Взрослый и ребенок

В общем и целом жизнь человека течет от тотальной младенческой зависимости к относительной независимости в юности и далее к социальной ответственности во взрослом возрасте. Такая радикальная трансформация личности должна производить большие изменения в мотивации.

Рассмотрим сначала двухлетнего ребенка. Как бы сильно мы ни любили его, мы вынуждены признать, что он — «антиобщественный элемент». Чрезмерно требо­вательный, он не выносит задержки в удовлетворении своих импульсов. Он ищет удо­вольствия, нетерпелив, разрушает все вокруг, лишен совести и полностью зависим. Собственный голод, собственное утомление, собственные телесные желания, его потребность в активности, игре и комфорте — вот его единственные заботы. Его ни­когда не волнуют удобства и благосостояние других. Он не выносит ни фрустрации, не соперничества. С его точки зрения, его мать, его семья, его мир должны посвя­щать себя немедленному удовлетворению его прихотей. Если бы взрослый был напо­ловину так эгоцентричен, как двухлетний ребенок, его бы сочли криминальным пси­хопатом. Философ Гоббс однажды сказал: «Безнравственный человек — это всего лишь ребенок, выросший сильным».

В противоположность ребенку, зрелый взрослый обладает мотивами, которые контролируются, социально релевантны и довольно хорошо интегрированы в запла­нированную карьеру. Таким человеком предстает Толстой в описании Честертона.

«Толстой — не только величайший романист, но также и человек с реальными, твердыми и серьезными взглядами на жизнь....Он один из двух или трех человек в Европе, обладающих таким полностью собственным отношением к вещам, что мы могли бы точно предугадать их взгляды на все — на шелковую шляпу, закон о мест­ном самоуправлении, индийскую поэму или фунт табака. Эти люди — Толстой, м-р Бернард Шоу и мой друг м-р Хилер Беллок. Они во многом диаметрально противопо­ложны друг другу, но у них есть одно существенное сходство: их мысли, убеждения, мнения о каждом предмете на земле вырастают естественно, как цветы в поле. Есть определенные взгляды на определенные вещи, которые они должны принимать: не они формируют мнения, мнения формируют их. Возьмем, к примеру, в случае Тол­стого простой перечень разных объектов, которые я выше написал в случайном по­рядке: шелковая шляпа, закон о местном самоуправлении, индийская поэма, фунт табака. Толстой бы сказал: "Я верю в предельно возможное упрощение жизни; следо­вательно, эта шелковая шляпа — ужасная глупость". Он бы сказал: "Я верю в пре­дельно возможное упрощение жизни, следовательно, этот закон о местном самоуп­равлении — просто мелочный компромисс, нехорошо разбивать централизованную империю на нации, надо разбить нацию на индивидов". Он бы сказал: "Я верю в пре­дельно возможное упрощение жизни, следовательно, меня интересует индийская по­эма, ибо восточная этика, при всем ее очевидном великолепии, гораздо проще и бо­лее толстовская, чем западная". Он бы сказал: "Я верю в предельно возможное упрощение жизни, следовательно, этот фунт табака — дьявольская вещь, заберите его". Все в мире, от Библии до рожка для обуви, Толстой может свести и сводит к этому основному фундаментальному толстовскому принципу — упрощению жизни»1.

Мы можем отбросить (как литературное преувеличение) утверждение Честер­тона, что только «два или три человека» настолько хорошо интегрированы, что мож­но точно предугадать их взгляды на все. Среди ваших или моих знакомых тоже най­дутся такие. Однако эта зарисовка служит нашей цели, так как демонстрирует, насколько далеко мотивационные системы взрослых уходят от импульсивных, бес­связных, эгоцентричных мотивов раннего детства.

Эмоиии

Слова мотив и эмоция имеют один и тот же латинский корень (movere — дви­гаться). Эмоции движут нами; то же делают мотивы. Тогда какова их связь?

Эмоцию лучше всего определить как «возбужденное состояние организма». Некоторые эмоции специфичны по отношению к актуальной потребности: боль, го­лод, страх, сексуальное желание; другие более обобщенны и устойчивы: тревога, депрессия, нежность, почтение. Каков бы ни был их чувственный тон или длитель­ность, эмоции ценны тем, что сигнализируют нам: «что-то происходит неправиль­но», или заверяют — «все в порядке». Они часто выступают в качестве тонизирую­щего средства, помогая индивиду получить то, в чем он нуждается для физического выживания, защиты и дальнейшего роста своей личности. Но очень сильные эмо­ции становятся разрушительными и перестают служить приспособительной цели.

Природа эмоций еще не полностью понята, хотя им отводится большая глава в любой книге по общей психологии. В контексте личности мы можем сказать, что эмоции — это субъективная окраска мотивов, особенно тех, которые блокированы или находятся в конфликте с другими, или достигли внезапного и неожиданного

1 Chesterton G. К. et al. Leo Tolstoy. London: Hodder & Stoughton, 1903. P. 3f.

успеха на пути к своей цели. Так как наша задача — понять устойчивую структуру мотивов, мы опустим обсуждение «возбужденного» эмоционального состояния, ко­торое часто сопровождает их2.