О том, что произошло между Дон Кихотом и одним рассудительнымламанчским дворянином Радостный, счастливый и гордый, как уже было сказано, продолжал ДонКихот свой путь; ему представлялось, что одержанная победа возвела его настепень наиотважнейшего рыцаря своего времени; он считал все приключения,какие только могут ожидать его в будущем, уже завершенными и до победногоконца доведенными; он уже презирал и колдунов, и самое колдовство; он ужепозабыл и о бесчисленных побоях, которые за время рыцарских его похожденийдовелось ему принять, и о камне, выбившем ему половину зубов, и онеблагодарности каторжников, и о той дерзости, с какою янгуасцы охаживалиего дубинами; словом, он говорил себе, что придумай он только уловку, приемили способ, чтобы расколдовать сеньору Дульсинею, и он уже не стал бызавидовать величайшей удаче, какая когда-либо выпадала на долюнаиудачливейшего странствующего рыцаря времен протекших. Он все еще былзанят этими мыслями, когда Санчо сказал ему: - Как вам это нравится, сеньор? У меня так и стоит перед глазамиздоровенный, непомерный нос моего кума Томе Сесьяля. - Неужели ты и правда думаешь, Санчо, что Рыцарь Зеркал - это бакалаврКарраско, а его оруженосец - твой кум Томе Сесьяль? - Не знаю, что вам на это ответить, - молвил Санчо, - знаю только, чтоникто, кроме этого оруженосца, не мог бы сообщить мне такие верные приметымоего дома, жены и детей, лицо же у него, без поддельного носа, совсем как уТоме Сесьяля, а с Томе Сесьялем я, когда жил в деревне, виделся часто, да идома наши бок о бок, опять же и говорит он точь-в-точь как Томе Сесьяль. - Давай рассудим хорошенько, Санчо, - сказал Дон Кихот. - Послушай: нус какой стати бакалавру Самсону Карраско переодеваться странствующимрыцарем, брать с собой оружие и доспехи и вызывать меня на бой? Разве я еговраг? Разве я чем-либо навлек на себя его гнев? Разве я его соперник, развеон вступил на военное поприще и завидует той славе, которую я на этомпоприще стяжал? - А что вы скажете, сеньор, о разительном сходстве этого рыцаря, кто быон ни был, с бакалавром Карраско, а его оруженосца - с моим кумом ТомеСесьялем? - возразил Санчо. - И если это, по-вашему, волшебство, то почемуже волшебники захотели быть похожими именно на эту парочку? - Все это происки и уловки преследующих меня коварных чародеев, -отвечал Дон Кихот. - В предвидении того, что мне суждено одержать в этойсхватке победу, они подстроили так, что побежденный рыцарь сделался похож намоего друга бакалавра, дабы дружеская моя привязанность к нему, встав междуострием моего меча и неумолимостью длани моей, умерила правый гнев моегосердца, - им надобно было спасти жизнь тому, кто хитростью и обманом пыталсяотнять жизнь у меня. И ты, Санчо, в доказательствах не нуждаешься, - ты самзнаешь по опыту, а опыт никогда не лжет и не обманывает, что волшебникамничего не стоит заменить один облик другим, прекрасный - уродливым, ауродливый - прекрасным: назад тому два дня ты своими глазами созерцалкрасоту и статность несравненной Дульсинеи во всей их целостности и в полномсоответствии истинному ее облику, я же видел пред собой уродливую, грубую,простую сельчанку с тусклыми гляделками и с дурным запахом изо рта, и еслипорочный волшебник на столь гнусное отважился превращение, то неудивительно, что он же превратил рыцаря в Самсона Карраско, а его оруженосца- в твоего кума, дабы лишить меня чести победителя. Но, как бы то ни было, яутешен, оттого что, несмотря на его обличье, победа все же осталась за мной. - Один бог знает, где тут правда, - заметил Санчо. А как Санчо быловедомо, что превращение Дульсинеи состоялось благодаря его собственнымплутням и проделкам, то и не мог он быть удовлетворен домыслами своегогосподина, однако ж возражать не стал, чтобы не проболтаться и самому нераскрыть свой обман. Меж тем как они все еще вели этот разговор, их нагнал человек, ехавшийследом за ними и по той же самой дороге на очень красивой, серой в яблоках,лошади; на нем был добротного зеленого сукна плащ, отделанныйсветло-коричневым бархатом, и бархатный берет; легкая сбруя на его кобыле иседло с короткими стременами были темно-лилового и зеленого цвета; наширокой, зеленой с золотом, перевязи висела кривая мавританская сабля, и также, как перевязь, были у него отделаны полусапожки; шпоры, не позолоченные,а покрытые зеленым лаком, были так начищены и отполированы и так всему егоодеянию соответствовали что казались лучше золотых. Поравнявшись, путниквежливо поздоровался и, дав кобыле шпоры, хотел было проехать мимо, но ДонКихот окликнул его: - Любезный сеньор! Коли