О разговоре, который священник и цирюльник вели с Дон Кихотомкасательно его болезни Во второй части этой истории, повествующей о третьем выезде Дон Кихота,Сид Ахмет Бен-инхали рассказывает, что священник и цирюльник почти целыймесяц у него не бывали, чтобы не вызывать и не воскрешать в его памятиминувших событий; однако ж они заходили к племяннице и ключнице и просилизаботиться о нем и давать ему что-нибудь питательное и полезное для сердца имозга, где, вне всякого сомнения, и коренится, дескать, все его злополучие.Женщины объявили, что они так и делают и будут делать с крайним тщанием иготовностью: они, мол, уже замечают, что временами их господин обнаруживаетвсе признаки здравомыслия, чему те двое весьма обрадовались, а также тому,как ловко они придумали - привезти его, заколдованного, на волах, о каковойих затее повествуется в последней главе первой части этой столь же великой,сколь и достоверной истории; и по сему обстоятельству положили они навеститьего и убедиться воочию, подлинно ли ему лучше, что казалось им, впрочем,почти невероятным, и уговорились между собою не дотрагиваться до этой егоеще свежей и столь странной раны, а о странствующем рыцарстве даже незаикаться. Итак, они пришли к нему и застали его сидящим на постели в зеленомбайковом камзоле и в красном толедском колпаке; и был он до того худ иизможден, что походил на мумию. Он принял их с отменным радушием; ониосведомились о его здоровье, и он рассказал им о себе и о своем здоровьевесьма разумно и в самых изысканных выражениях; наконец речь зашла о такназываемых государственных делах и образах правления, причем иныезлоупотребления наши собеседники искореняли, иные - осуждали, одни обычаиисправляли, другие - упраздняли, и каждый чувствовал себя в это времяновоявленным законодателем: вторым Ликургом {1} или же новоиспеченнымСолоном {2}; и так они все государство переиначили, что казалось, будто ониего бросили в горн, а когда вынули, то оно было уже совсем другое; Дон Кихотже обо всех этих предметах рассуждал в высшей степени умно, и у обоихиспытателей не осталось сомнений, что он совершенно здоров и в полномразуме. При этой беседе присутствовали племянница и ключница и неустанноблагодарили бога за то, что их господин вполне образумился; однако жсвященник, изменив первоначальному своему решению не касаться рыцарства,пожелал окончательно удостовериться, точно ли Дон Кихот выздоровел, или жеэто выздоровление мнимое, и для того исподволь перешел к столичным новостями, между прочим, передал за верное, что султан турецкий с огромным флотомвышел в море {3}, но каковы его замыслы и где именно ужасная сия грозаразразится - этого-де никто не знает; и что-де, мол, снова, как почти каждыйгод, весь христианский мир пребывает в страхе и бьет тревогу, а еговеличество повелел укрепить берега Неаполя, Сицилии и острова Мальты. ДонКихот же на это сказал: - Укрепив заблаговременно свои владения, дабы неприятель не застигнулего врасплох, его величество поступил как предусмотрительнейший воин. Однакож, обратись его величество за советом ко мне, я бы ему посоветовал принятьтакие меры предосторожности, о которых он ныне, верно, и не подозревает. Выслушав его, священник сказал себе: "Да хранит тебя господь, бедныйДон Кихот! Сдается мне, что ты низвергаешься с высот безумия в пучинупростодушия!" Но тут цирюльник, подумавший то же самое, что и священник,спросил Дон Кихота, какие именно меры предосторожности он почитает за нужноепринять: может статься, они-де относятся к разряду тех многочисленныхнелепых предложений, какие обыкновенно делаются государям. - Мое предложение, господин брадобрей, вовсе не нелепо, а очень дажелепо, - сказал Дон Кихот. - Да я ничего и не говорю, - отозвался цирюльник, - но только ведь опытпоказывает, что все или же большая часть проектов, которые поступают к еговеличеству, неосуществимы, бессмысленны или же вредны и для короля и длякоролевства. - Ну, а мой проект не неосуществим и не бессмыслен, - возразил ДонКихот, - напротив того: никакому изобретателю не изобрести стольудобоисполнимого, целесообразного, остроумного и краткого проекта. - Так поделитесь же им, сеньор Дон Кихот, - молвил священник. - Мне бы не хотелось излагать его сейчас, - признался Дон Кихот, -иначе он завтра же достигнет ушей господ советников, и благодарность инаграду за труд получу не я, а кто-нибудь