Студопедия — Значение военного дела для формирования аристократического мышления
Студопедия Главная Случайная страница Обратная связь

Разделы: Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

Значение военного дела для формирования аристократического мышления






 

Лорды раннего Средневековья были воинами, поэтому воинская доблесть и обычаи дружины были для них важны. И наоборот, образ благородного властителя сыграл существенную роль в становлении воинской культуры Средневековой Европы. Рассмотрим проблему положения и роли воина в средневековом обществе; влияние королевской этики, традиций дружины, христианского учения о справедливой войне и установление обычая «Божьего мира» на складывающуюся воинскую этику, остановимся подробнее на культурообразующей роли войны.

В раннесредневековом мире, как уже говорилось, судьба человека определялась его принадлежностью: объясняя, кто он, человек указывал свое родство и место проживания. Всякий свободный человек заботился о своем хозяйстве, имел право носить оружие, и его жизнь отличалась от других только большим или меньшим достатком, почетом и удачей (которая была необходима, чтобы обходили стороной болезни, неурожаи и чужеземные захватчики). Пример мифологического членения общества дает эддическая «Песнь о Риге»,[254] в которой рассказывается о рождении трех сыновей Рига (Rig, однокоренное лат. rex, ирл. ri) трех сыновей, от которых произошли люди трех сословий. Первый, Трэль («раб»), – уродливый и темный; второй, Карл («мужчина», «свободный»), – румяный, рыжий, сильный; третий Ярл («вождь», «воин»), – светловолосый и прекрасный лицом. Младший сын Ярла Кон юный (Konr ungr) стал первым конунгом (королем).

Средневековые мыслители, богословы и историки уделяли немало внимания описанию структуры общества (реальной и идеальной), распределяя людей в группы согласно их положению и роду занятий. В христианском мироздании каждому человеку было определено его место, связанные с этим местом функции, обязанности, запреты и особая этика. Наиболее простое деление – двухчастное, на клириков и мирян – для нас менее интересно, потому что не указывает особого положения аристократии. Такое деление проводят Папа римский Захария, Алкуин, Агобарт Лионский,[255] оно присутствует в социальном Учении Католической Церкви вплоть до нынешнего времени. Внимание авторов, выделяющих два «сословия» (ordo), больше сосредоточено на идее, что миряне должны поддерживать и защищать священников, которые, в свою очередь, должны молиться и быть наставниками мирян.

В IX в. в ходе социальных изменений четче начинают различаться potentes (властвующие, знатные) и pauperers – этим словом могло обозначаться как все простое население, так и бедняки, монахи, безоружные.[256] Постепенно складывалось классическое трехчастное деление на священное сословие (клириков и монахов), рыцарей и трудящихся (крестьян и горожан). В этих больших ordo выделялись малые группы, в связи с чем рассматривались взаимоотношения богатых и бедных, властвующих и подчиненных, королей и подданных.[257]

Определяя предназначение мирян, средневековые авторы поначалу больше внимания уделяли королям, возлагая на них миссию защиты Церкви и слабых, обеспечения порядка и справедливости среди подвластных ему людей. В соответствии с учением Августина, на правителя, исполнявшего роль полководца, возлагалась полнота моральной ответственности за войны, которые он вел: «солдат, когда убивает человека, повинуясь поставленной над ним законной власти, не делается <…> виновным в убийстве».[258] Это объясняет, почему этические предписания в социальных (не богословских) построениях церковных писателей и законодателей были поначалу обращены к королям и не касались простых мирян – военных и невоенных.

Но картина общества, в которой король полностью отвечал бы за порядок и безопасность, а знать была во всем ему послушна, не соответствовала реальности. И до, и после X в. влиятельные аристократы обладали большой властью и имели у себя в подчинении армии, которые могли противостоять королевским. Поэтому знатные люди также стали адресатами социальных наставлений.

«X век был настоящим веком князей, особенно во Франции. Это отмечается почти везде: принцам, герцогам, графам или маркизам удается избавиться от королевской опеки, которая как во Франции, так и в Германии ослабла <…> Во Франции графы выходят из-под королевской власти, основывают собственные «династии», становятся соперниками короля, присваивая его политические прерогативы и атрибуты… Этот почти всеобщий подъем значения князей, разумеется, влечет за собой соответственное изменение идеологии. Ж. Дюби, например, отметил, что королевские добродетели – справедливость, щедрость и сохранение мира – постоянно восхвалявшиеся писателями каролингской эпохи, в XI в. славятся уже как достоинства графов или герцогов».[259]

Распространение королевской этики на аристократов – особое явление для данной эпохи, которое вполне может считаться одним из важнейших знаков начала формирования специфической рыцарской культуры. Став следствием политических изменений, этот процесс, в свою очередь, стал оказывать влияние на социальные и политические отношения в Европе. Князья и впоследствии – большинство рыцарей оказались исполнителями моральных обязанностей властителей, что определило их положение и в церковном социальном учении, и на практике.

