История Грина 20 страница

 

XI

 

 

Небольшая в сафьяновом, цвета под дуб, переплете записная книжка. Углы

потерты и заломлены: долго носил хозяин в кармане. Листки исписаны

узловатым косым почерком...

 

"...С некоторого времени явилась вот эта потребность общения с бумагой.

Хочу вести подобие институтского "дневника". Прежде всего о ней: в

феврале, не помню какого числа, меня познакомил с ней ее земляк, студент

Боярышкин. Я столкнулся с ними у входа в синематограф. Боярышкин, знакомя

нас, говорил: "Это станичница, вешенская. Ты, Тимофей, люби ее и жалуй.

Лиза - отменная девушка". Помню, я что-то изрек нечленораздельное и

подержал в руке ее мягкую потную ладонь. Так началось мое знакомство с

Елизаветой Моховой. Что она испорченная девушка, я понял с первого

взгляда: у таких женщин глаза говорят больше, чем следует. Она на меня

произвела, признаюсь, невыгодное впечатление: прежде всего эта теплая

мокрая ладонь. Я никогда не встречал, чтобы у людей так потели руки; потом

- глаза, в сущности очень красивые глаза, с этаким ореховым оттенком, но в

то же время неприятные.

Друг Вася, я сознательно ровняю слог, прибегаю даже к образности, с тем

чтобы в свое время, когда сей "дневник" попадет к тебе в Семипалатинск

(есть такая мысль: по окончании любовной интриги, которую завел я с

Елизаветой Моховой, переслать тебе его. Пожалуй, чтение этого документа

доставит тебе немалое удовольствие), ты имел бы точное представление о

происходившем. Буду описывать в хронологическом порядке. Так вот,

познакомился я с ней, и втроем пошли мы смотреть какую-то сентиментальную

чушь. Боярышкин молчал (у него ломил "кутний", как он выразился, зуб), а я

очень туго вел разговор. Мы оказались земляками, т.е. соседями по

станицам, и, перебрав общие воспоминания о красоте степных пейзажей и пр.

и пр., умолкли. Я, если можно так выразиться, непринужденно молчал, она не

испытывала ни малейшего неудобства от того, что изжевали мы разговорчик. Я

узнал от нее, что она медичка второго курса, а по происхождению купчиха, и

очень любит крепкий чай и асмоловский табак. Как видишь, очень убогие

сведения для познания девы с ореховыми глазами. При прощании (мы провожали

ее до трамвайной остановки) она просила заходить к ней. Адрес я записал.

Думаю заглянуть 28 апреля.

 

29 апреля

 

Был сегодня у нее, угощала чаем с халвой. В сущности - любопытная

девка. Острый язык, в меру умна, вот только арцыбашевщиной от нее

попахивает, ощутимо даже на расстоянии. Пришел от нее поздно. Набивал

папиросы и думал о вещах, не имеющих абсолютно никакого отношения к ней, -

в частности, о деньгах. Костюм мой изношен до дикости, а "капитала" нет. В

общем - хреновина.

 

1 мая

 

Ознаменован сей день событием. В Сокольниках во время очень безобидного

времяпровождения напоролись на историю: полиция и отряд казаков, человек в

двадцать, рассеивали рабочую маевку. Один пьяный ударил лошадь казака

палкой, а тот пустил в ход плеть. (Принято почему-то называть плеть

нагайкой, а ведь у нее собственное славное имя, к чему же?..) Я подошел и

ввязался. Обуревали меня самые благородные чувства, по совести говорю.

Ввязался и сказал казаку, что он чапура, и кое-что из иного-прочего. Тот

было замахнулся и на меня плетью, но я с достаточной твердостью сказал,

что я сам казак Каменской станицы и так могу его помести, что чертям

станет тошно. Казак попался добродушный, молодой: служба, видно, не

замордовала еще. Ответил, что он из станицы Усть-Хоперской и биток по

кулачкам. Мы разошлись мирно. Если б он что-либо предпринял в отношении

меня, была бы драка и еще кое-что похуже для моей персоны. Мое

вмешательство объясняется тем, что в нашей компании была Елизавета, а меня

в ее присутствии подмывает этакое мальчишеское желание "подвига". На

собственных глазах превращаюсь в петуха и чувствую, как под фуражкой

вырастает незримый красный гребень... Ведь вот до чего допер!

