Родина как Отечество

Однако вернемся к советской Родине-Матери. Это мать-воительница, мать-мобилизация. В монументальной пропаганде она изображена в образе Славы с подъятым мечом. Меч - символ справедливого возмездия, символ отделения „своих" (верующих, тех кто спасется) от всех прочих (ср. еван­гельское „не мир, но меч").³⁴ Но подъятое оружие в руке монументальной женской фигуры прочитывается и как символ кастрации; держа монопо­лию на Славу, Родина лишает сыновей права на воинские почести, на во­енное (т. е. мужское) достоинство.

Меч - оружие защиты и возмездия, а не нападения. Советская военная доктрина всегда подчеркивала этот факт, используя цитату из мифологи­зированной средневековой истории: в фильме С. Эйзенштейна „Александр Невский" (1938) герой произносит ключевую фразу: „Кто к нам с мечом придет, тот от меча и погибнет". Как и в руках Родины-Матери, в руках Александра Невского меч - символ „пасторский", с помощью меча он „па­сет свое стадо", отсекая праведных от неправедных. Истребление тевтон­ских рыцарей - это гибель от меча тех, кто не верует. Скованные льдом зыби Чудского озера („ледяная метафора" - распространенные в русской литературе образы зимы, льда, сковавшего все мороза как иносказания неприступной и незыблемой русской государственности) для воинов Алек­сандра оказывается твердой почвой; русские уверенно стоят на твердыне „родной почвы", даже если почва эта - всего лишь ледяная корка над пу­чиной вод. Этот лед - символ русской державности - выдерживает вес „своих" воинов, но проламывается под весом пришельцев. То, что для рус­ских — почва, для тевтонских рыцарей оказывается бездной, провалом, мо­гилой; иными словами, как гласит народная мудрость, „что русскому здо­рово, то для немца смерть".

Таков поворот темы материнства-почвы от смыслов „любовного вскармливания и выращивания" (ср. нарратив о перекати-поле) к смыслам „гнева и отмщения". Причина воинственности Родины - не в том, что она нуждается в физической защите. Гораздо более высоким мотивом является то, что в защите нуждается честь Родины. Защитник Родины не даст чужо­му сапогу растоптать эту честь. Враг - насильник, он покушается / посяга-

ет на святыню. Враг претендует на овладение Родиной-матерью, т. е. враг - это символический Отец. Именно на врага-Отца восстает солдат, вставая на защиту этой святыни и отдавая за нее жизнь.

В предыдущем разделе мы видели нарратив о Родине, которая принима­ет жертвоприношения от своих сыновей в виде трудовых подвигов. Теперь же Родина-мать - это божество, служение которому требует человеческих жертвоприношений. В процессе этой символической трансформации воз­никают фразеологизмы священные рубежи / пределы Родины / Отечества, священная свобода Родины, отдать жизнь за свободу Родины / Отечест­ва и др.

Эта риторика священной жертвы не только диктуется прагматическими потребностями организации населения на отпор врагу, но отвечает и внут­ренним требованиям устройства советского дискурса, стремившегося к трансформации от государства диктатуры пролетариата к многонацио­нальной империи. О „милитаристском комплексе" в риторике националь­ного государства как о закономерности этого дискурса писали Бенедикт Андерсон и Эрик Хобсбаум.³⁵ Андерсон указывает, что центральным сим­волом национального государства является могила неизвестного солдата, а рассуждения о святости государственных рубежей, как замечает Хобсбаум, пропорциональны исторической произвольности этой фактически сущест­вующей границы. Эти тенденции мы наблюдаем и в советском патриоти­ческом дискурсе. Активно развивается, как мы уже упоминали выше, тема военной славы СССР как военной славы Отечества (фильмы „Александр Невский", „Адмирал Нахимов" и др.).

Своеобразное развитие получает и метафора Родины как дома. Когда во время второй мировой войны Черчилль призывал британцев к защите сво­ей страны, он ставил знак равенства между родиной и родным домом. Это дало существенный пропагандистский эффект. Общественный долг бри­танца становился понятным и доступным каждому: если на твой дом напа­ли враги, его надо защищать.

Советская пропаганда военного времени как раз подчеркивала, что со­ветский человек в своем стремлении защитить Родину возвысился над уз­ким пониманием родины как родного дома и включил в это понятие идею социализма, коммунистическое мировоззрение и гордость за СССР как первое в мире социалистическое государство. Пример взят из пропаганди­стского очерка Ильи Эренбурга „Душа России":

Бойцы у костра, на правом берегу Днепра, конечно, сыновья русских солдат давнего времени. Они сохранили и любовь к родной земле, и отвагу, и смекалку, и выносли­вость дедов. Но есть в них нечто новое, рожденное революцией: они не только солда­ты, они граждане. [...] Советский Союз защищается не только как огромное государст-

во, он защищается как истинная демократия: войну ведет народ, для которого держава - это собственный двор.

