Ситуаиия

Предположим, что мы кладем фунт масла в холодильник на несколько часов. Теперь предположим, что мы его достаем и кладем на несколько часов на солнце. По химическим показателям масло осталось тем же самым, но ситуация сильно измени­ла его форму и текстуру. Так же и с человеческой личностью. Любая теория, рассмат­ривающая личность как стабильную, фиксированную, неизменную, — неверна.

Когда бы мы ни действовали или ни говорили, мы должны решать (быть мо­жет, неосознанно) прямо там, где находимся, чего от нас ожидают, чего следует избегать, насколько себя раскрывать и каковы правила игры. Все это мы делаем авто­матически, и соответственно варьируются наши личности (по крайней мере, так это воспринимают другие).

Мы никогда не встречаем личность вне какой-то ситуации. Даже когда чело­век дышит, это действие включает и воздух снаружи, и легкие внутри; пищеваре-

 

10 Обсуждение этого см.: Allport G. W. The nature of prejudice. Cambridge (Mass.): Addison-Wesley, 1954. Ch. 6.

11 Dymond R. Can clinicians predict individual behavior? // Journal of Personality. 1953. Vol. 22. P. 151-161.

 

ние требует как еды, так и аппетита. Внутреннее требует иногда внешнего для со­здания цепи поведения. Джон Дьюи писал: «Честь, целомудрие, злоба, раздражи­тельность, храбрость, тривиальность, трудолюбие, безответственность — это не ча­стные владения человека. Это — рабочие приспособления личных способностей к силам окружающей среды»12.

Дьюи добавляет, что ошибочно думать о личности как о продукте «нереальной интимности нереального Я». Нет ничего интимного, что в то же самое время не отра­жает физического, социального и культурного окружения.

Студент пишет: я не верю, что у меня есть стабильные черты. В понедельник я был доминирующим лидером, но на протяжении всего вторника меня преследовали мелкие неудачи и к среде я чувствовал себя неполноценным и стал униженным и подчиненным. При некоторых внешних условиях я автократ, но при других — анар­хист. Мои личные черты настолько нестабильны, что я сомневаюсь, что они имеют какую-то сущностную основу.

Напомним, что Уильям Джеймс признавал ситуационную изменчивость, ког­да говорил, что у каждого из нас столько же разных Я, сколько есть групп людей, чье мнение мы ценим.

Иногда наше поведение меняется, потому что мы выбираем — говорить прав­ду или нет. Если будущий работодатель спрашивает Джима: «Вам нравится встречать­ся с незнакомыми людьми?», Джим, вероятно, даст утвердительный ответ, чтобы получить работу. Если такой же вопрос задаст ему его психиатр, Джим может сказать: «Незнакомые люди вызывают у меня чувство нервозности и неполноценности». Если тот же вопрос ему зададут при опросе общественного мнения, он может сказать: «Смотря какой незнакомец»13.

В одном опросе (направленном на измерение антисемитизма как установки личности) спрашивали: «Считаете ли вы, что у евреев слишком много власти в Со­единенных Штатах?» Интервьюерами были люди двух типов: одни — с еврейской внешностью и еврейскими именами, другие — непохожие на евреев и с нееврейски­ми именами. Первая группа интервьюеров обнаружила, что только 6% людей отвеча­ли на этот вопрос «да», вторая группа получила 21% ответов «да». Приблизительно 15% людей, отвечавших первой группе, скрыли свои истинные установки, потому что не хотели обижать интервьюера-еврея14.

Но ситуационная изменчивость связана отнюдь не только с нашей способно­стью лгать и маскировать свою глубинную натуру. Очень часто на самом деле в чело­веке таятся противоречивые установки. Например, изучая противопоставление ин­ституциональных и личных установок, Шенк обнаружил, что у многих людей они действительно непоследовательны. Исследователь задавал вопросы, касающиеся ре­лигиозной доктрины. Один раз он формулировал вопрос так: «Как прихожанин ва­шей церкви, что вы думаете о вашем епископе (употреблении спиртного, подхо­дящей форме крещения и т. п.)?» Человек склонялся к ответу, соответствующему ожидаемой (официальной) позиции церкви. Но когда спрашивали: «А как вы лично к этому относитесь?», тот же человек мог дать прямо противоположный ответ. Ко­роче говоря, общественные и личные установки часто различны, но индивид, на-

 

12 DeweyJ. Human nature and conduct. N. Y.: Holt, Rinehart and Winston, 1922; Modern Library ed., 1950. P. 16.

13 Getzels J. W. The question-answer process // Public Opinion Quarterly. 1954. Vol. 18. P. 80-91.

14 Robinson D., Rhode S. Two experiments with an anti-Semitism poll // Journal of Applied Psychology. 1946. Vol. 30. P. 169-181.