вы держите путь туда же, куда и мы, и неслишком торопитесь, то, сделайте милость, поедемте вместе. - По правде сказать, - отозвался всадник, - я так быстро проехал избоязни, что общество моей кобылы может взволновать вашего коня. - Вы, сеньор, - сказал ему на это Санчо, - смело можете натянутьповодья, потому наш конь - самое скромное и благовоспитанное четвероногое насвете. Никогда еще он в подобных обстоятельствах никакого непотребства неучинял, только один-единственный раз повел он себя неприлично, и мы с моимгосподином заплатили за то сторицей. Повторяю, коли вашей милости угодно, товы смело можете не спешить: обмажьте вашу кобылу медом - даю голову наотсечение, наш конь на нее даже не покосится. Путник, натянув поводья, стал с изумлением рассматривать лицо и фигуруДон Кихота, ехавшего без шлема, потому что шлем вместе с другими пожиткамиСанчо привязал к передней луке своего седла; но если всадник в зеленомвесьма внимательно рассматривал Дон Кихота, то еще более внимательнорассматривал всадника в зеленом Дон Кихот, ибо тот казался ему человекомнезаурядным. На вид всаднику в зеленом можно было дать лет пятьдесят; волосыего были чуть тронуты сединой, нос орлиный, выражение лица веселое и вместеважное, словом, как одежда, так и осанка обличали в нем человека честныхправил. Всадник же в зеленом, глядя на Дон Кихота Ламанчского, вывелзаключение, что никогда еще не приходилось ему видеть человека подобнойнаружности и с подобною манерою держаться; он подивился и длинной его шее, итому, что он такой долговязый, и худобе и бледности его лица, и егодоспехам, и его телодвижениям и осанке, всему его облику и наружности, сдавних пор в этих краях не виданным. От Дон Кихота не укрылось то, какпристально смотрел на него путник, коего недоумение само уже достаточнокрасноречиво свидетельствовало об охватившем его любопытстве. Дон Кихот жебыл человек отменно учтивый и весьма предупредительный, а потому, недожидаясь каких бы то ни было со стороны путника вопросов, он первый пошелнавстречу его желанию и сказал: - Я бы не удивился, если б вашу милость удивила моя наружность тоюнеобычайностью и своеобразием, какими она отличается, однако же ваша милостьперестанет удивляться, как скоро я вам скажу, что я из числа тех рыцарей,что стяжали вечную славу поисками приключений. Я покинул родные места,заложил имение, презрел утехи и положился на судьбу, дабы она вела меня,куда ей будет угодно. Я замыслил воскресить из мертвых странствующеерыцарство, и уже много дней, как я, спотыкаясь и падая, то срываясь, товновь подымаясь, помогаю вдовицам, охраняю дев и оказываю покровительствозамужним, сирым и малолетним, то есть занимаюсь тем, чем свойственно исродно заниматься странствующему рыцарю, и замысел свой я уже более чемнаполовину претворил в жизнь. И вот, благодаря многочисленным моимдоблестным и христианским подвигам, я удостоился того, что обо мне написанакнига и переведена на все или почти на все языки мира. Разошлась моя историяв количестве тридцати тысяч книг, и если небо не воспрепятствует, то делоидет к тому, что будет их отпечатано в тысячу раз больше. А чтобы незадерживать долее ваше внимание выразить все в нескольких словах, а то дажеи в одном слове, я вам скажу, что я - Дон Кихот Ламанчский, иначе говоря -Рыцарь Печального Образа, и хотя самовосхваление унижает, мне, однако ж,приходится себя хвалить, разумеется, тогда, когда некому это сделать заменя. Итак, сеньор дворянин, впредь вас не должны удивлять ни этот конь, никопье, ни щит, ни оруженосец, ни все мои доспехи, ни бледность моего лица,ни необыкновенная моя худоба, ибо теперь вы знаете, кто я и каков мой родзанятий. Сказавши это, Дон Кихот умолк, всадник же в зеленом долго не отвечал, -казалось, он не находил слов; наконец много спустя он заговорил: - Вам удалось, сеньор рыцарь, по недоуменному моему виду догадаться омоем желании, однако же я все еще не могу прийти в себя от изумления, вкакое повергла меня встреча с вами, и хотя вы и говорите, сеньор, что яперестану изумляться, узнав, кто вы, но это не так, напротив того: именнотеперь, когда мне это известно, я особенно изумляюсь и недоумеваю. Неужелиныне подлинно существуют странствующие рыцари и печатаются истории неложныхрыцарских подвигов? Я не могу поверить, чтобы в наши дни кто-либопокровительствовал вдовам, охранял девиц, оказывал почет замужним, помогалсиротам, и так никогда бы и не поверил, если бы собственными глазами невидел вашу милость. Теперь, слава богу, с выходом в свет истории высокихваших и истинных подвигов, которая, как вы говорите, уже