Интересы

Возможно, не найдется другой психоло­гической проблемы, которую бы изучали так интенсивно, как проблему интереса. А меж­ду тем его природа во многом продолжает оставаться загадкой для психологов.

Почти в каждой посвященной интересу работе он определяется по-своему, но дело даже не в этом. Разноголосица существует и в толковании многих других психологиче­ских понятий, и выше мы с нею уже сталки­вались не раз. Однако когда сравниваешь различные мнения об интересе, поражает иное: они часто оказываются настолько да­леки друг от друга, что можно подумать, буд­то речь идет о совершенно разных вещах.

Не случайно поэтому уже давно один из доб­росовестнейших исследователей рассматри­ваемой проблемы пришел к выводу, что ин­тереса как самостоятельного и единого пси­хологического явления вообще не существу­ет и что само понятие “интерес” должно быть изгнано из психологии и педагогики¹.

В наше время так резко и определенно ни­кто уже не выражается, однако, сводя инте­рес к другим психологическим категориям, многие авторы фактически встают на ту же позицию.

Между тем все люди интуитивно чувст­вуют, что интерес — это все-таки феномен особого порядка, и именно поэтому продол­жают его исследовать с самых разных точек зрения.

На наш взгляд, интерес как психологи­ческая реальность не сводим ни к каким другим психологическим фактам, хотя и до­вольно близок некоторым из них. При этом мы полагаем, что за “веером” противополож­ных мнений об интересе кроются не заблуж­дения исследователей, а “схватывание” каж­дым из них тех или иных отдельных его сто­рон или проявлений, частично совпадающих с проявлениями других образований психики.

Чтобы понять природу человеческих ин­тересов, их сущность надо искать не в спе­цифике “чувства интереса”, а в чем-то сов­сем ином. Надо также учесть многообразие, текучесть, “переливчатость” психологиче-

¹ См. А. С. Ананьин. Интерес по учению сов­ ременной психологии и педагогики. Киев, 1915.

ских явлений, к которым наш язык прила­гает одинаковую “бирочку” интереса и ко­торые на самом деле далеко не тождествен­ны друг другу. В данном случае это не не­достаток языка повседневной, жизни, это — его достоинство: благодаря многозначности слова “интерес” оно как бы удерживает в себе связи между переходящими одно в другое явлениями, в то время как необходи­мые уточнения его значения подсказывают­ся всем контекстом речи. Но для научного анализа мы должны использовать более застывшие понятия, которым придан доста­точно однозначный смысл.

Живой, изменчивый интерес предстает перед нами то в виде мимолетного состоя­ния, то в виде свойства личности, то, нако­нец, в виде проявления этого свойства в систематически повторяющихся пережива­ниях и деятельностях. Но мы сфокусируем наше внимание только на интересе как свойстве личности. С такого рода интереса­ми мы сталкиваемся, когда констатируем, например, что главным жизненным интере­сом у Ч. Дарвина были научные исследова­ния, у А. В. Суворова — интерес к военному делу, а у гроссмейстера М. Таля — интерес к шахматной игре.

Такой интерес проявляется не просто во внимании к тем или иным фактам, как не­редко считают, а прежде всего в страстном и непреходящем увлечении определенной деятельностью. Это интерес, который не только нельзя противопоставить склонности, но который как раз и есть не что иное, как один из ее видов (другие два — привержен­ность к известного рода мечтам и воспоми­наниям). Нельзя не согласиться с А. Г. Ко­валевым, когда он, выступая против сведе­ния интереса к одним познавательным уст­ремлениям субъекта, пишет: “Психологи, разделяющие эту концепцию, по существу, суживают понятие “интерес”... Очевидно, что каждый интерес включает в какой-то мере познавательное отношение личности к объекту, но не может быть сведен к нему” ¹.

Интерес проявляется и в “нацеленности” психических процессов, и в личной “прияз­ни” к определенной деятельности, в побуж­дении к ней, и в особом эмоциональном от­ношении к окружающему миру². Именно такой, закрепившийся в личности в качест­ве особого побуждающего механизма ее по­ведения интерес и будет отправным для нашего анализа его природы и сущности. Необходимость указанного анализа дикту­ется неразрешенностью вопроса о взаимоот­ношениях интересов и потребностей. Здесь, в этом вопросе, — основной “узел” всех про­тиворечий, всех дискуссий. Не “развязав” его, трудно двигаться дальше в развитии конкретных эмпирических исследований.