 

ходясь в здравом уме, реально придерживается и тех, и других, в зависимости от ситуации, с которой он в данный момент себя идентифицирует15.

Нет нужды множить примеры непоследовательности. Каждый из нас — узел противоречий. Эта тенденция так отчетлива, что некоторые теоретики говорят, что в личности нет внутренней последовательности. Все зависит от вызова ситуации. Мы — не более чем узлы тенденций-в-ситуации. Это отнюдь не мы интегрированы, это толь­ко окружающая обстановка, в которой мы движемся, обладает некоторой стабильнос­тью и, таким образом, вызывает характерное поведение в данной ситуации16.

С этой точки зрения бессмысленно применять личностные тесты в классе или лаборатории, потому что вы не можете сказать, что будет делать ваш испытуемый, когда попадет в широкий мир. Кроме всего прочего, вы не можете сказать, что он будет делать, оказавшись в новой и неожиданной ситуации. Чрезвычайные жизнен­ные ситуации чреваты комбинациями, никогда не встречавшимися в опыте индиви­да. Он сам не знает, будет ли вести себя отважно или паниковать, будет ли прини­мать ответственность или избегать ее, столкнувшись с внезапной тяжелой утратой, болезнью или финансовой катастрофой.

Ситуационный теоретик прав, когда утверждает, что психологическая теория слишком увлекается тем, что «под кожей». Но верно и то, что сам он слишком увле­кается тем, что «вне кожи». Он ошибается, когда говорит, что по проводимым в клас­се или клинике личностным тестам совершенно не удается предсказать поведение в других ситуациях. (Если бы не удавалось, то эти тесты давным-давно были бы отбро­шены как не вполне валидные.) Неверно и то, что мы полностью беспомощны в предсказании того, как будет действовать человек в новых ситуациях или при чрез­вычайных обстоятельствах.

Нужно иметь в виду три факта. Сталкиваясь с незнакомыми ситуациями, люди (в большинстве) склонны к сдержанности, молчаливости, замкнутости. Они склон­ны избегать, по возможности, любых действий. В знакомой ситуации человек ведет себя гораздо активнее и экспрессивнее. Этот факт дает основание полагать, что для взрослого человека ситуация определяет не столько то, что он будет делать, сколько то, чего он будет избегать делать. Нам нравится быть самими собой, и когда мы этого не можем, мы склонны замыкаться.

Второй факт заключается в том, что маленькие дети гораздо более зависимы от ситуации, чем взрослые. Они так непосредственно погружаются в веселье, ужас или отчаяние ситуации, что кажется, будто у них нет «внутренней личности». Мы уже говорили, что дети — узники своей культуры. Точно так же их можно назвать и узни­ками ситуации. Ко взрослым это относится в меньшей степени.

Третий важный факт заключается в том, что люди часто сами создают ситуа­ции, на которые реагируют. Любитель вечеринок устраивает вечеринку. Поборник ситуационного подхода мог бы сказать: «Видите, его веселость — функция ситуа­ции». Но функцией чего явилась сама эта ситуация? Любитель бейсбола будет ис­кать, на каком стадионе сегодня состоится бейсбольный матч. Короче, ситуации, в которых мы оказываемся, часто порождены нашей прежней личностью (которая сохраняется и сейчас).

 

15 Schanck R. L. A study of a community and its groups and institutions conceived of as behavior of individuals // Psychological Monographs. 1932. Vol. 43. № 2.

16 Обсуждение ситуационной изменчивости см.: Coutu W. Emergent human nature. N. Y.: Knopf, 1949; Coutu W. Consistency and inconsistency in intergroup relations // Journal of Social Issues. 1949. Vol. 5. № 3; Murphy G. Personality: a biosocial approach to origins and structure. N. Y.: Harper, 1947. Ch. 38, 39.

 

Вопрос о том, насколько наше поведение обязано «внутренней личности» и насколько — «внешней ситуации», может быть подвергнут экспериментальному ис­следованию (с некоторой долей успеха).

Предположим, мы собираем вместе маленькую группу незнакомых людей и предлагаем им выполнить общую задачу. Кто станет лидером? Верно ли, что некото­рые люди — «прирожденные лидеры» и при любых обстоятельствах займут высокое положение, а другие — ведомые «по природе»? Сформулируем вопрос иначе: «При­мет ли человек, обладающий определенными (измеренными) личностными чертами, лидерство в новой для него группе незнакомых друг с другом людей?»