 

3 мая

 

Запойное настроение. Ко всему прочему, нет денег. На развилках,

попросту говоря, ниже мотни, безнадежно порвались брюки, репнули; как

переспелый задонский арбуз. Надежда на то, что шов будет держаться, -

призрачна. С таким Же успехом можно сшить и арбуз. Приходил Володька

Стрежнев. Завтра иду на лекции.

 

7 мая

 

Получил от отца деньги. Поругивает в письме, а мне ни крохотки не

стыдно. Знал бы батя, что у сына подгнили нравственные стропила... Купил

костюм. На галстук даже извозчики обращают внимание. Брился в

парикмахерской на Тверской. Вышел оттуда свежим, галантерейным

приказчиком. На углу Садово-Триумфальной мне улыбнулся городовой. Этакий

плутишка! Ведь есть что-то общее у меня с ним в этом виде! А три месяца

назад? Впрочем, не стоит ворошить белье истории... Видел Елизавету

случайно, в окне трамвая. Помахала перчаткой и улыбнулась. Каков я?

 

8 мая

 

"Любви все возрасты покорны". Так и представляется мне рот Татьяниного

муженька, раззявленный, как пушечное дуло. Мне с галереи непреодолимо

хотелось плюнуть в рот ему. А когда в уме встает эта фраза, особенно

конец: "По-коо-о-р-ны-ы-ы..." - челюсти мне судорожно сводит зевота,

нервная, по всей вероятности.

Но дело-то в том, что я в своем возрасте влюблен. Пишу эти строки, а

волосы дыбом... Был у Елизаветы. Очень выспренно и издалека начал. Делала

вид, что не понимает, и пыталась свести разговор на другие рельсы. Не рано

ли? Э, черт, костюм этот дело попутал!.. Погляжусь в зеркало - неотразим:

дай, думаю, выскажусь. У меня как-то здравый расчет преобладает над всем

остальным. Если не объясниться сейчас, то через два месяца будет уже

поздно; брюки износятся и обопреют в таком месте, что никакое объяснение

будет немыслимо. Пишу и сам собой восторгаюсь: до чего ярко сочетались во

мне все лучшие чувства лучших людей нашей эпохи. Тут вам и нежно-пылкая

страсть, и "глас рассудка твердый". Винегрет добродетелей помимо остальных

достоинств.

Я так и не кончил предварительной подготовки с ней. Помешала хозяйка

квартиры, которая вызвала ее в коридор и, я слышал, попросила у нее взаймы

денег. Она отказала, в то время как деньги у нее были. Я это достоверно

знал, и я представил себе ее лицо, когда она правдивым голосом отказывала,

и глаза ее ореховые и вполне искренние. Охота говорить о любви у меня

исчезла.

 

13 мая

 

Я основательно влюблен. Это не подлежит никакому сомнению. Все признаки

налицо. Завтра объяснюсь. Роли своей я так и не уяснил пока.

 

14 мая

 

Дело обернулось неожиданнейшим образом. Был дождь, тепленький такой,

приятный. Мы шли по Моховой, плиты тротуара резал косой ветер. Я говорил,

а она шла молча, потупив голову, словно раздумывая. Со шляпки на щеку ее

стекали дождевые струйки, и она была прекрасна. Приведу наш разговор:

- Елизавета Сергеевна, я изложил вам то, что я чувствую. Слово за вами.

- Я сомневаюсь в подлинности ваших чувств.

Я глупейшим образом пожал плечами и сморозил, что готов принять

присягу, или что-то в этом роде.

Она сказала:

- Слушайте, вы заговорили языком тургеневских героев. Вы бы попроще.

- Проще некуда. Я вас люблю.

- И что же?

- За вами слово.

- Вы хотите ответного признания?

- Я хочу ответа.

- Видите ли, Тимофей Иванович... Что я вам могу сказать? Вы мне чуточку

нравитесь... Высокий вы очень.

- Я еще подрасту, - пообещал я.

- Но мы так мало знакомы, общность...

- Съедим вместе пуд соли и плотней узнаем друг друга.

