Глава 7. Планета Совершенство, Зеркальное плато, поселок Слоу Уотер.

АТАКА.

 

Ночь с 9 на 10 брюмера 2156 года.

Планета Совершенство, Зеркальное плато, поселок Слоу Уотер.

Капрал Эрнст Эндрюс, 30 лет, и некто Огородник, в два раза старше.

 

— …вставай же! Старина, ты жив? Эй? Да что… Жив. Не раненый? — Старик Боунз меня трясет за плечо, покою не дает.

— Оох…

— Ранили тебя? Ранили? Ранили, Капрал? Или что? Опять упал и ударился?

— Оох…

— Что, они уже здесь, уже до Станции добрались?

— Не–ет… Это наш один ду–урень…

— Как же так? А? Капрал?

Я подымаюсь, злой, бок болит и голова тоже болит.

— Давай, — я говорю, — до караульной хибары дойдем. Там все узнаем.

— Пошли, Капрал! Три ствола — лучше одного.

А у него обрез и длинный нож, вроде кухонного. Обрез самодельный тоже, как у меня. Только одноствольный.

— Да.

И мы пошли быстро–быстро, а потом побежали, потому у меня в голове развиднелось. Там, где хибара наша для дозорных начальников, стрельба дакает и дадакает.

— Я… долго… лежал?

— Нет… Тревога пять минут назад… была. — Боунз на бегу пыхтит.

Вдруг как пыхнет впереди! Как пыхнет еще раз!

И потом гром до нас докатился.

— Что это, Боунз?

А Боунз ругается страшно, никогда я от него таких слов не слышал. Ругается–ругается, а дальше бежит. И я бегу, только уже задыхаться стал.

Тут из‑за поворота, где энергоузел раньше был, еще до Мятежа — Бритый один, я не разобрал какой. Прямо носом к носу.

— …парни… мать… ноги в руки и ходу… срань такая!…

Боунз его за локоть ухватил:

— Ты чего? Где все?

— Поубивали, гады, сволочи, быкуны порезали Третью точку… Сало и Бобра порешили… сейчас весь тамошний дистрикт режут, всю Трубу…

— Капитан где?

Бритый локоть выдернул:

— Хана Капитану! Ты рехнулся, старый пень?! Беги, пока жив!

Боунз хотел было его опять уцепить, но Бритый — молодой, ловкий, изогнулся и отскочил.

— Пош–шел ты!

Бритый от нас побежал, Боунз ему кричит:

— А в караулке что? А на точках? Да ты хоть это скажи!

А тот даже не обернется нисколечко, только завывает:

— Ха–наа! Всем ха–наа! Бе–гии–те!

И тогда я спросил у Боунза:

— Чего нам теперь делать?

Боунз за ухом чешет–чешет, ничего сказать не может. Главное дело, стрельба еще дадакает, а Бритый сказал — уже все… Как это? Или, может, людаки женщин убивают, а не дозорных, не добровольную стражу? Нет, как раз там хибара караульная. А домов, где обычные люди, в той стороне нету. От Трубы тоже дадаканье, значит, там тоже… чего‑то… гвоздят друг друга… Я очень занервничал. И я сказал Боунзу:

— Надо бы нам Капитана найти…

А Боунз мне так сомнительно отвечает:

— Все, Капрал, нет его больше.

— Ну… может, перепутал Бритый… может… как‑то… еще…

Боунз опять за ухом чешет:

— По правде говоря, этот субчик — враль известный… Ладно, Капрал, пойдем, посмотрим. Только мы медленно пойдем, а то я совсем запыхался…

— Пойдем медленно, Боунз. Да. Так лучше все разглядим.

И я очень мерзну, пока мы идем, очень мерзну! Даже мышцы все трясутся.