Тщательно рассмотрев исследования этой проблемы, Манн пришел к выводу, что лидерство действительно обусловлено «внутренней личностью». Так, люди с вы­соким интеллектом, хорошо лично приспособленные и склонные к экстраверсии с большей вероятностью, чем другие, становятся лидерами, приобретают популяр­ность в группе и вносят позитивный вклад в групповую деятельность. Принятию ли­дерства также благоприятствуют такие черты как доминирование, маскулинность и либерализм. Все эти тенденции подлинны и статистически значимы, но отнюдь не универсальны. Внутренняя личность — важный, но не единственный фактор, детер­минирующий лидерство17. (И, конечно, сегодняшняя «внутренняя личность» — это отчасти результат взаимодействия со вчерашней ситуацией.)

Оказывается, что роль личностных черт выше в «неструктурированных» ситу­ациях (например, если в качестве задачи группе предложена дискуссия, а не дей­ствие, основанное на умениях). Личностные черты менее важны, когда задача свя­зана не с обсуждением, а с решением механической или технической проблемы. Мы можем без риска отважиться на обобщение. Ситуационные детерминанты наиболее важны там, где сурово предписаны обязанности и роли, задачи и функции. Лично­стные детерминанты наиболее важны там, где задачи свободные, открытые и не­структурированные.

Так как личность (рассматриваемая как система внутренних черт) — не един­ственная детерминанта поведения в малых группах, зададимся вопросом: «Что еще нам надо знать, чтобы точно предсказывать действия индивида?»

Поставив эту проблему, Кауч провел обширные эксперименты. Во-первых, он, как и Манн, обнаружил, что существует надежная (но не сильная) связь потребнос­тей и черт человека с тем, что он делает в группе. Он измерил следующие черты: тревогу, экстравертированное выражение эмоций, агрессивность, авторитарную кон­формность, оптимизм и фантазийное исполнение желаний.

Полезно знать позицию человека по этим чертам. Но чтобы с большей опреде­ленностью предсказать, как он будет вести себя в группе, необходимо также знать: (а) в какой степени он обычно скрывает свою личность, то есть какие он использует защиты эго; (Ь) как он воспринимает других в группе (нравятся ли они ему; считает ли он, что нравится им; считает ли он группу стбящей); (с) каково действительное давление на него (ожидают ли от него лидерства; в чем именно состоит рабочее зада­ние). Все эти переменные входят в общую ситуацию, и нам надо их знать (помимо знания личностных черт) для предсказания персонального поведения18.

 

17 Mann R. D. A review of the relationships between personality and performance in small groups // Psychological Bulletin. 1959. Vol. 56. P. 241-270.

18 Couch A. S. Psychological determinants of interpersonal behavior. Unpublished doctoral dissertation, Harvard College Library, 1960.

 

Другими словами, доступные нам материалы свидетельствуют, что то или иное действие человека является результатом по меньшей мере четырех условий:

а) стойкие личностные характеристики;

б) используемые человеком защиты и утаивания; степень его самораскрытия;

в) как он воспринимает нынешнюю ситуацию и ее релевантность для него;

г) чего на самом деле требует и ожидает от него ситуационное задание.

Мы можем сказать, что два первых условия — продукты личности, а два пос­ледних — продукты ситуации. Чтобы понять поведение, нам надо знать обе группы детерминант.

Давайте немного поглубже исследуем факторы (в) и (г). Ни один человек не может ни «воспринимать нынешнюю ситуацию», ни исполнять «то, что на самом деле требует задача» иначе, чем на основе тех способностей, которые у него уже есть. Другими словами, личность сама является фактором в так называемой ситуа­ции. Даже в новой и неожиданной ситуации я могу действовать только в диапазоне личностной изменчивости, допускаемой моими способностями и чертами.

Поэтому мы вынуждены сделать вывод, что ситуация может сильно модифи­цировать поведение, но только в границах задаваемого личностью потенциала. В то же время мы вынуждены признать, что черты личности не должны рассматриваться как фиксированные и стабильные, механически действующие с одинаковой силой во всех случаях. Нам скорее следует рассматривать черты как диапазоны возможного поведения, активируемого в разных точках этого диапазона согласно требованиям ситуации.

Было бы ошибкой сказать, что у Джима есть У тревоги, экстраверсии или аг­рессивности. Нам, скорее, следует сказать, что у него есть верхние и нижние грани­цы этих черт. Это означало бы, что эти черты никогда не проявляются у него боль­ше, чем в степени X, и меньше, чем в степени Z. Его точное расположение внутри этого диапазона в любой данный момент будет зависеть от того, какие сигналы по­рождаются ситуацией. Говоря несколько иначе, мы можем думать о ситуации как о «тянущей» человека выше или ниже по шкале его потенциала, но всегда внутри кон­кретных пределов этой шкалы.

