ДОНКИХОТСТВУЮЩИЙ ПАНСА

Об оруженосце Дон Кихот задумался позднее, чем о коне, доспехах и прекрасной даме. Он даже отправился в первое свое странствие один, но хозяин постоялого двора, посвящая его в рыцари, объяснил ему, что оруженосец рыцарю так же необходим, как чистые сорочки, целебные снадобья и деньги. Перед вторым выездом Дон Кихот присмотрел себе для этой цели «одного хлебопашца, своего односельчанина, бедного, многодетного, однако ж для таковых обязанностей как нельзя более подходящего». Почему же именно этот бедный хлебопашец «как нельзя более» подходил для весьма фантастической роли оруженосца странствующего рыцаря? Ведь Дон Кихот и Санчо очень уж не похожи друг на друга, они даже словно «пародируют друг друга», как заметил Гейне. Каждая частность в их облике имеет смысл пародии. «Даже между Росинантом и осликом Санчо, — говорит Гейне, — существует тот же иронический параллелизм, что между оруженосцем и его рыцарем».

Побуждения, заставившие Санчо отправиться с нашим рыцарем, страшно далеки от побуждений самого Дон Кихота. «Смотрите, сеньор странствующий рыцарь, не забудьте, что вы мне обещали насчет острова»,— говорит Санчо, соблазненный грандиозными обещаниями своего хозяина. При этом отдаленные перспективы блистательного губернаторства па острове не затмевают в глазах Санчо и каждодневных благ, к которым он, в отличие от Дон Кихота, пристрастен. Он не забывает запасаться провизией, вином... II если первую ночь совместного странствия Дон Кихот проводит в думах о Дульсинее, отказавшись от пищи, то Санчо, «наполнив себе брюхо отнюдь не цикорной водой, мертвым сном проспал до утра». Для рыцаря па первом месте — мысли о прекрасном даме, для оруженосца — забота о своем брюхе.

В измышленной Сервантесом арабской рукописи, якобы найденной им в Толедо, была картинка, изображавшая битву Дон Кихота с бискайцем. На этой картинке у Санчо «толстый живот, короткое туловище и длинные ноги». Вот этот живот и дал ему прозвище Панса, что по-испански означает «брюхо». Что же касается имени Санчо, то оно столь же часто употребляется в испанском фольклоре, как Иванушка в русских сказках. Естественно, что в характерах и душевных качествах рыцаря и оруженосца прежде всего бросается в глаза то, что их друг от друга отличает. На эти различия обращают внимание прежде всего они сами. Дон Кихоту, не издающему ни единого стона после поединка с ветряными мельницами, оруженосец поясняет, что он сам-то уж будет стонать даже от пустячной боли.

Сервантес, характеризуя Санчо, отмечает, что это был человек добропорядочный, «однако ж мозги у него были сильно набекрень. И все же его никак нельзя назвать безумием. Временами он даже поражает нас своим здравым смыслом. Однако, рассуждая, в общем, весьма здраво, оценивал многое вокруг себя достаточно трезво. Санчо. как и Дон Кихот, тоже находится во власти некоторых заманчивых идей и желании. Очень скоро Санчо смог понять. что его господин не в себе, но и поняв это, он продолжает верить рассказам Дон Кихота. По-видимому, его привлекают губернаторство, остров, богатства, которые сулит ему рыцарь. И постепенно здравомыслящий, смекалистый, осмотрительный Санчо оказывается втянутым в мир нелепых выдумок и фантазий своего господина. Часто обманывающий Дон Кихота, пользующийся его младенческой доверчивостью, оруженосец сам попадает под его обаяние и начинает разделять многие его иллюзии.

К концу первого совместного странствия рыцарь с оруженосцем оказываются во второй раз па постоялом дворе Хуана Паломеке, и здесь Санчо поражает всех своей безграничной верой в фантазии Дон Кихота. Санчо вдохновенно врет Дон Кихоту, будто он побывал у Дульсинеи Тобосской, и прекрасно сознает свою ложь. Но стоит священнику и цирюльнику сказать, что встреченная ими в лесу молодая поселянка Доротея есть не кто иная, как принцесса Микомиконская, и Санчо охотно верит чужой лжи, верит всему вздору, который несет Доротея, и уговаривает Дон Кихота защитить ее от великана. Санчо до смерти хочется поверить во все это, ибо он желает, чтобы Дон Кихот поскорее возвратил принцессе Микомиконской ее королевство, стал бы там королем, а его, Санчо, сделал маркизом или наместником!