отпечатана,позабудутся бесчисленные вымышленные истории странствующих рыцарей, - ихвсюду полным-полно, и они способствуют лишь порче нравов, вредят сочинениямполезным и подрывают доверие к ним. - Вымышлены истории странствующих рыцарей или же не вымышлены - это ещебольшой вопрос, - заметил Дон Кихот. - А кто же может сомневаться, что все эти истории лживы? - спросилпутник в зеленом. - Я первый, - отвечал Дон Кихот, - однако пока что оставим этотразговор, ибо если мы будем ехать вместе и дальше, то я надеюсь с божьейпомощью доказать вам, что вы напрасно разделяете ходячее мнение, будтоистории странствующих рыцарей нимало не правдивы. Последние слова Дон Кихота внушили путнику подозрение, что у Дон Кихотане все дома, и он ждал, что дальнейший разговор укрепит его в этой мысли,однако ж, прежде чем снова пуститься в рассуждения, Дон Кихот задал путникувопрос, кто он таков, ибо о себе, дескать, он уже сообщил, какого он званияи каков его образ жизни. На это всадник в зеленом плаще ответил так: - Я, сеньор Рыцарь Печального Образа, идальго, уроженец того самогоселения, где мы с вами, бог даст, нынче же отобедаем. Я человек более чемсреднего достатка, а зовут меня дон Дьего де Миранда. Жизнь свою я провожу вобществе жены, детей и друзей моих. Любимые мои занятия - охота и рыбнаяловля, однако ж я не держу ни соколов, ни борзых, но зато у меня есть ручныекуропатки и свирепые хорьки. Библиотека моя состоит из нескольких десятковкниг, испанских и латинских, есть у меня и романы, есть и про божественное,но рыцарские романы я на порог не пускаю. Я чаще почитываю светские книги,нежели душеполезные, но только такие, которые отличаются благопристойностью,радуют чистотою слога, поражают и приводят в изумление своим вымыслом, -впрочем, в Испании таких немного. Изредка я обедаю у моих соседей и друзей ичасто приглашаю их к себе: мои званые обеды бывают чисто и красиво поданы инимало не скудны; я сам не люблю злословить и не позволяю другим злословитьв моем присутствии; не любопытствую, как живут другие, и не вмешиваюсь вчужие дела; в церковь хожу ежедневно; делюсь достоянием моим с бедняками, нодобрых своих дел напоказ не выставляю, дабы в сердце мое не прониклилицемерие и тщеславие, эти наши враги, которые исподволь завладеваютсердцами самыми скромными; стараюсь мирить поссорившихся, поклоняюсьвладычице нашей богородице и уповаю всечасно на бесконечное милосердиегоспода бога нашего. С великим вниманием выслушал Санчо рассказ идальго об его жизни ивремяпрепровождении и, решив, что это жизнь добродетельная и святая и чточеловек, который такую жизнь ведет, уж верно, чудотворец, соскочил с осла,мгновенно ухватился за правое стремя всадника и благоговейно и почти сослезами несколько раз поцеловал ему ноги, при виде чего идальго воскликПнул: - Что ты делаешь, любезный? К чему эти поцелуи? - Не мешайте мне целовать, - отвечал Санчо, - потому, ваша милость, япервый раз в жизни вижу святого, да еще верхом на коне. - Я не святой, - возразил идальго, - я великий грешник, а вот ты,братец, видно, человек хороший, что доказывает твое простодушие. Санчо опять сел в седло, поступок же его исторгнул смех из глубинпечали его господина и снова привел в изумление дона Дьего. Дон Кихотспросил своего спутника, много ли у него детей, и тут же заметил, чтодревние философы, истинного бога не знавшие, за величайшее благо почиталидары природы, дары Фортуны, а также когда у человека много друзей и многославных детей. - У меня, сеньор Дон Кихот, один сын, - отвечал идальго, - однако жесли б у меня его не было, пожалуй, я был бы счастливее, и не потому, чтобыон был дурен, а потому, что он не так хорош, как мне бы хотелось. Лет ему отроду восемнадцать, шесть лет он пробыл в Саламанке, изучал языки, латинскийи греческий. Когда же я нашел, что ему пора заниматься другими науками, тооказалось, что он всецело поглощен наукой поэзии (если только это можноназвать наукой) и отнюдь не склонен посвятить себя ни правоведению, о чем яособенно мечтал, ни царице всех наук - теологии. Я мечтал о том, что онбудет украшением нашего рода, ибо в наш век государи щедро награждаютученость добродетельную и общеполезную, ученость же, лишенная добродетели,это все равно что жемчужина в навозной куче. Между тем сын мой целыми днямидоискивается, хорош или же дурен такой-то стих Гомеровой Илиады, пристойнаили же непристойна такая-то эпиграмма Марциала, так или этак должно пониматьтакие-то и такие-то стихи Вергилия. Словом сказать, ни с кем он не беседует,кроме творений названных мною поэтов, а также Горация, Персия, Ювенала