Резюмируем: если нет личности без ситуации, то нет и ситуации без личности. Однако ситуация развивает столь мощную тягу, что мы вынуждены рассматривать личность не как фиксированную структуру или паттерн, а как комплексную систему потенциальных диапазонов поведения, которое может быть вызвано (в пределах воз­можности для человека) различными физическими, социальными и культурными условиями, окружающими его в любой момент времени19.

Роль

Роль — структурированный способ участия в социальной жизни. Проще говоря, это то, что общество ожидает от индивида, занимающего в группе данную позицию.

Рассмотрим среднюю семью западного типа. Обычно ожидается, что отец ежед­невно ходит на работу, материально обеспечивает семью, воспитывает детей, играет с ними и всячески помогает матери. Материнская роль состоит из множества предпи­санных обязанностей и задач (и даже подходящих мыслей и чувств), а также, возмож­но, нескольких привилегий. «Структурированный образ жизни» ребенка — это (в ши­роком смысле) послушание плюс привилегия играть и получать уход. От старшего

 

19 Понятие «диапазон личностной изменчивости» использовано в: Rosenzweig S. Idiodynamics in personality theory with special reference to projective methods // Psychological Review. 1951. Vol. 58. P. 213-223.

 

ребенка ожидают помощи в уходе за младшими и в работе по дому. Мальчик вскоре принимает особую роль, соответствующую его маскулинности (ожидается, что он дол­жен вести себя по-мальчишески, в том числе давать сдачи одноклассникам). От дочери ждут, что она будет учиться ведению домашнего хозяйства и будет более скромной и сдержанной, чем ее брат (опять же в широком смысле). Это чрезвычайно тонкое взаи­модействие ролей образует то, что мы называем семейной социальной системой20.

Выполняя свою собственную роль, ребенок также учится ролям отца, матери, братьев и сестер. Их роли реципрокны его собственной, но он может подражать этим моделям. Двухлетний ребенок, совершив проступок, будет называть себя «шалуном», как могла бы назвать его мать; четырехлетний ребенок будет подражать движениям отца, ведущего семейный автомобиль. Это принятие ролей вдобавок к собственной роли вносит большой вклад в социализацию и аккультурацию ребенка, его приспо­собление к требованиям взрослой жизни21.

Давайте последуем за отцом, вышедшим утром из дома для выполнения своих обязанностей (некоторые из них случайны для его роли отца). Вот он входит в боль­ницу, где работает врачом. И тут же его поведение начинает контролироваться ролью врача (а роль отца существует латентно). В полдень он председательствует на деловом завтраке в «Ротари-клубе», где оказывается лицом к лицу с новыми ролевыми ожи­даниями в новой социальной системе. Позже он навещает свою пожилую мать и вы­полняет свою обычную сыновнюю роль. Для отдыха он присоединяется к своей ко­манде по боулингу и играет роль, соответствующую его членству в этой спортивной организации. Во время ужина он присоединяется к своей семье, и латентная роль отца вновь становится преобладающей.

Таким образом, его жизнь, подобно всем жизням, может рассматриваться как ряд ролей, связывающих индивида с запутанными сериями социальных систем. В на­шей культуре количество возможных «структурированных способов и кодов» кажется бесконечным; есть предписанные роли для ученика, соседа, избирателя, владельца машины, секретаря и так далее вдобавок к способам и кодам, назначенным разным возрастам жизни (детству, юности, молодости, среднему возрасту, пенсионному воз­расту) и двум полам. Фактически во всех культурах типичные половые роли для муж­чин и женщин особенно строги22.

Наши многочисленные роли часто конфликтуют. Деловая женщина и одновре­менно мать маленьких детей находит, что ее роли трудно примирить. Директор шко­лы обнаруживает, что в своей работе сталкивается с сетью часто конфликтующих ролевых отношений. Предположим, нужно заставить слушаться непокорного мальчи­ка. Учителя (чью точку зрения он, как предполагается, представляет) хотят мальчика исключить. Пастор (его духовный наставник) умоляет дать пареньку еще один шанс. Школьный комитет (его официальный босс) рекомендует временное исключение. Общественный совет школы (членом которого он является) обвиняет учителя. И так все перекрещивается. Многочисленные роли толкают директора туда-сюда23.

 

20 См.: Toward a general theory of action / Ed. by T. Parsons, E. A. Shils. Cambridge (Mass.): Harvard Univ. Press, 1951. Ch. 4.

