Методологические поиски в советской исторической науке

 

Итак, можно вполне определенно утверждать, что марксистско-ленинская концепция истории сложилась как официальная, была определяющей на протяжении многих лет существования советского государства, и, меняясь в некоторых частностях, в своих основных чертах оставалась неизменной. Вместе с тем, несмотря на идеологические клише, советская историческая наука, в силу как внутреннего развития, так и внутренних и внешних обстоятельств, временами вставала перед необходимостью ревизовать свой методологический арсенал. Это происходит в середине 1930-х годов, затем – во второй половине 1950-х – начале 1960-х годов и, наконец, явное обострение интереса к вопросам теории и методологии науки приходится на период начиная с 1980-х годов, когда нарастание интереса к проблемам научного познания, методологии исторического исследования происходило по мере ослабления, а затем и исчезновения прежнего идеологического контроля [95].

Это показывает, с одной стороны, то, что узость методологии, навязываемой историческому сообществу политической элитой, была ясна исследователям уже давно. С другой стороны, это позволяет сделать вывод, что процессы, начавшиеся в исторической науке в послевоенное время и явно проявившиеся в 1980-е годы, были не случайными, а исторически подготовленными.

Рассматривая объективную структуру процесса исследования и строение образующих ее компонентов, историки стремились распространить на историческую науку общие критерии научности, выработанные логикой развития и методологией науки. Отсюда усиление интереса к науковедению.

Уже 1960-е годы были отмечены выходом ряда фундаментальных трудов по проблемам методологии, а также изданием переводов ряда работ зарубежных теоретиков науки.

Из круга проблем теоретико-методологического характера можно выделить темы теории науки в целом (Дж. Бернал, Б.М.Кедров, Дж.Льюис и др.), теории общественно-экономических формаций, теории и методологии истории и общественных наук в целом. Особый интерес стали вызывать труды выдающихся теоретиков и практиков науки, содержащие индивидуальный опыт ученого. Причем интерес в последнем ареале был проявлен как к отечественным мыслителям различных эпох, так и к зарубежным (М.Блок, В.И.Вернадский, Е.М.Жуков, Р.Дж.Коллингвуд, П.Л.Капица, В.В.Косолапов, П.Сорокин, Н.Стефанов, Л.Февр и др.).

Советские историки старались отслеживать опыт зарубежных коллег во всей его полноте, хотя это по-прежнему облекалось в привычные для советской науки формы критики «антимарксистских», «антисоветских», «буржуазных» концепций (О.Л.Вайнштейн, И.А.Гобозов, А.А.Порк и др.).

Особое значение приобретает вопрос о соотношении истории и социологии. Стремительно развивавшаяся во всем мире социология стала в определенном смысле «теснить» историю. Советские ученые оценили такую опасность, справедливо считая, что социология не может заменить историю, адресованную именно личному началу. Так, А.Гулыга еще в конце 1960-х годов отмечал, что «целый ряд дисциплин обществоведения обращен не только к массовым процессам, но и к личности, ее уникальному духовному миру. У обществоведения два лица - социологическое и гуманитарное». Такое видение проблемы предполагает необходимость подходов к познанию законов общественного развития в рамках различных наук, в том числе и исторической, исходя из того, что у каждой общественной науки имеется свое поле деятельности. Так, «предметом истории является изучение законов общественного развития в их конкретных проявлениях», но история - наука живого знания, «история нуждается в конкретном объяснении происходящего, и простая ссылка на социологические законы вопроса не решает».[96]

Вместе с тем, социология в глазах многих в то время якобы давала возможность «моделирования» общественных процессов, вплоть до «предвидения будущего». Большинство советских историков были, однако, солидарны в том, что от законов исторической науки нельзя требовать невозможного, а именно скрупулезного объяснения и предсказания конкретных исторических событий, поступков и даже поведения отдельных лиц.

