Увлекательно наблюдать, как люди устраивают свою судьбу и сами же вновьее ломают, увлекательно видеть, как неукротимый порыв вдруг сбивает их спроторенного пути, как они мечутся, делают глупости, терзаются и вновьнаходят себя. Можете ли вы назвать самое неинтересное место, самую скучнуюулицу на свете? А ведь до чего увлекательно было бы узнать, как живут и чемдышат ее скучные обитатели! В жизни каждого взрослого человека есть два центра, два полюсадеятельности -- экономический и сексуальный. Есть два врага -- Голод иСмерть. Вся ваша жизнь, с тех пор как вы стали взрослым, зависит от уменьяпротивиться этим двум исконным врагам. Пусть вам кажется, что человечествона протяжении своей истории сильно их изменило, и, однако, они остаются:никуда не уйти от Голода и Смерти, от необходимости есть и стремления житьбез конца. Таким образом, возникают две задачи: экономическая и сексуальная. Нидля той, ни для другой нет готового решения. Жизнь становится сносной -- нескажу, "счастливой", хоть и верю в счастье,-- постольку, поскольку вам личноудалось решить обе эти задачи. В юности всем нам подсказываются известныерешения, освященные традицией,-- и по тому, как быстро мы поймем ихнелепость и несостоятельность, можно почти безошибочно судить о нашем уме.Едва мы поняли истинную цену этих решений, перед нами встает новая, кудаболее сложная задача: как же построить свое счастье в обход существующихЗаконов (или правил, установленных обществом) или наперекор им,-- и в то жевремя не погрешить против чувства Справедливости, не посягнуть на правадругого. Обыкновенный человек, дикарь, пролетарий, будь то мужчина или женщина,решают задачу просто: для них главное -- количество. Ешь и совокупляйся,сколько тебе охота и даже больше того,-- и ipso facto --> lбудешь счастлив. Набивай мошну свою. Великолепный Яго, до чего же ты глуп!Благородный Калибан, до чего безмозглая скотина! Для первобытных людей, длягероев Гомера или рабочих жареная говядина заманчивей всяких пиршеств.Разграбить город и изнасиловать всех женщин подряд -- вот сладострастнейшаямечта цивилизованных дикарей на протяжении многих веков. Проделать то жесамое не открыто, с мечом в руках, но втихомолку, при помощи денег,-- вотподлинный идеал деловых людей, прославленных на весь мир доктором ФрэнкомКрейном. Поумнев, человечество выносит им свой приговор -- да разделят ониучасть мегатерия и дикого осла. Далее, имеется решение, предлагаемое Р. Киплингом, или истиннобританским воспитанием. Оно не так далеко от предыдущего, как кажется спервого взгляда, ибо опирается на те же первобытные инстинкты, но заставляетих служить уже не отдельному человеку, а определенной группе людей -- нации,государству. Все, что делается во имя Британской империи, правильно. НетИстины, нет Справедливости -- есть только британская истина и британскаясправедливость. Гнусное святотатство! Ты -- слуга Империи; неважно, богат литы, беден ли -- поступай, как велит тебе Империя,-- и коль скоро Империябогата и могущественна, ты обязан быть счастливым. Женщина? Немного тряпья,костей и волос. Эту задачу решить нетрудно: научите мужчин презрению кженщинам, для этого есть два пути -- либо открыто презирайте женщину инасмехайтесь над нею, либо возведите ее на пьедестал целомудрия. Разумеется,женщина как собственность имеет известную цену. Еще бы! Мир на земленевозможен, ибо тот, у кого больше денег, получает и лучшую женщину,--заявил народам кайзер Вильгельм. Как будто народы -- просто сборищекиплинговских героев, старающихся перебить друг у друга дорогую шлюху! Экаягнусность и мерзость! Нет, каждый из нас должен сам решить обе задачи -- и, повторяю: оттого, найдет ли он правильное решение, зависит счастье всей жизни. Я вовсене берусь поучать вас и подсказывать решение. Мне кажется, я знаю своерешение, но оно не обязательно годится и для вас. Однако я глубоко убежден,что и количественное решение и то, которое предлагается истинно британскимвоспитанием, одинаково ложны... Борьба с Голодом, то есть экономическая задача, создает между людьмиотношения, полные захватывающего интереса,-- это хорошо понимал Бальзак. Носейчас она нас мало занимает. Она была сугубо важна для Изабеллы, но почтине имела значения для Джорджа и Элизабет. Эти двое довольствовались малым, ионо давалось им легко: Элизабет помогали родители, Джордж брался за всякуюслучайную работу, которая отнимала у него не так уж много времени. Обастарались избежать того рабства, когда человек обязан работать на кого-товосемь часов в день за определенную