Затем в поле внимание попадают и все воины – все miles, а одной из основных социальных тем становятся взаимные обязательства военных и безоружных. Поначалу речь идет лишь об ограничениях, как у Ратерия Веронского. «…Начинает Ратерий с утверждения: miles, согласно заповедям Иоанна Крестителя, должен воздерживаться от вымогательств и довольствоваться жалованием. Далее он развивает эту мысль: miles не должен совершать святотатств. Что это значит? Не нарушать библейских заповедей: не грабить, не обижать вдову и сироту... Ему не предлагается никакой позитивной этики: ни защиты христианства, ни защиты слабых. Его функция – служить: князю, королю, епископу. Всё, чего от него ждут, – чтобы он подчинялся и чтобы не извлекал выгоды из носимого им оружия, даже если, превратно поняв слова Писания о наживании друзей неправедно нажитыми богатствами, miles вообразит, что часть награбленной добычи мог бы раздать как милостыню. Такое пожертвование не будет принято Богом».[260]

X в. не случайно становится переломным в формировании воинской этики. Если до сих пор военные противостояния, как правило, были идеологическими противостояниями христиан и язычников, то теперь все чаще имели место «христианские» войны: битвы между христианскими государями и сеньорами, набеги и грабежи воинов-христиан на земледельцев-христиан. Необходимо было призвать всех, кто носит оружие, к благоразумию, милосердию и сдержанности. Неизбежно все, кто рассуждал на эту тему, объединяли военных в одну группу, приписывая им общие этические нормы. Таким образом, возвышенное положение в обществе и военное ремесло в значительной мере стали сливаться.

Апостол Павел утверждал, что всякий властитель исполняет божественную миссию и «не напрасно носит меч: он Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое» (Рим. 13:4). Из этой фразы можно сделать несколько выводов: во-первых, власти призваны устранять беззаконие (что становится темой проповедей, но не всегда верно в реальности), во-вторых, меч в руках всякого властвующего становится орудием Божьего суда, в-третьих, всякий, носящий меч, причастен к власти. Англосаконский грамматик X в. Эльфрик в своей трактовке слов апостола Павла уподобляет властителям даже вооруженных слуг (chint). Все военные от короля до лично зависимых вооруженных слуг были объединены высоким призванием защищать страну.[261]

Церковные соборы (в Ле-Пюи 994 г., в Лиможе 1028 г., в Шарру 1022 г. и др.) призывали к уменьшению войн и ограничению военной агрессии, напоминая всем военным об их высокой миссии защитников. Важную роль в утверждении воинской этики сыграла концепция «Божьего мира», ограничивавшая продолжительность боевых действий, запрещавшая сражаться в святые дни (по воскресеньям, во время Великого Поста и Пасхальных празднеств), злоупотреблять силой, нападать на знатных женщин и на безоружных (в том числе и воинов). За нарушение «Божьего мира» грозило отлучение от Церкви, воины приносили клятву о соблюдении данных постановлений.

В 1016 г. собор в Верден-сюр-Дубс дал подробный перечень обязательств воина, среди которых: запреты вторгаться в церкви, кроме как в целях преследования нарушителя мира и при условии не уносить при этом из церкви других вещей, кроме снаряжения злоумышленника, обирать крестьян и торговцев, уводя скот, снимая урожай, нападать на безоружных клириков, монахов и любых безоружных всадников.[262]

Ж. Флори замечает, что в соборных постановлениях «война не осуждается, но ее, очевидно, пытаются ограничить, оставив лишь определенным людям и на определенное время и оградив остальных. Война становится занятием специалистов, которым дозволено вести свои военные действия, но только между собой и по определенным правилам».[263]

Интересно, что епископы устанавливали эти нормы, заручившись согласием знати, так что даже трудно порой сказать, кто в большей мере явился инициатором и проводником создания этих норм. Постановления соборов и призвания учитывали «нужды» аристократии, делая оговорки, ограничивающие действие запретов – в случаях, когда идет охота или правитель должен вершить справедливый суд. Для крупных аристократов «Божий мир» стал способом укрепления их власти и обуздания мелкой знати и простых воинов. Действенность норм «Божьего мира» иллюстрируется их широким распространением, он был внесен в обычаи многими герцогами и графами, стал повсеместно известен и впоследствии «отправился» с крестоносцами в Святую Землю. В тех местах, где власть имущие феодалы не принимали «Божий мир», он не утверждался – собственно, без них устанавливать его было некому. Для нас это важное свидетельство, указывающее, что идеи священников существовали не в отрыве от представлений и образа мыслей аристократов, ведь о мышлении последних во многом приходится судить по текстам, которые писали не они сами.

