АМАДИС ГАЛЬСКИЙ, ПАЛЬМЕРИН АНГЛИЙСКИЙ, ДОН КИХОТ ЛАМАНЧСКИЙ

Сервантес утверждает, что героем его романа овладело безумие: он вообразил себя странствующим рыцарем. На какой почве возникло это безумие?

Алонсо Кихане в ту пору, когда начинается роман, под пятьдесят. Он здоров, образован, энергичен, а делать ему решительно нечего. С хозяйством отлично управляется «слуга для домашних дел и полевых работ», дом ведет ключница, так что все занятия идальго - охота и чтение. Из книг он предпочитает рыцарские романы и скупает их для своей библиотеки; даже продает часть земли, чтобы иметь свободные деньги на покупку книг.

Как множество других идальго, он выключен ходом событий из исторической жизни своей родины и обречен на бездеятельное существование. Быть может, его натура никак не могла с этим примириться... День тянется за днем, бесконечно повторяясь в своем однообразии, а Кихана жаждет приложить к чему-нибудь полезному свои силы, своп незаурядные способности. И не просто деятельности жаждет Кихана, а подвига. Но ему доступна одна единственная радость — радость сопереживания: он может сопереживать подвиги рыцарей, читая о них в книгах.

В рыцарских романах все увлекательно, все не похоже на беспросветно скучную жизнь Киханы, они напоминают о недавних еще временах реконкисты, когда отечество и король нуждались в смелых воинах-идальго.

Вероятно, Алонсо Кихана сначала искал в этих романах, подобно многим другим читателям, лишь развлечения, забвения. Потом увлекся настолько, что захотел сам написать роман и хотя бы в воображении пережить чудесные приключения, им самим придуманные.

Чтение обычно так его захватывало, что, по словам племянницы, он, «бывало, бросит книгу, схватит меч и давай им тыкать в стены, пока совсем не выбьется из сил». Он не только верил, что все эти битвы, любовные похождения и поединки происходили на самом деле, но и чувствовал себя их участником. Не эта ли страстная вера, не это ли страстное стремление самому испытать все то, о чем пишут в романах, отличали Алонсо Кихану от других читателей, его современников?

Наш идальго читал рыцарские романы запоем, днем и ночью, по два-три дня кряду, но в самом этом неустанном чтении не было ничего необычного. В ту пору в Испании многие идальго еще увлекались рыцарскими романами. Французский путешественник Бартелеми де Жоли, странствовавший по Испании в 1604 году, то есть как раз во время создания «Дон Кихота», писал о провинциальных идальго, что «повсюду они держат себя одинаково, живя в праздности и безделье... Пообедав и соснув часок-другой, они читают какие-нибудь книги про рыцарей».

II не только идальго тратили время па чтение рыцарских романов: уже из первых глав «Дон Кихота» мы узнаем, что священник того селения, где жил Алонсо Кихана, и цирюльник — оба они были добрыми его знакомыми — отлично начитаны в рыцарских романах. В дальнейшем оказывается, что и хозяин постоялого двора, который «посвятил» Дон Кихота в рыцари, и хозяин другого постоялого двора Хуан Паломеке, и случайно повстречавшийся Дон Кихоту толедский каноник, и герцог с герцогиней, и благородные гранды, и богатая поселянка, и каторжник Хинес до Пасамонте, и дуэньи, и служанки — все они помнят множество подробностей, знают даже целые страницы наизусть. Когда богатая поселянка Доротея соглашается помочь священнику и цирюльнику вернуть Дон Кихота домой, она, выдав себя за принцессу Микомиконскую, легко сочиняет целую историю, вполне в духе рыцарских романов. Доротея не только знает, как ей следует себя вести в ее новой роли, но она и изъясняется как героиня этих книг. «Если доблесть мощной вашей длани, — обращается она к Дон Кихоту,— равновелика гласу вашей бессмертной славы, то ваш долг оказать покровительство несчастной, пришедшей из далеких стран на огонь славного вашего имени просить вас помочь ее горю».

Каждый читатель находил в рыцарских романах что-нибудь особенно для себя интересное. «Когда я слышу про эти бешеные и страшные удары, — рассказывает Паломеке, — что направо и налево влепляют рыцари, то мне самому охота кого-нибудь съездить, а уж слушать про это я готов день и ночь». Служанке Мариторнес, горбатой, страшной девке с бельмом на глазу, особенно по вкусу слушать про то, как прелестная сеньора «под апельсиновым деревом обнимается со своим миленьким». Юной дочери Хуана Паломеке нравится, как сетуют рыцари, когда они разлучены со своими дамами. Священник с удовольствием читает описания подвигов исторических личностей. Вся грамотная Испания читала рыцарские романы, читала ради развлечения или, как говорил священник, «чтобы занять праздные умы», но все, кто читал их, отлично понимали, что «теперь уже не те времена, когда странствовали по свету преславные эти рыцари».

Времена действительно были уже не те. Хотя события большинства испанских рыцарских романов отнесены к средневековью и сюжеты их заимствованы из средневековых французских, английских и португальских романов, написаны они были на протяжении XVI века. Рыцарский роман «неразрывно связан с эпохой Возрождения, с ее великими путешествиями первооткрывателей неведомых земель, социальными сдвигами и схватками, дерзким авантюрным духом, пафосом всесилия человека, раскрепощением сильных людских страстей и стремлений».