Потом нас Огородник нагнал с Гвоздем и с Мойшей Кауфманом из Центра, а с ними еще Полина Ковальска — тоже из Центра. У ней обрез, в точности как у Боунза, У Гвоздя я не вижу, какая стрелялка, а у Мойши только железяка наточенная, вроде сабли. Огородник со своей с «Третьей моделью», и еще карманы у него оттопырены, и еще на поясе у него чего‑то висит, не разберу чего. Вот. Они все далеко живут, позже прискакали…

Я уж хотел рассказать Огороднику, какая беда вокруг, но Огородник слушать меня не стал и только крикнул:

— Давайте, друзья, быстрее! Бего–ом!

И мы все припустили. Понятно: Огородник всегда лучше знает, как правильно.

К самой почти к хибаре караульной мы добрались, а уже ничего почти оттуда не слышно. Дадакнет разок–другой — и тихо. Дадакнет опять — и тихо. И еще шелест такой особый, то ли шип. Это когда из излучателя жахают, такой шип бывает. Я знаю.

Вдруг выныривает целая кампания. Полина уж пальнуть хотела, и я хотел, а Огородник кричит:

— Отставить! Свои!

А спереди:

— Эй! Кто там?

— Это Огородник, Капрал, а с нами еще трое…

— Отступаем, Капрал! Разворачиваемся — и в Центр.

Теперь я понял: это Вольф. Его голос. И с ним еще человек пять, то ли даже шесть, не пойму в темени такой. Огороднику он словечка не скажет, Огородник вроде бы рядовой, а я капрал. Вот он мне и говорит всё, а ему ничего не говорит. А я ему чего скажу? Я ему одно только скажу, мне непонятное:

— Вольф, а где Капитан‑то?

Он злится.

— Заткнись, Капрал! Сказано тебе: отступаем! Не можем мы их удержать! Занимаем оборону в Центре, там, может быть, доживем до терранцев… Как там, кстати, вызваны терранцы?

— Вызваны, Вольф… — отвечает Огородник, — только кто у караулки палит до сих пор? Вы же ушли оттуда…

— Таракан рехнулся, сказал, мол, не уйдет… Давайте, ребята, заворачивайте. Рябого Джона убили, который с Трубы, Протеза, Сэма с Холма… Тоже на тот свет хотите?

Как‑то он очень мягко заговорил. Вроде бы мы не солдаты его, а он нам не командир вовсе. «Ребята…» Чего это он нас уговаривает? Огородник и Боунз сразу вместе одно и то же у Вольфа спросили:

— Где Капитан?

— А Капитан — жив?

Вольф очень тихо отвечает:

— Капитан на Трубе прорыв закрывает с Бритыми. Там быкуны, и ему их не сдержать, ребята… Надо…

Огородник его перебил. Всё, даже не глядит Огородник на Вольфа:

— Слушай мою команду! За мной отбивать караульное помещение бего–ом… марш!

— Стойте! Да стойте же вы! Это неподчинение офицеру!

Но больше народу Огородника послушалось. Я послушался, и Боунз послушался, и Полина, и Мойша Кауфман, и Гвоздь, и еще от Вольфа олдермен Петер отцепился, с нами побежал, и еще Яна заводская, и еще Джон Филд, и молодой парень, которого я не видел ни разу.

Вот, добежали, чуть только с ног не падаем.

Ой–ой!

У хибары полкрыши нет, а что осталось — дымится, и огоньки под дымом ходят. И в стене дыра большая, даже не дыра — дырища. А у дырищи копошатся людаки. Кого‑то из наших потрошат. Много же их, очень много, целая толпа людачья!

Огородник кричит:

— Огонь!