Она розовой ладонью вытерла мокрые щеки и сказала:

- Что ж, давайте сойдемся. Поживем - увидим. Только дайте мне срок,

чтобы я могла покончить с моей бывшей привязанностью.

- Кто он? - поинтересовался я.

- Вы его не знаете. Доктор один, венеролог.

- Когда вы освободитесь?

- Я надеюсь, к пятнице.

- Мы будем вместе жить? То есть в одной квартире?

- Да, пожалуй, это будет удобней. Вы переберетесь ко мне.

- Почему?

- У меня очень удобная комната. Чисто, и хозяйка симпатичная особа.

Я не возражал. На углу Тверской мы расстались. Мы поцеловались к

великому изумлению какой-то дамы.

Что день грядущий мне готовит?

 

22 мая

 

Переживаю медовые дни. "Медовое" настроение омрачено было сегодня тем,

что Лиза сказала мне, чтобы я переменил белье. Действительно, белье мое -

изношенный кошмар. Но деньги, деньги... Тратим мои, их не так-то много.

Придется поискать работы.

 

24 мая

 

Сегодня решил купить себе на белье, но Лиза ввела меня в непредвиденный

расход. Ей до зарезу захотелось пообедать в хорошем ресторане и купить

себе шелковые чулки. Пообедали и купили, но я в отчаянии: ухнуло мое

белье!

 

27 мая

 

Она меня истощает. Я опустошен физически и напоминаю голый подсолнечный

стебель. Это не баба, а огонь с дымом!

 

2 июня

 

Мы проснулись сегодня в девять. Проклятая привычка шевелить пальцами

ног привела к следующим результатам: она открыла одеяло и долго

рассматривала мою ступню. Она так резюмировала свои наблюдения:

- У тебя не нога, а лошадиное копыто! Хуже! И потом эти волосы на

пальцах, фи! - Она лихорадочно-брезгливо передернула плечами и, укрывшись

одеялом, отвернулась к стене.

Я был сконфужен. Поджал ноги и тронул ее плечо.

- Лиза!

- Оставьте меня!

- Лиза, это ни на что не похоже. Не могу же я изменить форму своей

ноги, ведь делалась она не по заказу, а что касается растительности, то

волос - дурак, он всюду растет. Тебе, как медичке, надо бы знать законы

естественного развития.

Она повернулась ко мне лицом. Ореховые глаза приняли злой шоколадный

оттенок.

- Сегодня же извольте купить присыпанье от пота: у вас трупный запах от

ног!

Я резонно заметил, что у нее постоянно мокрые ладони. Она промолчала, а

на мою душу, выражаясь высоким "штилем", упала облачная тень... Тут не в

ногах дело и не в шерсти...

 

4 июня

 

Сегодня мы катались в лодке по Москве-реке. Вспоминали Донщинку.

Елизавета ведет себя недостойно: все время она злословит на мой счет,

иногда очень грубо. Отвечать ей тем же - значит пойти на разрыв, а этого

мне не хочется. Я, несмотря на все, привязываюсь к ней все больше. Она

просто избалованная женщина. Боюсь, что моего воздействия будет

недостаточно, чтобы в корне перетрясти ее характер. Милая, взбалмошная

девочка. Притом девочка, видавшая такие виды, о которых я знал лишь

понаслышке. На обратном пути она затащила меня в аптекарский магазин и,

улыбаясь, купила тальку и еще какой-то чертовщины.

- Это тебе присыпать от пота.

Я кланялся очень галантно и благодарил.

Смешно, но так.

 

7 июня

 

Очень уж убогий у нее умственный пожиток. В остальном-то она любого

научит.

Каждый день перед сном мою ноги горячей водой, обливаю одеколоном и

присыпаю какой-то сволочью.

 

16 июня

 

С каждым днем она становится нетерпимей. С нею был вчера нервный

припадок. С такою тяжело ужиться.

 

18 июня

 

Ничего общего! Мы говорим на разных языках. Связующее начало - кровать.

Выхолощенная жизнь.

Сегодня утром брала она у меня из кармана деньги, перед тем как идти в

булочную, и напала на эту книжонку. Вытащила.

- Что это у тебя?