В то же время проблема предметности исторической науки, как занятой именно «областью общественной жизни», была поставлена, но по существу так и не была решена. Один из крупнейших специалистов в области методологии истории и теории познания, М.А.Барг, писал уже в 1980-е годы: «...в нашей литературе не выработано до сих пор общепринятого определения предмета исторической науки и целей осуществляемого ею познания. В одних случаях от подобного определения молчаливо уклоняются, в других случаях ответ дается в терминах равносильных отказу от него».[97]

Проблема предмета исторической науки всегда была тесно связана с проблемой метода. В этой части научный поиск был достаточно активен. В целом в отношении методов исследования советские историки не были склонны к схоластике и апологетике именно метода как такового. Было достаточно очевидно, что исследование метода идет вслед за развитием самого научного познания, является его побочным продуктом. Опасность увлечения именно методом была связана с идеализацией формы в ущерб реальному познавательному процессу. Историки уже не разделяли мнения о том, что есть единственный правильный путь нахождения истины о природе и человеке.

Вместе с тем, специфической и реальной опасностью для советских историков было то, что единственно верной методологической основой познания, в том числе и знаний исторических, была провозглашена марксистско-ленинская теория, «единственно верная», «универсальная». Четкого же разделения содержания понятий «методология» и «методика» исторических исследований не существовало. Это всегда довлело над советскими историками, ибо любые поиски в этой сфере в любое время могли быть остановлены констатацией того, что в советской исторической науке существует «всеобщий» и «единственно верный» метод.

Но тем не менее уже в советское время были поставлены вопросы о критериях научности. Конечно, здесь отечественные историки стремились обезопасить себя ссылками на зарубежные авторитеты, хотя исследователям, занимавшимися методологическими поисками или работавшими преимущественно с конкретно-историческим материалом, становилось все более ясным: ограниченность каждой теории и каждой гипотезы вызвана тем, что научная философия дает нам истину, но не всю истину и не истину обо всем. Любые специалисты, в том числе и историки, «должны остерегаться приписывать теории полноту и законченность, которыми не может обладать ни одна система, придуманная человеком».[98]

В советское время была, хотя и достаточно робко, поставлена проблема соотношения материального и идеального в истории и степени отражения этого соотношения в исторической науке, проблема роли творческих импульсов в процессе научного познания. Историки задумались об опасности произвольного упрощения изучаемых событий и явлений в случае противопоставления этих начал. Все чаще они отмечают, что в области общественной жизни все эти объяснения дополняют друг друга и взаимопроникают одно в другое.

Вместе с тем, у подобного многомерного понимания исторического процесса было и много противников. Специально следует подчеркнуть, что считать идеологические структуры советского общества единственной силой, тормозящей научный поиск в области методологии, представлять это противостояние лишь по линии «наука-власть» было бы упрощением. Ведь, с одной стороны, как показали события, многие партийные чиновники оказались на поверку не такими ретроградами, какими их, казалось бы, должно было делать их положение. С другой стороны, в собственно научной среде, как оказалось, было много противников методологических поисков. Попытки преодоления ряда «узких мест» доминировавшего позитивистского подхода к научной деятельности зачастую встречали сопротивление внутри самого научного сообщества.

В этой связи принципиально важным подчеркнуть, что исторические науки следует рассматривать в общем ряду наук, и не только общественных. Интерес к методологическим поискам были характерны для всех наук, и борьба старого и нового велась повсеместно. «Цензоры от науки», взявшие на себя, по выражению академика Н.Бехтеревой, «право и почетную обязанность проверять на правильность гипотезы из разных областей познания» (она имела в виду деятельность так называемой Комиссии по борьбе с лженаукой, образованной в системе Академии наук под председательством академика Э.П.Круглякова) и в наши дни имеют достаточный ресурс. Применительно же к советскому времени, и тем более по отношению к общественным наукам, какой является история, возможности этих могущественных противников были необычайно широки. Поэтому следует иметь в виду: изучая отечественную историографию советского периода мы должны исследовать и анализировать не только то, что было написано и сказано историками, но и попытаться понять, что они хотели и могли сказать и написать, но не сказали и не написали, что осталось на дне их чернильницы и в сознании воспитанных ими учеников, традициях созданных ими научных школ.