И мы все прямо по куче людаков палим! И я палю — с одного ствола, потом с другого! Я пока перезаряжаю–перезаряжаю, никак в ствол заряд не лезет, почему так? Я его толкаю пальцами, а он не лезет… Неровные они, самодельные же. И все вокруг стреляют, палят, а людаки к нам бегут. Ай! Как ужасно! Они не как люди, они как кузнечики прыгают, или вот еще бывают боголомы… Точно людаки как боголомы на нас… Упал один! Подбили его, да. А у меня заряд все никак не лезет…

Слева от меня прямо среди наших, в куче в самой, огнем полыхнуло. Кричит кто‑то, поджарился. Брызги пламенные… И тут — р–раз! Я заряд выронил. От нежданности. Не могу стрелять! А один людак прямо на меня прыгнул, я с краешку стоял… Вот он совсем рядом. Я ружьем его — бам! — по руке… ну, по лапе, опять — бам! Прикладом. И он меня чем‑то тоже отшвырнул… Все, сейчас убьет! Я лежу, он надо мной…

Вдруг голова его, людачья, брызгом во все стороны разлетается, а он на меня падает. Прямо на меня.

Оох!

Я отскочил. И даже дробовик не потерял. Другой заряд засовываю. Кто ж меня спас? Вроде, Гвоздь. Спасибо ему огромное! Отстрелил голову гаду…

— Вперед!

Все, я зарядил один ствол. Смотрю, куда стрелять, куда вперед идти… А людаки‑то, разбегаются! К седловине бегут, на Равнину хотят, обратно! А многие уже совсем не бегут никуда, они лежат, мы их поубивали. Да, много таких. Доскакались. Допрыгались.

Огородник к хибаре людей ведет, и я за ними пошел. Никто пламенем больше на нас не фукает, значит, убили того гада с огневой стелялкой… Все тут наши? Нет, не все. Мойшу Кауфмана я не вижу.

— А Мойша где? — я у Боунза спрашиваю.

— Убит.

— Это он сгорел?

Боунз не отвечает. Не до того Боунзу. Уже Огородник у дыры остановился, которая в стене, и кричит:

— Если жив кто‑то из наших, отзовитесь! Не стреляйте по нам!

А оттуда — только мычание и кряхтение.

— Это Огородник и еще наши…

Опять мычание и кряхтение. Потом оттуда доносится хрипло так:

— Быстрей!

И я говорю:

— Вроде, Таракан…

Огородник внутрь сунулся, а потом и Гвоздь за ним, и Полина. А потом — я.

Внутри все в крови, сплошная кровь. Рябой Джон лежит, совсем мертвый, у него лицо прострелено. И Сэм с Холма лежит, он живой, это он мычал. За руку схватился за свою, из руки кровь хлещет. Протез лежит, а у него та нога, где у него как раз протез‑то и был, оторвана, а вторую ногу ему людак грызет. И Протез лежит белый–белый, не шевелится. Еще два людака лежат мертвые или почти совсем мертвые — не шевелятся тоже. Чужой человек рядом с ними лежит, наверное, бандит. А Таракан и здоровый людачина в углу возятся. Таракан ножик ему в плечо вгоняет и кряхтит от натуги, а людак одной лапой ножик из плеча тащит, а другой лапой Таракана душит.

Я эту всю гадость одну секунду видел. Но на всю жизнь запомнил.

Гвоздь с Полиной — раз! раз! — застрелили обоих людаков: и на Таракане, и на Протезе. Таракан на нас глядит, глаза у него дикие, ужасные, я даже отвернулся. А потом он принялся хохотать. Очень громко. Хохочет–хохочет, никак не остановится. Полуголый, вся одежда на нем разорвана, кровь из царапин цедится, лицо перепачкано у него чем‑то, а он все хохочет. Огородник ему:

— Встать!

Таракан, вроде, успокоился. Встает.

— Где Капитан?

— Прорыв… где Труба… затыкает… А тебе… Огородник… век не забуду… Считай… должен.

— Потом сочтемся. Почему Вольф…

Таракан Огороднику договорить не дал, Таракан сказал, чем Вольфа его, Вольфова, мать родила. Я Вольфову мать знал, это была хорошая женщина, совсем не грубая. Она так неприлично сделать не могла.

— Ладно… — Огородник ему отвечает, — что дозоры на Первой и Второй Точках?

И Таракан ему быстро все говорит, будто бы начальнику. Уже совсем в себя пришел Таракан.

