ГЛАВА 36

— Знаю, что вы велели не приходить, но иначе вы рискуете умереть с голоду, — начала я, открывая дверь подносом, но тут же осеклась.

Мистеру Фарроучу не стало лучше. Напротив, он снова был без памяти. И по тому, как тревожно он метался, можно было предположить, что он не спал, а пребывал именно в болезненном забытьи.

Я поставила на стол поднос с черным пудингом, картофельными булочками и паштетом из лосося и приблизилась к нему. Как ни странно, в этой мрачной комнате, в компании мертвых зверьков, книг по некромантии и возможного убийцы, мне было куда комфортнее, чем в роскошных покоях графини. В словах мистера Хэлси о камердинере сквозило сдержанное, но при этом искреннее дружеское участие, безо всяких скрытых намеков и многозначительных взглядов. А хирургу я отчего-то доверяла. Просто есть друзья, которых трудно любить.

Сначала я решила дождаться, пока он снова придёт в себя. Схватив одну из книг, я принялась листать её и даже в какой-то момент заинтересовалась содержанием, но погрузиться в чтение никак не удавалось. С одной стороны, терзала мысль о том, что я теряю время, а с другой — отвлекали стоны больного. Похоже, его состояние снова начало ухудшаться. Естественно, я не имела к этому никакого отношения — тут я не верила нелепой выдумке, — но присутствовать при этом всё равно было тягостно. Да что же за болезнь его мучит?!

Я вернула томик на место и, покружив какое-то время возле кровати, наконец решилась. Убедившись, что его глаза плотно закрыты, я присела на самый краешек и потянулась к его ноге. Когда пальцы коснулись штанины, он снова пошевелился, и я невольно дернулась и вскочила. Убедившись, что он всего лишь ворочается, я вернулась к тому, с чего начала, и предприняла вторую попытку. Не так-то просто было закатать узкую штанину, и первые несколько секунд я сосредоточила всё внимание на этом процессе, вместо того чтобы смотреть, что под ней. Когда же я наконец перевела взгляд на саму ногу, то едва не скатилась с постели. Я ожидала увидеть изувеченную конечность, возможно, обожжённую, простреленную, усеянную шрамами (в моём воображении они всё ещё кровоточили). Я даже предполагала, что боли могут быть фантомными, и сама нога окажется в целости. Но я никак не была готова к тому, что предстало моим глазам! Я просто не понимала, что это.

Нога выше колена была самой обычной, а вот нижняя её часть не подлежала никакому описанию: кожа на ней имелась, но казалась какой-то прозрачной. Вообще вся нога была полупрозрачной, и от неё исходило голубоватое свечение с сиреневыми переливами, так что я видела каждую трепыхавшуюся жилку, каждый нервный узелок и мышцу. Они тоже мерцали. Но в некоторых местах виднелись какие-то черные сгустки, будто выжженные участки. Наверное, они-то и заставляли его так корчиться от боли. По краям — то тут, то там — постоянно вспыхивали и тут же гасли крошечные всполохи. Но самым удивительным было то, что текло по венам: если кровь красная, то в его полупрозрачных жилах, похожих на мерцающие щупальца медуз, перекатывалась густая черная масса. Увидев такое за ужином, я приняла бы ее за мясную подливу или патоку. Всё это представляло странный контраст: казалось, что по мирно светящимся венам бегают жирные червяки.

Увиденное настолько меня поразило, что я просто сидела и смотрела на все эти переливы, всполохи, мерцания и перекатывания, складывающиеся в жуткий, но при этом слаженный и завораживающий механизм. Идей и версий у меня не было. Я совершенно забыла об осторожности, когда мою руку быстро накрыла и сжала до хруста холодная липкая ладонь. Я вскинула глаза, испугавшись, что он очнулся и сейчас мне придётся поплатиться за своё любопытство. Сердце ушло в пятки. Он смотрел прямо на меня, но его воспаленный взгляд блуждал, и я поняла, что он меня не видит. По-прежнему лежа, он дернул мою руку к себе, так что я едва не упала прямо на него. Я вскрикнула и попыталась высвободиться, но он держал крепко. Понадеявшись, что это секундная вспышка и он сейчас выпустит мою руку, я снова потянула пальцы на себя. Но он вдруг судорожно прижал мою ладонь к щеке и что-то пробормотал. Сначала я подумала, что он зовёт меня по имени, но тут он повторил уже громче.