плату, и, однако, оба готовы былиработать хоть шестнадцать часов в сутки на свой страх и риск, занимаясь тем,что им было приятно и интересно. Ни у Джорджа, ни у Элизабет не было нималейшего желания при помощи богатства подчинять себе других. Конечно, вывправе сказать, что они решили стоявшую перед ними экономическую задачусамым трусливым способом, спрятавшись от нее в кусты. Однако для них обоих,при их характерах, это было самое верное решение. Но это "трусливое решение" (если вам угодно его так назвать)распространялось и на задачу сексуальную. Было совершенно ясно, что Джорджне в состоянии прокормить жену и детей на свои случайные заработки, аживопись пока что отнимала много времени и сил, но дохода не давала. Былоясно также, что Элизабет не настолько богата, чтобы позволить себе роскошьзавести мужа-художника и содержать семью. Из всего этого следовало, что имнельзя иметь детей; но они не хотели детей, а потому ничуть не огорчались.Но раз они не хотят иметь детей, значит, им и жениться незачем. В самомделе, для чего жениться, если не ради злополучного младенца, которому худобудет в жизни, родись он незаконным? Все это они подробно обсудили прежде, чем в первый раз легли вдвоем.Разумеется, вы вправе сказать, что все это очень "безнравственно" и"противоестественно" и если все станут так себя вести, род людской скоропрекратится. Не стану говорить: "Вот бы хорошо",-- это и так понятно, скажулишь, что, на мой взгляд, Европе не грозит нехватка населения. Поскольку вАнглии жителей примерно втрое больше, чем может прокормить английская земля,я склонен думать, что Джорджа и Элизабет в этом отношении надо считатьнациональными героями... Если вы не слишком медленно соображаете, вы уже, наверно, уловиливесьма существенную разницу между четой Джордж -- Элизабет (речь не о том,что они не состояли в законном браке, это не имеет никакого значения) ичетою Джордж Огест -- Изабелла, или добрейший папаша -- дражайшая матушка,или папа и мама Хартли. "Они подробно все обсудили прежде, чем легливдвоем". Вы улавливаете, в чем суть? Они сначала обратились к разуму, онисначала подумали, а потом уже решились на физическую близость. Вот чем вкорне отличается от дедов и прадедов новое поколение. Оно пытается житьразумно, а не следует вслепую своим инстинктам и коллективной глупостивеков, воплощенной в законах и обычаях нашего общества. Изабелла "вышлазамуж ради денег" -- и получила то, чего заслуживала, иными словами,обанкротилась. Но ей с детства под сурдинку внушали, что долг каждой девушки-- воспользоваться страстью мужчины как средством обогащения. Проституция,освященная законом. Профессиональный союз замужних женщин. Джорджа Огестанеодолимо влекло к Изабелле, и он хотел спать с ней. Почему бы и нет, огосподи! Почему бы и нет? Но он никогда не задумывался над двумя великимизадачами. Он не хотел иметь детей; Изабелла тоже не хотела. Во всякомслучае, не очень хотела. Но им издавна внушали, что грешно и позорно мужчинеи женщине спать вместе, если они не "обвенчаны". Священник, церемония вприсутствии множества свидетелей и официальные подписи делают "священным"то, что в противном случае -- страшный грех и безнравственность. Но поправилам и законам, в которых были воспитаны Джордж Огест и Изабелла, "брак"означал "милого крошку" ровно через девять месяцев после свадьбы. И оченьхорошо -- для тех, кто шел на это с открытыми глазами. Превосходно.Очаровательно. Я готов каждые десять месяцев быть крестным отцом. J'adoreles enfants --> 1. Но очень плохо, прескверно, отвратительно,если вы влипли в такую историю, как несмышленые щенята: ваша половая жизньискалечена, мужчина разочарован, женщина полна отвращения, и вдобавок выпроизвели на свет младенца, о котором не умеете толком позаботиться... Именно так, вслед за своими родителями, поступили Джордж Огест иИзабелла. Во времена Мольера брак был в какой-то мере разумен. Ты, Эраст, любишьЛизетту? Отлично. Ты, Лизетта, любишь Эраста? Великолепно. Вы хотитезавершить свою страсть счастливой развязкой? Вполне естественно и оченьмило. Но известно ли вам, что у вас появятся дети? Превосходно. Сколько утебя денег, Эраст? Ни гроша? Гм... Но твой отец согласен? Он готов дать тебедесять тысяч крон, если отец Лизетты даст еще пять тысяч? Прелестно. Этосовсем другое дело. А твой отец, Лизетта? Он согласен? Нотариуса, дапоскорее! Благословляю вас, дети мои! Это был простой и грубый здравый смысл. Мне очень жаль Лизетту, но еедетей жалеть не приходится. Одна беда: сексуальная жизнь Лизетты и Эраста была не слишкомсчастливой, а