иТибулла, современных же испанских поэтов он не слишком жалует, но, как нимало он увлекается поэзией испанской, однако ж в настоящее время мысли егозаняты составлением глоссы {1} на четверостишие, которое ему прислали изСаламанки, - должно полагать, для литературного состязания. На все это Дон Кихот ответил так: - Дети, сеньор, суть частицы утробы родительской, вот почему, хорошиони или же дурны, должно любить их, как любят душу, которая дает жизньнашему телу. Долг родителей - с малолетства наставить их на путьдобродетели, благовоспитанности и доброй христианской жизни, с тем чтобы,придя в возраст, они явились опорою старости родителей своих и гордостьюсвоего потомства. Принуждать же их заниматься той или другой наукой я непочитаю благоразумным, - здесь можно действовать только убеждением, и еслишколяру не приходится заботиться о хлебе насущном, ибо он такой счастливый,что кусок хлеба обеспечен ему родителями, то мне думается, что родителямнадлежит предоставить ему заниматься той наукой, к которой он особуювыказывает склонность, и хотя наука поэзии не столь полезна, сколь приятна,однако ж в ее изучении ничего зазорного нет. По мне, сеньор идальго, поэзияподобна нежной и юной деве, изумительной красавице, которую стараютсяодарить, украсить и нарядить многие другие девы, то есть все остальныенауки, и ей надлежит пользоваться их услугами, им же - преисполняться еевеличия. Но только дева эта не любит, чтобы с нею вольно обходились, таскалиее по улицам, кричали о ней на площадях или же в закоулках дворцов. Она изтакого металла, что человек, который умеет с ней обходиться, можетпревратить ее в чистейшее золото, коему нет цены. Ему надлежит держать ее встрогости и не позволять ей растекаться в грубых сатирах и гнусных сонетах;ее ни в коем случае не должно продавать, за исключением разве героическихпоэм, жалостных трагедий или же веселых и замысловатых комедий. Ей не должнознаться с шутами и с невежественною чернью, неспособною понять и оценитьсокровища, в ней заключенные. Пожалуйста, не думайте, сеньор, что под черньюя разумею только людей простых, людей низкого звания, - всякий неуч, будь тосеньор или князь, может и должен быть сопричислен к черни, имя же того, ктообходится с поэзией и обладает ею на указанных мною основаниях, будетокружено славою и почетом у всех просвещенных народов мира. Что же касаетсятого, сеньор, что ваш сын - небольшой охотник до поэзии испанской, то мнекажется, что тут он не совсем прав, и вот почему: великий Гомер не писалпо-латыни, ибо был греком, Вергилий же не писал по-гречески, ибо былримлянином. Коротко говоря, все древние поэты писали на том языке, которыйони всосали с молоком матери, и для выражения высоких своих мыслей киностранным не прибегали, а посему следовало бы распространить этот обычайна все народы, дабы поэт немецкий не почитал для себя унизительным писать насвоем языке, а кастильский и даже бискайский - на своем. Впрочем, сеньор,мне сдается, что ваш сын не столько против самой поэзии испанской, сколькопротив тех поэтов, которые, за исключением испанского, никаких других языкови наук не знают, а другие, мол, языки и науки украшали бы и вдохновлялиприродный их дар и способствовали его развитию. Но и это мнение вашего сына,по-видимому, ошибочно, ибо справедливо было замечено, что поэтами рождаются,- это значит, что поэт по призванию выходит поэтом из чрева матери, и содною только этою склонностью, коей его наделило небо, без всякогообразования и без всякого навыка, он создает такие произведения, которыеподтверждают правильность слов: est Deus in nobis {2} и так далее. Затем ядолжен сказать, что прирожденный поэт, вдобавок овладевший мастерством,окажется лучше и превзойдет стихотворца, который единственно с помощьюмастерства намеревается стать поэтом, и это оттого, что искусство не властнопревзойти природу - оно может лишь усовершенствовать ее, меж тем как отсочетания природы с искусством и искусства с природою рождается поэтсовершеннейший. Вывод же из всего мною сказанного, сеньор идальго, тот, чтовашей милости не следует препятствовать своему сыну идти, куда его ведет егозвезда, ибо если он, должно полагать, школяр добрый и уже благополучновзошел на первую ступень наук, а именно ступень языков, то теперь, обладаятаковыми знаниями, он самостоятельно взойдет и на вершину светских наук,которые так же к лицу истинному дворянину, дворянину, что называется, вплаще и при шпаге, так же возвышают его и служат ему к чести и украшению,как митры украшают епископов, а мантии - опытных судейских. Пожурите, вашамилость, своего