Несовместимость науки и истины

Если понимать развитие знания как стремление к истине, то приходится признать, что цель эта выводит знание за его пределы, так как её достижение уничтожает само понятие истины в качестве предмета дискурсивного мышления, утверждает Булгаков. Истины, достижимые в науке, множественны и условны. “Истина есть состояние бытия, такое положение Мировой Души в мире, при котором она занимает принадлежащее ей центральное место не только в сознании, но и в бытии, при котором осуществляется предметное мышление, мышление бытия и бытие мышления”^[19]. При таком понимании истины преодолевается разделённость и противоположность мышления и бытия, реального и идеального. Знание как разделение субъекта и объекта с их отчуждённостью, а в результате и проблематичностью объекта для субъекта упраздняется вместе со множественными дискурсивными истинами. Знание в своём развитии выходит за свои пределы, упраздняет само себя, и все его частные истины потонут в непосредственном переживании Истины, бытия в Истине. Множественные научные истины предполагают единую Истину как сущее, этим и обосновывается единство развития знания.

Таким образом, с одной стороны, научное знание только и может существовать в предположении Истины с большой буквы, но вместе с тем оно же само дробит эту единую Истину на множество частных, специальных истин, которые между собой или несовместимы, или же, гораздо чаще, просто никак между собой не связаны и взаимно чужды, полагает Булгаков. В результате разделения труда и большой специализации отдельные науки фактически ведут вполне самостоятельное и обособленное существование и только считаются, но не являются фактически частями целостной одной науки. Далеко идущая специализация знания и вытекающая отсюда условность и относительность научных положений делают проблематичной, полагает Булгаков, совместимость науки и Истины. В науке много специальных истин, но что есть Истина?

Наука развивается в сторону специализации, могущество её растет, но одновременно её результаты становятся всё более специальными и раздробленными. Наука существует, полагает Булгаков, как бы независимо от Истины, обходясь лишь своими утилитарными, прагматическими критериями. И отсюда лишь один шаг до релятивизма, для которого истинность есть только полезность, как утверждает современный прагматизм. По мнению Булгакова, осознанная относительность научного знания — важный симптом научного самосознания начала XX в. В нём мы видим, полагает Булгаков, фиксирование качественного различия между единой Истиной и многими частными положениями отдельных наук, которые тоже называют себя истинами. Между тем их относительность и утилитарность, их качественная чуждость Истине всё больше обнажаются вместе с усовершенствованием научных методов, развитием логики науки. Всё больше раскрывается инструментальность научных истин, их обусловленность и зависимость от известного задания. Результатом этих процессов стали заявления о банкротстве науки и об её прагматизме. “Наука действительно не имеет дела прямо с Истиной, чужда ей, — пишет Булгаков, — в этом прав скепсис прагматизма. Научное знание и не суммируется, и не может быть суммировано ни в какой синтез, растущая специализация есть закон развития науки. Синтез наук в Науку — не философский, но именно научный же — есть утопия, науке самой не выбраться из эмпирии, в которой всё — множественность”^[20].

Таким образом, Булгаков полагает, что Истина лежит по ту сторону знания. Она не познаётся в науках. Она открывает себя неизъяснимым на научном языке способом, в этом смысле чудесным, интуитивным путём. Откровение Истины имеет разные формы: религиозную — в виде мифов и символов, философскую — в виде гениальных интуиций философских гениев, художественную — в творениях искусства, в которых в конечном просвечивает бесконечное, она открывает себя, наконец, в тайниках личной религиозной жизни. Прямо и непосредственно, утверждает Булгаков, к Истине ведёт только один путь — религиозного подвига.

Вывод о том, что наука несовместима с истиной, Булгакова вынуждает делать, таким образом, то обстоятельство, что дисциплинарная расчленённость науки не позволяет говорить о единой научной Истине, в науке много истин и они не могут быть объединены. С Булгаковым можно согласиться, что сама наука не может обнаружить, выявить свои начала. Но Булгаков не вспоминает о том, что это делает философия. В XVII в. в сфере философии были разработаны основания классической науки, такие понятия, как пространство, время, причинность, элементарность и т.д. Базирование именно на этих общих принципах обеспечивало единство науки нового времени, а их расшатывание в XX в. привело и к фундаментальным сдвигам в структуре научного знания. Наука далека от истины с большой буквы, утверждает Булгаков, ещё и потому, что научные истины относительны, так как научное мышление основывается на противостоянии субъекта и объекта и, следовательно, на несовпадении знания и предмета. Выход опять Булгаков видит в религии и не допускает мысли о возможности иной, по сравнению с новоевропейской, научной теоретичности. В начале XX в., действительно, в связи с общей революционной ситуацией в естествознании, возникли трудности с пониманием истины (как и с пониманием причинности, о чём говорилось выше). Но нельзя согласиться с Булгаковым, когда он опять видит только один выход из создавшейся ситуации — обращение к религии. Последующее развитие естествознания и философии показали наличие многих вполне рациональных возможностей решения возникших проблем. В квантовой физике проблема противостояния субъекта и объекта решается в направлении устранения этого противостояния вполне научными средствами.