Глава 4. – Вы не обязаны были вносить за меня залог

– Вы не обязаны были вносить за меня залог. – Я провел языком по приятно саднившему порезу в углу рта.

– Я не вносил, – ответил Джеймс, отец Тэйт. – Твоя мать внесла.

Он вел машину по тихим улочкам, держа путь к нашему кварталу. Солнце уже выглядывало из-за деревьев, отчего красно-золотистая листва светилась, словно охваченная пламенем.

Моя мать? Она там была?

Мэдок и Джеймс всю ночь провели в полицейском участке, ожидая, когда меня отпустят. Я был арестован, внесен в базу данных, и в итоге проспал несколько часов в камере.

Мудрый совет тем, кто дожидается освобождения под залог: ничего не происходит до утра.

Но если мать вытащила меня из тюрьмы, где она сейчас?

– Она дома? – спросил я.

– Нет, ее там нет. – Джеймс свернул на перекрестке, понижая передачу на Бронко. – Твоя мама не в той форме, чтобы тебе помочь, Джаред. Думаю, ты сам это понимаешь. Мы с ней поговорили прошлой ночью в участке. Она решила, что ей пора на некоторое время отправиться в Центр Хэйвуд.

В его голубых глазах, устремленных в лобовое стекло, плескался океан слов, которые он никогда не произнесет. В этом аспекте они с Тэйт были похожи. Если Джеймс начинал орать, значит, тебе пора заткнуться и слушать. Он редко говорил не по делу, ненавидел пустую болтовню. Становилось предельно очевидно, когда Джеймс и Тэйт доходили до последней грани терпения.

– Реабилитационный центр? – уточнил я.

– Самое время, тебе так не кажется? – парировал он.

Я откинул голову на подголовник, посмотрев в окно. Да, думаю, пора.

Но в голову все равно закралось опасение. Я привык к тому, как жила моя мать. Как жил я. Джеймс мог осуждать нас. Остальные могли жалеть.

Только для нас это норма.

Я никогда не жалел бедных детей или людей в непростых ситуациях. Если кроме этого они ничего не знали, значит, не страдали так сильно, как могло показаться окружающим. Такая у них жизнь. Адская, конечно, однако привычная.

– Надолго? – Я, все-таки, еще несовершеннолетний. Не знаю, как будут обстоять дела на период ее отсутствия.

– По крайней мере, на месяц. – Джеймс подъехал к своему дому. Из-за утренней зари и росы, дерево между нашими с Тэйт окнами сверкало – будто солнечные блики отражались от поверхности озера.

– А со мной что?

– Будем решать проблемы по мере поступления. – Он вздохнул, когда мы вылезли из машины. – Сегодня ты останешься у меня. Примешь душ, поешь, несколько часов поспишь. Я разбужу тебя к ланчу, и мы поговорим.

Джеймс вручил мне сумку, лежавшую на заднем сиденье, после чего направился к крыльцу.

– Мама собрала тебе сменную одежду. Поднимайся к Тэйт в комнату, приведи себя в порядок, а я пока приготовлю чего-нибудь перекусить.

Ноги встали как вкопанные. В комнату Тэйт? Ну уж нет.

– Я не буду спать у нее в комнате. – Я нахмурился; сердце колотилось настолько часто и быстро, что трудно было отдышаться. – На диване лягу, или еще где-нибудь.

Он остановился, прежде чем отомкнуть входную дверь, затем развернулся ко мне, смерив взглядом, явно говорившим "со-мной-шутки-плохи".

– У нас всего три спальни, Джаред: моя, Тэйт, а третью я переделал в рабочий кабинет. Единственная доступная в доме кровать – кровать Тэйт. – Джеймс говорил вкрадчиво, словно объяснялся с маленьким ребенком. – Именно на ней ты будешь спать. Теперь отправляйся в ванную.

Несколько секунд я пристально смотрел на него, сжав губы, не моргая. Старательно подыскивал ответную реплику. Но ничего достойного не придумал.

В конце концов, шумно выдохнул, потому что больше ничего не мог сделать. Джеймс всю ночь проторчал в полицейском участке и пытался помочь моей матери.

Впервые за последние два года мне предстояло уснуть в комнате Тэйт. Ну и что? Переживу. Черт, если бы она узнала, что я здесь, то ее возмущения были бы слышны даже из Франции.

Эта мысль вызвала у меня настоящую улыбку, а кровь разгорячилась, как от приличной дозы сладостей.