сына, если он станет писать сатиры, которые задеваютчью-либо честь, накажите его, разорвите его писания, но если это будутнравоучения в духе Горация, в коих он с Горациевым изяществом станетклеймить пороки вообще, то похвалите его, ибо поэтам положено писать противзависти и обличать в своих стихах завистников, а равно и против другихпороков, не касаясь, однако же, личностей, хотя, впрочем, есть такие поэты,которые ради удовольствия сказать что-нибудь злое готовы отправиться вссылку на острова Понта {3}. Если поэт целомудрен в жизни, то он пребудеттаковым и в своих стихах. Перо есть язык души: какие замыслы лелеет поэт вдуше, таковы и его писания, и если короли и вельможи видят, что чудеснаянаука поэзии в руках людей благоразумных, добродетельных и степенных, то ктаким поэтам они проникаются уважением, чтут и награждают их и даже венчаютлистьями дерева, в которое никогда не ударяет молния, - в знак того, чтоникто не имеет права обидеть стихотворцев, коих чело подобным венком почтенои украшено. Речи Дон Кихота удивили всадника в зеленом плаще настолько, что теперьон был уже иного мнения об умственных его способностях. Санчо во время этогоразговора, который был не очень ему любопытен, свернул с дороги попроситьмолока у пастухов, доивших неподалеку овец, а между тем идальго, в восторгеот Дон-Кихотовой рассудительности и здравомыслия, только хотел быловозобновить разговор, как вдруг Дон Кихот поднял голову и увидел, чтонавстречу им по дороге едет повозка, расцвеченная королевскими флагами, и,решив, что это, уж верно, какое-нибудь новое приключение, он громко сталкричать Санчо, чтобы тот подал ему шлем. Вышеупомянутый Санчо, услышав, чтоего зовут, бросил пастухов, подстегнул серого и примчался к своемугосподину, с господином же его случилось ужасное и ни с чем не сообразноеприключение. 1 Глосса - стихотворение, состоящее из нескольких строф; заключительныестроки этих строф составляют отдельную строфу, выражающую главную мысльстихотворения и нередко помещаемую перед ним. 2 Бог внутри нас (лат.) (начало стиха из поэмы Овидия "Фасты", кн. VI,5). 3 Ссылка на острова Понта - намек на римского поэта Овидия Назона (43до н.э. - 17 н.э.), сосланного императором Августом на побережье Черногоморя, которое носило тогда название Понта Эвксинского (Гостеприимного моря).
ГЛАВА XVII,
из коей явствует, каких вершин и пределов могло достигнуть и достиглонеслыханное мужество Дон Кихота, и в коей речь идет о приключении со львами,которое Дон Кихоту удалось счастливо завершить В истории сказано, что, в то время как Дон Кихот кричал Санчо, чтобы онподал ему шлем, Санчо покупал у пастухов творог; настойчивый зов господинасбил его с толку, и он не знал, что с этим творогом делать и в чем еговезти; расстаться с ним было жалко, ибо деньги за него были уже уплачены, ипо сему обстоятельству порешил он сунуть его в шлем своего господина; сэтими-то славными дарами направился он к Дон Кихоту, дабы узнать, что емутребуется, а тот при его приближении молвил: - Друг мой! Подай мне шлем, - или я мало смыслю в приключениях, или жето, что там виднеется, представляет собою такое приключение, котороедолженствует принудить меня и уже принуждает взяться за оружие. При этих словах всадник в зеленом плаще стал смотреть по сторонам, нотак ничего и не увидел, кроме ехавшей навстречу повозки с несколькимифлажками; упомянутые флажки навели его на мысль, что это, наверное, везутказну его величества, и он так и сказал Дон Кихоту; Дон Кихот, однако ж, емуне поверил, ибо он твердо верил и держался того мнения, что все, что бы сним ни случилось, представляет собою приключения и только приключения, апотому так ответил этому идальго: - Кто к бою готов, тот уже почти одолел врагов. Я ничего не потеряю,коли изготовлюсь: я знаю по опыту, что у меня есть враги видимые иневидимые, но мне не дано знать, когда, где, в какое время и в каком обличьеони на меня нападут. И, обратившись к Санчо, он потребовал шлем, но тот не успел вынутьтворог и оттого принужден был подать шлем как есть. Дон Кихот взял шлем и,не посмотрев, есть ли что внутри, с великим проворством надел его на голову;а как творог слежался и отжался, то по всему лицу и бороде Дон Кихотапотекла сыворотка, каковое обстоятельство привело Дон Кихота в ужас, и онсказал: - Что бы это значило, Санчо? Не то у меня размягчился череп, не торастопился мозг, не то я весь возмокнул от пота. Но если я и впрямь вспотел,то уж, конечно, не от страха, хотя и не сомневаюсь, что приключение,ожидающее меня, ужасно. Дай мне чем-нибудь отереться, - пот