Важной чертой советской исторической науки, несмотря ни на какие сложности и общественные потрясения унаследованные ею от дореволюционной науки и сохраненные, явился особый интерес к личности историка. Его также можно отнести к методологическим составляющим научного творчества. Личностный фактор всегда присутствует в процессе познания, в том числе и тогда, когда речь идет об истории. Можно утверждать, что представители отечественной исторической науки интуитивно скорректировали представление, вытекающее из марксистско-ленинского понимания науки, о ее полной исторической объективности, в то время, как всякая умственная работа в значительной степени основана на интересах и эмоциях и, следовательно, в основе своей субъективна.

Объект исследования всегда, а в истории особенно, воздействует на познающего. Образно-эмоциональное начало переходит из исследуемого материала в историческое повествование подчас даже помимо намерений автора. В силу этого отечественные историки всегда сами стремились избрать для себя объект исследования. Это относится и к советским временам.

Здесь следует иметь в виду следующие обстоятельства.

В советское время получила распространение новая, по сравнению с дореволюционным временем, форма научной деятельности. Для решения какой-либо важной исторической проблемы создавался коллектив исполнителей, часто из представителей смежных наук, которые сообща работали над ее решением. Это экономило время и усилия.

В то же время в отличие от зарубежной, прежде всего европейской и американской практики, эти коллективы не создавались специально для решения одной задачи. В СССР имелись научные подразделения, которые существовали длительное время и вели работу по определенным направлениям. Это давало историкам возможность известной научной мобильности, возможность сочетания «плановой» работы с личными научными интересами и предпочтениями исследователя.

И, что в данном случае особенно важно, организация советской исторической науки обычно не препятствовала возникновению и существованию направлений, индивидуальных школ, которые формировались вокруг крупных специалистов в области истории; которые в данном случае выступали в роли своеобразных «центров притяжения» для своих единомышленников и последователей. Мы можем говорить о существовавших в разное время школах Б.Ф.Поршнева, В.З.Дробижева, И.Д.Ковальченко. В.И.Бовыкина, В.Г.Тюкавкина и других крупных специалистов. В основе этих своеобразных научных сообществ находился прежде всего личностный фактор. Это можно рассматривать как ценнейшее наследие старой школы, восходящее к временам древности и средневековья. Исторические школы формировались вокруг ученых, обладавших не только широкими знаниями и эрудицией, но и нравственным авторитетом. В условиях определенных ограничений, налагаемых на научное творчество, эти школы служили, помимо прочего, формой и способом передачи исторических знаний, историографической традиции, преемственности, формой связи в исторической науке поколений исследователей.

Ковальченко Иван Дмитриевич. (1923-1995). Закончил Исторический факультет московского университета. Историк, источниковед, историограф. Занимался проблемами методологии науки, теории познания, аграрной истории. Работал на Историческом факультете Московского университета. Действительный член АН СССР (1987).

И не в последнюю очередь эти школы помогали вырабатывать и сохранять в науке методологические подходы к историческим разысканиям. Именно это, в конечном счете, и помогло отечественной науке пережить многочисленные перестройки, идеологическое и организационное давление, попытки внедрения в науку принципа клановости и протекционизма.

Не предусмотренная в организационной структуре научных учреждений и высшей школы, данная форма научного сообщества прошла через все время существования советской исторической науки и позволила в непростых условиях сохранить, а по ряду направлений и приумножить фактологическую базу и методологический арсенал отечественной исторической науки.

Особенностью подходов исследователей к решению методологических проблем в советское время была, как уже отмечалась, сложность прямой постановки методологических вопросов как таковых. Поэтому советская историческая наука ставила и пыталась решать эти вопросы в контексте историографической, археографической, источниковедческой, информационной и методической поддержки научных исследований. Особенно тесно эти вопросы оказались связанными с динамично развивавшимся в указанный период источниковедением.