Основные высказанные по этому поводу точки зрения либо, отождествляют интерес с познавательной потребностью, либо сводят

¹ А. Г. Ковалев. Психология личности. М., 1970, стр. 140.

² См. Г. И. Щукина. Проблемы познавательно­го интереса в педагогике. М., 1971, стр. 6.

его к определенной форме самых разных по­требностей (В. М. Шепель, Ю. В. Шаров, А. Г. Спиркин), либо, наконец, считают его особым, отличным от потребностей свойством или отношением личности (С. Л. Ру­бинштейн, А. Г. Ковалев и другие). Не имея возможности в данной книге внимательно проанализировать все “за” и “против” пере­численных точек зрения, скажем только, что с позиций той основной идеи, которая здесь развивается, нам представляется более приемлемой точка зрения С. Л. Рубин­штейна, А. Г. Ковалева и Н. Г. Морозовой. Формулировка Н. Г. Морозовой, на наш взгляд, имеет несомненную эвристическую ценность для понимания особой природы интереса; интерес, читаем мы в ее моногра­фии, — это “ отношение, перерастающее в на­правленность личности ” ¹. Если понимать направленность как систему потребностей в отношении, то так, в сущности, оно и есть. Но Н. Г. Морозова, в соответствии со своим чисто “гностическим” толкованием интере­са, под перерастанием отношения в направ­ленность личности имела в виду “отвлече­ние познавательной деятельности от потреб­ности”. Все же уже одно то, что исследова­тельница почувствовала невозможность трактовать интерес просто как познаватель­ное или эмоциональное выражение потреб­ности, представляется нам шагом вперед в познании его природы.

¹ См. Н. Г. Морозова. Формирование познава­тельных интересов у аномальных детей. М., 1969, стр. 36.

В целом можно констатировать, что проблема соотношения интересов и потреб­ностей оказалась чрезвычайно “твердым орешком” для психологической теории. Во всех конкретных исследованиях явственно проступает теснейшая связь интересов с по­требностями, сходство этих феноменов, от­сутствие ясных границ между ними. И в то же время большинство исследователей ин­туитивно уверены в несводимости одного из них к другому. Интерес если и есть модифи­цированная потребность, то какая-то совсем особая, непохожая на все иные. Однако от­личие его от обычных потребностей очень тонкое; его многие хорошо “чувствуют”, но, начиная объяснять, называют признаки, ко­торые на самом деле не могут служить ос­нованием для дифференцировки.

Как же решить проблему природы инте­реса? Ключ к пониманию сущности интере­сов личности мы видим в рассмотрении ди­намики отношений между потребностями и эмоциями, которая как раз и приводит, по нашему мнению, к возникновению таких интересов-свойств (“образований”, “меха­низмов”).

Как мы уже отмечали в § 3 главы I, эта динамика состоит в том, что, выступая в первую очередь как индикаторы потребно­стей человека, эмоции постепенно сами все более становятся “предметом” его особых психологических потребностей, приобретают известную “самоценность”, начиная заранее предвкушаться личностью. Когда мы рас­сматриваем “свежесформированный” интеpec личности в его функционировании, мы встречаемся с теми же потребностями и эмо­циями, с которыми встречались и до его об­разования. Именно поэтому проявление ин­тереса так трудно отдифференцировать от проявления потребностей. Но суть интереса не в его элементах, а в характере связи между ними. В “механизм” каждого инте­реса входят потребности, которые приобре­ли служебную функцию.

Рассмотрим следующие факты.