— Матильда… — горячечно прошептал он, покрывая мои пальцы поцелуями, — прости, милая Матильда! — он задохнулся и стиснул мою руку изо всех сил.

Меня будто хлыстом огрели. Дернув что было мочи, я наконец вырвала руку и отпрянула от кровати. Едва я это сделала, он уже снова забылся в бреду и откинулся на подушки. Мои пальцы горели — там, где он оставил на них красные следы. Но эта боль меня сейчас мало волновала. Хуже всего было внутри, на душе. Голова шла кругом. Ещё ни разу до этого он не называл Матильду по имени — именовал не иначе как «мисс Лежер».

Всё внутри похолодело от страшной догадки. Из глаз брызнули слезы, когда я поняла, что едва не поверила ему, едва не поверила, что он не имеет отношения к её исчезновению! Горло разрывалось от застрявшего в нём комка, я задыхалась и всё никак не могла вздохнуть. Попятившись, я выскочила из комнаты, даже не потрудившись прикрыть за собой дверь.

Очутившись у себя, я заперлась на ключ, бросилась на кровать и разразилась рыданиями. Всё это было для меня чересчур: я уже ничего не понимала. Не понимала, что правда, а что всего лишь плод моего воображения, кому можно доверять, а кто, не задумываясь, всадит мне нож в спину. Как быть, если повсюду только ложь? Я перебирала в уме всех, кого здесь знала, и теперь другими глазами смотрела на каждого из них. Так понравившийся мне мистер Хэлси… значит, он его прикрывает? Низкий лжец! А мистер Бернис — такой, кажется, убьёт за нарушение правил приличия. Вилмот, Беула, Нора, Иветта и даже Симона — все их лица хороводом кружили передо мной, и я с выжигающей всё внутри горечью понимала, что зло может прятаться в любом из них. Но как его распознать? Неужели лишь тогда, когда уже ничего нельзя сделать?

Такие думы одолевали меня, и я не могла с собой совладать. Через какое-то время — наверное, прошло уже несколько часов, потому что на улице начало смеркаться, — во дворе послышались шум и голоса. Я поняла, что это уезжает инспектор. Но не стала даже подходить к окну, чтобы проводить его взглядом. В ту минуту я испытывала отвращение ко всем и вся. Хотелось сжаться в комочек и никого не видеть до скончания времён. Проще никогда больше ни с кем не общаться, чтобы не разочаровываться. Или, может, лучше делать, как Мэтти, — всех любить и всем доверять? И тогда не будет горечи… только неожиданный конец.

Я провела в постели остаток дня. Физически я была здорова, но морально истощена. Ко мне несколько раз стучались: Беула и Нора приносили еду. Но я просила оставить всё у двери. Зачем я это говорила? Даже не знаю. Просто надо было что-то им отвечать. Я так и лежала в постели, укутавшись в одеяло и глядя в огонь. Почему в эти оранжевые языки можно смотреть вечно и не надоедает? Такие красивые издали и смертельно опасные, стоит подойти ближе.

Потом стемнело, на небе показалась луна и высыпали звезды. Наверное, есть в них что-то мистическое, не зря же небесным светилам посвящено столько баллад, сказаний и легенд. Вот и на меня их появление оказало целебное воздействие: моя боль незаметно притупилась об их свечение. Разве можно долго предаваться скорби, когда мир полон красоты?

Мне всегда была ближе ночь, чем день. Я откинула одеяло, подошла к окну и пошире распахнула шторы. Заметив во дворе чей-то силуэт, я пригляделась и узнала Ваухана. Он сумел пробраться через ограду. Но сейчас мне не хотелось говорить даже с ним. Я спряталась сбоку, чтобы он меня не увидел. Какое-то время я постояла, глядя на луну и представляя, что это такая огромная серёжка, выпавшая из уха ночной богини, или кусок небесного сыра, или самый большой на свете светлячок. А потом в мои лиричные думы вмешалось прозаическое урчание в животе.