Здесь можно констатировать связь советской исторической традиции с традицией источниковедения, вообще всей отечественной мыслительной традицией рубежа XIX-XX вв. Тогда проблемы источниковедения оказались в поле внимания не только историков, но и философов, филологов, юристов, социологов. Можно упомянуть опыт интерпретации проблем источниковедения в трудах Л.П.Карсавина, А.А.Шахматова, Д.М.Приселкова, А.С.Лаппо-Данилевского, других исследователей. Источник занимал почетное место в методологических построениях историков.

Послереволюционная тенденция к усилению социологизма в науке, пренебрежение первого поколения «историков-марксистов» к кропотливой работе с источниками, к сбору фактов привели к падению в сознании историков понимания важности источниковедения.

После войны ситуация начинает меняться. В конце 1950-х гг. вновь, после длительного перерыва, заговорили о научном источниковедении, которое вооружает ученого целым рядом приемов, которые позволяет путем анализа самого документа и сопоставления его с другими источниками более или менее точно определить степень его надежности и достоверности.[99] Так, советские историки вернулись к размышлениям об источниках, важности и многогранности информации, которую они несут, и необходимости развивать умение историков считывать эту информацию.

Важно было вернуться и к тем принципам работы с источниками, которые утверждал в отечественной исторической науке В.О.Ключевский. Онтология источника, все аспекты его проявления находились в центре научной критики источников, на которую нацеливал Ключевский.

Традиции Ключевского, традиции исторического источниковедения в Московском университете не были прерваны, несмотря на все организационные неурядицы 1920-1930-х годов. Не вдаваясь в детали, отметим лишь те главные линии, которые видятся нам. Это, безусловно, творческое и педагогическое кредо академика Б.А.Рыбакова (образно выражаясь можно сказать, что в советское источниковедение мы пришли по мосту, называемому «Ремесло древней Руси», М.,1948), и наследие академика М.Н.Тихомирова, создавшего на историческом факультете МГУ кафедру источниковедения.

На протяжении всей свой научной деятельности М.Н.Тихомиров уделял большое внимание вопросам историографии. В его исследованиях можно найти оценки исторических взглядов его предшественников и коллег по историческому цеху, в основном касавшихся сюжетов истории феодальной России. Уже в последние годы жизни М.Н.Тихомиров высказал ряд замечаний общего историографического характера, имевших важное методологическое значение для изучения истории в целом.

В работе под характерным названием «О значении исторической науки» он ставит вопросы о значении истории и исторической науки, актуальности истории, ее месте в жизни человеческого общества. Отмечая устойчивость традиций изучения истории, важность этой работы для общества он отмечает важность изучения самой историографической традиции. «Тенденцию от истины могут отличить позднейшие исследователи, - пишет Михаил Николаевич, - но ни один позднейший исследователь не может прибавить к историческим фактам что-либо новое, не опираясь на современников описываемых событий. К тому же освещение фактов в трудах более ранних историков само по себе является ценным для будущих поколений. Можно написать интересную и правдивую историю на основании только архивных документов, но нельзя заполнить и восстановить те факты, которые были известны только современникам»[100].

В связи с этим ученый ставит перед историками две основных задачи. Первая «задача нашего поколения … заключается в том, чтобы дать историю нашего времени на основании и документов, и сведений современников. Документы останутся, а рассказы современников исчезнут. И никто их уже не восстановит, если они инее будут записаны». Вторая насущная задача – это собирание материалов; «для этого необходимо применить все современные технические средства». Как было бы интересно и полезно, отмечает М.Н.Тихомиров, если бы студенты могли услышать записи лекций, прочитанных в свое время Тарле, Грековым и другими корифеями исторического знания; пройдет время, и голоса теперь еще живых людей «исчезнут навсегда». «Историческая наука, - подводил итог М.Н.Тихомиров, - нуждается во внедрении новых способов собирания сведений о прошлых событиях, нуждается остро и не может обойтись без новой техники, а историки, - сетовал он, - ее почти не применяют»[101].