потому Лизетта заводила amants --> 2, aЭраст--amies --> 3. Под конец сожительствовали с кем попало,и Эраст уже не знал, он ли отец последним отпрыскам Лизетты, а Лизеттапонятия не имела, сколько незаконных малюток наплодил где-то на сторонеЭраст. Все это неминуемо порождало свары, озлобленность и лицемерие. Военное поколение просто-напросто отделило половую жизнь от инстинктапродолжения рода -- во всяком случае, в больших масштабах,-- ведь и преждеизредка находились люди, поступавшие так же. Великие успехи Науки (каквосхитительны эти избитые фразы!) принесли с собою кое-какие всем доступныесредства -- и люди разумные не преминули ими воспользоваться. Роковой выборбылых времен -- сгори от страсти или женись -- отжил свое. Появился ещеодин, более осмысленный, выход. Теперь и мужчина и женщина могли жить полнойжизнью, не имея детей. А стало быть, идя путем науки, то есть все сновапробуя и ошибаясь, каждый мог в конце концов подыскать себе подходящеголюбовника или любовницу; те же, кто склонен был к чадолюбию, могли (enattendant mieux --> 4) жениться, чтобы произвести на светпотомство. Иначе говоря, мы вернулись к мудрой системе древних --сожительству с кем придется (если древние и вправду были так разумны, в чемя сильно сомневаюсь), и это несравнимо лучше, чем всяческий обман, семейнаятирания, тайный разврат и проституция. И вот прямое следствие этого: в нашидни число проституток явно пошло на убыль, чего не бывало со временМиланского эдикта. К несчастью, довоенные "средства" были грубы и не вполне надежны... Итак, Джордж и Элизабет были либо в высшей степени разумны, либо доотвращения безнравственны,-- судите, как вам угодно, мое дело изложитьфакты. Впрочем, я и не думаю скрывать свое мнение, а именно--что разум кудаболее надежная опора для счастья, чем "ax-любовь" и "бог" -- этиблагопристойные названия глупости и невежества. В некотором роде Джордж иЭлизабет были первооткрывателями. По крайней мере, они сами так думали, а вданном случае только это и важно. Они всерьез верили, что додумались доиных, более осмысленных и разумных, более человечных отношений между полами.Но были тут кое-какие весьма существенные сучки и задоринки, которых они незаметили. Как почти все, кто молод и не глуп, они были самонадеянны, дажечересчур самонадеянны. Да, бесспорно, они были далеко не глупы и избраливерный путь, но, к несчастью, познания их были сугубо теоретические, главнымобразом, вычитанные Джорджем из книг, либо плоды его домыслов. Это очень иочень опасно, когда двое девственников берутся обучить друг друга сложномуискусству, с которым оба знакомы лишь о теории. Опасно потому, что можнозагубить самые радужные надежды, оборвать горьким разочарованием отрадные иволнующие чувства и 6езнадежно испортить самую прекрасную близость. И оченьопасно слишком рано встретить человека, который словно предназначим вамсамой судьбой. Вот перед вами супружеская чета: красивые, молодые, безпамяти влюблены; какая прелесть, как приятно из них смотреть!.. Ноподождите! Только подождите! И ждать придется не так уж долго... Вы еще не забыли Фанни и молодого ученого из Кембриджа... Итак. Джордж и Элизабет составили план жизни, и некоторое время все шлокак по маслу. Если бы не война, все перевернувшая в душе, в судьбе ихарактере всех и каждого, быть может, их союз и выдержал бы мелкие бури вообразе Фанни и того молодого человека, а пожалуй, и других Фанни н другихмолодых людей, и благополучно существовал бы по сей день. Элизабетраспростилась с пансионом в Хэмпстеде и сняла в Блумсбери большую комнату,которая годилась и под студию. Родителям в Манчестер она написала, чтоделает это ради экономии и для того, чтобы быть поближе к своей "работе",--последнее можно понимать как угодно. А экономия заключалась в том, чтотеперь меньше изнашивалось постельное белье -- ведь она нередко ночевала в"студии" Джорджа. Однажды к ней без всякого предупреждения нагрянула мать.По счастью, Джордж на субботу и воскресенье уехал за город, и мать "застала"Элизабет у мольберта с кистью в руках. Элизабет вела себя с завиднойнепринужденностью -- у женщин врожденный дар притворства! -- проворно убралаподальше кое-какие мелочи, которые могли бы выдать присутствие в ее жизнимужчины (трубку, табак, том "Психологии пола с подписью: "Моей милойЭлизабет от Джорджа") и послала Джорджу длинную телеграмму-предосторежение.Миссис Пастон гостила у дочери три дня. Разумеется, она кое-что заподозрила.