21 См.: Maccoby E. E. Role-taking in childhood and its consequences for social learning // Child Development. 1959. Vol. 30. P. 239-252.

22 Обсуждение возрастных и половых типов см.: Parsons T. Age and sex in social structure of the United States // Kluckhon C, Murray H. A., Schneider D. M. Personality: in nature, society, and culture. N. Y.: Knopf, 1953. Ch. 22.

23 Gross N., Mason W. S., McEachern A. W. Explorations in role analysis: studies of the school superintendency role. N. Y.: Wiley, 1958.

 

То же явление демонстрирует следующий воображаемый эксперимент. Стоуфер и Тоби задавали разные вопросы большому числу студентов колледжа. В одном спра­шивалось, что бы они сделали, если бы, выполняя работу надзирателя на экзамене, обнаружили, что один из их хороших друзей плутует. Сообщат ли они о нечестности декану, как того требуют правила? Или они не сообщат об этом на основании того, что роль друга требует защищать товарища? С помощью этих и других вопросов, со­держащих подобный ролевой конфликт, было обнаружено, что некоторые студенты последовательно выбирали «универсальный» стандарт, то есть следовали официаль­ному кодексу справедливости и не делали исключения даже для своих друзей. Однако другие последовательно разрешали ролевой конфликт в пользу кодекса «исключи­тельности», оказывая предпочтение ролевым отношениям дружбы24.

Мы достаточно сказали о несомненной важности ролей. Как мы теперь свяжем понятие роли с личностью? Как и в случае с культурой и с ситуацией, мы видим, что некоторые специалисты в социальных науках с таким энтузиазмом относятся к этому понятию, что готовы отводить роли доминирующее место в теории личности. Приведем два примера.

«Человек состоит из ролей, которые он играет»25.

«Индивид в течение жизни исполняет множество разных ролей, последова­тельно или одновременно; синтез всех социальных ролей, которые он когда-либо ис­полнял с рождения до смерти, образует его социальную личность»26.

Прежде чем ответить на наш вопрос, мы должны тщательно развести четыре значения роли (все они законны, но слишком часто их смешивают).

1. Ролевые ожидания. Ролевые ожидания располагаются в социальной системе. Это то, что культура (или субкультура) предписывает отцу, матери, ученику, врачу. Это правила игры. Это то, чего большинство людей в обществе начинает ожидать от любого человека, занимающего определенное положение в любой существующей социальной системе.

2. Концепция роли. Картина роли, имеющаяся у данного отца или данного учите­ля, может соответствовать или не соответствовать ролевым ожиданиям. Конечно, в широком смысле, отец или учитель знает, чего от него ожидают другие. Но вопрос в том, чего он ожидает сам от себя? Он определяет свою роль по-своему. Один отец считает, что должен плотно опекать своего сына, другой считает, что должен давать парню свободу и независимость. Один учитель считает, что хорошее обучение — это строгий спрос плюс суровое наказание, другой предпочитает работу по индивидуаль­ным проектам и нежесткие методы контроля.

3. Принятие роли. Иногда людям нравятся их роли (определенные или ожида­ниями других или собственной концепцией), некоторые к ним безразличны, третьи ненавидят «станцию, на которую они прибыли». Есть усердные матери и не усерд­ные. Некоторые президенты колледжей и некоторые шахтеры-угольщики любят свою работу, другие ее ненавидят. Некоторые любят собственные концепции своих ро­лей, но их раздражают ожидания других людей по отношению к ним. Пока мы не знаем ответа на эти вопросы, мы не можем решить, является ли для личности роль близкой и центральной (проприативной), или она — просто периферическое и не­приятное культурное предписание.

 

24 Stouffer S. A., Toby J. Role conflict and personality // American Journal of Sociology. 1951. Vol. 56. P. 395-406.

25 Gerth H., Mills С W. Character and social structure. N. Y.: Harcourt, Brace, 1953. P. 80.

26 Znaniecki F. The social role of the man of knowledge. N. Y.: Columbia Univ. Press, 1940. P. 14.

 

4. Исполнение роли. То, что индивид в действительности делает со своим роле­вым назначением, зависит от всех предшествующих обстоятельств. Энергичен ли он или равнодушен? Готов ли школьник к сотрудничеству или идет на него неохотно и непокорно? Одни ролевые ожидания нам этого не скажут. Школьники, матери, ру­ководители, продавцы различаются между собой, главным образом, тем, как они исполняют свои роли. Ожидания единообразны и предписаны, но конечное испол­нение роли значительно модифицируется различием концепций, степени принятия и всех сопутствующих особенностей и черт личности.