У всякого человека опасность активизи­рует потребность в самосохранении, вызы­вает состояние тревоги, напряженности. Выйти из этого состояния можно по-разно­му. Возможен неполноценный, частичный выход, который, погасив тревогу, создает неудовлетворенность иного рода (отсту­пил—унизил себя, нарушил долг и т. д.). Возможен и такой выход, который удовлет­ворит потребность в самосохранении одно­временно с другими потребностями. Он — в преодолении опасности, в победе над нею: сама успешная реализация задачи вызывает здесь положительные эмоции, причем меня­ется отношение человека к опасности — он начинает “презирать” ее. Презрение к опас­ности может закрепиться в личности, стать чертой характера. Но это еще не интерес. Тысячи и тысячи героев Великой Отечест­венной войны научились за ее годы бес­страшно смотреть в глаза смерти. Но подав­ляющее большинство таких людей верну­лось после окончания войны к самым мир­ным гражданским профессиям, отнюдь не тоскуя о том, что теперь им не приходится ежедневно рисковать жизнью. Это не зна­чит, конечно, что пережитые отношения ни­как не закрепились в них и что их прошлый эмоциональный опыт не сможет актуализи­роваться при возникновении соответствую­щих ситуаций. Однако специально таких ситуаций они не ищут. В то же время, как отметил Б. М. Теплов, “бывают люди, для которых опасность является жизненной по­требностью, которые стремятся к ней и в борьбе с ней находят величайшую радость жизни”¹. Эта своеобразная потребность в опасности есть, по существу, потребность в переживании тех отношений, которые она у личности актуализирует. Более точное имя этой специфической потребности — интерес, который всегда связан с жаждой положи­тельных эмоций и с готовностью ради них пойти на страдание. При этом само страда­ние настолько сливается с предвкушением удовольствия выхода из него, что становит­ся чувством, которое А. С. Пушкин очень метко назвал “полумучительной отрадой”. Это — одно из самых характерных пережи­ваний, возникающих в процессе функциони­рования всякого непосредственного инте­реса.

Можно выделить две группы таких ин­тересов. Первый вид интересов никакого иного мотива, кроме наслаждения разными переживаниями, возникающими в процессе

¹ Б. М. Теплое. Проблемы индивидуальных различий. М., 1961, стр. 266.

определенной деятельности с определенны­ми объектами, не имеет. Он реализуется в активности, которую можно описать форму­лой: П₃ Р₀ В₀ Д₀. Интересы этого вида мы назвали процессуальными. Самый смысл процессуального интереса спортивного “бо­лельщика” в том плане, как мы этот инте­рес трактуем, хорошо передан спортивными обозревателями Виктором Пшенкиным и Бо­рисом Федосовым: “Спасибо футболу. Спа­сибо ему за то, что он дарит людям радость, заставляет их переживать, волноваться, грустить, ликовать. В этом — прелесть фут­бола. В этом его сила и власть над миллио­нами верных приверженцев” ¹.

Такую же потребность в объекте как ис­точнике желанных переживаний представ­ляет для многих интерес к художественной литературе, к музыке, к разным формам об­щения с людьми и т. д.

Чисто процессуальные интересы, однако, редко занимают большое место в жизни че­ловека. Человек хочет переживать опреде­ленные эмоции, наслаждаться ими. Но он стремится также соединить приятное с по­лезным и должным. И это стремление реали­зуется в другой разновидности интересов, которые можно назвать процессуально-целе­выми. При функционировании последних личность, “играя” одними своими потребно­стями и наслаждаясь возникающими при этом эмоциями, одновременно удовлетворя­ет другие свои потребности — чаще всего

¹ “Известия”, 8 июля 1974 г.

потребность в служении обществу, потреб­ность в самовыражении, самоутверждении, а также потребность в обеспечении себя не­обходимыми средствами для жизни.

При процессуально-целевом интересе че­ловеку важна не только приятность самого процесса деятельности, но и ее продукт, ре­зультат. Важны более отдаленные последствия, к которым она ведет. Процессуально-целевой интерес — это характерная для той или иной личности программа определенной деятельности, которую, как правило, можно описать формулой: П₂ Р₃ В_1-0 Д₀. Читатель легко заметит, что эта формула совпадает с нашей “формулой счастья”, приведенной в предыдущем параграфе. Это естественно, ибо человек чувствует себя по-настоящему счастливым только тогда, когда увлечен интересной для него деятельностью.

Конечно, удовлетворяя этот свой инте­рес, человек все же действует ради опреде­ленной объективной цели, однако и здесь наряду с целевым компонентом мотивации деятельности сохраняется и процессуаль­ный мотивационный компонент. Правда, здесь он иногда отходит на второй план. Бывают моменты, когда в процессе борьбы за цель приходится жертвовать удовольст­вием ради лучших объективных результа­тов. Но этот факт только подчеркивает, что объективная цель — еще не все в интересе: не всегда наиболее короткий и верный путь к ней сопровождается и наибольшим чувст­вом интереса. Так, шахматист талевского склада может порой отказаться от заманчивого, но неясного комбинационного продол­жения в игре с относительно слабым про­тивником ради того, чтобы принести своей команде “верное очко”. Это, однако, сделает для него самого данную партию малоинте­ресной при всей его большой заинтересован­ности в ее исходе. Если же человеку сплошь придется заниматься определенной деятель­ностью, мотивируемой только достигаемым с ее помощью результатом, то непосредст­венный интерес исчезнет, перед нами ока­жется занятие по долгу или по необходимо­сти.