Меня осыпало жаром. Что, если откроет одну-две страницы? Я ответил и

сам удивился натуральности своего голоса:

- Книжка для арифметических исчислений.

Она равнодушно сунула ее обратно в карман и ушла. Надо быть осторожней.

Остроты с глазу на глаз тогда хороши, когда их не читает чужой.

Васе-другу - источник развлечения.

 

21 июня

 

Я поражаюсь Елизавете. Ей 21 год. Когда она успела так разложиться? Что

у нее за семья, как она воспитывалась, кто приложил руку к ее развитию?

Вот вопросы, которые меня крайне интересуют. Она дьявольски хороша. Она

гордится совершенством форм своего тела. Культ самопочитания, - остального

не существует. Пробовал несколько раз говорить с ней по-серьезному...

Легче старовера убедить в несуществовании бога, чем ее перевоспитать.

Жизнь совместная становится немыслимой и глупой. Однако я медлю с

разрывом. Признаюсь, она мне, несмотря на все это, нравится. Вросла в

меня.

 

24 июня

 

А ларчик просто открывался. Мы по душам говорили сегодня, и она

сказала, что я ее физически не удовлетворяю. Разрыв еще не оформлен, на

днях наверное.

 

26 июня

 

Жеребца бы ей со станичной конюшни.

Жеребца!

 

28 июня

 

Мне тяжело с ней расставаться. Она меня опутала, как тина. Ездили

сегодня на Воробьевы горы. Она сидела в номере у окошка, и солнце сквозь

резьбу карниза стремительно падало на ее локон. Волосы цвета червонного

золота. Вот тебе и поэзии шматок!

 

4 июля

 

Работа покинута мною. Я покинут Елизаветой. Пили сегодня со Стрежневым

пиво. Вчера пили водку. Расстались с Елизаветой, как и полагается

культурным людям, корректно. Безо всяких и без некоторых. Сегодня видел ее

на Дмитровке с молодым человеком в жоккейских сапожках. Сдержанно ответила

на мой поклон. На этом пора уж и кончить записки - иссяк родник.

 

30 июля

 

Приходится совершенно неожиданно взяться за перо. Война. Взрыв

скотского энтузиазма. От каждого котелка, как от червивой собаки, за

версту воняет патриотизмом. Ребята возмущены, а я обрадован. Меня сжирает

тоска по... "утерянном рае". Вчера очень скоромно видел во сне Елизавету.

Она оставила тоскующий след. Рассеяться бы.

 

1 августа

 

Шумиха приелась. Вернулось давнишнее, тоска. Сосу ее, как ребенок

соску.

 

3 августа

 

Выход! Иду на войну. Глупо? Очень. Постыдно?

Полно же, мне ведь некуда деть себя. Хоть крупицу иных ощущений. А ведь

этой пресыщенности не было два года назад. Старею, что ли?

 

7 августа

 

Пишу в вагоне. Только сейчас выехал из Воронежа. Завтра слезать в

Каменской. Решил твердо: иду за "веру, царя и отечество".

 

12 августа

 

Мне устроили торжественные проводы. Атаман подвыпил и двигал

зажигательную речь. После я ему сказал шепотом: "Дурак вы, Андрей

Карпович!" Он изумился и обиделся до зелени на щеках. Прошипел язвительно:

"Я тоже образованный. Вы не из тех, каких мы в тысяча девятьсот пятом году

пороли плетьми?" Я ответил, что, к моему сожалению, "не из тех". Отец

плакал и лез целоваться, а нос в соплях. Бедный милый отец! Тебя бы в мою

шкуру. Я ему в шутку предложил идти со мной на фронт, и он испуганно

воскликнул: "Что ты, а хозяйство?" Завтра выезжаю на станцию.

 

13 августа

 

Неубранные кое-где хлеба. Жирные на кургашках сурки. Разительно похожи

на тех немцев на дешевой литографии, которых Козьма Крючков нанизывает на

пику. Жил-был, здравствовал, изучал математику и прочие точные науки и

никогда не думал, что стану таким "шовинистом". Уж в полку я с казаками

погутарю.

 

22 августа

 

На какой-то станции видел первую партию пленных. Статный австрийский

офицер со спортсменской выправкой шел под конвоем на вокзал. Ему

улыбнулись две барышни, гулявшие по перрону. Он на ходу очень ловко

раскланялся и послал им воздушный поцелуй.