другой. - Что до меня, - сказал цирюльник, - то вот вам крест, ваша милость, яникому не скажу: ни королю, ни ладье {4} и ни одному живому человеку, - этуклятву я взял из романса об одном священнике, который в начале мессы указалкоролю на вора, укравшего у того священника сто дублонов и быстроногогомула. - Историй этих я не знаю, - сказал Дон Кихот, - однако ж полагаю, чтоклятва верная, ибо сеньор цирюльник - человек честный. - Даже если б он и не был таковым, - вмешался священник, - я за негоручаюсь и даю гарантию, что в сем случае он будет нем, как могила, иначе снего будут взысканы пеня и неустойка. - А за вашу милость, сеньор священник, кто поручится? - осведомился ДонКихот. - Мой сан, обязывающий меня хранить тайны, - отвечал священник. - Ах ты, господи! - вскричал тут Дон Кихот. - Да что стоит еговеличеству приказать через глашатаев, чтобы все странствующие рыцари, какиетолько скитаются по Испании, в назначенный день собрались в столице? Хотя быдаже их явилось не более полдюжины, среди них может оказаться такой, которыйодин сокрушит всю султанову мощь. Слушайте меня со вниманием, ваши милости,и следите за моею мыслью. Неужели это для вас новость, что один-единственныйстранствующий рыцарь способен перерезать войско в двести тысяч человек, какесли бы у всех у них было одно горло, или же если б они были сделаны измарципана? Нет, правда, скажите: не на каждой ли странице любого романавстречаются подобные чудеса? Даю голову на отсечение свою собственную, а нечью-нибудь чужую, что живи ныне славный дон Бельянис или же кто-либо измногочисленного потомства Амадиса Галльского, словом, если б кто-нибудь изних дожил до наших дней и переведался с султаном, - скажу по чести, не хотелбы я быть в шкуре султановой! Впрочем, господь не оставит свой народ ипошлет ему кого-нибудь, если и не столь грозного, как прежние странствующиерыцари, то уж, во всяком случае, не уступающего им в твердости духа. Засимгосподь меня разумеет, а я умолкаю. - Ах! - воскликнула тут племянница. - Убейте меня, если мой дядюшка незадумал снова сделаться странствующим рыцарем! Дон Кихот же ей на это сказал: - Странствующим рыцарем я и умру, а султан турецкий волен, когда емувздумается, выходить и приходить с каким угодно огромным флотом, - повторяю:господь меня разумеет. Тут вмешался цирюльник: - Будьте добры, ваши милости, дозвольте мне рассказать одну небольшуюисторийку, которая произошла в Севилье: она будет сейчас как раз к месту, ипотому мне не терпится ее рассказать. Дон Кихот изъявил согласие, священник и все остальные приготовилисьслушать, и цирюльник начал так: - В севильском сумасшедшем доме находился один человек, которогопосадили туда родственники, ибо он лишился рассудка. Он получил ученуюстепень по каноническому праву в Осуне {5}, но, получи он ее даже вСаламанке, это ему все равно бы не помогло, как уверяли многие. Проведянесколько лет в затворе, означенный ученый вообразил, что он опамятовался инаходится в совершенном уме, и в сих мыслях написал архиепископу письмо, вкаковом письме, вполне здраво рассуждая, убедительно просил помочь ему выйтииз того бедственного положения, в коем он пребывает, ибо помилости божиейон, дескать, уже пришел в себя; однако родственники, чтобы воспользоватьсяего долей наследства, держат его, мол, здесь и, вопреки истине, желают,чтобы он до конца дней своих оставался умалишенным. Архиепископ, убежденныймногочисленными его посланиями, свидетельствовавшими о рассудительности егои благоразумии, в конце концов послал капеллана узнать у смотрителя домаумалишенных, правда ли то, что пишет лиценциат, а также поговорить с самимсумасшедшим, и если, мол, он увидит, что тот пришел в разум, то пусть-девызволит его оттуда и выпустит на свободу. Капеллан так и сделал, исмотритель ему сказал, что больной по-прежнему не в себе и что хотя он часторассуждает, как человек большого ума, однако ж потом начинает говоритьнесуразности, и они у него столь же часты и столь же необычайны, как и егоразумные мысли, в чем можно-де удостовериться на опыте, стоит только с нимпобеседовать. Капеллан пожелал произвести этот опыт и, запершись ссумасшедшим, проговорил с ним более часа, и за все это время помешанный несказал ничего несообразного или же нелепого, напротив того, он такую выказалрассудительность, что капеллан принужден был поверить, что больнойпоправился; между