Типичное проявление процессуально-целевого интереса мы встретим там, где удо­вольствие от осуществляемой деятельности и ее эффективность станут положительно

коррелировать.

В интересах этого типа, таким образом, происходит новое усложнение функции эмо­ций: как бы поменявшись ролями “слуги” и “господина” с рождающими их потребно­стями, эмоции вновь фактически становятся на службу другим потребностям человека. Однако генетически и “тонально” они часто оказываются совершенно разнородны с этими последними — и это один из характерных признаков интереса. Например, у большин­ства ученых их интерес к науке несомненно включает в себя удовлетворение потребностей в служении людям и самоутверждении, одна­ко в процессе его функционирования ученые переживают главным образом гностические, а не альтруистические или глорические, эмо­ции. При этом в известной мере всегда сохраняется и отмеченная выше “самоцельная” значимость эмоций, которые, приобретая но­вые функции, не теряют и своих прежних качеств.

То обстоятельство, что, удовлетворяя свой процессуально-целевой интерес, чело­век действует и ради получаемого наслаж­дения и ради объективной цели, не должно, однако, приводить к представлению, будто такой интерес лишен внутренней целостно­сти. Напротив, целостность обеспечивается двуединой функцией его целевого компонен­та: последний как раз и определяет деятель­ность, которая своей процессуальной сторо­ной удовлетворяет прежде всего потреб­ность в эмоциональном насыщении, а своей результативной стороной — многие другие материальные и духовные потребности чело­века. Конечно, эта двуединая функция иде­ально выполняется только для запроектиро­ванных идеальных условий деятельности, а при нарушении их личности приходится жертвовать какой-то долей удовольствия ра­ди достижения результатов. Поэтому в про­цессе функционирования процессуально-це­левого интереса живое чувство интереса по­рою может на время исчезать, полностью ус­тупая место сознанию долга. Но, как уже го­ворилось, такие моменты не должны быть длительными и частыми, иначе непосредст­венный интерес-склонность в конце концов угаснет.

Из всего вышесказанного видно, что хотя интерес и объединяет в себе разные потреб­ности личности, и прежде всего наиболее специфичные “эмоциональные потребности”, только ими его содержание не исчерпывает­ся. Он содержит в себе и некоторую общую схему их одновременного удовлетворения посредством действования в определенной предметной сфере, почему мы иногда и ха­рактеризуем его как “психический меха­низм”.

Деятельность, в которой выражают себя интересы, может носить разный характер. Иногда она ограничивается только познава­тельными процессами, и тогда отмечают, что люди нечто смотрят с интересом, нечто слушают с интересом или нечто изучают с интересом. Порой при определении интере­са его только к одному этому характерному проявлению и сводят. Но, конечно, на самом деле человек может также и работать с ин­тересом, и играть с интересом и т. д. При этом в зависимости от конкретного характе­ра такой деятельности интерес будет выра­жаться через разные эмоции, иметь разную эмоциональную структуру. Этот-то факт зорко и подметил А. С. Ананьин, но он сде­лал отсюда неверный вывод, что интерес — это псевдопонятие, ибо специфического, все­гда себе равного чувства интереса не суще­ствует. Но дело не в чувстве. Чувство инте­реса (при частом наличии в нем и некото­рых отмеченных выше специфических мо­ментов), в общем, действительно, может быть разным и порой порождаться обыч­ными потребностями, еще не образовавшими особого механизма интереса-склонности. Так, познавательное отношение интереса

(интереса-чувства, процесса) легко рождает всякая неудовлетворенная потребность, на­пример пищевая. Недаром существует пос­ловица, что “у голодной кумы хлеб на уме”. Интерес этого рода действительно является познавательным аспектом потребности, как иногда его определяют. Но такой интерес можно обнаружить даже у кошки, с инте­ресом посматривающей на хозяйкину ко­шелку.