Даже в плену чисто выбрит, галантен, желтые краги лоснятся. Я проводил

его взглядом: красивый молодой парень, милое товарищеское лицо. Столкнись

с таким - и рука шашку не поднимет.

 

24 августа

 

Беженцы, беженцы, беженцы... Все пути заняты составами с беженцами и

солдатами.

Прошел первый санитарный поезд. На остановке из вагона выскочил молодой

солдат. Повязка на лице. Разговорились. Ранило картечью. Доволен ужасно,

что едва ли придется служить, поврежден глаз. Смеется.

 

27 августа

 

Я в своем полку. Командир полка очень славный старичок. Казак из

низовских. Тут уже попахивает кровицей. По слухам, послезавтра на позицию.

Мой 3-й взвод третьей сотни - из казаков Константиновской станицы. Серые

ребята. Один только балагур и песенник.

 

28 августа

 

Выступаем. Сегодня особенно погромыхивает там. Впечатление такое, как

будто находит гроза и рушится далекий гром. Я даже принюхался: не пахнет

ли дождем? Но небо - сатиновое, чистенькое.

Конь мой вчера захромал, ушиб ногу о колесо походной кухни. Все ново,

необычно, и не знаю, за что взяться, о чем писать.

 

30 августа

 

Вчера не было времени записать. Сейчас пишу на седле. Качает, и буквы

ползут из-под карандаша несуразно чудовищные. Едем трое с фуражирками за

травой.

Сейчас ребята увязывают, а я лежу на животе и "фиксирую" с запозданием

вчерашнее. Вчера вахмистр Толоконников послал нас шестерых в

рекогносцировку (он презрительно величает меня "студентом": "Эй, ты,

студент, подкова у коня отрывается, а ты и не видишь?"). Проехали какое-то

полусожженное местечко. Жарко. Лошади и мы мокрые. Плохо, что казакам

приходится и летом носить суконные шаровары. За местечком в канаве увидел

первого убитого. Немец. Ноги по колено в канаве, сам лежит на спине. Одна

рука подвернута под спину, а в другой зажата винтовочная обойма. Винтовки

около нет. Впечатление ужаснейшее. Восстанавливаю в памяти пережитое, и

холодок идет по плечам... У него была такая поза, словно он сидел, свесив

ноги в канаву, а потом лег, отдыхая. Серый мундир, каска. Видна кожаная

подкладка лепестками, как в папиросах для того, чтобы не просыпался табак.

Я так был оглушен этим первым переживанием, что не помню его лица. Видел

лишь желтых крупных муравьев, ползавших по желтому лбу и остекленевшим

прищуренным глазам. Казаки, проезжая, крестились. Я смотрел на пятнышко

крови с правой стороны мундира. Пуля ударила его в правый бок навылет.

Проезжая, заметил, что с левой стороны, там, где она вышла, - пятно и

подтек крови на земле гораздо больше и мундир вырван хлопьями.

Я проехал мимо, содрогаясь. Так вот оно что...

Старший урядник, Трундалей по прозвищу, пытался поднять наше упавшее

настроение, рассказывал похабный анекдот, а у самого губы дрожали...

В полуверсте от местечка - стены какого-то сожженного завода, кирпичные

стены с задымленными черными верхушками. Мы побоялись ехать прямо по

дороге, так как она лежала мимо этого пепелища, решили его околесить.

Поехали в сторону, и в это время оттуда в нас начали стрелять. Звук

первого выстрела, как это ни стыдно, едва не вышиб меня из седла. Я

вцепился в луку и инстинктивно нагнулся, дернул поводья. Мы скакали к

местечку мимо той канавы с убитым немцем, опомнились только тогда, когда

местечко осталось позади. Потом вернулись. Спешились. Лошадей оставили с

двумя коноводами, а сами четверо пошли на край местечка к той канаве. Мы,

пригибаясь, шли по этой канаве. Я еще издали увидел ноги убитого немца в

коротких желтоватых сапогах, остро согнутые в коленях. Я шел мимо него,

затаив дыхание, как мимо спящего, словно боялся разбудить. Под ним влажно

зеленела примятая трава...