Мысль о заморском королевстве прочно овладевает его воображением. Когда на постоялом дворе Дон Кихот в полусонном состоянии крошит висящее у него над постелью бурдюки с вином, Санчо так же твердо, как и его господин, уверен, что это не бурдюки, а великан, захвативший королевство Микомиконское. «Бодрствующий Санчо был еще хуже спящего Дон Кихота — так ему запали в душу обещания его господина», — с иронией замечает автор. В комнату, где все слушают историю о безрассудно-любопытном, врывается Санчо, сообщая, что ого господин вступил и самый жестокий бой: «Как рубанет си пеликана, недруга сеньоры принцессы Микомиконы, так голова у того напрочь, словно репа, пот как бог свят!». Оруженосец своими глазами видел, как отлетела голова великана, «здоровенная, что твой бурдюк с вином». Ни за что он не хочет согласиться, что это и был бурдюк, а не голова. С восторгом он слушает, как проснувшийся Дон Кпхот рассказывает Доротее о поражении великана. «А что я вам говорил?— радуется Санчо. — Ведь не пьян же я был, в самом деле. Солоно пришлось великану от моего господина, можете мне поверить». Санчо уверяет Доротею, что он, «без всякого сомнения, видел голову великана» и даже запомнил такую подробность: «борода у головы была по пояс».

В этой сцене Сервантес предельно сближает, объединяет оруженосца с его безумным господином и задает вопрос: «Кто бы не посмеялся бредням обоих — господина и слуги?».

Санчо отправился в странствие с Дон Кихотом вовсе не ради высоких идеалов. Он хочет заполучить себе остров (Санчо, правда, не знает, что такое остров, — ему важно лишь, что это нечто такое, чем можно управлять) или уж на худой конец деньжонок. Тяготы губернаторства его нимало не беспокоят: «Как бы ни был велик этот остров, все же я сумею па нем губернаторствовать ничуть не хуже любого губернатора, какой только есть на свете». По его мнению, в управлении государством лиха беда начало; вообще-то губернаторы бывают всякие, и он «сам не раз видел, как посылали ослов управлять». Владеть землей — извечная мечта крестьянина. А вера в чудесное, внезапное обогащение жила в испанцах с тех пор, когда появилось сводившее всех с ума золото Перу и Мексики. Остров для Санчо — это мечта, это путеводная звезда, в которую и невозможно верить и необходимо поверить. Санчо слышал про то, как сказочно обогащались конкистадоры — завоеватели Америки, он знает, что теперь, в новые времена, за золото можно купить все па свете. Все сдвигается со своих мест, я, родившись в ничтожестве, можно разбогатеть, стать человеком знатным. Поэтому Санчо готов поверить, что его жизнь может необычным образом измениться. Прежде он пахал землю да еще старался подработать какую-нибудь малость на стороне (он жил целый месяц в столице — прислуживал в каком-то религиозном братстве, батрачил у отца бакалавра Карраско), но явился Дон Кихот — и Санчо бросил дом и семью, как покидали свой дом и семьи тысячи испанцев, отправляясь в заморские страны. Так почему же ему не помечтать об обещанной награде?

Как и любому кастильскому крестьянину, никогда не знавшему крепостного права, Санчо присуще чувство собственного достоинства. «Я хоть и бедняк, — говорит он, — но христианин чистокровный и никому ничего не должен. И я мечтаю об острове, а другие мечтают кое о чем похуже, и ведь все от человека зависит, стало быть коли я человек, то могу стать папой, а не только губернатором острова». Как видим, Санчо тоже высказывает идеи, характерные для эпохи Возрождения, только переиначивая их на свой лад.

Правда, в сознании Санчо они смешаны и с другими идеями, приобретающими в его устах сатирическую направленность. Дон Кихот стремится «выпрямить кривду», его оруженосец мечтает о полном ничегонеделанье (за примерами Санчо далеко ходить не надо было — безделье было своеобразной привилегией испанского дворянства): «...тут же сдам псе дела и буду жить па арендную плату, что твой герцог». Санчо готов продать в рабство всех своих подданных, если они окажутся неграми, и волнуется, будет ли в его владениях порт, чтобы можно было отправлять черных рабов в другие страны.

Часто Санчо демонстрирует своп практицизм, по это какой-то смешной, наивный практицизм, практицизм иллюзорный. В ожидании великих благ он не упускает случая завладеть «трофеями»: становится обладателем найденных в чемодане Карденьо золотых монет, прихватывает кое-что из добра, принадлежащего участникам похоронной процессии, забирает себе седло и упряжь цирюльничьего осла. Более всего Санчо порадовали золотые монеты — может быть, они, как ребенка, ослепили его своим блеском.