Именно М.Н.Тихомиров своей научной и организационной деятельностью в это время заложил основы источниковедения массовых источников, которое в 1970-х годах оформилось как самостоятельная линия в источниковедении. Именно с этим тогда было связано развитие теоретического источниковедения.

Массовые источники стали прочно ассоциироваться с массовыми явлениями, имеющими вид определенных социальных систем, подающихся структурной интерпретации. «Массовые источники отражают сущность и взаимодействие массовых объектов, составляющих эти системы, а, следовательно, строение, свойства и состояние самих систем», подчеркивается в одном из первых и научно значимом издании по данной проблематике[102]. В этой связи обратим внимание: речь здесь идет о строении, свойствах и состоянии этих систем, то есть о качественных характеристиках объектов. Работа с источниками, и тем более массовыми, - это важная составная часть методологии исторического исследования.

Считаем необходимым подчеркнуть также, что важнейшим стимулом развития отечественного источниковедения явилось решение задачи изучения социально-экономических параметров исторического бытия России, тех глубинных исторических процессов, к изучению которых собственно и приступила советская историческая наука на заключительном этапе своего развития. Именно в этой проблематике постановка источниковедческих проблем приобрела не столько теоретическое, сколько сугубо практическое значение: найти источники, реконструировать утраченные комплексы, компенсировать пробелы, выявить с помощью специальных методов скрытую, не явно выраженную в источнике информацию. Особую роль в практике анализа и использования источников сыграла уникальная российская традиция земской и фабрично-заводской статистики. Советские историки, опираясь на достижения предшественников, совершили прорыв в источниковедении

Источниковедение массовых источников дало импульс дальнейшему развитию видового источниковедения, сделало необходимым обращение к теории информации и стимулировало бурное развитие количественных методов. В первую очередь это труды И.Д.Ковальченко и его коллег и учеников.

Источниковедение массовых источников становится методом исторического исследования, построенным на внутреннем единстве онтологического и гносеологического подходов к источнику. Приемы источниковедения массовых источников выработаны на материалах истории России XIX-XX веков и применительно к социально-экономической истории в первую очередь. И это естественно. Сам метод ориентирован на широкую, относительно хорошо сохранившуюся источниковую базу. И по существу он является итогом распространения традиции исторического источниковедения на новый и новейший период отечественной истории.

Обострился интерес к истории коммунистической партии. Все чаще стали делать акцент на ее социал-демократической природе. Вернулись к взглядам и судьбам многих выдающихся социал-демократов, в первую очередь Г.В.Плеханову. Вспомнили его пророчества об азиатской деспотии как неизбежной судьбе большевистского режима. В этом контексте ученые ставили задачу изучения в сравнительно-историческом плане тоталитарных и контрреволюционных режимов. Понятия «классовые силы», «союз классовых сил» стали привлекать историков в связи с трактовкой соотношения объективного и субъективного факторов революционного процесса.

При изучении истории самой партии, кроме того, предлагалось внимательно приглядеться к проблеме формирования оппозиции внутри партии, еще раз вдуматься в смысл и сущность внутрипартийных дискуссий 1920-х годов, верифицировать цифры о числе членов партии на революционном этапе от февраля к октябрю. Историки поставили вопросы, почему не вводятся в научный оборот многие хорошо известные источники по истории партии, что мешает в этом случае реализации научных подходов в исторической науке.

Здесь необходимо заметить, что в советский период изложение и тем более поправки в концепцию истории СССР были невозможны без предварительных соответствующих «установок» в области истории КПСС. Даже учебные планы этой дисциплины, преподававшейся до этого времени практически во всех вузах страны, не могли изменяться без соответствующего благословения "сверху". Историки партии были обязаны в своей работе исходить исключительно из партийных установок.

Новым словом в истории правящей партии в свое время должна была стать шеститомная «История КПСС», однако они никак не могли завершиться изданием[103].