Как идеологическая мать, Родина в иерархии советских ценностей стано­вится неизмеримо выше биологического материнства, так и идеологиче­ский дом - пространство советского - оказывается первичным по отноше­нию к дому как таковому, семье, хозяйству, „малой родине". Превосходст­во социалистической Родины над врагом - это прежде всего превосходство коллективистской идеологии; преимущество советского патриотизма - в сознательном отношении к ценностям передового бесклассового общества и идеал коммунизма, родиной и наглядным воплощением которого стал Советский Союз.

Вот типичные контексты, выбранные из так называемой генеральской прозы периода застоя:

Есть в литературе темы, которые называют вечными. К их числу [...] относятся - по закону наивысшей человечности - тема защиты Отечества и сохранения мира.³⁶

Но советский народ выстоял и победил сильного, коварного и жестокого врага, отсто­ял честь и независимость своей Родины, освободил многие страны от фашистского ига и открыл перед народами всего мира перспективы дальнейшего развития по пути про­гресса и социализма.³⁷

Малый, до обидного малый срок отпустила история нашему молодому социалистиче­скому государству, чтобы подготовиться к решительной схватке с фашизмом, к войне, которая была не просто войной между двумя государствами - это была борьба двух социальных систем, двух миров, битва мировоззрений. Но, как лейтенант сорок перво­го, знаю: мы успели сделать главное - воспитали нового человека, для которого поня­тие Родины стало понятием социальным, а исторически привычное „защита Отечест­ва" в его сознании прочно уступило место „защите социалистического Отечества".³⁸

Но было в них то общее, что определяет тип командира Красной Армии [...] беспре­дельная преданность своей социалистической Родине, высокие морально-политические и боевые качества, сильная воля, которая, в свою очередь, рождала такие качества, как дисциплинированность, требовательность к себе и подчиненным.³⁹

Родиться мы могли на земле России, Украины, Грузии, Узбекистана, Казахстана, но Родина у нас одна - Советский Союз. Помните об этом! И защищайте его до последней

капли крови.⁴⁰

С той же легкостью риторического приема, с каким у Орвелла министерст­во войны превращалось в министерство мира, здесь исторически привыч­ное „защита Отечества" легко уступает место защите социалистического Отечества. Земля России, Украины, Грузии, Узбекистана, Казахстана (от­метим еще раз особенность этой риторики: все перечисленные - будущие

постсоветские „независимые государства") легко объединяются в сознании пишущего в одну общую Родину - Советский Союз.

Объясняется эта идеологическая всеядность, разумеется, общностью мифа. Какими бы ни были сильными антагонизмы в легитимации общест­венного устройства, они не могут противостоять организующей силе по­рядка дискурса, воплощенного в мифе. Провозглашенное генералами единство Родины и Социалистической Родины - не пустая фраза идеоло­гического работника. Миф Родины / Отечества на самом деле создает в культурной истории России некое общее символическое пространство, где политическое различие между русским и советским сходит на нет.

Политически ангажированная, „идеологически подкованная" история Отечества охотно указывает на это общее, как бы внеидеологическое про­странство. В нем именно патриотизм, а не классовая борьба, как того сле­довало бы ожидать от автора, воспитанного марксистско-ленинской про­пагандой, движет историей:

Отечественная война 1912 года тоже не была таковой по замыслу. А шла довольно ко­варная европейская политическая игра, в которую, по мнению, некоторых российских политических мужей, нам вообще нечего было встревать. Но в тот момент, когда под наполеоновскими стягами европейское воинство стало утюжить Россию, — ситуация принципиально переменилась. Война оказалась Отечественной. Население почувство­вало себя - народом. [...] В 1612 году игра политическая была еще хитрее и, наверное, еще запутаннее [...] Однако все это стало неважно, когда Минин ударил в набат и По­жарский повел русских: они дрались не за Романовых, они дрались за свои дома, за свою Родину. [...] Сталин быстро почувствовал, что с того момента, когда немецкие армии вторглись в нашу землю [...] - все переменилось! Не за „коммунизм" поднялись русские люди, а за Отечество.⁴¹

Новая постсоветская государственность выдвинула заказ на новую версию истории, В ответ на социальный заказ, патриотически настроенный идео­лог немедленно возрождает Отечество. Он активно обживает то идеологи­ческое пространство, в котором русский миф сливается с советским ми­фом. Именно в этом пространстве и расположена та условная стена, кото­рая отделяет Россию от мирового сообщества гораздо надежней любых Берлинских укреплений.