Таким образом, сами аристократы взрастили ростки будущих рыцарских идеалов, так как эти идеалы были действенным инструментом в построении социального мироздания, поддержании закона и порядка. Усилия священнослужителей по «умиротворению» военного «сословия», направленные на преодоление жестокости и алчности, не пропали даром, были поддержаны знатью и «заразили» последующие поколения идеями высокого призвания воина и аристократа.

Аристократия – это слой людей, сильных духом, телом, состоянием, влиянием, связями. Сила – необходимое качество для утверждения не только превосходства, но и порядка; она, кроме прочего, является средством удержания власти и поддержания существующей иерархии и ценностей. Не было ничего удивительного в том, что сильные применяли свою силу. Во все времена, в том числе и в рыцарские, сильные притесняли слабых, но если бы рыцари руководствовались лишь правом сильного, рыцарство не вызывало бы такого интереса и восхищения.

Аристократия в Средние века своим образом жизни, несомненно, иллюстрировала ценность здоровья и силы. С детства аристократ больше всего времени уделял физическим упражнениям. Сила, ловкость, твердость духа, военные умения – именно эти качества обращали на себя внимание на турнирах и на войне, возводя их обладателя по социальной лестнице. А слабость, беззащитность, потеря вооружения выводили его за пределы военных групп, лишали возможности добиться высокого положения.

«Сильный, здоровый, богатый, пользующийся особыми юридическими привилегиями, профессионально подготовленный благодаря многолетним тренировкам, заботящийся лишь о повышении своего боевого мастерства – таков аристократический воин-всадник. Кто не соответствовал подобным требованиям, того деклассировали до уровня простого производителя, поставляющего необходимые для содержания воина средства, чья жизнь находилась в зависимости от воина и его благополучия».[264]

Положение средневековой аристократии невозможно объяснить только с экономических позиций. Богатство не было целью жизни аристократа, поскольку оно лишь позволяло вести определенный образ жизни. Если человек не мог сражаться и побеждать, не мог научить этому своих детей, он выпадал из рыцарской среды. Для малоимущих воинов, которые потратили все состояние на военную экипировку, ее потеря означала возвращение в низкое сословие. Немало людей, обладавших большими богатствами (земледельцев, торговцев), не могли приобрести аристократическое достоинство, поскольку не умели владеть оружием. В то время как другие, настолько бедные, что обменивались комплектом вооружения с товарищами, принадлежали к знати.[265]

Способность защитить себя и кого-то еще возвышает человека в собственных глазах и в глазах окружающих. Защита слабых – это весьма статусное поведение, вызывающее уважение и почет, поэтому не следует подавать идеологию защитника как противоестественную, навязанную священниками и миротворцами. Служение было одним из социальных идеалов Средневековья, а военная служба – образцом любой другой, поэтому глагол militare использовался для обозначения придворной государственной службы, священство и монашествуюшие именовались militia Dei, и воинская дисциплина ставилась им в пример. Неудивительно, что в складывающемся феодальном обществе незнатное воинство заняло более высокое положение – пограничное между нобилями и всеми прочими людьми. Феодальная система была более сложной, сословия – более «замкнутыми», чем в эпоху протогосударств, но среда военных и здесь создавала условия для социальной мобильности. Даже в рыцарскую эпоху, когда стали появляться запреты на ношение оружия для тех, кто не был потомком рыцаря, отважные молодые люди находили возможность попасть на военную службу и «исправить свою судьбу».

Известно, что характер военного искусства и тип вооружения играет важную роль в формировании мышления и культурных типов поведения. Оружие во все времена являлось культурным и социальным знаком. Расслоение в феодальном обществе происходило на почве вооружения, а положение человека в массе miles определялось тем, к какому роду войск он принадлежал и какое вооружение мог себе позволить, и это невозможно считать лишь экономическим фактором. Не только оружие было статусным, но и занятия, связанные с войной – обучение войне, охота, турниры (тренировочные поединки) из занятий общедоступных превратились в привилегии.

