось странное и не очень страшное существо, которое состояло из полных ног в черных шелковых чулках и черных же резинках, отделанных кружевом, из розовых панталон, обнаженного живота приятного телесного цвета, черного кружевного лифа – но вместо щей и головы там наверху дергалась и колыхалась некая черная с белыми пятнами масса. Лидочка только через минуту сообразила, что смотрит на прекрасное тело Марты Крафт, которая старается снять через гоЛову черный балахон с нарисованным на нем скелетом – маскарадный костюм «Голод в Индии», который она только что примеряла, чем и ввергла в ужас Лидочку и Ларису Михайловну.

Докторша скоро пришла в себя – даже нашатыря не понадобилось – и была очень смущена своей женской слабостью, а Марта, которая чувствовала себя неловко, хотя ни в чем на этот раз не была виновата, утешала ее и просила прощения у Лидочки. Лидочка отмахнулась.

– По крайней мере ты сегодня одна, и это уже достижение.

– Знаешь, – согласилась Марта, – как ты права! Все мужчины хотят от меня лишь одного, и никто не думает о том, что я тоже страдающая единица, человек, наконец!.. Как ты думаешь, я правильно сделаю, если сейчас брошу все силы на подготовку диссертации?

– Наука этого не переживет,– буркнула Лидочка.

Марта принялась смеяться, потом снова примерила костюм «Голод в Индии» и стала допрашивать Лидочку – идет ли ей образ скелета. Она так и говорила – «образ скелета».

Лидочка разулась, поставила влажные ботики к еще горячей печке, потом достала из чемодана сухие теплые носки и, надев шлепанцы, отправилась к Ларисе Михайловне попросить чего-нибудь от головной боли и начинающейся простуды. Той было неловко за обморок, она достала большую коробку лекарств, и они с Лидочкой потеряли несколько минут, выбирая лекарства получше.

– Вы у нас в первый раз? – спросила Лариса Михайловна.– Сегодня день самый интересный – у нас для каждой смены маскарад устраивают. Но раньше из кладовой княжеские сундуки доставали – там карнавальные костюмы еще с ихних времен остались. Тогда мы все одеваемся коломбинами, царевнами и рыцарями. А сейчас товарищ Филиппов очень боится товарища из ГПУ и поэтому выбрал все политическое. Дурак он, правда?

– Дурак, – с готовностью согласилась Лидочка.

– А мне он велел быть угнетенным пролетариатом Запада и надевать старый мешок. Только он меня в этом мешке и видел! Интересно, откуда он этот скелет раздобыл? Неужели тоже в сундуках? Сколько лет я здесь, а не видела.

Голова все равно болела – начиналась простуда.

Именно простуды Лидочке и не хватало. За окном стемнело – снова пошел дождь. Было лишь начало пятого, а уже сумерки, как глубокой зимой. По коридору мимо кабинета прошли молодые люди, одетые в красноармейскую форму.

Санузия жила счастливо и легкомысленно. И если у людей, что приехали сюда на заслуженный либо добытый по блату отдых, были важные и грустные проблемы в Москве, то, приехав сюда, они согласны были забросить их за шкаф и две недели прожить бездумно, потому что лес, отделявший Санузию от Москвы, был надежной границей – академики жили в заповеднике.

Они вернутся, и их будут вычищать, увольнять, допрашивать, разоблачать, изгонять или награждать. Но это будет потом, потом, потом… Нелепо и несправедливо, что из всех людей, собравшихся здесь танцевать, хлебать борщ и дышать воздухом, лишь ей, Лиде, почемуто приходится таить в себе тяжкое и смертельное знание о мертвой женщине, которая лежит в холодном погребе, и знать, что среди зверят в заповеднике таится волк-убийца, а что ставкой в игре, идущей за кулисами дома, стала супербомба, способная стереть с лица земли Париж… Снизу поднимался предпраздничный, пока еще сдержанный, предновогодний, предмайский шумок, заставляющий людей двигаться чуть быстрее, говорить чуть громче и смеяться чуть живее, чем обычно.

Лидочка вернулась к комнате, открыла дверь.

Уже вот-вот стемнеет, и надо будет идти снова в холодный промокший парк и выслеживать убийцу. Как бы ни был плох этот человек, но можно представить себе ужас убийцы, которому предстоит выйти под дождь, забраться в погреб и, рискуя попасться случайному прохожему на глаза, волочить по грязи труп…

– Господи, – сказала вслух Лидочка, понимая притом, что убийцу представляет в виде Мати и жалеет Матю, который так любит красивую жизнь, свою работу, славу и ее – Лидочку…

Лидочка протянула руку к выключателю, но не успела зажечь свет.