Вспоминая, что ему надо заработать и для себя и для семьи, он всегда готов выпрашивать что-нибудь у Дон Кихота: то жалованье, то ослят, а то и деньги в обмен на удары бича, которые якобы расколдуют Дульсинею. Но все эти практические расчеты Санчо не отличаются серьезностью. А серьезной становится привязанность Санчо к Дон Кихоту. Простак, темный, неграмотный поселянин, путающий значение многих слов родного языка, Санчо оказывается способным постичь доброту, храбрость, ум и познания Дон Кихота и восхититься ими.

Никакие злоключения и унижения, которым подвергается Дон Кихот, не могут умалить его нравственного достоинства, и Санчо понимает это как никто, другой. «У моего хитрости вот на столько нет, — объясняет Санчо оруженосцу Рыцаря Зеркал, — душа у него нараспашку, он никому не способен причинить зло, он делает только добро, коварства этого самого в нем ни на волос нет, всякий ребенок уверит его, что сейчас ночь, хотя бы это было в полдень, и вот за это простодушие я и люблю его больше жизни и, несмотря ни на какие его дурачества, при всем желании не могу от него уйти». (А ведь в том же разговоре Санчо пытался свою преданность объяснить видением мешка с дублонами, на которые он купит себе землю.) Все в Дон Кихоте пленяет Санчо. «Он не безумен... он дерзновенен», — объясняет оруженосец Дьего де Миранде.

Конечно, Санчо иногда тянет домой, к земле. «Теперь самая пора жатвы, а мы с вамп скитаемся как неприкаянные и кидаемся из огня да в полымя!» — говорит он Дон Кихоту. Привычка зовет Санчо домой, в понятный ему мир, а жажда губернаторства п привязанность к Дон Кихоту влекут к странствиям. Дон Кихот как бы пробуждает в Санчо страсть к бродяжничеству и даже к приключениям. Своей жене Санчо с упоением рассказывает, как хорошо «в ожидании происшествий скакать по горам, плутать в лесах, взбираться на скалы, посещать замки, останавливаться на каких угодно постоялых дворах и при этом ни черта не платить за ночлег!». Санчо уже увлекает сама возможность такого нового существования, не связанного с гнетущей необходимостью изнурительного труда ради куска хлеба. И когда он уверяет жену, что ему милее было бы сидеть дома, если бы только «господу было угодно», чтобы он зарабатывал на кусок хлеба без особых хлопот у себя дома, «не таскаясь по гиблым местам да перепутьям», мы ему уже не верим.

Временами размахом своего воображения Санчо не уступает Дон Кихоту. В смешных фантазиях каждого из них есть нечто детское, наивное, трогательное. Не потому ли они и ощущают все растущую потребность друг в друге? Особенно остро они обнаруживают эту потребность, попав в герцогский замок, где играют, сами того не ведая, роль шутов. Именно в замке, в разговоре с герцогиней, каждый из них объясняет свое отношение к другому.

«Иной раз думаешь, что глупее его никого на свете пет, а вдруг он что-нибудь так умно скажет, что просто ахнешь от восторга, — поясняет Дон Кихот. — Одним словом, я не променял бы его ни на какого другого оруженосца, хотя бы в придачу мне предлагали целый остров». В свою очередь, Санчо, уверяя герцогиню в том, что Дон Кихот «неизлечимо помешанный», говорит: «Но такая уж, видно, моя судьба и горькая доля, иначе не могу, должен я его сопровождать, и все тут. Мы с ним из одного села, он меня кормил, я его люблю, он это ценит, даже ослят мне подарил, а главное, я человек верный, так что, кроме могилы, никто нас с ним разлучить не может».

Но их разлучает на время одна из шуток герцогской четы: напутствуемый Дон Кихотом, Санчо отправляется на свой «остров».

Дон Кихот долго поучает Санчо, как тому следует управлять островом, — все его советы раскрывают в нем человека умного, гуманного, образованного и, что самое удивительное, отлично понимающего суть царящих в Испании порядков.

Наставления Дон Кихота свободно могут быть названы заповедями. «Ни в коем случае не руководствуйся законом личного произвола: этот закон весьма распространен среди невежд, которые выдают себя за умников», — говорит он, например. Пли: «Не издавай слишком много указов, а если уж задумаешь издавать, то старайся, чтобы они были дельными».