настолькообилен, что я ничего не вижу. Санчо подал ему платок, мысленно воздавая богу хвалу за то, что егогосподин не понял, в чем дело. Дон Кихот вытерся и снял шлем, чтобыпосмотреть, отчего это стало холодно голове, а как скоро увидел внутри шлемабелую кашицу, то поднес ее к носу и, понюхав, сказал: - Клянусь жизнью сеньоры Дульсинеи Тобосской, ты, предатель, мошенник инеучтивый оруженосец, положил мне сюда творог. На это Санчо, напустив на себя совершенное равнодушие, ответил так: - Коли это творог, так дайте его мне, ваша милость, я его съем... Данет, пускай его черт съест, - ведь это он, знать, сунул его в шлем. Да развея осмелюсь запачкать шлем вашей милости? Нашли какого смельчака! По честивам скажу, сеньор: я своим худым умишком, какой мне от бога дан, смекаю так,что у меня тоже, видно есть эти самые волшебники, и они меня преследуют,потому как я есть ваше произведение и плоть от вашей плоти, и сунули онитуда эту пакость, чтобы вывести вас из терпения и заставить пересчитать мне,как это за вами водится, ребра. Однако ж на сей раз они, честное слово,промахнулись: я полагаюсь на здравый смысл моего господина, - мой господинвозьмет в толк, что нет у меня ни творогу, ни молока, ничего похожего, аесли б у меня что-нибудь такое и было, то я скорее нашел бы ему место всвоем собственном желудке, чем в вашем шлеме. - И то правда, - заметил Дон Кихот. Идальго все это наблюдал и всемуэтому дивился, особливо когда Дон Кихот, вытерев голову, лицо и бороду,вытерев шлем и надев его, вытянулся на стременах и, осмотрев меч и взяв вруки копье, молвил: - А теперь будь что будет, - у меня достанет мужества схватиться ссамим сатаною. Тем временем повозка с флажками подъехала ближе, и тут оказалось, что,кроме погонщика верхом на одном из мулов и еще одного человека на передкеповозки, никто больше ее не сопровождал. Дон Кихот выехал вперед и молвил: - Куда, братцы, путь держите? Что это за повозка, что вы в ней везете ичто это за стяги? Погонщик же ему на это ответил так: - Повозка моя, а везу я клетку с двумя свирепыми львами, которыхгубернатор Оранский отсылает ко двору в подарок его величеству, флаги же -государя нашего короля в знак того, что везем мы его достояние. - А как велики эти львы? - осведомился Дон Кихот. - Столь велики, - отвечал человек, сидевший на передке, - что крупнееих или даже таких, как они, еще ни разу из Африки в Испанию не привозили. Я- львиный сторож, много львов перевез на своем веку, но таких, как эти, ещене приходилось. Это лев и львица - лев в передней клетке, а львица в задней,и сейчас они голодные, потому с утра еще ничего не ели, так что, вашамилость, уж вы нас пропустите, нам надобно поскорее добраться докакого-нибудь селения и покормить их. Дон Кихот же, чуть заметно усмехнувшись, ему на это сказал: - Львят - против меня? Теперь против меня - львят? Ну так эти сеньоры,пославшие их сюда, вот как перед богом говорю, сейчас увидят, такой ли ячеловек чтобы устрашиться львов! Слезай с повозки, добрый человек, и если тысторож, то открой клетки и выпусти зверей, - назло и напререкор темволшебникам, которые их на меня натравили, я сейчас покажу, кто таков ДонКихот Ламанчский. "Те-те-те! - подумал тут идальго. - Наконец-то добрый наш рыцарь себяпоказал: верно, от творога у него размягчился череп, а мозг прокис". В это время к нему приблизился Санчо и сказал: - Сеньор! Ради создателя, устройте так, чтобы мой господин Дон Кихот несвязывался со львами, а то, если только он свяжется, они всех нас разорвут вклочки. - Неужели твой господин настолько безумен, что ты можешь думать иопасаться, как бы он не связался с такими хищными зверями? - спросилидальго. - Он не безумен, - отвечал Санчо, - он дерзновенен. - Я устрою так, что его дерзновение останется при нем, - пообещалидальго. С последним словом он приблизился к Дон Кихоту, который в это времяприставал к сторожу, чтобы тот открыл клетки, и сказал: - Сеньор кавальеро! Странствующим рыцарям подобает искать только такихприключений, которые подают надежду на благополучный исход, а не таких,которые решительно никакой надежды не подают, ибо смелость, граничащая сбезрассудством, заключает в себе более безумия, нежели стойкости. А кромевсего прочего, львы и не помышлют о том, чтобы на вашу милость совершитьнападение: их посылают в подарок его величеству, и не должно задерживать ихи преграждать им дорогу. - Это вы, сеньор идальго, подите расскажите своей ручной куропатке исвирепому хорьку, а в чужие дела не вмешивайтесь, - заметил Дон Кихот. - Этомое дело, я сам знаю, натравили на меня этих сеньоров львов