Оказывается, на нашей, на Первой Точке, дозорной смене пришел конец. Там был Ахмед, и его сожгли из какой‑то гадости. И еще там был Рябой Джон, он дополз до хибары, но в хибаре концы отдал. А на Второй что делается, никто не знает. Может, все живы. Хитрые, — говорит Таракан, — разбойники, не пошли по самому удобному месту, в обход пошли…

— Боунз, Филд и Д и строф! Останетесь здесь. Охранять караулку, дожидаться подкрепления. Старший — Боунз… Все, кто сюда еще доберется — твои.

Я только когда Огородник молодого парня Дистрофом назвал, вспомнил, кто это. Да.

— …Таракан, возьми с собой Капрала, Петера, Яну и Полину. Дуй Капитану на помощь. А ты, Гвоздь со мной. У нас особенная работенка будет.

Таракан добавлять ничего не стал. Ствол свой поднял и говорит:

— Слыхали? Двигаем отсюда. Живей мослами трепыхать!

И мы Капитана спасать побежали.

Ну, не побежали, потрюхали… Сил уже бегать никаких нет.

Вот, я ноги передвигаю–передвигаю, и тут страх на меня находит. Когда мы по людакам палили, не страшно было. И когда людачина падал на меня — все равно не страшно. Даже когда в хибару влезли и там все увидели — не страшно. Не поспевал за мной страх, я все раньше делал, чем он до меня добирался. Да. А тут он мне в самые кишки влез… И я ему шепчу: «Уйди! Уйди!» Не уходит. Что я тогда? А ничего. Боюсь, но бегу дальше.

У самой Третьей Точки — дистрикт Труба. Маленький. Домов там старых, целых, для житья пригодных, много. Но селиться никто не хочет: уж больно близко к Равнине. Вот. Оказалось, правильно не хотят.

Там улица одна была, почти сплошь целая. Крэнстон–стрит называется. На ней целых четыре дома жилых, да. Она дальше к Поселку тянется, до Станции, а потом до Центра. Только от Станции она называется по–другому. Вот. И там как раз самая пальба. Мы до Крэнстон–стрит добежали, до ее угла со Сноу–роуд. Таракан за угол заглядывает, ругается. Я тоже выглянул…

— Ой–ой!

— Что там, Капрал? — у меня Яна спрашивает.

— Там их сто! Ну, или, может, пятьдесят. Но очень–очень много…

— Кого?

За меня Таракан ответил:

— Проклятых быкунов. Две твари трупами играются, две из огнеметов дом Тощей Сары поливают, остальные в других домах разбоем занимаются… Мама, если ты у них есть, роди каждого урода обратно!

А Яна ему:

— Ты дело говори, Таракан!

— Из Сариного дома кто‑то из наших отстреливается. Мало того, напротив, где‑то на крыше что ли, засели люди. Мразь, стрелки с Равнины, срань недоделанная… за нашим барахлишком пришли… Это точно люди. Садят из старого крупнокалиберного пулемета «Веллер-2100»… Каждый заряд при ударе срабатывает как осколочная граната… плюс разрыв дает очень высокую температуру, кто рядом стоят, те просто поджариваются. Для быкуна — слишком сложная техника…

— Что делать‑то будем, Таракан?

— Надо отвлечь на себя внимание. Чтоб наши ушли оттуда… кто бы там ни засел. Может, тогда выживут: терранцы, по идее, с минуты на минуту будут здесь… Так. Выскакиваем и палим в упор, а потом обратно, за угол… во–он там спрячемся, там подвал со вторым выходом… На счет три… Ну, раз… два… три!