прочим, сумасшедший объявил, что смотритель на негоклевещет, ибо не желает лишаться взяток, которые ему дают родственникибольного: якобы за взятки смотритель, мол, и продолжает уверять, что больнойвсе еще не в своем уме, хотя по временам, дескать, и наступает просветление;главная же его, больного, беда - это, мол, его богатство, ибо недруги его,чтобы таковым воспользоваться, пускаются на всяческие подвохи и выражаютсомнение в той милости, какую явил ему господь, снова превратив его изживотного в существо разумное. Коротко говоря, смотрителя он выставилчеловеком, доверия не внушающим, родственников - своекорыстными ибессовестными, а себя самого столь благоразумным, что капеллан в концеконцов решился взять его с собой, чтобы архиепископ мог во всем убедитьсявоочию. Поверив лиценциату на слово, добрый капеллан попросил смотрителявыдать ему платье, в котором он сюда прибыл; смотритель еще раз посоветовалкапеллану хорошенько подумать, ибо лиценциат, вне всякого сомнения, все еще,дескать, поврежден в уме. Однако же, несмотря на все предостережения иувещания смотрителя, капеллан остался непреклонен в своем желании увезтилиценциата с собой; смотритель повиновался, тем более что распоряжениеисходило от архиепископа {6}; на лиценциата надели его собственное платье,новое и приличное, и когда лиценциат увидел, что он одет, как человекздоровый, а больничный халат с него сняли, то попросил капеллана в видеособого одолжения позволить ему попрощаться со своими товарищамисумасшедшими. Капеллан сказал, что ему тоже хочется пойти посмотреть насумасшедших. Словом, они отправились, а вместе с ними и еще кое-кто; и какскоро лиценциат приблизился к клетке, где сидел буйный помешанный, который,впрочем, был тогда тих и спокоен, то обратился к нему с такими словами: "Скажите, приятель: не нужно ли вам чего-либо? Ведь я ухожу домой, -господу богу по бесконечному его милосердию и человеколюбию угодно быловозвратить мне, недостойному, разум; теперь я снова в здравом уме и твердойпамяти, ибо для всемогущества божия нет ничего невозможного. Надейтеськрепко и уповайте на господа: коли он меня вернул в прежнее состояние, товернет и вас, - только положитесь на него. Я постараюсь послать вамчего-нибудь вкусного, а вы смотрите непременно скушайте: смею вас уверить,как человек, испытавший это на себе, что все наши безумства проистекают отпустоты в желудке и от воздуха в голове. Мужайтесь же, мужайтесь: кто падаетдухом в несчастье, тот вредит своему здоровью и ускоряет свой конец". Все эти речи лиценциата слышал другой сумасшедший, сидевший в другойклетке, напротив буйного; поднявшись с ветхой циновки, на которой он лежалнагишом, этот второй сумасшедший громко спросил, кто это возвращается домойв здравом уме и твердой памяти. Лиценциат ему ответил так: "Это я ухожу, приятель, мне больше незачем здесь оставаться, за что я ивоссылаю бесконечные благодарения небу, оказавшему мне столь великуюмилость". "Полноте, лиценциат, что вы говорите! Как бы над вами лукавый неподшутил, - сказал сумасшедший, - торопиться вам некуда, сидите-ка себесмирнехонько на месте, все равно ведь потом придется возвращаться назад". "Я уверен, что я здоров, - настаивал лиценциат, - мне незачемвозвращаться сюда и сызнова претерпевать все мытарства". "Это вы-то здоровы? - сказал сумасшедший. - Ну что ж, поживем - увидим,ступайте себе с богом, но клянусь вам Юпитером, коего величие олицетворяетна земле моя особа, что за один этот грех, который ныне совершает Севилья,выпуская вас из этого дома и признавая вас за здорового, я ее так покараю,что память о том пребудет во веки веков, аминь. Или ты не знаешь, жалкийлиценциатишка, что это в моей власти, ибо, как я уже сказал, я -Юпитер-громовержец, который держит в руках всеопаляющие молнии, коими я могуи имею обыкновение грозить миру и разрушать его? Но сей невежественный градя накажу иначе: клянусь три года подряд, считая с того дня и часа, когда япроизношу эту угрозу, не дождить не только самый город, но и округу его иокрестность. Как, ты на свободе, ты в здравом уме, ты в твердой памяти, а ясумасшедший, я невменяемый, я под замком?.. Да я скорей удавлюсь, нежелипошлю дождь!" Присутствовавшие все еще слушали выкрики и речи помешанного, как вдруглиценциат, обратившись к капеллану и схватив его за руки, молвил: "Не огорчайтесь, государь мой, и не придавайте значения словам