Элизабет неузнаваемо похорошела, стала наряднее одеваться, пересыпала своюречь новомодными словечками и явно была счастлива -- так счастлива, что дажематери за три дня не удалось нагнать на нее тоску. С женщиной, котораяприходила убирать студию. Элизабет всегда умела поладить, а посему, когдамиссис Пастон потихоньку принялась с пристрастием ее допрашивать, тавосхитительно поглупела и горой стояла за Элизабет, Нет, мэм, ничего худого за ней не водится, А как же, мэм, мисс Элизабет такая славная молодая леди Да я тут бываю только по утрам, мэм. Миссис Пастон была совсем сбита с толку, и хоть в душе ее по-прежнемушевелились подозрения (как смеет Элизабет вдали от своих любящих родителейбыть такой довольной, такой хорошенькой и счастливой?) пришлось ейворотиться домой несолоно хлебавши. Итак, все обошлось. Элизабет ужасно возгордилась тем, что она больше не девушка. Можно былоподумать, что она -- единственная молодая особа в Лондоне, утратившаядевственность. Но ей, как царю Мидасу, не терпелось с кем-нибудь поделитьсясвоей тайной -- пусть завидуют! А потому однажды, когда Джордж укатил нанеделю в Париж смотреть какие-то картины, она позвала Фанни пить чай, долгоходила вокруг да около и наконец поведала ей чудесную тайну. С некоторымразочарованием, но и с облегчением она убедилась, что Фанни приняла новостькак нечто вполне естественное. Я только удивляюсь, что ты ждала так долго, дорогая моя. Но ведь я не намного старше тебя! Милочка, да разве ты не знаешь? У меня уже было два или три романа.Просто я не говорила тебе. Не хотела тебя смущать. Смущать? -- Элизабет презрительно засмеялась, хотя она ничего подобногоне ждала.-- С какой стати мне смущаться? Уж я-то, во всяком случае, считаю,что каждый волен иметь столько романов, сколько хочет. А кто он? Элизабет замялась и немного покраснела. Пока не скажу. Но ты с ним скоро познакомишься. Послушай, Элизабет, надеюсь, ты осторожна? Ты не собираешься завестимладенца? Снова презрительный смех. Младенца? Вот еще! Неужели ты думаешь, что я так глупа? Мы с Джорджемвсе это обсудили... А, значит, его зовут Джордж? Да. Как это у меня сорвалось? Ну да, Джордж Уинтерборн. Так вот, мы всеобсудили и все прекрасно уладили. Джордж говорит, мы слишком молоды, чтобыиметь детей, а тогда к чему нам жениться? И все равно мы слишком бедны. Аесли нам когда-нибудь захочется иметь детей, пожениться мы всегда успеем. Ая сказала, что не желаю себя связывать ни с каким мужчиной и не желаю носитьчужое имя. И сказала, что если захочу иметь еще любовников, так они у менябудут, и если он захочет сойтись с какой-нибудь другой женщиной,--пожалуйста. Но, конечно, когда отношения такие прочные, как у нас, ни к комудругому не потянет. Фанни улыбнулась. А на самом деле, когда Джордж развивал перед Элизабет свой ГенеральныйПлан Идеальных Взаимоотношений Между Полами, она ему ничего подобного неговорила. Она слушала сперва робко и неуверенно. Но пылкие речи Джорджа,книги по физиологии, психологии и вопросам пола, которыми он ее забрасывал,и восторженное сознание, что она уже не девчонка, а настоящая женщина,совсем вскружили ей голову, и она ударилась в другую крайность. Прошло всегонесколько месяцев, а она уже проповедовала такую "свободу", что Джордж немог за ней угнаться. Ее доводы звучали вполне разумно, и их было не так-толегко опровергнуть; в сущности, хоть Джордж этого и не замечал, онилогически вытекали из его собственной теории. Если любишь человека,доказывала Элизабет, это еще не значит, что тебя не могут увлечь другие.Единобрачие установлено было для того, чтобы поработить женщину, чтобы небыло сомнений в "законности" потомства и чтобы было легче прокормить жену идетей. Но когда женщина свободна, а детей нет, кому, спрашивается, нужнаискусственная верность, верность из-под палки? Как только тебя принуждаютклясться в верности, как только приходится делать над собой усилие, чтобыэту верность сохранить, тотчас отношения становятся фальшивыми. Усилие,нужное для того, чтобы сдержать слово,-- самая верная порука в том, что онорано или поздно будет нарушено. С другой стороны, уж если любишь кого-то --значит, любишь, и либо тебя ни к кому другому не тянет, либо, если ипотянет, ты рад и счастлив будешь как можно скорей вернуться к тому, коголюбишь по-настоящему. Джордж не мог не признать, что во всем этом есть и логика и здравыйсмысл. Но в то же время он не мог не признаться себе, что ему бы не очень-топонравилось, если бы Элизабет с кем-то "связалась". А кстати, и Элизабетбыла бы не очень довольна, вздумай Джордж "связаться" с другой. Но, саматого не подозревая, она себя обманывала. В ту пору на нее произвела большоевпечатление одна шведская книга, посвященная Будущему Расы. Автор --пятидесятилетняя девственница -- горячо, как непререкаемую истину,утверждала, что мужчина и женщина должны быть полностью и до концаоткровенны друг с другом... "Пора отказаться от устаревшего понятиясексуальной верности! -- вдохновенно вещала писательница.