При длительном ущемлении какой-либо потребности, например, опять-таки, при том же голодании, эмоционально-познаватель­ное отношение к объекту способно приобре­сти черты некоторой устойчивости, времен­но эмансипироваться от потребности. Но и это чувство интереса еще не будет проявле­нием свойства личности. В книге воспоми­наний “Люди, годы, жизнь” Илья Эренбург рассказывает о своем поведении и самочув­ствии после длительной, но оставшейся по­зади голодовки следующее: “Нелегко было унять психологический голод. Пообедав, я останавливался возле булочной или колбас­ной, разглядывал хлебцы различной формы, сосиски, пирожки. Так смотрят любители на редкие безделушки в витрине антиквара. Я изучал меню, вывешенные у входа в мно­гочисленные рестораны; названия блюд зву­чали как стихи”¹.

В подобном поведении писателя внешне было много такого, что присуще человеку с

¹ И. Эренбург. Люди, годы, жизнь. М., 1966, стр. 283.

гастрономическими интересами. Но у него этот интерес был интересом-состоянием, обусловленным длительным ущемлением потребности и не имевшим специального механизма в структуре самой личности. Поэтому спустя непродолжительное время “психологический голод” угас. У людей же с гастрономическими интересами описанное отношение к пище не угасает, в сколь бы обеспеченных условиях они ни жили. Про­исходит это потому, что гурман стремится уже не к удовлетворению своей пищевой по­требности, а к удовлетворению потребности в “гастрономических переживаниях” и на­стойчиво ищет средства возбуждать их в себе как можно чаще и сильнее.

Поэтому, как уже отмечалось, основные особенности интереса-склонности не столько проявляются в специфике его переживаний, сколько в том, что он заключает в себе осо­бую программу организации этих пережива­ний. Это специальный психический меха­низм, побуждающий человека к такой дея­тельности, которая не только удовлетворяет его потребность в объективных достижени­ях, но и приносит ему желанное эмоцио­нальное насыщение. При этом он так “орга­низует” возбуждение одних потребностей человека, что они в конечном счете через посредство эмоций и деятельности начинают служить другим его потребностям.

Таким образом, интерес есть очень слож­ное образование человеческой психики. Ему трудно дать точную и краткую дефиницию, ибо “чем богаче подлежащий определению

предмет, т. е. чем больше различных сторон он предоставляет рассмотрению, тем более различными оказываются даваемые ему де­финиции” ¹. В качестве же рабочего опреде­ления можно обозначить интерес как осо­бую психологическую потребность личности в определенных предметах и видах деятельно­сти как источниках желанных переживаний и средствах достижения желанных целей. Такое определение дает по крайней мере воз­можность четко отграничить интересы от других сходных с ними явлений, объяснить и другие их производные особенности. Глав­ные из них — их активность, экспансивность и способность усиленно стимулировать по­знавательную деятельность (что толкнуло некоторых психологов на трактовку их как проявления познавательной потреб­ности).

Поскольку механизм интереса включает в себя удовлетворение потребности в пере­живаниях, а интенсивно переживается толь­ко новое, это не может не придать деятель­ности, движимой интересом, усиленно поис­ковый, творческий характер. Хотя неудов­летворенная потребность тоже должна найти свой объект, но, выражаясь метафорически, он у нее чаще может быть “под руками”. Она вполне удовлетворяется знакомым, при­вычным. Интересу же всегда нужна но­визна, ибо однообразие убивает эмоции. Человека, скажем, влечет к природе, общение

¹ Гегель. Энциклопедия философских наук, т. 1. М., 1974, стр. 413.

с нею составляет его интерес. Он заранее предвкушает удовольствие, которое получит от загородной прогулки. И вдруг пре­красные ландшафты, прежде так радовавшие его, оставляют его равнодушным, ибо уже “приелись”. Как же реагирует на это че­ловек?

Приведем сравнение. Если человека ос­тавляет равнодушным предмет его физиоло­гической потребности, скажем, вид чистой ключевой воды, это означает, что его по­требность удовлетворена, и эту воду он про­сто не пьет, и только. Но в нашем случае субъект испытывает глубокое неудовлетво­рение оттого, что природа на этот раз не вы­зывает у него знакомого волнения. Что-то в человеке протестует против такого положе­ния. Ему скучно, серо. А он хочет пережи­вать, хочет испытать и на этот раз извест­ное ему по прежнему опыту сильное и пре­красное чувство восхищения красотой окру­жающего. Его эмоциональное отношение к природе пока что “спит”, но влечение к пе­реживанию этого “запрограммированного” отношения в нем живо и сильно. И он ухо­дит все дальше и дальше от города, испы­тывая потребность найти такие ландшафты, которые пробудят в нем желанные эмоции. Отсюда прежде всего познавательное прояв­ление его интереса (тоже обозначаемое сло­вом “интерес”) — пристальное вглядывание в окружающее. Наконец, он находит нечто новое, “неприевшееся”, что задевает его “за живое”. Теперь его интерес полностью удов­летворяется. Он испытывал потребность в определенных переживаниях, и он имеет их. Он еще пристальнее смотрит вокруг себя, но он делает не только это: он ходит, рвет цветы, вдыхает новые ароматы, быть может, фотографирует или купается в озере — сло­вом, “общается с природой”.