На всем протяжении Средних веков война имела огромное культурное значение. Европейские государства создавались в сражениях. Христианизация европейских народов не принесла мира. Натиск сарацин и кочевников приводил к изменению типа войны, а также к росту количества укреплений, городов и замков. Основой войск стала тяжелая кавалерия, экипировка и оружие которой стоили целое состояние, а умение сражаться на лошади играло решающую роль в судьбе, и порой, было куда важнее происхождения.

Возвышенное положение всадника подчеркивало его статус, лошадь была дорогим имуществом и ярким культурным символом. У кочевых племен, занимавшихся разведением коней, эти животные служили мерилом благосостояния, и в этом смысле рыцарство наследует элементы менталитета кочевников.[266] Всадник вызывал уважение и мистический трепет. «Вероятно, ассоциативная связь человек – конь производила во всех цивилизациях, к подобной ассоциации не привыкших, весьма сильное впечатление… Конечно, столь сильное впечатление можно объяснить заурядным страхом пешего при виде единого существа человек-конь, тем более что в бою за последним полное превосходство. Но этого недостаточно. Ведь превосходство конного над пешим воином проявляется только при особенных исторических и технических обстоятельствах, а почитание человека, сидящего верхом на коне, – факт повсеместный».[267] Художественный пример этого трепетного восторга перед конным воином мы видим в «Персевале» Кретьена де Труа.[268]

Высокая ценность оружия (во всех смыслах) и необходимость серьезной подготовки каждого воина привели к профессионализации основы войска. Не всякий свободный человек мог тратить столько усилий на военную подготовку, сколько требовалось. Вместе с тем, происходила и «аристократизация» военной прослойки через осознание конным воином собственной значимости. Тяжеловооруженный всадник был индивидуалистичным бойцом. Личная храбрость была для него важнее дисциплины. Эта индивидуалистичность подчас приводит исследователя в изумление, заставляя удивляться неумению рыцарей подчиняться приказу, следовать единой тактике, согласовывать свои действия порой просто поражает.

Аристократизация войска привела к тому, что в случае военных действий под удар попадали, по большей части, представители определенного слоя.[269] Знатность сулила не только почет, но и опасность. Особый военный менталитет, принадлежность к определенному кругу людей, после X в. стали идеалом всего общества: и тех, кто воевал, и тех, кто подчинялся воюющим и восхищался ими.

Прообразом многих элементов рыцарской культуры были германские и кельтские обычаи, и даже переориентировка аристократов и правителей раннего Средневековья на римскую культуру и христианство не смогла в корне переменить пришедшие из древности шаблоны поведения. Характер отношений в дружине, восприятие чести, индивидуалистичная героика, превознесение личной храбрости и даже сам обряд посвящения, игравший в эпоху расцвета Средних веков столь важную роль. «Корни ритуала уходят в германское прошлое. О процедуре вручения оружия в момент совершеннолетия писал еще Тацит в своей “Германии”. Между германским обрядом и посвящением в рыцари – несомненный континуитет. Но если германский ритуал распространялся на всех свободных членов общества, то рыцарский обряд, как мы увидим, со временем стал способом регулирования доступа в рыцарство и знать».[270]

Дружина была прообразом отношений военной аристократии христианской эпохи. Воины, входившие в военное сообщество, могли иметь самое разное происхождение, быть потомками знатных родов или изгоями. Объединенный одним делом, они сражались и отдыхали вместе. Их роднили беспокойство духа и жажда славы. Дружина дохристианских и раннехристианских времен становилась для входящих в нее новым родством, в котором жизнь и благополучие зависели от личных связей, личной верности и доблести. Здесь высокие ценности сочетались с вполне обыденными, и это не считалось противоречием. Как дружинники времен становления вождеств и европейской королевской власти, так и рыцари времен Крестовых походов стремились заслужить щедрую награду и стать равными представителям знати. Воин был слит со своим оружием, одухотворял его и почитал священным. То же мы увидим и в мышлении христианского рыцарства.