Прислушавшись, не доносится ли снаружи каких-то звуков, я приоткрыла дверь и нащупала в темноте поднос. Порадовавшись, что не просила унести еду, я схватила его и снова закрылась в комнате. Всё остыло: суп подернулся пленкой, а сморщенный горошек напоминал пуговицы. Зато оставался чудесный кусок пудинга с изюмом и черной смородиной — из-за них он и получил название «крапчатый Дик», а в этих краях его ещё называли «пятнистая собака». Вот остывшее какао меня огорчило. Но всего на минутку, а потом я сообразила, как можно исправить ситуацию. Порывшись у себя в ящике, я выудила дорожную жестяную кружку, перелила в неё напиток и поставила на угли.

Дожидаясь, пока он согреется, я уютно устроилась на коврике перед камином, подтянула к себе тарелку и отщипнула кусочек пудинга. Его смешное название напомнило мне об ушастой собачке, которая уже несколько дней меня не навещала. По портрету графа я догадывалась, что с ней не всё чисто, но понять, что именно, пока не удавалось. Как бы то ни было (и невзирая на нежелание видеть кого бы то ни было до скончания времён, высказанное всего пару часов назад), мне сейчас хотелось, чтобы под боком оказалось живое существо.

Когда на поверхности напитка показались пузырьки, а по воздуху поплыл пьянящий аромат шоколада, я поднялась, чтобы взять с комода полотенце — теперь предстояло снова перелить какао в чашку и при этом не обжечься. Повернувшись обратно, я застыла с раскрытым ртом и выронила полотенце. Коврика перед камином больше не было. Зато там сидел уже знакомый мне песик, поводя ушами-ракушками. Поприветствовав меня звонким троекратным «гав», он подбежал и уткнулся мне в ноги. И до меня наконец дошло: зажившие царапины графа, карандаш, изгладившийся из памяти портрет — по отдельности эти случаи вызывали недоумение, но все вместе складывались во вполне ясную картину. Масштаб открытия оказался куда больше, чем я предполагала.

Немного постояв, я нагнулась и дрожащими пальцами провела между ушами щенка. Он не отшатнулся, а радостно обнюхал мою руку. Тогда я уже смелее погладила его. Поразительно: искристая мягкая шерстка, которую я чувствую под пальцами, смешное сопение, подергивающиеся лапки. Всё это казалось таким живым…

Раздавшееся шипение привело меня в чувство. Мелкие пузырьки превратились в бушующий сладкий шторм, оставлявший на стенках коричневые потёки. Подхватив полотенце, я бросилась спасать какао. Я успела вытащить кружку прежде, чем оставшаяся половина испарилась на горячих углях. Перелив всё, что было, в чашку, я снова устроилась перед огнём, отломила кусочек пудинга и поманила щенка. Он послушно просеменил ко мне и слизнул шершавым языком угощение — будто мокрой щеткой провёл.

— Ну, что мне с тобой делать? — поинтересовалась я, но спросить это строго не получилось. В конце концов, его вины тут не было. — Глядя на то, как он расправляется с десертом, я рассеянно поглаживала его и рассуждала вслух.

— Добро ведь всегда побеждает? — уточнила я, прихлебывая какао. Он поднял голову, согласно тявкнул и вернулся к трапезе. — А мы ведь добро? То есть мы всего-то и хотим, что найти Матильду, и никому не желаем зла.

Снова согласное урчание. Я кивнула и, подбодренная, продолжила:

— А это значит, что нельзя падать духом. Нужно набраться терпения и помнить, что ничего не потеряно, пока не потеряна жизнь.

Не знаю, могут ли слезы прочищать голову, но вот невыплаканные слезы точно её забивают. Вдоволь наплакавшись, я теперь снова могла мыслить ясно. При ближайшем рассмотрении всё оказалось не столь ужасно. Произошедшее было лишь остановкой на моём пути, но никак не его прекращением.

Поделившись с щенком своими опасениями и намеченным планом, я залила угли в камине и вернулась в постель. Впервые со времени своего приезда, я раскрыла недочитанный томик, устроилась поудобнее и с наслаждением погрузилась в ужасные приключения леди Кастеллы Виктим, насильно выданной замуж за горбатого старика, который, как оказалось, прятал её настоящего супруга в подвале, выдавая себя за него. В тот момент, когда юноша рыдал на руках своей спасительницы и клялся ей в вечной любви (мерзкий горбун в это время летел с самого высокого этажа Башни теней), я заснула с блаженной улыбкой на лице.