И мы выскакнули! Я только раз — бах! — потому что второй ствол не успел зарядить. Мы ж бегали. У Полины чего‑то заклинило, она даже не выстрелила, сразу принялась заряд выковыривать…

Там не попасть никак нельзя. С огнеметом ходит очень большой быкун… этот… как Капитан говорил… быкун–конструктор. Три метра росту, наверное. Яна три раза бабахнула: у нее три ствола проволокой к деревяшке прикручены. Но вот она обратно из‑за угла нейдет… Я уж опять один ствол зарядил, а она нейдет. И Таракан нейдет, он там ругается, и у него излучатель делает такой звук: шррх–шррх–шррх… И Петер нейдет.

И я тогда из‑за угла выглянул.

И онемел.

Оох…

Стреляли мы стреляли, а только маленькому быкуну огнемет попортили, он сюда бежит как раз… И все. А большому быкуну, который конструктор, хоть бы хны. Зато он к нам повернулся, да. У него струя огненная прямо в Яну хлещет, а Яна бьется–бьется на земле, прямо как сухой листик в огонь попамший… Пулемет лупит теперь по Петеру, и Петер рядом с Яной дрыгается, земля вокруг Петера дыбом стоит, все рвется. А он даже не кричит. И только Таракан долбит и долбит по большому быкуну, а тот не падает и не падает…

Тогда струя огня переходит на него. Быстро так. Таракан роняет излучатель свой и весь горит. А все тоже не падает и ругается очень громко. Горит и ругается. А потом упал лицом вниз…

Я никак с места двинуться не могу. Вот. Полина кричит чего‑то, я не пойму чего… Вроде, «сейчас»… А маленький быкун уже рядом как раз. Прямо в двух метрах, да! И я сам не понял как, просто у меня руки дробовик подняли и на курок нажали. Вся дробь ему в образину полетела. Он аж встал, головой вертит, лапами по щекам себя хлопает, кровяные брызги в разные стороны от него… Я хотел быкуна ружьем ударить, ничего другого‑то нет у меня. А он ружье мое схватил и сам меня по плечу шваркнул. Ах, как больно. Я упал. А он ко мне. Только головой все вертит и надо мной лапами машет, никак не прицелится, чтоб убить меня враз. Мне бы бежать, а тут ноги перестали меня слушаться. Вот. Как же так? Расползлись по земле, бечь не хотят. И я закричал:

— А–а-а–а-а–а-а–а-а!

Тут эта зараза точно прицелилась и прямо по больному плечу меня саданула… Может, на звук? Я вою, вою, а убежать никак не могу. Быкун надо мной машет, кровь из головы его во все стороны льется, наверное, глаза ему застит. То ли я ему дробью глаза повыбивал, и он, гад, лупит, когда по воплям моим приметится… Нет не повыбивал, вон они, смотрелки его.

Это он рядом с большим быкуном — маленький. А меня он выше на три головы, да еще шире. Он как два я вширь. Заденет по голове и прихлопнет моментом.

Что мне делать? У меня еще фонарь был. Я фонарь ухватил, на полную силу его поставил и в самое рыло быкуну сунул. Он теперь вроде меня завыл и упал в лужу. Глаза себе дерет, разодрать не может никак. Ослеподырился.

Полина к быкуну подбегает и палит ему в шею. В упор.

Быкун аж на метр из лужи выпрыгнул. И сразу завалился, лежит, не двинется…

«Я буду жить. Как хорошо, я буду жить…» — это я подумал так странно, как до Мятежа думал… Обычно я по–другому думаю.

О! Ноги опять заработали.

Я встаю, свой дробовик ищу, надо его зарядить. Нашел. Гну, заряжаю… Полина в подвал наладилась.

— Стой! — я ей кричу, — погоди.

— Капрал?

— Может, мы еще здесь понадобимся. Заряжай, Полина.

Она меня послушалась. Хорошо. Люди меня редко слушаются.

По новой я выглянул на Крэнстон–стрит.

Быкуны из домов к своему главному сбегаются. Как их много! А главный, самый большой, крутится посреди улицы. Прямо на шее у него кто‑то сидит. Маленький такой, одежда на нем дымится… Капитан? Наверное, из дома Сары спрыгнул. Не убежал, а быкуну на шею спрыгнул. Быкун его схватил за ногу, давит ему ногу, калечит ему ногу. А Капитан кричит. Капитан кричит, но быкуна не отпускает никак. В ухо ему, быкуну сует чего‑то… Зачем?