или нет. И, обратясь к сторожу, крикнул: - Эй ты, такой-сякой, мерзавец из мерзавцев! Если ты сей же час неоткроешь клеток, я вот этим самым копьем пришпилю тебя к повозке! Возница, видя, что это вооруженное пугало преисполнено решимости,молвил: - Государь мой! Будьте настолько любезны, сжальтесь вы надо мной ивелите выпустить львов не прежде, чем я распрягу мулов и отведу их вбезопасное место, а то если львы их растерзают, то мне тогда всю жизньпридется терзаться: ведь мулы и повозка - это все мое достояние. - О маловер! - вскричал Дон Кихот. - Слезай, распрягай мулов, словом,поступай, как знаешь, - сейчас ты увидишь, что напрасно хлопочешь и что всестарания твои ни к чему. Возница спешился и, нимало не медля, распряг мулов, а сторож между темзаговорил громким голосом: - Призываю во свидетели всех здесь присутствующих, что я против воли ипо принуждению открываю клетки и выпускаю львов и объявляю этому сеньору,что за весь вред и ущерб от этих зверей отвечает он, и он же возместит мнемое жалованье и то, что я имею сверх жалованья. Вы, сеньоры, спасайтесьбегством, прежде нежели я открою, а насчет себя я уверен, что звери меня нетронут. Идальго опять стал отговаривать Дон Кихота от подобного сумасбродства:затевать такое дурачество - это значит, мол, испытывать господнедолготерпение. Дон Кихот же ему на это ответил, что он сам знает, как емупоступить. Идальго посоветовал Дон Кихоту хорошенько подумать, ибо, по его,дескать, крайнему разумению, Дон Кихот ошибается. - Вот что, сеньор, - объявил Дон Кихот, - если ваша милость не желаетбыть зрителем этой, на ваш взгляд, трагедии, то дайте шпоры вашей кобыле испасайтесь. Тут Санчо со слезами на глазах взмолился к Дон Кихоту, чтобы онотказался от этого предприятия, в сравнении с коим приключение с ветрянымимельницами и ужасающее приключение с сукновальнями, а равно и все подвиги,которые он на своем веку совершил, это, дескать, только цветочки. - Поймите, сеньор, - говорил Санчо, - тут нет колдовства, ничегопохожего тут нет, сквозь решетку я разглядел коготь всамделишного льва изаключил, что ежели у этого льва такой коготь, то сам лев, уж верно, большегоры. - Со страху он тебе и с полмира мог показаться, - возразил Дон Кихот. -Удались, Санчо, и оставь меня. Если же я погибну, то ведь тебе известенпрежний наш уговор: поспеши к Дульсинее, все прочее сделается само собой. К этому дон Кихот прибавил много такого, что отняло у окружающих всякуюнадежду отговорить его от столь нелепой затеи. Всадник в зеленом плащеохотно бы ему противостал, но он видел, что Дон Кихот вооружен лучше, иоттого почел безрассудным связываться с сумасшедшим, а что перед нимсумасшедший - в этом он был теперь совершенно уверен; коротко говоря, в товремя как Дон Кихот снова приступил к сторожу с угрозами, идальго пришпорилсвою кобылу, Санчо - своего серого, возница - своих мулов, и все онистарались как можно дальше отъехать от повозки, прежде чем львы выйдут иззаточения. Санчо заранее оплакивал гибель своего господина, ибо на сей разнимало не сомневался, что быть ему в когтях львиных; он проклинал своюсудьбу и тот час, когда ему вспало на ум снова поступить на службу к ДонКихоту; впрочем, жалобы и слезы не мешали ему нахлестывать серого, чтобы онбыстрее удалялся от повозки. Когда же сторож наконец уверился, что беглецыдалеко, он опять начал молить и заклинать Дон Кихота так же точно, как молили заклинал, прежде, но Дон Кихот ему сказал, что он это уже слышал и чтопусть, дескать, сторож более себя не утруждает просьбами и заклинаниями, ибовсе это напрасно, а пусть лучше, мол, поторопится. Пока сторож возился спервой клеткой, Дон Кихот обдумывал, как благоразумнее вести сражение -пешим или же на коне, и, поразмыслив, решил, что - пешим, ибо львы моглииспугать Росинанта. Того ради он соскочил с коня, бросил копье, схватил щит,обнажил меч и, исполненный изумительной отваги и бесстрашия, важною поступьюдвинулся прямо к повозке, всецело поручая себя сначала богу, а потом госпожесвоей Дульсинее. Надобно заметить, что, дойдя до этого места, авторправдивой этой истории восклицает: "О могучий и выше всяких похвал отважныйДон Кихот Ламанчский, зерцало, в которое могут глядеться все удальцы насвете, новый, второй дон Мануэль Львиный {1}, краса и гордость рыцарейиспанских! Где мне взять слова для описания столь страшного подвига, какие ядолжен подобрать выражения, дабы поздние потомки мне поверили? Есть ли такиепохвалы, которые бы тебе не подобали и не подходили, будь они гиперболичноелюбых гипербол? Пеший, одинокий, бесстрашный, великодушный, с одним