этогосумасшедшего, ибо если он - Юпитер и он не станет кропить вас дождем, то я -Нептун, отец и бог вод, и я буду кропить вас сколько потребуется и когда мневздумается". Капеллан же ему на это сказал: "Со всем тем, господин Нептун, не должно гневить господина Юпитера:оставайтесь-ка вы здесь, а уж мы как-нибудь в другой раз, когда нам будетсподручнее и посвободнее, придем за вашею милостью". Смотритель и все присутствовавшие фыркнули, но капеллан на нихрассердился; лиценциата раздели, и остался он в доме умалишенных, и на этомистория оканчивается. - Это и есть та самая история, сеньор цирюльник, которая так будто быподходила к случаю, что вы не могли ее не рассказать? - спросил Дон Кихот. -Ах, сеньор брадобрей, сеньор брадобрей, до чего же люди иной раз бываютнеловки! Неужели ваша милость не знает, что сравнение одного ума с другим,одной доблести с другою, одной красоты с другою и одного знатного рода сдругим всегда неприятно и вызывает неудовольствие? Я, сеньор цирюльник, неНептун и не бог вод и, не будучи умен, за умника себя и не выдаю.Единственно, чего я добиваюсь, это объяснить людям, в какую ошибку впадаютони, не возрождая блаженнейших тех времен, когда ратоборствовалостранствующее рыцарство. Однако же наш развращенный век недостоиннаслаждаться тем великим счастьем, каким наслаждались в те века, когдастранствующие рыцари вменяли себе в обязанность и брали на себя оборонукоролевства, охрану девственниц, помощь сирым и малолетним, наказаниегордецов и награждение смиренных. Большинство же рыцарей, подвизающихсяныне, предпочитают шуршать шелками, парчою и прочими дорогими тканями,нежели звенеть кольчугою. Теперь уж нет таких рыцарей, которые согласилисьбы в любую погоду, вооруженные с головы до ног, ночевать под открытым небом,и никто уже по примеру странствующих рыцарей не клюет, как говорится, носом,опершись на копье и не слезая с коня. Найдите мне хотя одного такого рыцаря,который, выйдя из лесу, взобравшись потом на гору, а затем спустившись напустынный и нелюдимый берег моря, вечно бурного и неспокойного, и видя, чток берегу прибило утлый челн без весел, ветрила, мачты и снастей, бесстрашноринулся бы туда и отдался на волю неумолимых зыбей бездонного моря, а волныто вознесут его к небу, то низвергнут в пучину, рыцарь же грудь своюподставляет неукротимой буре; и не успевает он оглянуться, как ужеоказывается более чем за три тысячи миль от того места, откуда отчалил, ивот он ступает на неведомую и чужедальнюю землю, и тут с ним происходятслучаи, достойные быть начертанными не только на пергаменте, но и на меди.Между тем в наше время леность торжествует над рвением, праздность надтрудолюбием, порок над добродетелью, наглость над храбростью и мудрствованиянад военным искусством, которое безраздельно царило и процветало в золотомвеке и в век странствующих рыцарей. Нет, правда, скажите: кто целомудреннееи отважнее славного Амадиса Галльского? Кто благоразумнее ПальмеринаАнглийского? Кто сговорчивее и уживчивее Тиранта Белого? Кто обходительнееЛизуарта Греческого? Кто получал и наносил больше ударов, чем дон Бельянис?Кто неустрашимее Периона Галльского, кто выдержал больше испытаний, чемФелисмарт Гирканский, и кто прямодушнее Эспландиана? Кто удалее донаСиронхила Фракийского? Кто смелее Родомонта {7}? Кто предусмотрительнее царяСобрина? Кто дерзновенней Ринальда? Кто непобедимей Роланда? И кто, наконец,любезнее и учтивее Руджера, от коего, как указывает Турпин в своейКосмографии, ведут свой род герцоги Феррарские? Все эти рыцари, а такжемногие другие, которых я мог бы назвать, были, сеньор священник, рыцарямистранствующими, красою и гордостью рыцарства. Вот таких-то и подобных имрыцарей я и имел в виду: они не за страх, а за совесть послужили бы еговеличеству, да еще избавили бы его от больших расходов, султану же пришлосьбы рвать на себе волосы. Ну, а мне, видно, придется остаться дома, кольскоро капеллан меня с собой не берет. Если же Юпитер, как нам сказалцирюльник, не пошлет дождя, так я сам буду его посылать, когда мнезаблагорассудится. Говорю я это, чтобы сеньор Таз-для-бритья знал, что я егопонял. - Право, сеньор Дон Кихот, у меня было совсем другое на уме, - возразилцирюльник, - намерения у меня были добрые, истинный бог, так что вашамилость напрасно сердится. - Напрасно или не напрасно - это уж дело мое, - отрезал Дон Кихот. Но тут вмешался