Его живое чувство интереса к ней в дан­ный момент — это чувство успешно удовлет­воряемой потребности в желанных пережи­ваниях.

Входящая в “механизм” каждого лично­стного интереса потребность в переживани­ях определяет и своеобразную его экспансивность. Обычная потребность часто “скромна” и консервативна. Многие люди привыкают к определенной пище, к опреде­ленной одежде, к определенной домашней обстановке и не хотят в них ничего менять. Ими (людьми) руководит чистая потреб­ность. Но если у кого-либо сформировался “гастрономический интерес” или интерес к нарядам, к меблировке квартиры — переме­нам не будет конца, и сфера включаемых в состав интереса объектов станет с каждым днем все расширяться: без новизны нет сильных переживаний. Часто говорят о ненасыщаемости интереса как об особенности, отличающей его от потребности; но что сле­дует понимать под “ненасыщаемостью”? На время можно насытить и интерес. Насытить же раз и навсегда нельзя не только интерес, но и настоящую потребность, и притом не только “духовную”, но даже и физиологиче­скую. Интерес ненасыщаем в том смысле, что “ему все мало”, он должен захватывать все новый и новый круг объектов или посто­янно открывать новое в старом. Соответст­венно интерес и более активен по сравнению с рядом других потребностей.

У людей существует потребность в ког­нитивной гармонии, в ясности представле­ний. Проблемность всегда мучительна, и не одни Эйнштейны стремятся к “ бегству от удивления ”. Но для последних важно не просто “убежать от удивления”, но постоян­но убегать от него. Здесь только один путь: талант находит в жизни все новое и новое удивительное.

Все сказано на свете.

Не сказанного нет.

Но вечно людям светит не сказанного свет.

(Н. Матвеева)

Потребность чаще всего удовлетворяется результатом, интересу важен процесс. Если же про некоторые “духовные”потребности можно сказать то же самое (в смысле их направленности на процесс), это означает только, что между ними и интересами лич­ности никакой разницы нет, что они и есть такой вид потребностей, специальное назва­ние для которых — интересы.

Таково наше понимание проблемы инте­ресов. Однако всякая теоретическая концеп­ция имеет тем большее значение, чем луч­ше она позволяет овладеть явлением, под­сказывая новые подходы для его эмпириче­ского изучения.

Далее мы как раз и покажем, каким об­разом наша трактовка интересов связана с решением тех вопросов, которые были поставлены здесь. Это, однако, целесообразнее сделать после того, как мы рассмотрим два других тесно связанных с интересами личности

феномена — мечты и воспоминания.

Мечты

Текучесть и многозначность явлений, обозначаемых понятием “мечта”, во многом аналогична явлениям интереса. Подобно то­му как интересом порой называют простую заинтересованность в чем-либо как в средст­ве достижения определенной цели, так и меч­той нередко именуют одно лишь сильное же­лание. Интерес в смысле заинтересованности еще не является непосредственным интере­сом, но может перерасти в него. Равным об­разом страстное желание нередко рождает мечту в более полном и строгом значении это­го слова.

Этим, однако, аналогия далеко не исчер­пывается. Как и чувство интереса, процесс мечтания может быть и проявлением особого механизма в личности, ее склонности, и чисто ситуативной реакцией на внешнее воздейст­вие. Наконец, как мы увидим далее, мечту тоже можно разделить на два разных вида, один из которых легко ассоциируется с про­цессуальными, а другой — с процессуально-целевыми интересами.

Мечты следует отличать от грез. Но дело не в том, что мечта осуществима, а греза — нет, как иногда думают. Дело в степени их осознанности в связи с ведущими программами личности. Нам представляется во многом удачной мысль французского психолога М. Гарсии-Барросо¹, что мечты и бессозна­тельные фантазии находятся на двух проти­воположных полюсах по отношению к актив­ности Я: они соответствуют одобряемому и неодобряемому желанию. В его формулиров­ке следовало бы, однако, заменить “неодобряемое желание” “несанкционированным”, то есть не оцененным личностью всесторон­не, не сопоставленным с другими ее стремле­ниями.