-- Одна толькоомытая золотом солнечных лучей божественно нагая свобода может породитьновую, совершенную расу",-- и так далее в том же духе. Элизабет неподозревала, что автор -- старая дева, и рассердилась, когда Джордж поднялна смех "омытую золотом солнечных лучей божественно нагую свободу". Но послушай, Элизабет,-- сказал Джордж, когда она изложила ему этутеорию,-- я ведь не спорю, конечно же люди должны быть свободны, этоотвратительно, когда уже не любят друг друга и все-таки остаются вместе. Нодопустим, на меня нашла такая блажь и я увлекся другой, а тебя все равнолюблю,-- так разве не лучше об этом промолчать? Ну, и с тобой то же самое? И будем лгать друг другу? Да ведь ты сам сколько раз говорил, что гдеобман, там не может быть подлинного чувства. Мы честны и откровенны исмотрим правде в лицо, потому-то наша любовь такая прекрасная и счастливая! Ну да, конечно, но... Подумай, как живут наши родители, подумай, сколько в эту самую минутуповсюду в Лондоне совершается тайных измен. Неужели ты не понимаешь,-- данет же, ты должен понять: ужасна не физическая измена, самое ужасное -- чтолюди хитрят и прячутся, и обманывают, и лгут, и притворяются... Это верно,-- медленно, задумчиво сказал Джордж,-- это верно... Но...допустим, я скажу тебе, что, когда я в последний раз ездил в Париж, я всеночи проводил у Джорджины Гаррис? Это правда? Нет, конечно, нет. Но, понимаешь ли... Ну, а если бы и так, не все ли равно? Моя шведка, над которой ты такнасмехаешься, очень правильно рассуждает. Она говорит, что каждая парадолжна, скажем, раз в месяц хоть на несколько дней расставаться, и оченьполезно, если каждый за это время приобретет новый сексуальный опыт. Тогдане будет однообразия и пресыщения, и очень часто это еще больше сближаетлюдей, если только они откровенны друг с другом. Ну, не знаю,-- сказал Джордж,-- право, не знаю. А тебя ни к комудругому не тянет? Конечно, нет. Какой ты стал непонятливый, Джордж. Ты же прекраснознаешь, что я страстно тебя люблю и никогда никого не буду так любить. Номежду нами не должно быть лжи и лицемерия и искусственной верности. Еслитебе хочется провести ночь, или две, или неделю с какой-нибудьочаровательной девушкой или женщиной -- иди к ней. И если меня потянет ккакому-нибудь мужчине, я непременно дам себе волю. Неужели ты не понимаешь,что если насильно подавить в себе простое bguin --> 1, этимтолько превратишь его в более серьезное чувство, а если дать себе волю, толегко от него избавишься? Я думаю, моя шведка права: при этом испытываешьтакое разочарование, что одной ночи больше чем достаточно -- на добрыхполгода излечиваешься от всяких мимолетных фантазий и с радостьювозвращаешься к своей настоящей любви. Да, пожалуй, тут что-то есть. Звучит разумно. А все-таки, если тепервые отношения такие прочные, а новое увлечение легкое, пустяковое, простофизическое,-- зачем об этом говорить, ведь этим только причинишь больлюбимому человеку. Не рассказываю же я тебе каждый день, что я ел назавтрак. И потом, даже если только одну ночь провел с кем-то другим, значит,хотя бы на одну эту ночь предпочел его любимому, а это больно. "А это больно!" -- передразнила Элизабет.-- Ты просто старомоден,Джордж. Да ведь когда ты уезжаешь в Париж, это тоже значит, что ты Парижпредпочел мне. И когда я на субботу и воскресенье уезжаю за город к Фанни,значит, я ее предпочитаю тебе. А почему ты знаешь, что мы с ней простоподруги, без лесбиянства? Вот уж уверен! Ни у нее, ни у тебя нет ничего общего с Сафо. И потом,ты бы мне сказала. Вот видишь! Ты прекрасно знаешь, что я бы тебе сказала! Да, но поехать на несколько дней в Париж или за город -- совсем не то,что предпочесть любимому человеку кого-то другого. Они еще поспорили, что значит "предпочтение", но так ни к чему и непришли. В конце концов Элизабет взяла верх. Было твердо установлено, чтотакие отношения, как у них, "ничто на свете не разрушит"; но что "даже илюбви надо отдохнуть", а потому очень полезно время от времени ненадолгорасставаться; "мимолетные увлечения" не разрушат их любовь, напротив, онастанет и крепче и горячей. Джордж дал себя убедить. Но таился тут одинподводный камень: Джордж чувствовал, что возбудить ревность -- штукаопасная, Элизабет же, свято веря в себя и в теории старой девы из Швеции, спрезрением отвергала мысль, будто столь низменная страсть может проникнуть вих отношения с Джорджем. Месяца два спустя, когда Джордж и Элизабет весело обедали в каком-торесторанчике в Сохо, туда явилась Фанни с молодым человеком, с тем самым"молодым человеком из Кембриджа" -- Реджи Бернсайдом. Смотри-ка! -- воскликнула Элизабет.