АЛОНСО КИХАНА И ДОН КИХОТ

Когда зимою 1605 года в книжных лавках Мадрида появилась книга «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский», испанец, читавший ее заглавие, безусловно, ощущал в нем нечто необычное: принятая форма книжного названия приобрела здесь несколько неожиданный, странный и даже несуразный оттенок.

Внимание читателя прежде всего должен был привлечь весьма необычный эпитет «хитроумный»: он вызывал аналогию с обычными рыцарскими эпитетами («доблестный», «отважный и могучий;), «победоносный»), вместе с тем здесь звучала и какая-то полемика. Испанское слово «ingenioso» трудно перевести на русский язык; лучший из возможных переводов — «хитроумный»— передает его значение лишь частично. Хитроумие, изобретательность и вообще своеобразие характера не очень-то вязались с теми стандартными образами, которые читатель того времени находил в рыцарских романах; еще менее эти качества вязались с образом идальго, чья непомерная гордость и чей пустой карман не раз высмеивались в плутовском романе.

Но противоречивость, гротесковость заглавия книги еще не исчерпывалась этим. Само имя героя — Кихот — тоже как бы вело читателя в сферу рыцарства (по-испански «quijote» означает набедренник, часть рыцарских доспехов). Можно было, и даже следовало, предположить, что герой книги был рыцарем. Но какие рыцарские подвиги дано совершать в Ламанче? Ламанча — область в самом сердце Испании, в Кастилии; это скучная, выжженная солнцем, бурая равнина, изрезанная красноватыми холмами. Приключения в Ламанче не сулили ничего завлекательного. И, наконец, обращало на себя внимание сочетание титула «дон» со словом «идальго», обозначающим человека хотя и благородного, но не слишком высокого происхождения. Правда, в XVI веке идальго иногда уже величали донами, и все-таки вполне обычным такое сочетание не было.

Сервантес заглавием своей книги явно стремился озадачить читателя. В ту пору испанец, бравший в руки рыцарский или плутовской роман, знал, что название книги дает весьма четкое и недвусмысленное представление о ее герое, жанре, сюжете. Например, пользовавшийся необычайным успехом роман об Амадисе Гальском был озаглавлен «Четыре книги о непобедимом рыцаре Амадисе Гальском, в которых повествуется о его великих подвигах на поле брани и о галантных похождениях». Тут все ясно и определенно. Название книги обещает рассказ о человеке высокородном, храбром, любезном — словом, согласно нашей нынешней терминологии, о герое идеальном. А у Сервантеса в самом заглавии содержалась некая неопределенность, некое противоречие. Притом неопределенность эта ощущалась как намеренная, входившая в неясные читателю расчеты автора.

Но с еще большими неожиданностями сталкивался питатель «Дон Кихота» на первых же страницах книги.

Обычный рыцарский роман начинался с подробнейшего рассказа о детстве и юности героя; обстоятельная предыстория включала в себя и жизнь его родителей. Объем книги не ограничивал рассказчика: Амадису посвящены четыре книги, а бывали романы и побольше...

Зачин плутовского романа, с которым иногда сопоставляют книгу Сервантеса, тоже следовал определенной, общепринятой схеме. Герой плутовского романа стремится изложить все, что он знает о своем отнюдь не знатном происхождении и о детских годах, о среде, из которой он вышел. Такого рода картины с самого начала определяли отношение автора к происходящему и соответствующим образом воздействовали на читателя: зачин рыцарского романа настраивал на возвышенный лад, плутовского — на сатирический.

По-иному все обстоит в романе Сервантеса. Мы остаемся в неведении о том, кто были родители Дон Кихота, мы не знаем, как он прожил почти пятьдесят лет, предшествовавших тому моменту, когда он стал героем описанной в книге истории. А то немногое, что сказано в первой главе про обстоятельства его жизни, никак не выделяет героя из тысячи других ему подобных ламанчских (и даже вообще испанских) идальго, владевших маленькими виноградниками па откосах песчаных холмов пли небольшими участками земли, которые они сдавали крестьянам в аренду.

В отличие от героев рыцарских и плутовских романов в жизни будущего героя Сервантеса не было ничего из ряда вон выходящего. Он принадлежит к старой, но обедневшей идальгии — его имущество «заключается и фамильном копье, древнем щите, тощей кляче и борзой собаке». У него родовое оружие, и много времени он проводит, как истинный дворянин, на охоте.

Об образе жизни героя нам сообщают некоторые подробности, абсолютно неуместные в рыцарском романе: идальго чаще ел говядину, чем баранину; стол нашего идальго вообще весьма скромен — олья, винегрет на ужин, яичница с салом по субботам, чечевица по пятницам (пятница — постный день), голубь как праздничное блюдо в воскресенье. Мы узнаем, что на это уходило все же три четверти его доходов. Остальное он тратил на одежду. По-видимому, дела его шли не слишком хорошо.

Эти подробности придают образу главного героя ту заурядность, которой не было и не могло быть ни у героя рыцарского, ни у героя плутовского романа, исключительность которого во многом была предопределена его происхождением, обстоятельствами и условиями жизни.

Фамилия героя — не то Кихада, не то Кесада, может быть, и Кихана. Кихана — фамилия, весьма распространенная в Ламанче. В городе Эскивиасе, где Сервантес жил некоторое время после женитьбы, несколько человек носили эту фамилию (среди них два дядюшки его жены и племянница). И вот с этим-то решительно ничем не примечательным идальго, у которого ничем не примечательное имя и который ведет ничем не примечательный образ жизни, начинают происходить необычайные вещи.

Сервантес ограничился лишь несколькими выразительными подробностями жизни героя, потому что вовсе не этим, по-видимому, определяется его дальнейшая судьба. Если в рыцарском и плутовском романе судьба героя во многом предопределена средой, из которой он происходит, то здесь, в «Дон Кихоте», мы с самого начала сталкиваемся с иной ситуацией. Если образ героя в рыцарском романе, да и в плутовском, при всем обилии приключений и внешних перемен, выпадающих ему на долю, внутренне статичен и неизменен, то Сервантес создал образ человека, в чьей судьбе главную роль играют превращения внутренние. И первое из них — это превращение заурядного идальго в «сумасбродного» рыцаря. Не врожденные, унаследованные качества и свойства и не обстоятельства жизни, как это бывает с героем плутовского романа, определяют судьбу Дон Кихота, а некие душевные, духовные побудительные мотивы и сдвиги. Он совершает своего рода свободный выбор. Нам ясно, что этот выбор связан с глубинными противоречиями исторической эпохи, к которой он, Дон Кихот, принадлежит.

Тут Дон Кихот действует как бы в соответствии с известными нам идеями Пико делла Мирандолы, становится сам своим творцом, формирует себя в том образе, который он предпочел избрать. Спустя столетие после того, как итальянский мыслитель высказал слои идеи о достоинстве и возможностях человеческой личности, эти идеи подвергаются своего рода испытанию в романе Сервантеса. Автор «Дон Кихота» в свете векового общеевропейского развития, и в частности в свете испанского опыта, ставит под вопрос мысль о неограниченной свободе человеческого поведении и даст ответ отнюдь не однозначный.