В рассказе о приключениях Амадиса Гальского странным образом отразились сдвиги в отношении человека к миру, характерные для конца XV — начала XVI столетия. Ведь самые фантастические описания в романе Ментально об Амадисе (1508) были не более фантастичны, чем то, что повидали испанцы в Америке. Одни из солдат завоевателя Мексики Эрнана Кортеса писал о столице ацтеков: «Мы были поражены и говорили друг другу, что город этот походит на описываемые в книге об Амадисе очарованные места». Не случайно «Амадис Гальский» избежал сожжения на костре, в который бросают книги безумного идальго священник и цирюльник. «Говорят, что это лучшая из книг, кем-либо в этом роде сочиненных», — утверждает цирюльник. Еще долго в разных странах читали этот роман. В 1805 году Гёте писал Шиллеру о том, как ему совестно, что он до того знал «это отличное произведение только по написанным па него пародиям».

Священнику и цирюльнику, кроме романа об Амадисе, правятся романы о Пальмерине Английском и о Тиранте Белом. Достоинства первого, по мнению священника, так велики, что его «должно хранить и беречь, как зеницу ока, в особом ларце, вроде того, который найден был Александром Македонским»; второй пленяет его тем, что в этой книге рыцари «едят, спят, умирают на своей постели, перед смертью составляют завещания, и еще в ней много такого, что в других книгах этого сорта отсутствует».

К началу XVII века, то есть ко времени, в котором живут герои Сервантеса, эпоха Возрождения завершается, героические деяния и великие открытия остаются в прошлом. Самые смелые мыслители перестают верить в беспредельность возможностей человека.

«В XVI веке «рыцарские романы» выражали открытую героику и захватывающую авантюрность самой реальной жизни больших масс людей», а позднее, в конце века и начале следующего, содержание их уже теряет «жизненную почву». Романы, которые писались в конце века, были лишь ремесленническими поделками. Авторы их старались превзойти образцы, нагромождая самые невероятные приключения; толпа «сыновей» и «племянников» Амадиса и других прославленных героев романов заполнила книжный рынок Испании. («Да, по-моему, в этом ряду одни лишь Амадисовы родичи и стоят», — говорит в шестой главе «Дон Кихота» цирюльник.) Именно эти романы нравились, как мы бы теперь сказали, «широкому читателю». Хуан Паломеке восхищается романом о Фелисмарте Гирканском, который «одним махом рассек пополам пять великанов», да и, как ни странно, нашему идальго, человеку умному и начитанному, тоже по вкусу вульгарные романы третьестепенного писаки Фелисьяно де Сильвы. Сервантес, издеваясь, величает его «знаменитым» и в первой же главе цитирует из него строки, особенно пленявшие героя: «...всемогущие небеса, при помощи звезд божественно возвышающие вашу божественность, соделывают вас достойною тех достоинств, коих удостоилось ваше величие». Такие романы и имеет в виду Сервантес, утверждая, что «все они, в общем, на один покрой, и в одном то же, что и в другом, и в другом то же, что и в третьем».

И все же любители рыцарских романов, зная, что «времена теперь уже не те», упивались невероятными приключениями — чем невероятнее, тем лучше, — и читали романы взахлеб. Так читал и Алонсо Кихана, и, как уже было сказано, в самом чтении его еще не было по тем временам ничего из ряда вон выходящего. Необычным, даже невероятным, было то, что именно эти романы возбудили в Кихане страсть к деятельности, к подвижничеству. Алонсо Кихана поступает так, будто в самой жизни еще не исчезла почва для подобной героики.

Нашего бедного идальго привлекают не только приключения, но и некая высокая цель, которая в его сознании причудливо связывается с рыцарством. Наступает момент, когда его перестает удовлетворять одно лишь чтение романов. Всю свою жизнь он решает превратить в своеобразный «роман», в котором главному герою под силу искоренять зло и водворять справедливость.

И вот, едва он приступает к осуществлению своих планов, как все его окружение, псе живые существа и все вещи, принимает в его глазах повое обличье. Это новое обличье придает миру он сам.

Герой как бы отказывается от знания, основанного па его прежнем опыте, на здравом смысле, и отдает себя на власть некой идеи. Он хочет самоё обыденность подчинить своему вымыслу, подпилить том фантастическим представлениям, которые завладевают им столь властно. И тогда рядом с миром реальным, оттеснив его, является Дон Кихоту мир фантастический: чудесно преображается его шлем, его кляча, он сам.

Изготовив на скорую руку шлем, он «остался доволен его прочностью и, найдя дальнейшие испытания излишними, признал его вполне годным к употреблению и решил, что это настоящий шлем с забралом удивительно тонкой работы». Он осмотрел свою старую клячу и, хотя та хромала на все четыре ноги, «наше,. что ни Буцефал Александра Македонского, ни Бабьека Сида не могли бы с нею тягаться». У клячи появляется новое имя — Росинант, и в глазах своего хозяина она превращается в боевого коня. А сам Алонсо Кихана перевоплощается в Дон Кихота.