Вождь должен был делить со своими воинами кров и пищу, жить с ними общей жизнью и честно разделять добытое, он был для них образцом поведения. От предводителя христианского войска ожидали проявления образцовых христианских добродетелей в качестве miles. Одно из наиболее ранних наставлений, объединяющих этику воина и вождя, мы находим у Фульгенция: «Итак, мудрый вождь желает, чтобы воин был спокойным, миролюбивым и послушным? Пусть сам будет справедливым, милосердным, умеренным и в управлении, стремится не первенствовать, но помогать».[271]

Верность и доблесть представляются нам «родителями» аристократических добродетелей, главной точкой отсчета. Virtus (лат. «доблесть, добродетель») имеет корень vir-, указывает нам на качество мужа. [272] Во многих языках первейшее качество мужа обозначается несколькими синонимами, передающими оттенки смысла (от необузданной страсти до рассудительной холодности), как в русском: доблесть, смелость, отвага, мужество, стойкость, твердость духа.

Без мужества невозможны долг и верность, оно проявляется и в соблюдении обязательств, и в принятии своей судьбы, и в волевых решениях, оно характеризует все поступки и отношения настоящего героя-воина. Но такие военачальники, как бретонский герцог Вурфанд, готовы были даже поступиться верностью ради того, чтобы доказать, что их храбрость не являлась лишь бравадой.[273] Мужество и смелость должны были демонстрироваться и в поступках вне войны. Дерзостью вожди завоевывали симпатии народа. Как свидетельствует Тацит о нравах германцев, «у варваров в ком больше дерзости, тот и пользуется большим доверием». Данное положение особенно хорошо видно при анализе расстановки сил у алеманнов перед битвой при Аргенторате, когда удачливый вождь Хнодомар, возвысившийся благодаря дерзким военным предприятиям, занимает привилегированное положение не только в войске, но уже и в надобщинной иерархии. Тот же самый Бриннон, избранный вождем за свои заслуги, «отличался безграничной, хотя и бестолковой храбростью».[274] В мифологии сила и отвага героя стократно умножались и становились центром повествования, как в сагах об ирландском герое Кухулине.[275]

Дерзкий натиск, большая роль личной храбрости, решение битвы посредством индивидуального поединка – это отличительные черты германского и кельтского воинствования, поражавшие римлян.[276] Кельты, в частности, делали упор на агрессивное, резкое начало схватки. Они пытались испугать врага своим видом (по словам римских историков, часто кельты выходили на бой обнаженными), криками и барабанами, нападали стремительно и импульсивно. Если натиск не удавался и бой грозил затянуться, они не считали зазорным отступить. Мифические герои кельтов – индивидуалисты, странники. Неслучайно образцовые герои Кретьена де Труа имеют кельтское происхождение.[277]

Не во всех древних культурах отступление безоговорочно считалось трусостью, но чаще встречается обратное: трусость называлась рабским качеством, недостойным свободного человека. Человеку, проявившему это качество, лучше не жить вовсе. Мать Теодориха упрекала сына, отступившего со своим войском после поражения: «Некуда тебе бежать, сын, разве что подними мою юбку и полезай туда, откуда появился на свет».[278] «Трусость тем более порицаема в воине, чем больше он пренебрегает своим рангом, функцией, то есть добровольно деградирует до положения раба».[279] Страх быть обвиненными в трусости двигал героями исландских саг.[280] Отсюда поведение рыцарей, которые ставили повод для проявления личной доблести или угрозу позора из-за отступления выше, чем объективную выгоду сражения.

Личная храбрость заменяла средневековому воинству дисциплину «в той же мере, в какой в политико-правовом аспекте личная преданность стала служить заменой законопослушания и гражданского сознания».[281] Оборотная сторона доблести и силы – жестокость, которую проявляли и христиане, и язычники. Необузданные страсти, безудержная смелость превращали человека в зверя – этот боевой звериный пыл считался священным во времена богов-оборотней, но в христианском обществе такая языческая ценность не могла сохраниться. Впрочем, и языческие, и христианские источники восхваляли сочетание мудрости и мужества в воине.[282] Таковыми представали Луг (кельтский бог-воин), Финн (легендарный ирландский король), Артур и его рыцари, Беовульф, Харальд Прекрасноволосый и другие герои, о которых уже говорилось выше. Песнь о Роланде утвердила доблесть и благоразумие как идеальную «пару» рыцарской этики, олицетворенную в образах Роланда и Оливье.