На рисунке 5 показано положение этих различных ролевых понятий27. Предпо­лагается, что в двух отношениях мы можем рассматривать роли как принадлежащие социальным системам (а не личности). Ролевые ожидания служат только внешней моделью и стимулом (они могут истолковываться по-другому, приниматься или от­вергаться человеком). Исполнение роли — это опять точка пересечения личностной и социальной систем. Исполнение роли человеком влияет на социальную систему и может оцениваться как часть этой внешней системы. Однако в двух отношениях роле­вой концепт принадлежит личности. То, как индивид определяет роль для себя, при­нимает ли он ее и делает собственной или выполняет ее в поверхностной и неадек­ватной манере, — все это субъективные процессы.

 

 

 

 

предписания			ЛИЧНО	СТЬ			Поведение F'L^MHdllhHUU
mmhJHHUJ			Нплрып.i.4i|,llll.,ih		Прння™? нпн отрердачне,• i ■			Оымилменне [ИМ
			\ / См тб поста ТЕНПЕрПНЕЩ Установки Дщжинцрн ■«хчнтавныйспш ЦЕННОСТИ И 1.Д,

Рис. 5. Четыре смысла понятия «роль» в соотношении с личностью

 

Как правило, люди, склонные поддерживать существующие институциональ­ные структуры общества, понимают свои роли так, как их понимает общество, и охотно принимают их. Люди, радикально переопределяющие свои роли и не испы­тывающие к ним любви (ни в общественном, ни в личностном аспекте), — это бун­тари. Мы не имеем в виду, что каждый удовлетворенный ролью человек консервати­вен, а неудовлетворенный — радикал, но, по-видимому, есть такая тенденция.

 

1Я благодарен за него Джону П. Хиллу.

 

Мы не можем согласиться с тем, что личность — это просто связь ролей, так же, как не могли согласиться с тем, что это только субъективная сторона культуры или игрушка в руках меняющихся ситуаций. Но мы признаем, что «личностный диа­пазон изменчивости» велик. Внутри этого диапазона активность варьирует соответ­ственно давлению культуры, ситуации и роли.

К счастью, все эти три социальные силы — культура, ситуация и роль — до­пускают значительную свободу в личном поведении. Как существует много приемле­мых способов говорить по-английски и много приемлемых способов поведения на спортивных мероприятиях, так есть и много способов быть хорошей матерью, хоро­шим руководителем, хорошим учителем.

Следовательно, мы можем примирить акцент на «социальной системе» (пред­почитаемый социологией и антропологией) и акцент на «внутриличностной систе­ме» (предпочитаемый психологией) на основании того факта, что оба подхода учи­тывают широкий диапазон изменчивости. Социальная система предъявляет гибкие требования, индивид обладает гибкими способностями. Обычно между ними нет фа­тального конфликта.

Катастрофическое соииальное изменение

Остается одна проблема. Мы сказали, что культура, ситуация и роль сильно детерминируют и личное поведение, и структуру личности. Если это верно, нам сле­дует ожидать, что изменения в социальной и культурной системах и в ситуациях при­ведут к изменениям в личности. Если личность — не больше, чем «субъективная сто­рона культуры» или «набор ролей», то параллель будет совершенной.

Логика ясна: для сохранения нашей личности нам требуется питание, предос­тавляемое средой. В ней мы долго живем и из нее извлекаем поддержку (нас поддер­живают присутствующие и память о тех, кто знал нас годами). Если наше окружение не стабильно и не интегрировано, как же нам быть стабильными и интегрированны­ми? В защиту этого взгляда приведем сведения о том, что «сенсорная депривация» сильно нарушает ориентацию человека и даже его чувство самости. Дополнительное исследование показывает, что периоды болезни в жизни многих людей тесно совпа­дают с огорчениями, наносимыми им социальным окружением, которое внезапно становится источником психологической угрозы и чрезмерных требований. Исследо­вание показывает, что во время личного стресса усиливаются не только так называе­мые психосоматические заболевания (язва, астма, аллергия и т. д.), но и медицинс­кие недуги всех видов28.

Несмотря на то, что наше поведение и здоровье меняются под воздействием ситуаций и ролей, мы все же упорно поддерживаем (по меньшей мере, пытаемся поддерживать) некую интегрированность.

Иногда специалисты в социальных науках имеют возможность изучать случаи катастрофических социальных перемен и их влияние на отдельные личности.