-- Вон Фанни со своим приятелем.Фанни! Фанни! -- позвала она и помахала рукой. Фанни подошла. Это Джордж Уинтерборн. Я часто рассказывала тебе о Фанни, Джордж. Вотчто, Фанни, подсаживайся к нам. Да, пожалуйста,-- поддержал Джордж. Но я не одна, со мной Реджи Бернсайд. Ну и что ж, веди его сюда. Фанни представила своего спутника, и они уселись. Во многих отношенияхФанни с Элизабет были удивительно разные; не противоположности, нет,--скорее они дополняли друг друга. Фанни была чуть повыше Элизабет (Джорджумаленькие женщины не нравились); и если Элизабет, смуглая и бледная,напоминала египтянку, то Фанни, золотоволосая, с молочно-белой кожей инежнейшим румянцем, была истинной англичанкой (но отнюдь не красавицей сконфетной коробки). Она немного похожа на Присциллу, думал Джордж, нозолотистые краски Присциллы были нежны и мягки, а эта вся жесткая иблестящая, как цветок, искусно выточенный из металла. Да, в Фанни былочто-то и от цветка и от драгоценного камня. Может быть, на эту мысльнаводили ее глаза. Обычно, встречая женщину, вы почти сразу замечаете все,что в ней есть красивого или уродливого,-- а у Фанни вы с первой минутывидели одни только глаза. И потом, вспоминая о ней, снова представляли себеэти необыкновенные голубые глаза -- не лицо, одни глаза, словно вфантастическом видении Эдгара По. Но ярко-голубые глаза почти всегданапоминают цветы, у Фанни же они были точно драгоценные камни; и они не быликроткими или глуповатыми, нежными или томными,-- нет, это были ясные, зоркиеи, пожалуй, жесткие глаза. Синеву такого оттенка можно видеть в солнечныйдень на озере Гарда, в самых глубоких местах. И, однако, они напоминали неводу, скорее стекло. Быть может, венецианское стекло? Но нет, оно не такпрозрачно. Трудно определить, что так поражало в этих глазах. Мужчины,заглянув в них, мгновенно и бесповоротно теряли голову,-- Фанни была ничутьне против: что ж, такая у нее mtier --> 1 -- кружить мужчинамголовы. Быть может, глаза Фанни действовали на их воображение как некийсимвол таинственной сексуальной притягательности, которую излучало все еесущество... или, может быть, инстинкт подсказывал каждому, что глаза этисозданы по некоему неписаному закону совершенства, что в них воплощенаПлатонова "идея" глаз... Глядя на Элизабет, вы замечали не только глаза, но все лицо. ГлазаФанни хотелось вставить в великолепную золотую оправу и носить с собою вдорогом футляре, чтобы смотреть на них всякий раз, когда вас одолеютсомнения, осталась ли еще красота в этом тусклом мире. Но приятно было быиметь при себе и головку Элизабет, очень напоминавшую каменные головкиегипетских принцесс, которыми любуешься в Лувре. Да, настоящая египтянка.Нежный изгиб полных губ, впалые щеки, чуть раскосые глаза, безупречный оваллица, открытый лоб, прямые черные волосы. Странное дело, если разобраться,оказывалось, что глаза Элизабет так же красивы, как глаза Фанни, нопочему-то их прелесть не так поражала. Они были глубже и нежней и, что нечасто можно сказать о темных глазах, в них светился ум. Голубые глаза Фаннитоже не казались неумными, но в них не чувствовалось той глубины, тойнеуловимой таинственности, какую вы угадывали в глазах Элизабет. Для Элизабет важнее всего была ее собственная внутренняя жизнь, еемысли и чувства; Фанни занимал окружающий мир. Там, где Элизабетсомневалась, раздумывала, мучилась, Фанни шла напролом, оступалась, падала-- и, весело махнув рукой на синяки и ушибы, вновь отдавалась жаждеприключений. Она одевалась с большим шиком, чем Элизабет. Разумеется, наЭлизабет всегда было приятно смотреть, но нетрудно было догадаться, что ейесть о чем подумать и кроме нарядов. Фанни обожала наряды и, располагая небольшими деньгами, чем Элизабет, ухитрялась всегда быть одетой по самойпоследней моде, тогда как Элизабет выглядела очень хорошо, но не более того.Странное дело, Сцилла моды, ненасытное чудище портновского и шляпногоискусства, не ведающее счета своим жертвам, не сумело пожрать Фанни. Этухрабрую женщину спасала бьющая ключом энергия. У Элизабет тоже не былонедостатка в жизненных силах, но они уходили на мечты и споры и попыткистать художницей, а деятельная, неугомонная Фанни увлекалась всем на свете исталкивалась с самыми разными людьми. Она не занималась никаким"творчеством" -- у нее хватило ума понять, что почти всем молодым женщинам"искусство" служит просто своего рода отдушиной для эротических инстинктов.