«Силу свою должен мудрец осторожно показывать; в том убедится бившийся часто, что есть и сильнейшие», – сказано в «Речах Высокого».[283] Беда Достопочтенный дает совет в подобном стиле: «Мудрый должен быть терпелив. Излишняя пылкость и дерзость в словах ему не пристали. Воин не должен проявлять слабость или свое безрассудство; ему не пристало быть робким или излишне игривым; не стоит жаждать богатства, гордиться собой раньше времени. Мужчине пристало молчание. Следует переждать, прежде чем бросить на ветер хвастливое слово».[284]

Военная доблесть, военный авантюризм и взаимоотношения вождя и войска особенно сближают рыцарскую эпоху с эпохой «варварства». Если идеология защитника Церкви, вдов и сирот, благочестивого и поэтичного аристократа и вводит кого-то в заблуждение относительно корней средневекового рыцарства, то дух приключений, похождения странствующих героев-одиночек и рыцарская бравада в сражениях мгновенно отсылают нас к мифологическим временам.

Идея служения и вознаграждения за службу, заложенная в отношения между вождем и дружиной, в христианскую эру стала благодатной почвой для развития идеологии христова воинства. Воин стал одним из образов Христа, а духовная жизнь уподоблялась войне. Христианское богословие поставило любовь формой всех добродетелей, но этот возвышенный, высокий идеал не отменил, а лишь подчеркнул пришедшую из глубины веков и из самого Ветхого Завета высокую ценность доблести. В христианском мире любовь стала огнем, возжигающим доблесть.

Христианство – религия любви, но не было ни одной эпохи, когда христианским народам не приходилось бы воевать. «Цивилизация любви»[285] держалась оружием, хотя кто-то мог видеть в этом противоречие. Августин, которого считают главным создателем концепции справедливой войны, писал: «Остерегайся думать, что из тех, кто держит оружие войны, никто не может угодить Богу».[286] Об этике войны рассуждали Хинкмар Реймский, Иоанн Солсберийский, Исидор Севильский, Фома Аквинский и др. Можно выделить следующие основные требования, характеризующие справедливую войну:

- основана на праве (и даже обязанности) защищаться и защищать других от агрессии;

- служит установлению мира;

- допустима только в пределах защиты, не должна переходить в ответную агрессию;

- должны быть исчерпаны все другие способы урегулировать конфликт;

- вся ответственность за военные действия лежит на военачальниках; военачальник принимает решения, воин же должен ему подчиняться.[287] Исидор писал: «Справедливая война – это война, ведущаяся по приказу императора».[288]

Не стоит представлять данную концепцию уступкой, попыткой христиан прогнуться под обстоятельства, перетолковав собственные заповеди. Учение о справедливой войне основывается и на Священном Писании, и на Священном Предании.

В трактовке библейского учения необходимо опираться на толкования, данные в Священном Предании, поскольку в представлении самой Церкви Писание не может рассматриваться вне контекста Предания и различных направлений богословствования. В науке, между тем, уделяется слишком мало внимания проблемам толкования тех библейских текстов, на которые исследователи опираются в рассуждениях. Практически никто из исследователей не обращает внимания на то, что заповедь Декалога «Не убивай» подразумевает беззаконное прямое умышленное убийство, действие, побужденное неправедным гневом. Писание уточняет запрет Пятой Заповеди: «Не умерщвляй невинного и правого» (Быт 23, 7).[289] Правитель или военачальник, защищающий народ или вершащий справедливый беспристрастный суд, не совершает убийства, а лишает жизни по праву, данному Богом, то есть исполняет Божью волю. Такая трактовка подтверждается словоупотреблением, Законом Моисея и контекстом всего Писания. Поэтому в концепции справедливой войны столь существенную роль имеет приказ военачальника, несущего всю ответственность, поэтому Христос говорит о том, что властитель не напрасно носит меч. В Евангелии нет запрета на военную профессию, Христос ставит в пример послушание обратившегося к Нему сотника (Мф. 8:8-10), и Иоанн Креститель не советует солдатам сложить оружие, а просит их довольствоваться жалованьем и никого не обижать (Лук. 3:14).

Но в связи с этим необходимо отметить и другой важный момент. Христос не призывал противодействовать властям, отказываться от повседневных обязательств и трудов, но по сути Его Благая весть была проповедью бесконечной любви и полной отдачи себя Богу, и в этом она была «не от мира сего», как Он и Сам говорил. Призыв оставить все, взять крест свой и идти за Христом охватывал человеческие души целиком, заставляя их отказываться даже от того, что приемлемо в этом грешном мире. Евангельский призыв, воспринятый целиком, не дает душе покоя, все обязанности этого мира тяготят ее, поскольку они противоречат порядку бесконечной любви. Это вполне объясняет горячие призывы св. Амвросия Медиоланского о неприемлемости всякого оружия и всякого убийства.[290] Исследователи практически не обращают внимания на эту богословскую тонкость: порядок Царства Небесного не может быть воплощен в грешном мире, поскольку этот мир имеет иной, временный порядок. Обязанности, которые должен нести человек согласно этому временному порядку, не являются грехом, хотя его душа и тоскует по Царству Небесному. Таковы и труд, и война, и болезнь.[291]