Тома с 1-го по пятый (книга первая), в которых освещалась история партии с 1883 по 1958 гг., вышли из печати в период с 1964 по 1971 гг., и события в них доводятся до 1945 г. Вторая книга пятого тома, (в которой события доводятся до 1959 г.), была издана лишь в 1980 гг. Работа же над изданием в целом так и не была завершена, хотя на это направление, по тогдашним понятиям «идеологически» важное, были мобилизованы лучшие специалисты в данной области. Готовые макеты книги заключительного тома, издававшиеся под эгидой ИМЛ, браковались один за другим, пока не наступил 1991 г.

Такая «заминка» послужила причиной того, что успешно начавшаяся издаваться с 1966 г. 12-томная "История СССР" также не смогла получить своего завершения[104]. А ведь тома с 1 по 8 этого издания, в котором была сделана попытка, во многих отношениях успешная, дать изложение истории страны в свете новейших по тому времени исследований, вышли в свет в течение всего двух лет, с 1966 по 1968 гг. (последним по времени выхода был шестой том). В томе 8-м изложение доведено до 1932 года. Том 9-й («Построение социализма в СССР. 1933-1941 гг.») читатели получили в 1971 году, 10-й («СССР в годы Великой отечественной войны 1941-1945 гг.») – в 1973-м, а 11-й («Советский Союз на пути к развитому социализму. 1945-1961 гг.» – лишь в 1980-м. Том по современности, повторим, так и не увидел свет.

Таким образом, ни то, ни другое издание так и не было завершено. Этот факт можно рассматривать в качестве одного из показателей кризиса советской исторической науки.

В 1980-е гг. активизируется издательская деятельность в области истории партии. Она, хотя и с различной интенсивностью, велась на всем протяжении существования советской власти. Так, осуществлялась публикация материалов ряда пленумов, съездов партии, отдельных важный партийных документов, сборники работ деятелей коммунистической партии и т.д.

Здесь необходимо пояснить: соответствующая издательская деятельность в советское время осуществлялась в специализированны историко-партийных учреждениях; в основном этим занимался ИМЛ при ЦК КПСС. Имелись и соответствующие специализированные издательства. Высшие партийные учреждения имели монополию на комментарии к документам, состав документальных сборников, направленность комментариев утверждались высшими партийными инстанциями. В этой связи следует отметить, что в исторической науке, кроме отмеченных выше, существовал целый ряд непреложных правил. Так, ссылки на работы классиков марксизма-ленинизма, на партийные документы должны были даваться по последнему по времени изданию этих документов, (Состав публикаций, даже таких принципиально важных, как, например, «КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК», мог существенно различаться. При этом в каждом более позднем издании могли быть опубликованы новые, но вместе с тем могли быть изъяты некоторые из документов, опубликованных в более ранних изданиях. Как правило, это определялось политической конъюнктурой). В 1980-х гг. была развернута работа над новым изданием «КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК», началось новое издание сочинений К.Маркса и Ф.Энгельса (параллельно на немецком и русском языках). Развернулась работа над подготовкой к изданию материалов ряда пленумов ЦК партии, стенограммы XIV съезда РКП(б), материалы которого не переиздавались со времени первой публикации. Предпринимались издания ряда тематических сборников документов, работ ряда видных деятелей коммунистической партии, в том числе и репрессированных (Н.И.Бухарин, Л.Д.Троцкий и др.). При этом отметим, что качество изданий, профессиональная подготовка кадров, осуществлявших выпуск указанной литературы, технически обеспечивавших эти издания, были очень высоки, и образцы издаваемой тогда продукции могут в известном смысле и по сей день служить эталоном издательской культуры.