священник: - До сих пор я не сказал и двух слов, но мне все же хотелось быразрешить одно сомнение, которое гложет и точит мне душу, а возникло оно всвязи с тем, что нам только что поведал сеньор Дон Кихот. - За чем же дело стало? - молвил Дон Кихот. - Пожалуйста, сеньорсвященник, поделитесь своим сомнением, - нехорошо, когда на душе что-тоесть. - Так вот, с вашего дозволения, - начал священник, - сомнение моезаключается в следующем: я никак не могу допустить, чтобы вся эта уймастранствующих рыцарей, коих вы, сеньор Дон Кихот, перечислили, чтобы все онивоистину и вправду существовали на свете, как живые люди, - напротив того, яполагаю, что все это выдумки, басни и небылицы, что все это сновидения, окоторых люди рассказывают, пробудившись или, вернее сказать, в полусне. - Вот еще одно заблуждение, в которое впадали многие, не верившие, чтона свете существовали подобные рыцари, - возразил Дон Кихот, - я жемногократно, в беседе с разными людьми и в различных обстоятельствах,старался разъяснить эту почти всеобщую ошибку, причем иногда мне это неудавалось, а иногда, навесивши ее на древко истины, я цели своей достигал.Между тем истина сия непреложна, и я готов утверждать, что видел АмадисаГалльского собственными глазами и что он был высок ростом, лицом бел, скрасивою, хотя и черною бородою, с полуласковым, полусуровым взглядом, скупна слова, гневался не вдруг и легко остывал. Итак же точно, как я обрисовалАмадиса, я мог бы, думается мне, изобразить и описать всех выведенных вроманах странствующих рыцарей, какие когда-либо в подлунном мирестранствовали, ибо, приняв в соображение, что они были именно такими, как оних пишут в романах, зная их нрав и подвиги, всегда можно с помощьюправильных умозаключений определить их черты, цвет лица и рост. - Сеньор Дон Кихот! А как высок был, по-вашему, великан Моргант? -спросил цирюльник. - Касательно великанов существуют разные мнения, - отвечал Дон Кихот, -кто говорит, что они были, кто говорит, что нет, однако ж в Священномписании, где все до последнего слова совершенная правда, имеется указание нато, что они были, ибо Священное писание рассказывает нам историю этогоздоровенного филистимлянина Голиафа, который был семи с половиной локтейросту, то есть величины непомерной. Затем на острове Сицилии были найденыберцовые и плечевые кости, и по размерам их видно, что они принадлежаливеликанам ростом с высокую башню - геометрия доказывает это неопровержимо.Однако ж со всем тем я не могу сказать с уверенностью, какой величиныдостигал Моргант, хотя думаю, что вряд ли он был уж очень высок; пришел же як этому заключению, прочитав одну книгу, подвигам его посвященную, в коейособо подчеркивается то обстоятельство, что он часто ночевал под кровлею, аколи находились такие дома, где он мог поместиться, значит, величина егобыла не непомерна. - Вот оно что! - молвил священник. Ему доставляла удовольствие великая эта нелепица, и для того онспросил, как представляет себе Дон Кихот наружность РинальдаМонтальванского, Роланда и прочих пэров Франции, ибо все они былистранствующими рыцарями. - Осмеливаюсь утверждать, - отвечал Дон Кихот, - что Ринальд былшироколиц, румян, с бегающими глазами немного навыкате, самолюбив ивспыльчив донельзя, водился с разбойниками и темными людьми. Что же касаетсяРоланда, или Ротоландо, или Орландо, - в романах его называют и так и этак,- то я полагаю и утверждаю, что росту он был среднего, широк в плечах,слегка кривоног, смугл лицом, рыжебород, телом волосат, со взглядом грозным,скуп на слова, однако ж весьма учтив и благовоспитан. - Если Роланд был столь неказист, как ваша милость его описывает, -заметил священник, - то не удивительно, что Анджелика Прекрасная егоотвергла ради миловидности, изящества и прелести этого мавра с первым пухомна подбородке, каковому мавру она и отдалась. И это было с ее стороны вполнеразумно - предпочесть неясность Медора колючести Роландовой. - Эта Анджелика, сеньор священник, - возразил Дон Кихот, - была девицаветреная, непоседливая и слегка взбалмошная, и молва о ее сумасбродствахидет по свету не менее громкая, нежели слава о ее красоте. Она отвергламногое множество вельмож, многое множество отважных и умных людей иостановила свой выбор на смазливом молокососе-паже без роду без племени: унего не было другого прозвища, кроме "Преданный", которое он получил внаграду