Мы залегли в канаве, и через несколько минут из-за развалин сожженного

завода гуськом выехали девять человек немецких улан... Я угадал их по

форме. Офицер, отделяясь, что-то крикнул резким гортанным голосом, и их

отрядик поскакал по направлению на нас. Ребята кричат, чтоб я помог им

траву увязать. Иду.

 

30 августа

 

Мне хочется досказать, как я в первый раз стрелял в человека. Когда

немецкие уланы поскакали на нас (как сейчас перед глазами встают их

зеленовато-серые мундиры, окраски ящерицы-медянки, лоснящиеся раструбы

киверов, пики, колыхающиеся, с флажками).

Под уланами были караковые лошади. Я зачем-то перевел взгляд на насыпь

канавы и увидел небольшого изумрудного жука. Он вырос на моих глазах и

принял чудовищные размеры. Исполином полз он, качая травяные былки, к

локтю моему, упертому в высохшую крупчатую глину насыпи, вскарабкался по

рукаву моей защитной гимнастерки и быстро сполз на винтовку, с винтовки на

ремень. Я проследил за его путешествием и услышал срывающийся голос

урядника Трундалея: "Стреляйте, что ж вы?"

Я установил тверже локоть, зажмурил левый глаз, почувствовал, что

сердце мое пухнет, становится таким же огромным, как тот изумрудный жук. В

прорези прицельной рамы на фоне серовато-зеленого мундира дрожала мушка.

Рядом со мной выстрелил Трундалей. Я нажал спуск и услышал стонущий полет

моей пули. По всей вероятности, я снизил прицел, пуля рикошетом срывала с

кочек дымки пыли. Первый по человеку выстрел. Я выпустил обойму, не

целясь, не видя ничего перед собой. В последний раз двинул затвором,

щелкнул, позабыв, что патронов нет; и только тогда глянул на немцев. Они

так же стройно скакали назад. Позади всех офицер. Их было девять, и я

видел караковый круп офицерского коня и металлическую пластинку верха

уланского кивера.

 

2 сентября

 

У Толстого в "Войне и мире" есть место, где он говорит о черте между

двумя неприятельскими войсками - черте неизвестности, как бы отделяющей

живых от мертвых. Эскадрон, в котором служил Николай Ростов, идет в атаку,

и Ростов мысленно определяет эту черту. Мне особенно ярко вспомнилось

сегодня это место романа потому, что сегодня на заре мы атаковали немецких

гусар... С утра их части, превосходно подкрепленные артиллерией, теснили

нашу пехоту. Я видел, как наши солдаты - кажется, 241-й и 273-й пехотные

полки - бежали панически. Они были буквально деморализованы в результате

неудачного наступления, когда два полка без артиллерийской поддержки пошли

в наступление и были сбиты огнем противника и уничтожены чуть не на треть

всего состава. Нашу пехоту преследовали немецкие гусары. Тут-то и был

введен в дело наш стоявший на лесной просеке в резерве полк. Вот как

помнится мне это дело. Мы вышли из деревни Тышвичи в 3-м часу утра.

Густела предрассветная тьма. Остро пахло сосновой хвоей и овсяными

хлебами. Полк шел, разбитый на сотни. С проселка свернули влево и пошли по

хлебам. Лошади шли, пофыркивая, копытами сбивая сочную росу с овсов.

Прохладно даже в шинели. Полк долго таскали по полю, и уже через час из

штаба полка прискакал офицер, отдал распоряжение командиру. Наш старик

недовольным, голосом передал команду, и полк под прямым углом свернул к

лесу. Мы во взводных колоннах жались на узкой просеке. Где-то левее нас

шел бой. Действовали немецкие батареи, судя по звукам, в большом

количестве. Звуки выстрелов колебались; казалось, что выше нас горит эта

пахучая сосновая хвоя. Мы были слушателями до восхода солнца. Потом

продрожало "ура", вялое, жалкое такое, бессочное; и - тишина, пронизанная

чистой работой пулеметов. В эту минуту так бестолково толпились мысли:

единственное, что я представлял в эту минуту до режущей боли отчетливо и

ясно, - это многоликое лицо нашей пехоты, идущей в наступление цепями.