Рад вам сообщить, что Фанни вовсе не нуждалась ни в каких таких отдушинах ипредохранительных клапанах: давление пара постоянно регулировалось имеханизм работал превосходно, благодарю вас, не беспокойтесь. Мир мыслей ичувств был у нее далеко не так сложен и глубок, как у Элизабет; а потому иновый строй сексуальной жизни, при котором, по счастью, на смену рабствупришла полная свобода, не был для нее чреват столькими опасностями. Правда,как я уже сказал, Фанни случалось и оступаться и падать; все это так, но онане способна была страдать и мучиться, как Элизабет, и впадать в отчаяние,когда рушились ее воздушные замки, крушение которых задолго предвидели все,кроме нее самой. Быть может, достоинства Элизабет, ее ума и характера всего яснеепроявились в том, что никто не слыхал от нее ни одного злого слова илиехидного намека по поводу нарядов Фанни... Реджи Бернсайд, богатый молодой человек, занимался в Кембридже какой-тотаинственной научной работой, связанной со строением атома, и тем болеевнушительной, что суть этой работы можно было объяснить только при помощисложных математических формул. Он носил очки, и у него была чистокембриджская манера разговаривать -- тонким голосом, делая неожиданныеударения и глотая слова, как то принято у иных представителей сего великогосредоточия учености; причем, вид у него был томный и ужасно усталый. ДажеФанни своим стремительным натиском не в силах была подтолкнуть его накакой-нибудь неожиданный поступок или вырвать у него искреннее слово. Приэтом он был сверхсовременной личностью и верным и преданным поклонникомФанни. Он был всегда под рукой, когда не подворачивалось ничего поинтереснее-- вечная вторая скрипка или, как выражалась Фанни, один из ее faute -->1,-- "мой faute-de-mieux" --> 2,-- прибавляла онаsotto voce --> 3. Поначалу за столом шла обычная болтовня на"умственные" темы тех лет: о Флеккере и Бруке, о Бертране Расселе, которогоФанни и Реджи именовали запросто -- Берти, чем немало озадачили Джорджа. Воттоже милая черта английской интеллигенции. Всякий мало знакомый человек дляних -- чужак, низшее существо, и они любят поставить его на место, принимаяэтакий снисходительно-покровительственный тон. Для этого есть превосходныйспособ -- мимоходом упоминать в разговоре всяких знаменитых людей, небрежноназывая их просто по имени: Ты читал новую книгу Джонни? Не-ет. Пока не читал. Его предыдущий роман -- страшная скучища. А этотполучше? Ну-у, едва ли. Томми он ужасно не понравился. Томми говорит, этокакое-то деревенское развлечение. Вот заня-атно! О, Томми иногда говорит ужасно заня-атные вещи1 На днях мы сидели с ними с Бернардом, и Бернард сказал... И если чужак настолько глуп, что попадется на удочку и спроситзастенчиво или недоуменно: "А кто это Джонни?" -- ему тотчас ответят самымлюбезным тоном: "Как! Да неужели вы не знаете.......?!" И тут ошеломленному чужаку снисходительно сообщают, кто такой "Джонни",и если к тому же этот чужак всего лишь американец или уроженец континента,он будет совсем раздавлен, услыхав, что "Джонни" -- это Джонни Уокер или ещекакое-нибудь ослепительное светило на небосводе британской культуры... Джорджу осточертело слушать про какого-то неведомого "Берти", и онзавел было речь про Эзру Паунда, Жюля Ромена и Модильяни. Но ему тут жеделикатнейшим образом намекнули, что вся эта публика, может быть, в своемроде и недурна, но в конце концов сами понимаете, Кембридж есть Кембридж...И Джордж прикусил язык. Потом Реджи стал рассказывать Элизабет об альпинизме-- излюбленном спорте преподавателей Кембриджа,-- весьма подходящее для нихзанятие, если вдуматься. А Фанни заговорила с Джорджем. Фанни, надо отдать ей справедливость, была ловкая маленькая хищница,она сразу заметила, что Джордж помрачнел, и угадала причину. Сама она, всущности, не стремилась пускать пыль в глаза. Но она выросла среди снобов ибессознательно переняла их тон и манеры. Однако, попадая в другое окружение,она так же бессознательно переставала важничать и разговаривала с людьмипросто и естественно. Она чувствовала себя как дома и даже свободнее, чемдома, в разных кругах общества -- и всюду со всеми отлично ладила. Ей былаприсуща какая-то особая безмятежность, которую вы с первого взгляда,пожалуй, приняли бы просто за холодность,-- и очень ошиблись бы. На самомделе Фанни была далеко не так холодна, как Элизабет,-- та порою бывала точноайсберг. А потом вдруг оттаивала. Но физическая безмятежность помогла Фаннипройти через многие испытания; так и чудилось, что ее утренняя ванна,подобная водам Леты, смывала вместе с поцелуями последнего любовника и самуюпамять о нем. Итак, Фанни непринужденно и весело заговорила с Джорджем. Он былнастроен подозрительно и одну за другой отпустил ей три словесные оплеухи.