Текст № 46

***

У А.А. Фета был свой глубоко продуманный взгляд на значение русской усадьбы в жизни, культуре и даже своеобразная теория ее возрождения. Крепостником Фет никогда не был, а свой идеал жизни владельца усадьбы осуществил в Воробьевке, старинном Екатерининском имении Ртищева, купленном им в 1877 году. Именно здесь и создавались сборники «Вечерних огней».

Старинность усадьбы была для Фета желательной. Он почитал бывшего хозяина П.М. Ртищева как «гения места» и покровителя. В стихотворном послании в его честь поэт отдал дань хозяйственным талантам вельможи:

Ты жил и пышно, и умно,

Как подобало истым барам,

Упрочил ригой ты гумно,

Восполнил дом и сад амбаром…

Твоих волос не знала пудра,

Ты каждый складывал кирпич

И каждый гвоздь вбивал премудро.

Автор просил высокого покровителя не сетовать на нового хозяина, входящего к нему с «болтливой лирой», так как, вопреки расхожему мнению о «слепоте поэтов к ежедневным терниям», Фет – лирик не менее рачителен, чем Ртищев: «Ты видишь, как я чищу сам твои замки, твои карнизы!»

Каменный дом стоял на обрывистом берегу реки Тускарь, сад постепенно переходил в дремучий парк с вековыми деревьями и густой тенью. Около дома благоухали розы, в оранжерее выращивались кипарисы, филондедроны, олеандры, лимоны, кактусы. Вода всюду оживляла пейзаж, в парке был железистый ключ, воспетый в «Вечерних огнях», и фонтан внизу у реки, бивший тонкой струей, описанный Фетом и зарисованный Полонским. В парке всегда стоял птичий гомон, не было никаких сложных садовых построек, красоту создавала естественная и как бы облагороженная человеком природа. Каждое дерево, каждый куст были индивидуальностью, произведением искусства, как и в Спасском-Лутовинове у Тургенева, но здесь растительность была богаче, цветы изысканнее. Сам хозяин ухаживал за своими любимыми розами, следил за ковром газона, за ростом дикого винограда, обвивавшего балкон. Сад и парк были для него «идеальным миром», и он пытался аранжировать его в соответствии со своим эстетическим вкусом, который отчетливо проявляется в «Вечерних огнях». Поэта радуют «тонкие краски», гибкие формы, нюансы, полутона перемены освещения. Все значительно, нет мелочей, на всем лежит отпечаток таинственной жизни космоса, отблески вечности. Даже плющ «соприсущ» шопенгауэровской воле к жизни, камень может плакать, травы – рыдать, листья – сиять от счастья или «красноречиво» трепетать. Просвещенный хозяин судьбы любит наблюдать за окружающим, как герой его небольшого рассказа: «Вне моды» Афанасий Иванович: «Но природой нельзя любоваться по заказу и во всякое время. Нужно, чтобы фотографический снаряд был надлежащим образом подготовлен для восприятия живого образа. В минуты подобного расположения он любовно смотрел на елки, как они, развешивая кругом молодые побеги, точно на показ выставляли стройные руки в светло-зеленых перчатках».

Свою Воробьевку поэт называл «зеленым раем» по «климату, положению, растительности, тени и удобствам». Солнце и звезды, мирно проступающие здесь над темными верхушками столетних дубов, – видимые края той вечности, той непорочной ризы божества, которую видит Гете».

В модернизированном комфортабельном доме, в изысканно аранжированном саду и нарочито-дремучем парке интеллектуальная жизнь была сложной и напряженной. «Спасибо тебе, – пишет Фет Полонскому, прогостившему у него целое лето, – что поэзией, музыкой, живописью и скульптурой покурил в нашем захолустье». А в письме к Л. Толстому цитирует Гете: «Кто хочет понять поэта, должен отправиться в его родную страну». Зиму Фет проводит, правда, в Москве на Плющихе, но живет воспоминаниями лета. Родная же его страна – Воробьевка, где напряженно работает его поэтическая и философская мысль и где природа не просто эстетическая среда, не декорация, украшающая жизнь, а своего рода творческая лаборатория, где делаются важнейшие наблюдения над смыслом бытия, чему не мешает, к счастью, пошлость и суета уездной жизни. Со всегдашней удивительной энергией, став Шеншиным, разбогатев, оправившись от житейских драм, Фет стремится превратить свое повседневное существование в своего рода произведение искусства, как это советовал Гораций, которого он как раз переводит. Мысль, чувство, воображение, обогащенные философией, ведут его к новым поэтическим открытиям, и в семьдесят лет он испытывает высочайший творческий подъем, напоминая Гете в пору создания Мариенбадской элегии.

(По Н.В. Вулих)