Однако, несмотря на огромные усилия новой верхушки КПСС, попытки научного пересмотра концепции истории партии стали во второй половине 1980-х гг. быстро терять энергетику. Работа в этом направлении, оказывается, не приблизила истину, а "отодвинула горизонт познания". Вдруг оказалось непонятным, куда, в каком направлении, к каким истокам следует возвращаться: если к Ленину, то к какому – 90-х годов XIX в., периода первой русской революции или периода эмиграции, военного коммунизма или НЭПа? К тому же у В.И.Ленина и не оказалось развернутой концепции истории. В нем все более выявлялся не ученый, а политик, для которого на первом месте была политическая целесообразность и который и не ставил своей целью содействовать развитию исторической науки как отрасли научного знания. Деятели, которые в советской историографии ассоциировались с ленинским окружением, которые, как считалось, были хранителями его заветов и боролись с наступающим культом личности, а также те, кто в свое время создавал труды по истории партии, закладывал концепцию ее трактовки, представали отнюдь не такими однозначными фигурами. Оценка ряда исторических событий и явлений, даваемая в партийных документах прошлого, в ряде случаев не согласовывалась с историческими реалиями. Основанные на них концепции исторического процесса (М.Н.Покровского, «Краткого курса», учебника под редакцией Б.Н.Пономарева, выдержавшего огромное количество изданий, и др.) к этому времени были раскритикованы, оказались дискредитированы, так же, как ряд деятелей советской эпохи. В конце 1980-х гг. споры эти уже выплескиваются за пределы исторического сообщества. Проблемы истории, особенно в их историко-партийной трактовке, перестают быть предметом лишь научных изысканий; в общественном сознании они все теснее и определеннее связываются с актуальной общественной практикой, с проблемами, с которыми столкнулось общество в это время.

Эти обстоятельства, а также политическая подоплека происходившего, определили тот факт, что на марксистских позициях, сопротивляясь новым веяниям, объединились и те исследователи, которые догматически придерживались просталинских взглядов на историю нашей страны, и те, которые стояли на позициях ранее критиковавших их шестидесятников, то есть, говоря привычным партийным языком, и "догматики", и "ревизионисты". Эти разногласия при ближайшем рассмотрении оказались тактическими, а стратегическая цель - спасение марксизма-ленинизма в качестве универсальной теории, сохранение марксистко-ленинских подходов к истории, - оказалась более важной и на данном этапе объединяющей.

Для ориентированных подобным образом историков в равной степени оказались характерными неприятие новых веяний в науке, нежелание непредвзято проанализировать новое, их политические убеждения, наконец, их связи и интересы, лежавшие в социалистическом прошлом, наконец, продиктовали им вектор ориентации в новой реальности. История для многих из них снова оказалась "политикой, опрокинутой в прошлое". Характерно, что случилось это именно в ходе поисков «ленинской модели» развития общества и его концепции истории. Другая же часть тех, кто продолжал поиски ленинской модели, как правило, не удержались на марксистских позициях и их взгляды совершили дальнейшую эволюцию.

Как отмечалось выше, советская историческая наука имела на своем счету немало творческих достижений; нет оснований утверждать, что в ней якобы было обязательным освещение всех исторических событий и явлений лишь под определенным свыше углом зрения. Однако в ней действительно существовали сюжеты, при освещении которых следовало исходить из определенных постулатов. Историография ряда проблем отечественной истории оказалась утяжелена ленинским наследием. Советские историки это понимали достаточно отчетливо.

Конечно, в историческом цехе было понимание того, что Ленин был не историком, а политиком, и его взгляды, его работы были не трудами исследователя, а формулировками стратегии и тактики главой революционной партии, борющейся за власть, а впоследствии удерживающую эту власть, не особенно заботясь о средствах, однако прямо говорить об этом было «не принято». Понимание это росло по мере накопления фактического материала, который заставлял пересматривать некоторые ленинские оценки исторических событий и явлений. Особенно явно это проявилось на заключительном этапе развития советской исторической науки. И та обвальная критика ленинизма и Ленина лично, которая буквально прорвалась в обществе в конце 1980-х – начале 1990-х годов, была такой интенсивной, как представляется, не только потому, что историкам и обществу стали известны в больших объемах какие-то новые документальные свидетельства этого факта, но и потому, что наконец-то вырвалось наружу долго накапливавшееся в сознании представителей исторической науки недовольство вынужденным умолчанием о достаточно очевидных вещах.