Она и бровью не повела и продолжала болтать, нащупывая, что его большезаинтересует. Джордж скоро оттаял перед ее веселым добродушием -- или, можетбыть, его покорили эти глаза, точно драгоценные камни. Джордж смотрел на нихс любопытством и думал: а странно это, должно быть, когда у тебя вместоорганов зрения вот такие великолепные objets d'art. Наверно, это подчасочень утомительно. Каждый новый знакомым считает своим долгом сообщить ей,что у нее изумительные глаза, как будто он первым сделал это открытие... ИДжордж решил, что в эту первую встречу лучше не говорить Фанни о ее глазах. Реджи Бернсайду не удалось заинтересовать Элизабет альпинизмом, и онперешел на "заня-атные" анекдоты, которым больше повезло. Толика вина ивнимание слушательницы благотворно подействовали на Реджи -- теперь онменьше кривлялся и стал больше похож на человека. Элизабет ему нравилась.Может быть, она и не очень "заня-атна", зато "вдохновля-ает" (Элизабет умеласлушать). И, когда разговор снова сделался общим, Джордж решил, что этотРеджи, в сущности, как будто не так плох: с виду кривляка, позер, но есть внем что-то славное, и гордость и добродушие истинного англичанина. Они засиделись за кофе и сигаретами, пока явное беспокойство официантаи маленькие хитрости Madame, которая вдруг принялась щелкать то одним, тодругим выключателем, не дали им понять, что все здесь рады будут, получив посчету, пожелать им счастливого пути. Шел одиннадцатый час -- в кино идтислишком поздно. И они парами двинулись по Шафтсбери-авеню -- Джордж с Реджи,Элизабет с Фанни. Твой Джордж мне нравится,-- сказала Фанни. Да? Я очень рада! Он немножко farouche --> 2, но мне нравится, с какимжаром он говорит о том, что его занимает. Это не напускное. По-моему, Реджи очень славный. О, Реджи...-- Фанни отмахнулась, чуть пожала плечами. Но он и правда славный, Фанни. Ведь он тебе и самой нравится. Да, он ничего. Но я вовсе от него не без ума. Можешь взять его себе,если хочешь. Элизабет расхохоталась: Подожди, я пока его у тебя не просила! На Пикадилли они расстались, Фанни и Реджи взяли такси и укатили.Джордж еще раньше заметил, что вечер на редкость ясный,-- вышла полнаялуна,-- и теперь уговорил Элизабет пойти на Набережную полюбоваться Темзой влунном свете. Они свернули к Хеймаркет. Как тебе понравилась Фанни? -- спросила Элизабет. У нее необыкновенные глаза. Да, это все говорят. А я решил быть оригинальным и не сказал. Но она славная. Сначала, когдаони с Бернсайдом стали болтать, я подумал, что и она такая же неизлечимаякривляка. Да разве он тебе не понравился? По-моему, он прелесть. Прелесть? Вот уж не сказал бы. В сущности, он, пожалуй, даже ничего, ноты же знаешь, я терпеть не могу это кембриджское блеянье. По мне уж лучшетрепаться, как последний кокни, вот провалиться, лопни мои глаза! Но ведь он видный молодой ученый, говорят, он в своей области творитчудеса. А именно? Не знаю. Фанни не могла мне объяснить. Она говорит: надо бытьспециалистом, чтобы понять, что он там делает. Ну, знаешь ли, мне всегда подозрительны зги загадочные "специалисты",которые не могут толком объяснить, чем они занимаются. Я согласен с Буало:что хорошо продумано, то можно выразить просто и ясно. А когда Науканачинает изъясняться на загадочном языке богословия и суеверий, я сразуперестаю ей доверять. И потом, жеманничать и пускать пыль в глазасвойственно лишь самым жалким представителям всякой аристократии. Хорошовоспитанные люди не кривляются. И подлинно выдающиеся умы не кичатся своимпревосходством. Но Реджи вовсе не кичливый! Он мне ни словом не обмолвился о своейнаучной работе. И он рассказывал такие заня-атные истории! Это просто другая разновидность нахальства: они считают нас, простыхсмертных, невеждами и тупицами, которым все равно не понять их великихтрудов. Поэтому они даже не удостаивают сообщить, чем они таким потрясающимзанимаются,-- нет, они угощают нас самыми обыкновенными сплетнями изпрофессорской, а ты, я вижу, уже научилась называть это "заня-атнымиисториями". Элизабет молчала: это было зловещее м
