Профессор Милованов-Миловидов. – Зачитались? – в юрту заглянул излучающий доброжелательность и приветливость Бадмай Владимирович.

– Зачитались? – в юрту заглянул излучающий доброжелательность и приветливость Бадмай Владимирович.

– Очень любопытно. Но тут еще много бумаг, мной не прочитанных. А время позднее.

– Вот и я думаю. Папка старика Батая войдет в твой вместительный портфель. Я недаром попросил прихватить с собой твои последние книги, «Пассионарная Россия» и «Обретение гармонии» – о ювелирном искусстве. Книги я переложу в свой кейс, а ты положи в портфель папку нашего мемуариста.

– К чему такие предосторожности?

– Дочитаете документы – поймете, – почему-то опять перешел на «вы» Бадмай Владимирович. – Сейчас мы едем в Элисту, в гостиницу Всемирного шахматного центра. Там у вас будет возможность дочитать переданные вам документы о красивой и романтической любви. К обеду подъедете ко мне в резиденцию, и я дам вам возможность познакомиться с уголовным делом, возбужденным по факту убийства и ограбления ветерана труда Батая. На полчасика заглянем к президенту Люмиджинову – расскажете ему о промежуточных итогах вашей историко-познавательной поездки. И вас повезут на охоту.

– Я, вообще-то, не охотник, не рыбак. Вам бы сюда моего друга, писателя Валерия Поволяева, он бы душу отвел, – тоже перешел на «вы» Командир.

– И его пригласим. И для него историю найдем. Он ведь книгу о Каппеле написал? Так? А у нас недавно умер известный в республике краевед, завещал местному музею свои мемуары. Сотрудники заглянули в них – оказывается, старик в юности служил у Каппеля вестовым. Память у калмыков хорошая. Много в мемуарах неизвестных фактов. А вам отказываться от охоты не советую. Это обычай – соколиной охотой гостя радовать. Стрелять тебе не придется. Знаю, что надоело.

Вышли из юрты. Высоко в небе по-прежнему терпеливо кружил коршун.

К юрте тихо подкрался джип «чероки». Прихватив свой желтый вместительный портфель, Юрий Федорович залез в машину. Работали кондиционер и освежитель воздуха. Это хорошо. Хотя жаль было расставаться с горьким ароматом калмыцкой степи…

Оказавшись в своем комфортабельном номере, Командир сварил в ультрасовременном аппарате большую чашку крепкого кофе. В сахаре он обычно ограничивался, но по утрам давал себе снисхождение. Впрочем, вопрос, что это было – поздняя ночь или раннее утро.

Устроившись в удобном кресле, он вновь углубился в чтение.

Стопка тонких, пожелтевших от времени листов, была убористо исписана аккуратным батаевским почерком.

Он вновь удивился абсолютной грамотности и легкости стиля старого калмыка.

«По-русски я тогда уже все понимал, но говорил плохо, коверкая падежи и путая прилагательные с существительными.

В 20-е годы в Берлине были опубликованы последние записи Николая II. Как их вынесли из Ипатьевского дома и как они попали за границу – отдельная тема…

Вот запись из той книги, имеющая отношение к сюжету: «23 июня, суббота. Вчера комендант принес ящик со всеми взятыми драгоценностями, просил проверить содержимое и при нас запечатал его, оставив у нас на хранение. Комендант и его помощник начинают понимать, какого рода люди окружают и охраняют нас».

Это была лишь часть личных драгоценностей Романовых. Ранее все уникальные драгоценности, находившиеся в распоряжении семьи Романовых, но принадлежавшие Российской империи, были переданы Временному правительству. Личная собственность семьи уже в Тобольске подвергалась опасности расхищения. Как мне позднее призналась мой Ангел, великая княжна, еще в Тобольске, предупрежденные, что планируется изъятие у семьи их личных украшений, великие княжны попрятали свои драгоценности. Решено было оставить на себе лишь драгоценности с рубинами. Ибо они, по наставлению Старца, всегда должны были быть на теле всех Романовых во избежание возможного пролития крови венценосных особ.

Как мы знаем, эта предосторожность от кровопролития не уберегла.

Драгоценностями царской семьи сильно интересовались начальники охраны, делая вид, что не замечают кражи вещей царственных узников. Пока речь шла о мелочах. Когда же были пойманы за руку караульные, пытавшиеся украсть рубиновые украшения заключенных, было решено заменить русский караул на интернациональный.

В ЧК были вызваны несколько венгров, латышей, евреев, плохо говоривших по-русски, но дисциплинированных и начальство уважающих. Им было приказано под страхом расстрела не пытаться украсть что-либо у членов низложенной династии. Тогда же и мне предложили перейти из взвода охраны вокзала в комендантский взвод, охранявший Ипатьевский дом.

Так я попал в Ипатьевский дом и мог вблизи видеть моего Ангела.