Настоящая мечта, во-первых, всегда про­ явля ется в работе воображени я, рождающего образы желаемого будущего; во-вторых, име­ет яркую эмоционал ьную окраску; в-треть­их, осознанна. И, наконец, в-четвертых, проч­но закреплена в личности. Если мы с таки­ми предварительными критериями подойдем к проблеме мечты, то прежде всего должны будем констатировать, что в отличие от проб­лемы интереса она разрабатывалась в психо­логической литературе чрезвычайно слабо. Старым зарубежным авторам вообще бы­ло свойственно пренебрежительное отноше­ние к мечте. Известный французский психо­лог Т. Рибо, например, смотрел на нее как на своего рода пустоцвет, появляющийся на “древе” творческого воображения, когда оно “загнивает” вследствие “бессилия воли” субъекта. Мечта, по его мнению, удел сенти

¹ М. Garcia-Barroso. Quelques remarques sur les reveries, les reves fantasmes inconscients.— “Revue franchise de psych analyse”, 35(2—3), 1971.

ментальных. “Действительно страстные лю­ди не бывают мечтателями” ¹.

В современной англо-американской и от­части французской психологической литера­туре отдельных статей, посвященных мечте, можно найти немало, но большинство из них касается частных вопросов, главным образом связи содержания мечтаний с социальным статусом личности. В тех же работах, где за­трагивается сущность и функции мечты, трактовка ее дается с психоаналитических или бихевиористских позиций. Об общих мо­ментах в трактовке мечты психоаналитика­ми и бихевиористами мы напишем немного позднее. Дополнительные же “привнесения” в ее концепцию со стороны каждого отдель­ного автора освещать здесь неуместно. Ска­жем только, что советскому читателю они могут показаться дикими. Такова, например, точка зрения Анны Фрейд, пытающейся вы­вести многие мечты из подавленной... “по­требности в мастурбации”².

Взгляд отечественных авторов на мечту отличается прежде всего ярко выраженной положительной ее оценкой.

Исключительно большое значение мечты в стимуляции человеческой активности было подчеркнуто В. И. Лениным³, и ленинская оценка мечты стала основополагающей для

¹ Т. Рибо. О страстях, стр. 15; си. тамщ Т. Рибо. Творческое воображение. Спб., 1901.

² A. Freud. Indications for Childanalysla. t£ 1969, p. 93—99.

³ См. В. И. Ленин. Полы. собр. co% t, * стр. 171—173.

советских психологов. Она была развита в ряде работ, посвященных проблеме вообра­жения (А. Я. Дубецкий, А. В. Петровский, М. Б. Беркинблит), где высказаны отдель­ные интересные замечания о мечте. Однако специально ей не посвящено ни одного мо­нографического исследования.

Недостаточная разработка проблемы ме­чты побудила нас, прежде чем анализировать ее в специально интересующем нас плане, провести сначала общее ее изучение. Опи­шем следующее эмпирическое изыскание, ре­зультаты которого интересны с точки зрения обозначения основных контуров возможного варианта теории мечты. Объектом этого изы­скания стали студенты I и II курсов Симфе­ропольского университета (всего около 200 человек). Им были заданы вопросы, сформу­лированные так, чтобы ответы на них могли раскрыть процесс становления мечты и под­твердить, дополнить или опровергнуть посте­пенно сложившиеся у нас взгляды на нее. Во­просы эти были следующие: “О чем Вы преи­мущественно мечтали в детстве, начиная с того времени, с которого Вы хорошо помните свои мечты? Не помните ли Вы, при каких обстоятельствах у Вас эти мечты впервые возникли? Что чаще всего побуждало Вас мечтать в дальнейшем? Как протекал сам процесс мечтания? (Опишите его как можно подробнее и конкретнее.) Какие эмоции Вы чаще всего испытывали в процессе мечта­ния? Не можете ли сказать, как влияли Ва­ши, мечты на восприятие окружающего, на отношение к разным явлениям жизни, на поведение? Как сказались Ваши мечты на фор­мировании Вашего характера, на выборе про­фессии? Как Вы считаете, были ли какие-ли­бо внешние обстоятельства, систематически побуждавшие Вашу мечту развиваться в оп­ределенном направлении, или, однажды воз­никнув под влиянием внешних причин, меч­та в дальнейшем развивалась “сама собой”? Считаете ли Вы себя натурой действенной или мечтательной?”