Одно такое исследование было проведено антропологом Маргарет Мид, кото­рая исследовала культуру жителей острова Ману в Полинезии и близко познакоми­лась со многими отдельными ее представителями. Через двадцать пять лет она снова их посетила. Между тем вся культура изменилась радикально. От примитивного уров-

 

28 Hinkle L. E., WolffH. G. Ecological investigations of the relationship between illness, life experiences and the social environment // Annales International Medicine. 1958. Vol. 49. P. 1373-1388.

 

ня племя продвинулось к сложному западному типу цивилизации. Социальные пере­мены, рассчитанные на столетия, сконденсировались в одном поколении. Однако Мид отметила стабильность индивидуальных личностей. Один человек, теперь судья средних лет, сохранил ту же напыщенность, какой отличался и в юности. Другой, бывший в юные годы недоверчивым, сдержанным и апатичным, через 25 лет обла­дал такими же чертами и темпераментом29.

Конечно, подобные наблюдения не доказывают, что такие огромные соци­альные перемены не влияют на личность. Конечно, влияют. Но мы предостерегаем против поспешного обобщения, будто личность — это только зеркальное отражение культуры.

Второй пример так же поучителен.

Во время гитлеровской эры в Германии тысячи людей полностью утратили свою обычную опору в социальной системе. Им было запрещено работать, их пресле­довали, их лишали собственности, арестовывали, пытали; семьи были разбиты. Не­которые избежали заключения в концентрационный лагерь, сумели бежать из стра­ны и поселиться за рубежом, где у них вообще не было корней. Что же происходило с их личностями? Внимательное изучение девяноста таких случаев показало, с каким упорством и энергией они сохраняли свою собственную натуру как на родине, так и в новой стране.

Исследователи описывают живое впечатление необычайной целостности и самости индивидуальных личностей. Подавленный, бесцветный учитель математики теряет работу, ухитряется эмигрировать и становится подавленным, бесцветным учителем математики в новом мире. Оптимистичный, экстравертированный, при­ветливый специалист по рекламе, совершенно разбитый нацистами, в конце кон­цов обнаруживается в Южной Америке в качестве оптимистичного, экстраверти-рованного, приветливого специалиста по рекламе. Очень компетентная еврейка, писательница с искрометным стилем, покидает Австрию при ужасных обстоятель­ствах и поселяется в Израиле, где пишет мемуары со своей обычной живостью30.

Мы вынуждены сделать вывод, что для большинства индивидов внутрилич-ностные изменения по меньшей мере не пропорциональны изменениям в культуре или в ситуации. Даже в условиях социальной аномии (дезинтеграции ценностей) человек ухитряется сохранять свою личностную систему более или менее нетронутой. Но за некоторой определенной точкой ему это уже не удается. В нынешнюю беспокойную эру у нас есть живые доказательства того, что человек, насколько бы интенсивные усилия он ни прикладывал, не может постоянно выдерживать нарушение своей со­циальной опоры.

Промывка мозгов. К промывке мозгов относится случай, когда посторонние от­чаянно хотят изменить укорененные системы ценностей, усвоенные человеком за всю жизнь. Жертвой может быть американский миссионер или репортер, заключен­ный в тюрьму в Северной Корее или в Китае, или демократически настроенный не­мец, арестованный за свои политические убеждения и брошенный в нацистский или русский концлагерь. Суровые эксперименты по «промывке мозгов» или «духовной хирургии» (более успокаивающими ярлыками могут быть «идеологическое перевос­питание» или «принуждающее убеждение») позволяют нам проследить результаты.

 

29 MeadM. Cultural discontinuities and personality transformation // Journal of Social Issues Supplement Series. 1954. № 8.

30 Allport G. W., Bruner J. S., Jandorf E. M. Personality under social catastrophe: ninety life-histories of the Nazi revolution // Character and Personality. 1941. Vol. 10. P. 1-22.

 

Согласно нашей реконструкции, сделанной на основе теперь уже многочис­ленных рассказов, начинается все с драматического ареста (часто в полночь или в ранние утренние часы), сопровождаемого размахиванием пистолетами и другим ору­жием. Арестованному могут даже завязать глаза, надеть наручники и препроводить его в камеру. Допросы начинаются немедленно, обычно при очень ярком свете, вы­зывающем чрезмерное напряжение глаз и утомление. Следствие начинается со слов: «Правительство все знает о ваших преступлениях, но теперь вы можете во всем при­знаться». Заключенный удивлен и смущен, ибо он не знает иных своих преступле­ний, кроме личного несогласия с режимом. Он протестует, утверждает, что невино­вен, но ему говорят: «Правительство не арестовывает невинных людей». На допросах он должен рассказать о своей работе, о том, что он делает в стране, с кем связан и о всех фактах своей социальной жизни и экономического статуса. Он должен попы­таться вспомнить исчерпывающие детали своих разговоров. Если он старается сотруд­ничать, ему говорят: «Есть еще что-то. Вы не говорите всего откровенно». Когда его усталость нарастает, ему говорят, что если он признается, его быстро освободят от тяжких испытаний.