С первого дня моего пребывания в доме у меня было ощущение надвигающейся беды. Из разговоров я понял, что при всем безобразии, пьянстве и сквернословии бойцов из русского караула они со временем стали относиться к узникам снисходительно и даже сочувственно. Комендант опасался заговора и все устрожал порядки в Ипатьевском доме.

У великих княгинь была острая необходимость связаться с друзьями на воле. Выбора особого у них не было, и приходилось рисковать. Верховодила среди сестер кроткая и улыбчивая Ольга Николаевна, обладавшая, как выяснилось, упорством и настойчивостью. Заметив мои восторженные взгляды, Ольга Николаевна решилась обратиться ко мне, когда я нес караул у двери гостиной. Был такой диалог:

– Понимаете ли вы по-русски? – на всякий случай спросила она.

– Понимаю.

– Верите ли вы в Бога?

– У каждого свой бог.

– А в справедливость?

– Верю.

– Полагаете ли вы, что с нами поступают справедливо?

– Нет.

– Вы нам сочувствуете?

– Да.

– Можете ли помочь нам?

– Да.

– Готовы ли вы это сделать?

– Готов.

– Завтра на паперти Вознесенского собора к вам подойдет священник. Передадите ему записку с просьбой отслужить молебен во здравие нашей семьи, наших близких и друзей. В записке – наши имена. Вы ведь по-русски не читаете?

– Нет.

– Как видите, просьба необременительна, но даже такой малости, как возможность пойти в храм, мы лишены.

На следующий день я был свободен от дежурства и вскоре после заутрени направился на Вознесенскую площадь. Когда из храма вышел его настоятель, я невольно склонил голову. Он благословил меня, и я смог незаметно передать записку.

Уже тогда я понимал, что Ольга Николаевна таким образом пытается связаться со своими сторонниками в городе. Но даже мысли предать ее у меня не возникало.

На следующий день настоятель храма был уже в доме Ипатьева. Ему удалось уговорить коменданта разрешить провести обедню.

Было это еще два раза. Но, видимо, комендант заподозрил что-то: вызвал другого священника и сам присутствовал при богослужениях, стремясь исключить возможные контакты узников с волей.

Улучив момент, когда я опять оказался в карауле перед дверями гостиной, Ольга Николаевна, выглянув за дверь, шепотом обратилась ко мне:

– Умоляю вас сделать еще одно доброе дело. В Екатеринбург из Москвы прибыл наш дальний родственник, он и его семья бедствуют. А нас здесь пусть плохо, но кормят. Прошу вас, передайте ему скромную драгоценность, подаренную мне матушкой в честь 300-летия династии: даст Бог, эта немудреная ценность спасет их от голодной смерти. И она сунула мне в руку крохотный сверток. Когда я, уже на пути к казарме, развернул его, на фоне тряпицы, в которую они были завернуты, ярким алым пламенем засверкали три больших красных и два еще больших розовых камня. То, что и красные, и розовые камни были рубинами, я узнал много позднее.

Так я познакомился с Павлом Вороновым. На драгоценные камни он пытался организовать заговор по спасению царской семьи. Предполагалось нанять мужиков из окрестных деревень. Ночью монархисты, постепенно прибывавшие с этой целью в Екатеринбург, должны были напасть на караул. Подкупленные караульные не должны были оказывать сопротивления. Всю семью Романовых и приближенных к ним людей заговорщики предполагали вывезти в тайгу, на лесную заимку, где они, снабженные продуктами и охраняемые верными трону офицерами-моряками, должны были дождаться подхода чешских частей.

Красных и розовых рубинов с обложки книги «300 лет Дома Романовых», подаренной старшей из великих княгинь их матушкой, императрицей Александрой Федоровной, должно было хватить на все расходы. Павел Воронов энергично начал реализацию заговора. Он передал камни ювелиру Борису Михайловичу Полякову, имеющему большие связи.

Камни превратились в деньги и иные, привлекательные для местных крестьян и караульных Ипатьевского дома ценности. Дальнейшую судьбу этих огромных рубинов мне проследить не удалось.

Все было готово для освобождения узников. Однако времени у заговорщиков на реализацию их плана не хватило. Решение об убийстве всей царской семьи уже было принято. Но об этом потом.

Здесь же замечу, что более я Павла Воронова никогда не видел. Удалось лишь проследить его дальнейший путь. Он служил у Колчака. Зимой 1920 года вместе с женой навсегда покинул Россию на английском пароходе «Ганновер». Скончался в США в 1984 году и был похоронен в Джорданвилле, штат Нью-Йорк. Почти на полвека он пережил свою любимую.

А мой Ангел, Великая Княжна Ольга Николаевна, была убита в подвале Ипатьевского дома в ночь с 16 на 17 июля 1918 года. И я был при этом…»