Вдруг прямо на том месте, где они боролись, огнем пыхнуло. А грохот какой! У меня уши заложило.

Полина дергает меня сзади:

— Что там, Капрал? Может, уйдем все‑таки? Капрал?

— Погоди, погоди…

Дах!

Упал главный быкун, о землю тело стукнуло. Даже не весь он, а нижний его кусок. По грудь. Да.

— Полина, Капитан погиб…

— Что?!

— Тихо! Тихо! Теперь нам отсюда уходить нельзя… Никак нельзя, да.

Вот, упал конструктор, а маленькие быкуны вокруг стоят кругом, не двинутся. Только ногами… лапами притоптывают. И пулемет сверху не жарит. Почему пулемет не жарит? Меня ж они видели, давно могли пульнуть по мне, да?

Начали быкуны разбредаться потихонечку. Всё, никто теперь ими не командует, это Капитан сказал. Еще когда жив был. Теперь они на Станцию пойдут всех драть. Но только по одному, по два, по три они пойдут. Не так страшно, как если всей толпищей. Может, их пугнуть? Теперь они совсем не то, без главного. Может, они испугаются?

— Полина, сейчас мы по ним пальнем…

— По кому?

— По быкунам, там их целая куча. Пальнем — и в подвал. Может, оттуда — еще разок. Да. Готова?

— Ну… да…

— Значит, выбежим, прицелимся, пальнем как следует, и в подвал. Вот так…

Но вовсе мне палить не пришлось. И Полине не пришлось. Я только слышу: тиннн… тиннн… тиннн…

— О, летят! Гляди, Капрал, летят!

— Чего?

— Да вверху…

Точно, прямо над Крэнстон–стрит летят два здоровых железных сапога.

— А? Чего это?

— Капрал! Какой же ты молодец, Капрал! Какие мы все молодцы! Это ихние патрульные антигравы!

Полина вокруг меня скачет, на шею мне примеривается.

— Да чьи?

— Ихние, терранские, дурья твоя башка!

Тут она точно на меня прыгнула, обняла за шею и в самое ухо поцеловала.

В ухе — звон.

Все‑таки я еще спросил:

— А тинькает‑то что?

— Бортовые волновики работают на поражение, — говорит мне Полина мужским голосом.

— Ой!

— И нам всем следовало бы отойти подальше. Под горячую руку запросто мозги вскипятят… Особенно в такую темень. Помоги‑ка мне, Капрал!

Полина отцепилась от меня, вижу, стоит рядом Огородник, а на плечах у него — чужой человек. Руки связаны, ноги связаны, во рту тряпка. Ноги‑то его Огородник мне и перебросил на левое плечо.

— Тащи.

— К‑кто?

— Старшая погань.

— Главарь ихний?

— Да. Напоследок Петера подстрелил и положил Гвоздя. Ножом. Ловок, гнида…

С Крэнстон–стрит доносились визги и верещание. Дохли быкуны очень громко.

 

***

Еду у нас выдают раз в неделю. Не ту еду, которую сам нашел, а которая терранские пайки. Еды, которую сам нашел стало совсем–совсем мало. Назавтра должны были дать терранскую еду. А сегодня у меня один брикет пищевого констервата остался. Нет, неправильно сказал. Надо сказать «пищевого концентрата». Вот. И спать очень хотелось. Хоть до лежанки не доходи, а прямо так падай. И есть — тоже. Я подумал: сегодня съем брикет, а завтра встану — нет ничего! Голодно будет. А если завтра съем — то вот сегодня очень голодно уже мне. И я съел половинку и еще чуть–чуть. А потом спать лег.

А спал, ой спа–ал! Долго–долго–долго. День и ночь.

И еще не доспал. Не хватило маленько.