Таким образом, воинствование ставило аристократа в сложное положение – исполнять и приземленную обязанность, и требования надмирного порядка. Аристократ не мог закрыться от мира, как монах или священник, его мирские обязанности были повелением свыше, он не мог пренебречь ими. При этом он не мог и полностью окунуться в «мир сей», поскольку заповеди и богословские трактовки его положения заставляли его думать о возвышенных вещах, постоянно сообразовываться с идеалом. Поэтому аристократическое положение выглядит столь сложным, необычайно противоречивым. Оно восхищает при знакомстве с историческими личностями, сумевшими тонко «соблюсти баланс», пройти по грани, не впав в грех и непотребство, но и не закрывшись от мира и своих забот.

Идеология войны, созданная в рамках европейского христианства, красива, но и очень сложна для воплощения, поскольку, как бы ни были красивы слова о воинствовании, оно остается страшным, тяжелым, жестоким делом. Воюющий человек вынужденно сталкивается со страхом и болью, ситуациями, которые могут искалечить его тело и душу. Поэтому соблюдение идеалов христианского воинствования является настоящим подвигом, это одна из самых сложных концепций, какие только пыталось воплотить человеческое общество. Справедливо, что военная служба описывалась как жертва и как мученичество, а военные образы стали устойчивыми образами духовной жизни каждого человека. Неудивительно, что яркий образ Христа-воина был столь популярен, а Его Крестный путь представлялся походом на битву, как в древнеанглийском сочинении «Сон о кресте».[292] В конце концов, благодаря тому, какой Личностью был Христос, кровавое испытание (и позорная казнь) превратилось в исполнение миссии. Вслед за Ним и всякий воин, если он следовал заповедям и исполнял свою миссию, «превращал» кровавое искусство в священнодействие. Война как призвание и жертва была идеей, ведущей христианских государей против язычников, а крестоносцев – против мусульман. Эта же идея породила представление о Божественном управлении войском в бою, заставляя пренебрегать стратегическими и тактическими тонкостями, создала сословие аристократов-воинов, была причиной странного, часто кажущегося неразумным, поведения рыцарства. В реальности войны христианские ценности кажутся (и оказываются) неуместными, поскольку вступают в противоречие с необходимостью выжить, и тот, кто решается соблюдать их во что бы то ни стало, выглядит настоящей жертвой. Тот, кто следует этическим правилам, в бою оказывается уязвим перед тем, кто ничем не сдерживает свою жестокость.

Молодые христианские государства постоянно воевали, и это напоминает историю Израиля. Новый Израиль, Царство, созданное Церковью, словно проходило заново историю Ветхого Завета, проповедуя мечом среди непокоренных народов и воюющее с языческим упрямством народа собственного,[293] преодолеть которое было непросто и до конца невозможно. Воинская культура христианизированных народов сохранила много элементов, неприемлемых для христианина, не отвечавших концепции справедливого воинствования, сочетавших в себе как высокие ценности, так и низменные страсти и жестокие обычаи.[294] Кровная месть, разбой, жестокое обращения с пленниками, захватнические войны – для того, чтобы вычеркнуть это из обихода, необходимо было разрушить вековые привычки, построить новые культурные связи и создать новое воинское мышление. Количество призывов и ограничений, налагаемых соборами и королями на военное сословие, показывают, какой тяжелой была борьба.

Тем не менее, то, что мы видим в высоком средневековье, – подлинное христианство, и даже более подлинное, чем его представляют, поскольку в нем не было лицемерия. Христианское мировоззрение включает понимание того, каков человек с его грехами, низкими страстями, недостатками, и как сложно его возвысить. «Человекам это невозможно, но Богу все возможно» – отвечает Иисус на отчаянный вопрос учеников: «Кто же может спастись?» (Мф. 19:26-27). Это слова о борьбе человека с собственной испорченностью. Средние века, как никакая другая эпоха, с детской честностью и наивностью смотрела на эту испорченность человеческой природы, устраивая диковатые празднества (потому что такова она, эта дурная природа), а после погружаясь в пост и молитву (потому что есть спасение).[295] Так, неустанно трудясь над облагораживанием общества, христианство выстраивало подлинно новый мир, а вовсе не подкрашивало старый. Воин встал на защиту веры, которая была поставлена выше, чем благополучие, обретаемое прежде в грабежах и набегах. И этот путь венчают истинные крестоносцы.[296]