– Нет! Не смей! – раздался мужской голос. Дверцы платяного шкафа распахнулись, и темная фигура, выскочив оттуда, бросилась на Лиду. А она, смертельно уставшая от этого дня, поняла, что уже не в силах бороться за свою жизнь, – она даже согласна, чтобы ее убили – только чтобы не мучаться и не ждать…

Мужчина подхватил падающую Лидочку и прижал к себе. Но он не стал убивать ее.

Лида пискнула, представляя себе, как сейчас вонзится в нее кинжал или холодные, уже знакомые пальцы сожмут ее беззащитное горло. Мужчина прижал ее к стене и зашептал знакомым шепотом:

– Один поцелуй! – молил шепот, – только один поцелуй, и я смогу жить спокойно.

– Да погодите вы!

– Нет, я не могу больше годить! Ты должна мне сказать «да»!

– Нет, не должна. – Лида продолжала бороться с конечностями атрессора, но делала это довольно вяло, потому что уже поняла, что это не ее убийца и вообще у него иные интересы.

– Марта, – мужчина принялся целовать ее шею, – Ты должна… ты же обещала…

– Это не я,– попыталась возразить Лидочка. Но ее не слышали.

Ищущие губы поклонника наконец-то достигли рта Лидочки, поклонник был невменяем от страсти.

В этот момент дверь распахнулась, загорелся свет, и краем глаза Лидочка увидела в дверях остолбеневшую от удивления Марту Крафт.

Хватка поклонника ослабла, и Лидочка, освобождаясь, поняла, что ее пытался лобзать юный аспирант Ванюша Окрошко. Тот тоже понял свою ошибку и малиново покраснел.

– Откуда он взялся? – спросила Лида.– Проходу от твоих поклонников нету!

– Как ты посмела! – Марта неожиданно обрушила гнев на Лидочку. – Он же еще совсем ребенок. Как ты смела завлечь его?

– Это я завлекла?

– Разумеется, не я. Меня не было в комнате.

– Так это он меня лобзал? – спросила Лида. – Или я его?

– Нет! – закричал молодой человек, – это я не вас целовал, я целовал Марту Ильиничну.

– Вот видишь – сказала Лидочка мрачно,– можешь продолжать.

– Ой, – сказала Марта, – а я думала, что ты его у меня хочешь отнять!

– Он твой, – сказала Лида, – только скажи ему, чтобы в будущем он не прятался по шкафам – у меня там платье висит и блузки. Он мне все луком провоняет.

– Это неправда! – закричал Ванюша. – Марта Ильинична, скажите, что это неправда.

– Нет,– сказала Марта,– ты этого не могла подстроить. Ты не успела бы подстроить.

Марта была совершенно серьезна – она решала задачу с двумя неизвестными. Весь мир был чреват изменой, никому нельзя было доверять.

– Где мой маскарадный костюм? – спросила Лидочка.

– Нет, вы скажите ей,– настаивал молодой человек,– вы скажите, что я не ел лука! Здесь лука отродясь не давали,

– Я не знаю никакого маскарадного костюма,– сказала Марта. – Совершенно не представляю, что ты имеешь в виду.

– Я ничего не имею в виду, – сказала Лидочка.– Мне все это надоело. Но Филиппов сказал мне, что одеяние монахини у нас в комнате.

– Вы забыли, Марта Ильинична,– возрадовался вдруг молодой поклонник.– Я вам лично помогал нести этот костюм. Вам так понравился материал. Помните, вы сказали, что хотели бы быть такой монахиней.

– А идите вы к чертовой бабушке! – закричала вдруг Марта, схватила со своей кровати черную одежду и кинула Лиде.– Все меня в чем-то подозревают, все у меня чего-то вымогают. А ну, иди отсюда. Луку, видите ли, он наелся и лезет с поцелуями…– и, видя изумление аспиранта, добавила: – К моей лучшей подруге…

За аспирантом закрылась дверь. Лидочка, не обращая внимания на притихшую Марту, натянула черную, длинную до пола одежду и, подойдя к зеркалу, сама себе в ней понравилась.

Марта сидела на постели и зашивала саван «Голода», скелет лежал у нее на коленях и шевелил ногами.

Зр