После получения нами студенческих ра­бот и их предварительного анализа с каждым из опрашиваемых проводилась дополнитель­ная беседа наедине с целью уточнения сооб­щенных им фактов.

В план проведения исследования входило также сопоставление данных о мечтах сту­дентов с типом их общей эмоциональной на­правленности (ОЭН). Тот или иной тип ОЭН мы приписывали студенту в зависимости от переживания, на которое он указывал как на наиболее желанное, работая с тест-анкетой, приведенной в § 4 главы I¹. Это тестирова­ние специально проводилось задолго (более чем за полгода) до изучения мечты и никак в сознании испытуемых с последним не свя­зывалось.

¹ Вопросу о реальном значении выявляемых таким путем типов ОЭН будет посвящена Ш гла­ва настоящей работы. Здесь же читателю пока достаточно общего представления, что за раз­личием наших “анкетных типов” по большей ча­сти стоят какие-то определенные действительные различия наших студентов по их эмоциональной направленности.

Полученные нами в результате всех описанных процедур материалы помогли в значительной мере представить процесс воз­никновения мечты, ее динамику, проанали­зировать ее специфическую роль в формиро­вании личности. Интересно рассмотреть на­ши данные в сопоставлении с некоторыми теориями, упомянутыми в начале параграфа.

Зарубежные, главным образом психоана­литические, концепции мечты ставят послед­нюю в тесную связь с фрустрацией. Мечта, фантазирование рассматриваются как свое­образный способ разрядки нестерпимого эмо­ционального напряжения. Т. Шибутани, на­пример, пишет по этому поводу: “...чаще все­го мечтания выполняют функции компенса­ции. Они способствуют поддержанию слабых надежд, смягчению чувства неполноценности или уменьшению каких-то действительных обид” ¹.

Данные нашего исследования свидетель­ствуют о том, что подобный взгляд на мечту имеет свои резоны. Действительно, зафикси­ровано, что примерно в 70% случаев, когда наши испытуемые могли припомнить, при каких обстоятельствах у них впервые воз­никла мечта, они называли ту или иную фрустрирующую ситуацию. И все же точка зрения, сформулированная Т. Шибутани, ка­жется нам односторонней. Во-первых, суще­ствует довольно значительный процент слу­чаев (30%), когда мечта впервые появляется

¹ Т. Шибутани. Социальная психология. М., 1969, стр. 75.

у школьника не в результате фрустрации, а, напротив, как реакция на успех, одобрение, на захватывающее зрелище и т. д. Во-вторых, и это главное, функция мечты не остается неизменной. Вопреки мнению Т. Шибутани, мечта не является чем-то вроде пилюль от го­ловной боли, от приема которых школьники сразу отказываются, как только боль про­шла. Возникшая даже под влиянием фруст­рации, мечта продолжает “жить” в сознании ученика и после того, как первоначально по­родившие ее причины исчезли. Так дело обстояло у 80% наших исследуемых. Явившись сначала способом заглушить душевную боль, обиду, мечта с течением времени нередко превращается в средство “насыщения” лич­ности желанными переживаниями. Не слу­чайно многие студенты упоминают, что впо­следствии они начинали чаще всего мечтать, оказавшись в одиночестве, на скучном уроке или дома, то есть в состоянии известного эмо­ционального голодания. Динамика мечты, следовательно, состоит в том, что, будучи первоначально простой реакцией на сильно возбуждающую (чаще всего травмирующую) внешнюю ситуацию, она затем нередко становится внутренней потребностью личности. Это не значит, что такая мечта не зависит, от внешних условий жизни человека. Но ес­ли раньше она возникала при переизбытке эмоций, то теперь она появляется также при их недостатке. Более того, мечта сама стано­вится как бы своеобразным эмоциональным переживанием, без которого школьник (да и взрослый молодой человек) жить уже не может. “Мне иногда кажется, что я всегда меч­таю, — пишет студентка Татьяна К.— Если не мечтать, то совсем не интересно жить”. Такое высказывание типично.

С этой внутренней динамичностью мечты, очевидно, связана и динамичность ее влия­ния на поведение человека. Зарубежные ис­следователи подчеркивают преимущественно замещающую функцию мечты (способ уйти от реального действия, связанного со слиш­ком больши