Закрыв глаза, насладился ощущением тепла, по которому так сильно скучал. Ощущением, от которого сердце билось быстрее, будто крича: "Ты все еще жив, засранец!".

Джеймс удалился на кухню, я же поплелся наверх, к Тэйт. Чем ближе подходил, тем сильнее дрожали колени.

Дверь была открыта. Она всегда оставалась открыта. Тэйт нечего было скрывать, в отличие от меня. Осторожно ступая, словно исследователь по нестабильной почве, вошел в комнату, оглянулся вокруг, отмечая, что изменилось, а что – нет.

Всегда уважал эту девчонку за отвращение к розовому цвету. Она его переносила только в сочетании с черным. Стены в ее спальне были снизу выкрашены в красный цвет, а сверху обклеены обоями в черно-белую полоску; границу слоев разделяла белая деревянная планка. Постельное белье на кровати – темно-серое, с узором в виде черных листьев. Совсем немного украшений – подсвечники, несколько фотографий и постеров.

Весьма лаконично. Весьма в стиле Тэйт.

Также я заметил, что тут ничего не напоминало обо мне. Ни фото, ни сувениров, оставшихся со времен нашего детства. Я знал, почему, только вот не понимал, с чего вдруг это меня беспокоило.

Бросил сумку на пол и подошел к древнему CD-плееру. На тумбочке стоял док для айпода, но самого айпода не наблюдалось. Вероятно, забрала с собой во Францию.

Чертово любопытство грызло меня изнутри, поэтому я нажал несколько кнопок, включая плеер. Я знал, что она не слушала радио; по ее мнению, там крутили в основном сплошной отстой.

Заиграла песня "Dearest Helpless" группы Silverchair, и я не сдержался – в груди все затряслось от сдерживаемого смеха. Отступив назад, прилег на кровать, позволив музыке завладеть мной.

 

– Не понимаю, как ты слушаешь это альтернативное дерьмо, Тэйт.

Я сижу на кровати, сердито глядя на нее, только все равно не могу скрыть улыбку. Несмотря на то, что подначиваю ее, мне нравится видеть Тэйт счастливой.

К тому же, она сейчас выглядит чертовски мило.

– Это не дерьмо! – возражает Тэйт, широко распахивая глаза. – Это единственный альбом, каждую песню которого я в состоянии слушать с равносильным удовольствием.

Отклоняюсь назад, опираясь на руки, и вздыхаю.

– Они плаксивые, – подмечаю я. В ответ она делает вид, будто играет на гитаре, надув губы.

Наблюдая за ней – а я могу заниматься этим каждую минуту каждого дня – понимаю, что мои жалобы безосновательны. Ради нее я бы высидел миллион концертов Silverchair.

Наши отношения меняются. А может, только для меня меняются, не знаю. Надеюсь, и для нее тоже.

Раньше мы общались легко и дружелюбно. Теперь все по-другому. Всякий раз, когда вижу Тэйт в последнее время, мне хочется схватить ее и поцеловать. Такое ощущение, что со мной что-то не так. Моя кровь закипает, стоит ей надеть короткие джинсовые шорты – такие, в каких она сейчас. Даже ее мешковатая черная футболка с Nine Inch Nails меня заводит.

Потому что это моя футболка.

Тэйт когда-то одолжила ее, но так и не вернула. Или я сказал, чтобы она оставила футболку себе. Однажды ночью заметил, как она в ней спит, после чего уже не захотел забирать. От идеи, что во сне моя одежда касается ее тела, создается впечатление, будто Тэйт – тоже моя. Мне нравится быть рядом с ней, даже если на самом деле нахожусь в другом месте.

– Ооо, моя любимая часть! – визжит Тэйт, когда начинается припев, и с еще большим энтузиазмом отжигает на невидимом инструменте.

Едва она поморщит носом, от малейшего движения ее бедер у меня в штанах становится тесно. Какого черта?

Нам всего четырнадцать. Подобные идеи не должны приходить мне на ум, но, черт, я не могу их остановить.

То есть, проклятье, вчера я даже не смог наблюдать, как Тэйт делает домашнее задание по математике, потому что ее задумчивое выражение было таким милым, что мне жутко хотелось перетащить ее к себе на колени. Хреново, когда не выдается возможности к ней прикоснуться.

– Ладно, я так больше не могу, – бормочу, поднимаясь с кровати, чтобы выключить музыку. Лишь бы отвлечься от назревающего стояка.