В этом разделе мы хотели показать, какую важную культурообразующую роль играла в средневековом обществе война (и это ведь верно не только для средневековой Европы). Обратим внимание на два очень важных культурно-психологических момента. С одной стороны, какими бы ни были высокими и духовными (вдохновленными религией любви) порывы и чаяния человеческого социума, неизбежно его столкновение с враждой, а значит, с тем или иным видом войны. Сама история снова и снова как бы становится подтверждением испорченности природы человека или непреодолимости тех внешних и внутренних проблем, которые заставляют его применить силу против других людей. С другой стороны, тот же человеческий социум, вдохновленный красивыми идеалами, смог превратить и военное искусство – искусство вражды и уничтожения – в культуру, вдохновляющую благородные стремления. Всегда находится способ исказить даже самые прекрасные идеи, и в то же время есть возможность облагородить и возвысить низкое, так искусство применения меча становится искусством удерживания меча.[297] И дело тут не в том, сколь многие средневековые аристократы и воины действительно следовали принципу справедливой войны, а в том, что внутренним стержнем сословия воинов стали высокие ценности. За словами, обозначающими воинское, встали идеалы жертвенности, благородства, ответственности за других (хотя страх и разрушительность войны никуда не делись). В этом заслуга аристократии, воспринявшей наставления соборов и церковных мыслителей, чьи усилия по созданию образа Христова воина пропали бы даром, не найдись людей, желающих ему следовать.

Безусловно, всех miles отделяет от прочих мирян одна идея – идея служения, службы обществу или особой «кровной» (связанной с жертвой жизнью) службой господину или Церкви. Хотя, честности ради, необходимо сказать, что и крестьяне и ремесленники тоже жертвовали своей жизнью, ибо их жизненные силы иссякали в тяжелейшем труде и часто – в нужде и голоде. Но их положение никогда не порождало идеи служения, или даже «благородного служения», где само прикосновение к профессии оказывается вдруг прикосновением к чему-то высокому. Ни физический труд, ни даже искусства (ремесла) не стали популярной во всех слоях и по всей Европе идеологией.

Никуда не деться от того факта, что именно военное измерение по преимуществу оформило рыцарскую культуру высокого Средневековья. Ведь средневековый аристократ, не являющийся рыцарем, воспринимается как нечто неуместное, хотя мирная культура двора, властные и хозяйственные функции были также важным пластом этой реальности. Для неспециалистов, не углубляющихся в нюансы истории, и вовсе все аристократы зачисляются в рыцари и наоборот.

Мы не знаем, действительно ли всякий miles ощущал приобщенность к классу, са







Дата добавления: 2015-07-04; просмотров: 460. Нарушение авторских прав; Мы поможем в написании вашей работы!



Расчетные и графические задания Равновесный объем - это объем, определяемый равенством спроса и предложения...

Кардиналистский и ординалистский подходы Кардиналистский (количественный подход) к анализу полезности основан на представлении о возможности измерения различных благ в условных единицах полезности...

Обзор компонентов Multisim Компоненты – это основа любой схемы, это все элементы, из которых она состоит. Multisim оперирует с двумя категориями...

Композиция из абстрактных геометрических фигур Данная композиция состоит из линий, штриховки, абстрактных геометрических форм...

Тема 2: Анатомо-топографическое строение полостей зубов верхней и нижней челюстей. Полость зуба — это сложная система разветвлений, имеющая разнообразную конфигурацию...

Виды и жанры театрализованных представлений   Проживание бронируется и оплачивается слушателями самостоятельно...

Что происходит при встрече с близнецовым пламенем   Если встреча с родственной душой может произойти достаточно спокойно – то встреча с близнецовым пламенем всегда подобна вспышке...

Приготовление дезинфицирующего рабочего раствора хлорамина Задача: рассчитать необходимое количество порошка хлорамина для приготовления 5-ти литров 3% раствора...

Дезинфекция предметов ухода, инструментов однократного и многократного использования   Дезинфекция изделий медицинского назначения проводится с целью уничтожения патогенных и условно-патогенных микроорганизмов - вирусов (в т...

Машины и механизмы для нарезки овощей В зависимости от назначения овощерезательные машины подразделяются на две группы: машины для нарезки сырых и вареных овощей...

Studopedia.info - Студопедия - 2014-2024 год . (0.011 сек.) русская версия | украинская версия