за верность своему другу. Великий певец ее красоты, славный Ариосто,не дерзнув или не пожелав воспеть то, что с этою госпожою случилось после еепостыдного падения, - а случилось с нею, должно думать, нечно в высшейстепени неблагопристойное, - при расставании с нею сказал следующее: И как достался ей катайский трон, Пускай поет певец иных времен. И разумеется, что это было как бы пророчеством: ведь недаром поэтовназывают также votes, что значит прорицатели. Сбылось же оно в полной мере,о чем свидетельствует то обстоятельство, что впоследствии один славныйандалусский поэт {8} оплакал и воспел ее слезы, а другой славный инесравненный кастильский поэт {9} воспел ее красоту. - Скажите, сеньор Дон Кихот, - спросил тут цирюльник, - неужели средистольких поэтов, восхвалявших эту самую госпожу Анджелику, не нашлосьтакого, кто бы написал на нее сатиру? - Я совершенно уверен, - отвечал Дон Кихот, - что если бы Сакрипант{10} или Роланд были поэтами, то они бы эту девицу по головке не погладили,ибо поэтам, которыми пренебрегли и которых отвергли их дамы, каквоображаемые, так равно и не воображаемые, словом, те, кого они избраливладычицами мечтаний своих, свойственно и присуще мстить за себя сатирами ипасквилями, - месть, разумеется, недостойная сердец благородных, но пока чтодо меня не дошло ни одного стихотворения, позорящего госпожу Анджелику, амежду тем она взбудоражила весь мир. - Чудеса! - воскликнул священник. Но тут во дворе раздались громкие крики ключницы и племянницы, которыееще раньше вышли из комнаты, и все выбежали на шум. 1 Ликург - полулегендарный спартанский законодательный мудрец,создатель спартанского государственного строя. 2 Солон - один из крупнейших политических деятелей Древней Греции(638-559 до н.э.), имя которого стало нарицательным для обозначениясправедливого и неподкупного законодателя. 3...султан турецкий с огромным флотом вышел в море... - ПобережьеИспании в то время находилось под угрозой нападения со стороны турецкихкорсаров, в особенности испанские владения в Средиземноморском бассейне:Неаполь, Сицилия и Мальта. 4...ни королю, ни ладье... - термины шахматной игры. Фраза из недошедшего до нас народного романса, означающая, что в разговоре не упоминаютличностей и избегают упоминать даже о таких значительных фигурах, какимиявляются в шахматной игре король и ладья. 5 Осуна - в этом городе находился университет второстепенного значения,а в Саламанке - самый крупный испанский университет. 6...распоряжение исходило от архиепископа... - В то время в Испаниибольницы, сиротские дома, дома призрения и прочие находились в ведениицеркви. 7 Родомонт - один из персонажей поэмы Ариосто "Неистовый Роланд", лихойвояка. 8...славный андалусский поэт... - Имеется в виду испанский поэт ЛуисБараона де Сото (1548-1595), написавший поэму "Слезы Анджелики" (1586) ввиде продолжения поэмы Ариосто "Неистовый Роланд". 9...несравненный кастильский поэт... - Подразумевается Лопе де Вега,написавший поэму "Красота Анджелики" (1602), в которой он развил сюжет поэмыАриосто. 10 Сакрипант - персонаж рыцарских поэм, один из отвергнутых поклонниковАнджелики.
ГЛАВА II,
повествующая о достопримечательном пререкании Санчо Пансы с племянницеюи ключницею Дон-Кихотовыми, равно как и о других забавных вещах В истории сказано, что Дон Кихот, священник и цирюльник услыхали голосаключницы и племянницы, кричавших на Санчо Пансу; Санчо добивался, чтобы егопустили к Дон Кихоту, а они ему преграждали вход. - Что этому бродяге здесь нужно? Проваливай-ка, братец,подобру-поздорову: ведь это ты, а не кто другой, совращаешь и сманиваешьмоего господина и таскаешь его по всяким дебрям. Санчо же на это ответил так: - Чертова ключница! Сманивали, совращали и таскали по всяким дебрямменя, а не вашего господина: это он потащил меня мыкаться по белу свету, -так что вы обе попали пальцем в небо, - это он хитростью выманил меня издому, пообещав остров, которого я до сих пор дожидаюсь. - Чтоб тебе провалиться с мерзостным твоим островом, проклятый Санчо! -вмешалась племянница - и что это еще за острова? Что, ты их есть будешь,лакомка, обжора ты этакий? - Да не есть, а ведать ими и править, - возразил Санчо, - и ещеполучше, нежели десять городских советов и десять столичных алькальдов {1}. - А все-таки ты, вместилище пороков и гнездилище лукавства, сюда невойдешь, - объявила ключница. - Иди