лишьмечом, да и то не слишком острым, без "собачки" {2}, и со щитом, да и то неиз весьма блестящей и сверкающей стали, ты ожидаешь и высматриваешь двухсамых хищных львов, каких когда-либо выращивали дебри африканские. Нет,пусть собственные деяния прославляют тебя, доблестный ламанчец, я жепредоставляю им говорить самим за себя, ибо не имею довольно слов, дабыпревознести их". На этом кончается вышеприведенное восклицание автора, и, связавпрерванную было нить повествования, он продолжает: едва сторож увидел, чтоДон Кихот уже наготове и что, из боязни навлечь на себя гнев вспыльчивого идерзкого кавальеро, ему не миновать выпустить льва, он настежь распахнулдверцу первой клетки, где, повторяем, находился лев величины, как оказалось,непомерной, - чудовищный и страховидный лев. Прежде всего лев повернулся ксвоей клетке, выставил лапы и потянулся всем телом, засим разинул пасть,сладко зевнул и языком почти в две пяди длиною протер себе глаза и облизалморду; после этого он высунулся из клетки и горящими, как угли, глазамиповел во все стороны; при этом вид его и движения могли бы, кажется, навестистрах на самое смелость. Дон Кихот, однако, смотрел на него в упор, - он снетерпением ждал, когда же наконец лев спрыгнет с повозки и вступит с ним врукопашную, а он изрубит льва на куски. Вот до какой крайности дошло его доселе невиданное безумие. Однакоблагородный лев, не столь дерзновенный, сколь учтивый, оглядевшись, как ужебыло сказано, по сторонам и не обращая внимания на Дон-Кихотово ребячество имолодечество, повернулся и, показав Дон Кихоту зад, прехладнокровно и неторопясь снова вытянулся в клетке; тогда Дон Кихот велел сторожу ударитьего, чтобы разозлить и выгнать из клетки. - Этого я делать не стану, - возразил сторож, - ведь коли я егораздразню, так он первым делом разорвет в клочки меня. Пусть ваша милость,сеньор кавальеро, удовольствуется уже сделанным, ибо по части храбростилучшего и желать невозможно, испытывать же судьбу дважды не годится. Вклетке у льва дверца отворена: он волен выходить или не выходить, но ежелион до сей поры не вышел, стало быть, и до вечера не выйдет. Твердость духавашей милости уже доказана, - от самого храброго бойца, сколько я понимаю,требуется лишь вызвать недруга на поединок и ожидать его на поле брани, еслиже неприятель не явился, то позор на нем, а победный венок достаетсяожидавшему. - И то правда, - молвил Дон Кихот, - закрой, приятель, дверцу и внаилучшей форме засвидетельствуй все, что здесь на твоих глазах произошло, аименно: как ты открыл льву, как я его ждал, а он не вышел, как я его сновастал ждать, а он опять не вышел и снова улегся. Мой долг исполнен, прочьколдовские чары, и да поможет господь разуму, истине и истинному рыцарству,ты же закрой, повторяю, клетку, а я тем временем знаками подзову бежавших иотсутствовавших, дабы они услышали из твоих уст о моем подвиге. Сторож так и сделал, а Дон Кихот, нацепив на острие копья платок, коимон вытирал лицо после творожного дождя, стал звать беглецов, которые всееще, предводительствуемые идальго, мчались и поминутно оборачивались; как жескоро Санчо увидел, что Дон Кихот машет белым платком, то сказал: - Убейте меня, если мой господин не одолел этих диких зверей, ведь оннас кличет. Все остановились и уверились, что делает знаки не кто иной, как сам ДонКихот; это их несколько ободрило, они осторожно двинулись обратно, и вскоредо них уже явственно донеслись крики Дон Кихота, который их звал. В концеконцов они приблизились к повозке, и тогда Дон Кихот сказал вознице: - Запрягай, братец, своих мулов и трогайся в путь, а ты, Санчо, выдайему два золотых, один - для него, другой - для сторожа, за то, что я у нихотнял время. - Выдать-то я им с великим удовольствием выдам, - сказал Санчо, - но,однако же, что сталось со львами? Живы они или мертвы? Тут сторож обстоятельно и с расстановкою принялся рассказывать обисходе схватки, преувеличивая, как мог и умел, доблесть Дон Кихота, приодном виде которого лев якобы струхнул и не пожелал и не посмел выйти изклетки, хотя дверца долгое время оставалась открытою; и только после тогокак он, сторож, сказал этому кавальеро, что дразнить льва и силком гнать изклетки значит испытывать долготерпение божие, а кавальеро, дескать, именнодобивался, чтобы льва раздразнили, он неохотно и скрепя сердце позволилзапереть клетку. - Что ты на это скажешь, Санчо? - спросил Дон Кихот. - Какоечародейство устоит против истинной отваги? Чародеи вольны обрекать меня нанеудачи, но сломить мое упорство и мужество они не властны. Санчо выдал деньги, возница зап