Уроки рыцаря идут Санчо впрок, но прежде всего он руководствуется собственными взглядами и представлениями, своей природной сметкой, житейским опытом и чувством собственного достоинства, присущим человеку из народа. Совсем неожиданно Санчо оказывается мудрым правителем, и поступки его не расходятся со словами. Он совсем не стремится выдать себя за человека благородной крови, не скрывает ни своего происхождения, ни своих привычек. Он сразу же отметает намерение домоправителя называть его «дон Санчо Панса» («Я не дон, и никто в моем роду не был доном; меня зовут просто Санчо Пансою, и отца моего звали Санчо, и Санчо был мой дед, и все были Панса, безо всяких этих донов и распродонов»); подобно царю Соломону, разрешает тяжбы своих подданных; быстро разбирается в людях и поясняет им свою программу действий: «Давайте-ка все жить и кушать в мире и согласии. Чего мы с вами не поделили? Я так буду управлять этим островом, чтобы податей не прощать, но и взяток не вымогать, а вы у меня будьте тише воды, ниже травы, потому, должно вам знать, мы за себя постоим и в случае чего натворим чудес».

Далее Санчо излагает своим приближенным, что он намерен совершить в ближайшие дни (очистить остров от бродяг, лодырей и шалопаев) и какую политику собирается проводить в дальнейшем (покровительствовать крестьянам, охранять особые права идальго и т. д.). Домоправитель герцога, один из главных устроителей всех забав, сопровождавший Санчо па его остров, вынужден всерьез признаться: «Такой неграмотный человек, как вы, ваша милость, — сколько мне известно, вы ведь грамоте совсем не знаете, — и вдруг говорит столько назидательных и поучительных вещей, — ни те, кто нас сюда послал, ни мы сами никак не могли от вас ожидать такой рассудительности. Каждый день приносит нам что-нибудь новое: начинается дело с шутки — кончается всерьез, хотел кого-то одурачить — глядь, сам в дураках остался».

Сатирические мотивы, направленные против общественных порядков, звучат весьма резко в рассказе о Санчо-губернаторе. Так в письме к жене Тересе он пишет: «Через несколько дней я отправлюсь губернаторствовать с величайшим желанием зашибить деньгу, — мне говорили, что все вновь назначенные правители отбывают с таким же точно желанием». Одному из просителей Санчо заявляет: «Сам посуди, разбойник, ведь я всего только полтора суток как губернатор, а ты хочешь, чтобы у меня было шестьсот дукатов?». И, как бы вторя ему, некий человек, обратившийся к Санчо за правым судом, поясняет: «Почти все, что выручил, ушло на пошлины да на взятки...». Даже в письме к Дон Кихоту, сокрушаясь, что нечего ему послать в подарок своему господину, Санчо поясняет: «Ну да если мое губернаторство продлится, то я найду, чего Вам послать: своя рука владыка».

Если мысль о внезапном обогащении непрестанно тревожила и волновала Санчо, то, оказавшись на «острове», он совсем забывает о своих личных интересах. Единственное, что его беспокоит, — это как бы накормить получше Серого и самому голодным не остаться. «Вступил я в должность губернатора без гроша в кармане и без гроша с нее ухожу, в противоположность тому, как обыкновенно уезжают с острова губернаторы», — заявляет Санчо, покидая свой пост.

Оруженосец переживает крушение одной из своих главных иллюзий не столь уж болезненно. Ведь, будучи губернатором, Санчо не переставал быть самим собою, и уход с поста губернатора для него — своего рода освобождение от ненужных тягот. Гораздо мучительнее придется вскоре Дон Кихоту, когда деловитый бакалавр Самсон Карраско, исходя якобы из интересов Дон Кихота, заставит нашего рыцаря отречься от избранного им пути. И это отречение Санчо Панса переживает не менее трагически, чем его господин. Простой крестьянин, он все это время был неразлучен с Дон Кихотом, и общение их оказалось для Санчо необычайно плодотворным. «Земля сама по себе может быть бесплодною и сухою, — говорит Санчо своему рыцарю. — Но если ее удобрить и обработать, она начинает давать хороший урожай. Я хочу сказать, что беседы вашей милости были тем удобрением, которое пало на бесплодную почву сухого моего разума, а все то время, что я у вас служил и с вами общался, было для него обработкой, благодаря чему я надеюсь обильный принести урожай, и урожай этот не сойдет и не уклонится с тропинок благого воспитания, которые милость ваша проложила на высохшей ниве моего понятия».

Санчо не мыслит своего существования без Дон Кихота. Но разве мыслимо существование Дон Кихота без Санчо? «Что же касается двух персонажей, — писал Генрих Гейне, — именующих себя Дон Кихотом и Санчо Пансой, беспрестанно пародирующих друг друга, но при этом так изумительно друг друга дополняющих, что вместе они образуют подлинного героя романа, то они свидетельствуют в равной мере о художественном чутье и глубине ума поэта».