управляй своим домом, паши свой клочокземли и забудь про все острова и чертострова на свете. Священника и цирюльника немало потешило это словопрение, однако ж ДонКихот, боясь, как бы Санчо не наболтал и не намолол всякой зловредной ерундыи не коснулся чего-нибудь такого, что могло бы бросить тень на его, ДонКихота, доброе имя, позвал его и велел женщинам замолчать и впуститьпосетителя. Санчо вошел, а священник и цирюльник попрощались с Дон Кихотом,на выздоровление коего они теперь утратили всякую надежду: так упорствовалон в странных своих суждениях о злосчастном этом странствующем рыцарстве итак простодушно был погружен в свои о нем размышления, а потому священниксказал цирюльнику: - Вот увидите, любезный друг, в один прекрасный день приятель наш сновадаст тягу. - Не сомневаюсь, - отозвался цирюльник, - однако ж меня не столькоудивляет помешательство рыцаря, сколько простодушие оруженосца: он такуверовал в свой остров, что никакие разочарования, думается мне, не выбьют унего этого из головы. - Да поможет им бог, - сказал священник, - а мы будем на страже:посмотрим, к чему приведет вся эта цепь сумасбродств как рыцаря, так иоруженосца, - право, их обоих словно отлили в одной и той же форме, ибезумства господина без глупостей слуги не стоили бы ломаного гроша. - Ваша правда, - заметил цирюльник, - любопытно было бы знать, о чемони сейчас толкуют. - Я уверен, - сказал священник, - что племянница или же ключница нампотом расскажут: ведь у них такой обычай - все подслушивать. Между тем Дон Кихот заперся с Санчо у себя в комнате и, оставшись с нимвдвоем, заговорил: - Меня весьма огорчает, Санчо, что ты утверждал и утверждаешь, будто язаставил тебя покинуть насиженное местечко, но ведь ты же знаешь, что и я неоставался на месте: отправились мы вдвоем, вдвоем поехали, вдвоем истранствовали, и та же участь и та же судьба постигли нас обоих: если тебяодин раз подбрасывали на одеяле, то меня сто раз колотили, вот и все моеперед тобой преимущество. - Да ведь это в порядке вещей, - возразил Санчо, - сами же вы, вашамилость, говорите, что злоключения - это скорей по части странствующихрыцарей, нежели оруженосцев. - Ты ошибаешься, - заметил Дон Кихот, - не зря говорится, что когдаcaput dolet... и так далее. - Я разумею только мой родной язык, - объявил Санчо. - Я хочу сказать, - пояснил Дон Кихот, - что когда болит голова, тоболит и все тело, а как я есмь твой господин и сеньор, то я - голова, ты же- часть моего тела, коль скоро ты мой слуга, потому-то, если беда стрясласьсо мною, то она отзывается на тебе, а на мне твоя. - Так-то оно так, - сказал Санчо, - однако ж когда меня, часть вашеготела, подбрасывали на одеяле, то голова моя пребывала за забором, смотрела,как я взлетаю на воздух, и не чувствовала при этом ни малейшей боли, а еслитело обязано болеть вместе с головою, то и голова обязана болеть вместе стелом. - Ты хочешь сказать, Санчо, что мне не было больно, когда тебяподбрасывали на одеяле? - спросил Дон Кихот. - Так вот, если ты это хочешьсказать, то не говори так и не думай, ибо душа моя болела тогда сильнее,нежели твое тело. Однако ж оставим до времени этот разговор, потом мы всеэто еще обсудим и взвесим. А теперь скажи, друг Санчо, что говорят обо мне внашем селе? Какого мнения обо мне простонародье, идальго и кавальеро? Чтоговорят о моей храбрости, о моих подвигах и о моей учтивости? Какие ходятслухи о моем начинании - возродить и вновь учредить во всем мире давнозабытый рыцарский орден? Словом, я желаю, чтобы ты поведал мне, Санчо, все,что на сей предмет дошло до твоего слуха. И ты должен мне это поведать безутайки и без прикрас, ибо верным вассалам надлежит говорить сеньорам своимвсю, как есть, правду, не приукрашивая ее ласкательством и не смягчая ее изложной почтительности. И тебе надобно знать, Санчо, что когда бы до слухагосударей доходила голая правда, не облаченная в одежды лести, то настали быдругие времена, и протекшие века по сравнению с нашим стали бы казатьсяжелезными, тогда как наш, должно думать, показался бы золотым. Пусть же этимои слова будут тебе назиданием, Санчо, дабы ты добросовестно и толководоложил мне всю правду о том, что меня, как тебе известно, занимает. - Я это сделаю весьма охотно, государь мой, - сказал Санчо, - сусловием, однако ж, что ваша милость на мои слова не разгневается, колижелает, чтобы я выставил всю правду нагишом, не облекая ее ни во что, крометого одеяния, в коем она дошла до меня. - И не подумаю даже гневаться, - сказал Дон Кихот. - Можешь, Санчо,говорить свободно и без околичностей. - Ну так, во-первых, я вам скажу, - начал Санчо, - что народ почитаетвашу милость за самого настоящего сумасшедшего, а я, мол, тоже с придурью.