– Нет! – выкрикивает Тэйт, но я слышу смех в ее голосе, пока она хватает меня за руки.

Сделав выброс, легко щипаю ее за бок, потому что знаю, насколько она боится щекотки. Тэйт уворачивается, только я до нее дотронулся, и теперь не хочу останавливаться. Мы поочередно щекочим друг друга, пытаясь добраться до CD-плеера.

– Хорошо, я его выключу! – кричит она сквозь смех, когда мои пальцы перемещаются ей на живот. – Прекрати! – Тэйт хихикает, прислоняясь ко мне спиной. Я закрываю глаза, оставив руки на ее талии, уткнувшись носом ей в волосы.

То, чего я хочу от нее, меня пугает. Боюсь, и ее это напугает. И уж точно напугает ее отца.

Но я подожду, потому что другого выбора нет. До конца жизни мне не нужна будет другая. Пора собраться с мужеством и признаться ей.

– Пошли вечером на пруд, – говорю тише, чем собирался. Голос надламывается; не уверен, от нервов или от страха. Наверно, и от того, и от другого.

Это должно случиться на нашем пруду. Именно там я хочу признаться ей в любви. Мы часто туда ходим. На пикники или просто погулять. Бывает, даже ночью сбегаем, чтобы прокатиться до пруда на великах.

Тэйт отклоняется немного назад, глядя на меня с легкой улыбкой.

– Не могу. Не сегодня.

Мои плечи поникают, но я быстро оправляюсь.

– Почему?

Она не смотрит на меня, заправляя волосы за уши, и отходит в сторону, присаживаясь на кровать.

Мозг сдавливает от страха, словно по нему прошелся огромный бегемот. Тэйт сейчас скажет то, что мне не понравится.

– Я иду в кино, – поясняет она, натянуто улыбаясь. – С Уиллом Гири.

Я сглатываю; сердце колотится, едва не выламывая ребра. Уилл Гири учится с нами, и я его ненавижу. Он уже около года ошивается вокруг Тэйт. Их отцы вместе играют в гольф. А в эту часть ее жизни я не вовлечен.

Уилл Гири ничем не лучше меня. Его семья не имеет больше денег или более шикарный дом. Однако они связаны с семьей Тэйт, в то время как мои родители… не связаны ни с чем. Папа Тэйт пытался пару раз взять меня с собой в гольф-клуб, только я не втянулся. Из общего у нас – пристрастие к починке машин.

Сощурившись, пытаюсь совладать со злостью.

– Когда он тебя пригласил?

Тэйт встречается со мной взглядом не дольше секунды. Я вижу, что ей некомфортно.

– Вчера, пока наши папы играли в гольф.

– А, – отвечаю едва слышно; мое лицо вспыхивает. – И ты согласилась?

Закусив губы, она кивает.

Конечно, она согласилась. Черт, пока я медлил, ее увел другой парень. Все равно больно.

Если бы Тэйт хотела быть со мной, думаю, тогда отказала бы ему. Но она не отказала.

Я киваю.

– Круто. Повеселитесь. – Надрыв в моем голосе наверняка выдает, насколько усердно я стараюсь притвориться, будто мне все равно.

Отступаю к двери.

– Слушай, я пойду. Забыл, что у Мэдмэна корм закончился. Мне надо в магазин.

Тэйт – моя. Я знаю, она меня любит. Почему же тогда не могу развернуться и признаться ей? Мне лишь нужно сказать: "Не ходи", и со сложной частью будет покончено.

– Джаред? – окликает Тэйт. Я останавливаюсь; воздух в комнате становится таким тяжелым, что трудно дышать.

– Ты мой лучший друг. – Она на мгновение замолкает. – Только, может, есть причина, почему ты не хочешь, чтобы я пошла на свидание с Уиллом?

Ее голос нерешительно дрожит, словно ей страшно говорить. Момент заполняет пространство подобно нарушенному обещанию. Момент, когда ты понимаешь, что можешь получить то, чего хочешь, если тебе хватит смелости об этом попросить. Доля секунды, в течение которой все может измениться, но ты трусишь, потому что боишься рискнуть и получить отказ.

– Нет, конечно. – Я оборачиваюсь, улыбаясь. – Иди. Хорошо проведи время. Завтра увидимся.

 

Той ночью я увидел, как Уилл ее поцеловал, а на следующий день позвонил отец и спросил, не хотелось бы мне приехать к нему в гости на лето.

Я принял приглашение.