С физиологической точки зрения мы можем сказать, что нервная система пе­регружается продуктами усталости и эмоциональной фрустрации. Начинается подав­ление его обычных привычек и убеждений. Он озабочен поиском возможности спа­сения, а ему говорят, что единственный путь к нему — признание. Ему не в чем признаваться, но мысль пускает корни и становится все более привлекательной, когда возрастают усталость и угроза физических пыток. Часто, когда он все более и более запутывается и теряет уверенность, его отводят в камеру и разрешают по­спать, но только час или два. Этот частичный отдых ведет к еще большей дезориен­тации его обычных привычных систем. Допросы — а часто и пытки — начинаются снова. Ни одна из его обычных привычек не помогает ему выйти из непереносимой ситуации. Все протесты или неудачные попытки оправдаться наталкиваются на: «Признайтесь. Скажите правду. Признание спасет вас». С этой так твердо вбитой иде­ей, после многих часов или, возможно, дней без пищи и сна, заполненных болью и общей фрустрацией, истязаемый ощущает слабость и желание уступить. Он хочет «помочь» своему столь настойчивому мучителю, особенно, конечно, потому, что та­ким образом он может найти избавление. Но никакой его ответ не удовлетворяет экзаменатора. Испытание не кончается.

В камере с ним оказываются более «продвинутые» преступники (с более про­мытыми мозгами), и эти люди свирепо нападают на него, вероятно, вымещая на нем месяцы собственных страданий. Его обвиняют в том, что он — «закоренелый импе­риалист, отказывающийся признать свои преступления».

Физические страдания продолжаются:

«Тебя обязывают стоять с цепями на лодыжках и держать руки за спиной. Они не помогают тебе, потому что ты ужасный реакционер....Ты ешь как собака — ртом и зубами. Ты управляешься с чашкой и миской с помощью носа и пытаешься дважды в день всосать немного бульона. Если тебе надо помочиться, они расстегивают тебе брю­ки....Цепи не снимаются никогда....Никто тебя не моет. Вшей все больше и больше....Они непрерывно требуют, чтобы ты все признал, и тогда к тебе будут относиться лучше....Ты начинаешь думать о том, как избавиться от цепей. Ты должен избавиться

 

31 Lifton R. J. «Thought reform» of Western civilians in Chinese communist prisons // Psychiatry. 1956. Vol. 19. P. 173-195; Idem. Thought reform and the psychology of totalism. N. Y.: Norton, 1961.

 

Историю таких пыток излагали в последние годы много раз. Переломный мо­мент откладывается, человек может месяцами ничего не признавать. Но в конце концов — после многих месяцев или лет такого существования — происходит под­линное крушение здания личности, существовавшего до ареста. Достаточно стран­но, что внезапная доброта со стороны судей помогает сломить сопротивление и вызывает у жертвы регресс к детскому уровню. Само признание может быть поверх­ностным, но тюремщики это знают и, вбив этот клин, настойчиво загоняют его все глубже в личностную интеграцию, пока она не расколется и не разрушится. Одна жертва сказала: «Они создают шпионскую ментальность. То, что вы выдумали, ста­новится реальностью. Если вы признались, что передали сорок шпионских сообще­ний, в следующий раз вы скажете, что передали пятьдесят. И эти пятьдесят стано­вятся для вас реальностью».

Слишком болезненным оказывается сохранение прежних стандартов правды и лжи, справедливости и несправедливости. Легче принять предложенные стандарты, сказать: «Да, я шпион, преступник, враг народа. Я заслужил то, что вы мне даете. Вы правы, а я не прав. Вы — великие и справедливые судьи. Я — ничто». Священник-мис­сионер в Китае после тяжких мук заявил, что действительно был шпионом, обучен­ным в миссионерской школе для поездки в Китай, чтобы заниматься шпионской деятельностью под прикрытием религии, его локальная миссия — шпионская орга­низация; Ватикан — главный шпионский центр; вся его жизнь была направлена про­тив интересов китайского народа.

Такого разрушения старых привычек и чувств достичь крайне трудно, но воз­можно (по крайней мере, во многих случаях). Чтобы перевернуть укоренившиеся убеждения и ценности, требуется время и катастрофические страдания. Беттельгейм рассказывает о своей собственной многомесячной борьбе за сохранение чувства Я в концлагере в Бухенвальде. Он повторял: «Эти муки происходят с м