Я видел мешковатые серые фигуры в блинчатых защитных фуражках, в

грубых, ниже колен, солдатских сапогах, топчущие осеннюю землю, и слышал

отчетливый хриповатый смешок немецких пулеметов, перерабатывающих этих

живых потных людей в трупы. Два полка были сметены и бежали, бросая

оружие. На плечах их шел полк немецких гусар. Мы очутились у них с фланга,

на расстоянии 300 или меньше сажен. Команда. Строимся моментально. Слышу

единственное холодное, сдерживающее, как удила: "марш-марш!" - и летим.

Уши моего коня прижаты так плотно, что кажется, рукой их не оторвать.

Оглядываюсь - позади командир полка и два офицера. Вот она, черта,

разделяющая живых и мертвых. Вот оно, великое безумие!

Гусары мнут свои изломанные ряды и поворачивают назад. На моих глазах

сотник Чернецов зарубил немецкого гусара. Видел, как один казак шестой

сотни, догоняя немца, осумасшедшев, рубил его лошадь по крупу. От

взлетывающей шашки лоскутьями отскакивала кожа... Нет, это немыслимо.

Этому названья нет! После того как вернулись, видел лицо Чернецова -

сосредоточенно, сдержанно-весело, - за преферансом сидит, а не в седле;

после убийства человека. Далеко пойдет сотник Чернецов. Способный!

 

4 сентября

 

Мы на отдыхе. К фронту стягивается 4-я дивизия 2-го корпуса. Стоим в

местечке Кобылино. Сегодня утром через местечко форсированным маршем

прошли части 11-й кавалерийской дивизии и уральские казаки. На западе идут

бои. Беспрерывный гуд. После обеда ходил к лазарету. При мне подошел

транспорт раненых. Санитары, разгружая одну четырехколку, посмеиваются.

Подхожу. Рябой высокий солдат, охая и улыбаясь, слезает при помощи

санитара. "Вот, казачок, - говорит он, адресуясь ко мне, - сыпанули мне

горохом в задницу. Четыре картечи получил". Санитар спрашивает: "Сзади

разорвался снаряд-то?" - "Какой там сзади, я сам задом наступал". Из

халупы вышла сестра милосердия. Я глянул на нее, и дрожь заставила

прислониться к повозке. Сходство с Елизаветой необычайное. Те же глаза,

овал лица, нос, волосы. Даже голос похож. Или это мне так кажется? Теперь

я, пожалуй, в любой буду находить сходство с нею.

 

5 сентября

 

Сутки кормили лошадей на коновязях, а сейчас опять туда. Физически я

разбит. Трубач играет седловку. Вот в кого в данный момент я с

наслаждением выстрелил бы!.."

 

 

Григория Мелехова командир сотни послал для связи со штабом полка.

Проезжая место недавних боев, Григорий увидел у самого шоссе убитого

казака. Тот лежал, прижав белокурую голову к выщербленному лошадиными

копытами щебню шоссе. Григорий слез и, зажимая нос (от мертвого разило

густо-сладким трупным запахом), обыскал его. В кармане шаровар нашел эту

книжку, огрызок химического карандаша и кошелек. Снял патронташ и мельком

оглядел бледное, влажное, уже начавшее разлагаться, лицо. На висках и у

переносья оно мокро, бархатисто чернело, на лбу в косой морщине мертвого

сосредоточенного раздумья темнела пыль.

Григорий накрыл лицо убитого батистовым, найденным в кармане хозяина

платком и поехал в штаб, изредка оглядываясь. Книжку передал в штабе

писарям, и те, скопом перечитывая ее, посмеялись над чужой коротенькой

жизнью и ее земными страстями.

 

XII

 

 

11-я кавалерийская дивизия после занятия Лешнюва с боем прошла через

Станиславчик, Радзивиллов, Броды и 15 августа развернулась возле города

Каменка-Струмилово. Позади шла армия, сосредоточивались на важных

стратегических участках пехотные части, копились на узлах штабы и обозы.

От Балтики смертельным жгутом растягивался фронт. В штабах разрабатывались

планы широкого наступления, над картами корпели генералы, мчались, развозя

боевые приказы, ординарцы, сотни тысяч солдат шли на смерть.