Пересмотр взглядов на теоретическое наследие В.И.Ленина как на единственно возможную методологическую основу исторического анализа стал результатом развития отечественной историографии. Этому способствовали ослабление жесткости идеологического контроля в 1960-е гг., расширение источниковой базы исследований по отечественной истории, вовлечение в научный оборот работ отечественных и зарубежных авторов, в том числе тех, кто вначале ХХ века находился по другую сторону баррикад, ряд других факторов (о некоторых из них шла речь выше).

Ленинская тема в советской исторической науке на последнем этапе ее развития приобрела дополнительную остроту не только потому, что исследовательский опыт в целом ряде тем, в которых ранее доминировали ленинские взгляды, заставил скорректировать теорию и методологию социалистического строительства, но и потому, что обострилась политическая борьба по вопросам исторической перспективы существования советского государства. В общественной и научной практике В.И.Ленин воспринимался как основоположник советского государства, и внесение существенных поправок в теорию и историю создания этого государства заставляло вносить поправки и в ленинские взгляды. Это объективно означало признание краха веры в непогрешимость Вождя. Ранее обнаруживавшиеся «отклонения» от «генеральной линии» строительства социализма объяснялись «перегибами», деятельностью «антипартийных групп», «культом личности», «волюнтаризмом» и т.д. К 1980-м годам эти факторы были исчерпаны, и критический анализ вторгся, наконец, на ранее закрытую для него территорию – теоретического наследия В.И.Ленина.

Здесь следует иметь в виду некоторые обстоятельства.

Преодоление ленинских взглядов могло идти по ряду направлений и с различных позиций. Для историков самым естественным было преодолевать эти взгляды с опорой на новое знание, на новые источники. Значительная часть историков и пошла по этому пути.

Вместе с тем, важно было отделить образ реального Ленина-политика от образа Ленина-историка, созданного советской исторической традицией. Это, как представляется, и было одной из основных и очень сложной задачей, стоящей перед обществоведами. К сожалению, многие историки в критике ленинской методологии стали выходить за пределы научных оценок ленинского наследия, и хотя их человеческая позиция была во многом понятна, это в действительности привело к чрезвычайной политизации исторической науки, заставило ее действовать «на чужом поле» и вместо аргументированной научной критики ленинских исторических представлений отечественная историческая наука встала на путь в основном их чисто эмоциональной, а потому поверхностной оценки с использованием аргументации, почерпнутой из написанных много лет назад работ С.П.Мельгунова, И.В.Гессена или произведений А.И.Солженицына.

С другой стороны, советское государство за время своего существования прошло длительный и сложный путь развития, от роли «плацдарма» мировой революции до формы отечественной государственности. Между эпохой В.И.Ленина и современностью пролегла целая историческая эпоха. Практика государственного строительства уже далеко отошла от практики эпохи «военного коммунизма» и НЭПа, жизнь внесла существенные коррективы и в исторические представления ленинских времен, и в позднейшие оценки теории и практики социалистического строительства.

К 1980-м годам в общественной жизни советского государства и соответственно в общественных науках сложилась сложная и в чем-то деликатная ситуация. В условиях господства социалистической модели общества марксизм-ленинизм был господствующей идеологией, и эта идеология пронизывала все поры общества. Вместе с тем, в обществе нарастал вал критики в адрес этой идеологии, в адрес той методологии в общественных науках, которую эта идеология продуцировала. Однако в реалиях той эпохи было трудно провести четкую грань между тем, где заканчивается поле научных дискуссий и начинается поле политической борьбы, и в развитие этого – где борьба с господствующей социально-политической системой перерастает в борьбу с конкретно-исторической формой российской государственности, то есть возникает реальная опасность оппозиции не просто в отношении формы государственности, но и в отношении самой сущности российского государства. И действительно, борьба вокруг надстроечных явлений, вокруг внешних форм государственности, вокруг концепций и вопросов анализа путей социалистического строительства в СССР обернулась в конечном ито