Идальго говорят, что звания идальго вашей милости показалось мало и выприставили к своему имени дон и, хотя у вас всего две-три виноградные лозы,землицы - волу развернуться негде, а прикрыт только зад да перед, произвелисебя в кавальеро. Кавальеро говорят, что они не любят, когда с ними тягаютсяидальго, особливо такие, которым пристало разве что в конюхах ходить икоторые обувь чистят сажей, а черные чулки штопают зеленым шелком. - Это ко мне не относится, - сказал Дон Кихот, - одет я всегдаприлично, чиненого не ношу. Рваное - это другое дело, да и то это больше отдоспехов, нежели от времени. - Касательно же храбрости, учтивости, подвигов и начинания вашеймилости, - продолжал Санчо, - то на сей предмет существуют разные мнения.Одни говорят: "Сумасшедший, но забавный", другие: "Смельчак, но неудачник",третьи: "Учтивый, но блажной", и уж как примутся пересуживать, так и вашеймилости и мне все косточки перемоют. - Прими вот что в соображение, Санчо, - заговорил Дон Кихот, - стоиттолько добродетели достигнуть степеней высоких, как ее уже начинаютпреследовать. Никто или почти никто из славных мужей прошлого не избежалнизкой клеветы. Юлия Цезаря, неустрашимейшего, предусмотрительнейшего иотважнейшего полководца, упрекали в тщеславии и в некоторойнечистоплотности, - как в смысле одежды, так и в смысле нравов. ОбАлександре {2}, подвигами своими стяжавшем себе название "великого",говорят, будто бы он запивал. Про Геркулеса, несшего столь великие труды,рассказывают, будто бы он был неженкою и распутником. Про дона Галаора,брата Амадиса Галльского, ходят слухи, будто бы он чересчур был сварлив, ачто его брат - будто бы плакса. А потому, Санчо, среди стольких сплетен олюдях выдающихся сплетни обо мне пройдут незаметно, если только тычего-нибудь не утаил. - В том-то вся и загвоздка, не видать отцу моему царствия небесного! -воскликнул Санчо. - Значит, это еще не все? - спросил Дон Кихот. - Ягодки еще впереди, - отвечал Санчо, - а пока что это были всеготолько цветочки. Коли милости вашей угодно знать клеветы, про васраспространяемые, то я мигом приведу одного человека, и он вам их выложитвсе до единой, вот чего не упустит: ведь вчера вечером приехал сын БартоломеКарраско, тот что учился в Саламанке и стал бакалавром, и я пошел поздравитьего с приездом, а он мне сказал, будто вышла в свет история вашей милостипод названием Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский, и еще он сказал,будто меня там вывели под моим собственным именем - Санчо Пансы, и сеньоруДульсинею Тобосскую тоже, и будто там есть все, что происходило между намидвумя, так что я от ужаса начал креститься - откуда, думаю, все этосделалось известно сочинителю? - Уверяю тебя, Санчо, - сказал Дон Кихот, - что наш летописец - это, ужверно, какой-нибудь мудрый кудесник: от таких, о чем бы они ни пожелалиписать, ничто не укроется. - Какой там мудрый, да еще и кудесник, - воскликнул Санчо, - когда, пословам бакалавра Самсона Карраско (так зовут того, о ком я говорю), авторэтой книги прозывается Сид Ахмет Бен-нахали! - Это мавританское имя, - сказал Дон Кихот. - Вернее всего, - подхватил Санчо, - мне от многих приходилось слышать,что мавры преизрядные нахалы. - По-видимому, Санчо, - заметил Дон Кихот, - ты перепутал прозваниеэтого Сида, что, кстати сказать, по-арабски означает "господин". - Очень может быть, - сказал Санчо. - Так вот, коли вашей милостижелательно, чтобы я привел сюда бакалавра, то я за ним живо слетаю. - Я буду тебе очень признателен, друг мой, - сказал Дон Кихот. - Ты мнезагадал загадку, - я не стану ни пить, ни есть, покуда всего не разведаю. - Ну так я за ним схожу, - повторил Санчо. И, оставив своего господина,он пошел к бакалавру и малое время спустя вместе с ним возвратился, и тутмежду ними тремя презабавное началось собеседование. 1 Столичные алькальды. - Столичными алькальдами в эпоху Сервантесаназывались представители центральной власти в городах, назначавшиесяцентральным правительством. 2 Александр. - Имеется в виду Александр Македонский.
