Верность как первая из благородных добродетелей

Правителей с остальными свободными людьми соединяли узы верности. Правила, связанные с соблюдением верности, зародились до христианизации европейских народов и заложили в основу социальных отношений европейских народов характерный личностный оттенок, свойственный и политическому взаимодействию между вождями или королями отдельных государств.

Обязательство верности – главное, помимо родства, что определяло структуру средневекового социума, право и взаимоотношения людей. В некоторых случаях отношения, построенные на верности господина и клиента, сюзерена и вассала, князя и дружины, короля и народа считались более важными, чем связи семейные и родовые. В англосаксонской литературе больший интерес проявлялся к теме верности господину или состоянию человека без господина.

В кельтских регионах родственные связи выступали на первый план, притом что социально-имущественный строй также опирался на отношения господин-клиент. «Каждый свободный человек был либо господином (flaith), либо клиентом господина (сеlе), и таким образом вовлекался в сеть взаимных обязательств, выходивших за пределы его фине. Человек, лишенный подобных уз родства и клиентства, был преступником или, в лучшем случае, изгоем (deorad). Поддержка, оказываемая человеку его родом и его господином, а также обязательства, которые она влекла за собой, обеспечивали разумное функционирование законов в небольшой сельской общине туата».[243]

Идея служения господину упрочивалась постепенно: например, уже в правде Инэ, в VIII в. обозначение военнообязанного сменяется с «гезита» (англ-сакс. gesith, аналог лат. comit – приближенный, компаньон) на «тэн» (thegn, аналог лат. minister – служитель господина).[244]

Еще больше личностный характер вертикальных социальных связей закрепился в христианские времена через уподобление подчинения господам подчинению Христу. Сама фигура Христа стала в чем-то знаком со-творчества христианства и древних европейских культур. Спаситель был представлен героем и конунгом-освободителем, описан в соответствующих образах и эпитетах, поражающих воображение неподготовленного читателя, а Его религия придала отношениям между властителем и подданным возвышенный характер, более сакрализованный и более этически насыщенный, чем могли это сделать языческие верования. Как утверждал в своем законе король Альфред Великий, Христос «заповедал каждому любить своего глафорда как Его [самого] (Христа)».[245]

Образцовыми узами верности были отношения в семье и в военном сообществе, комитате (в каком-то смысле, второй семье). Именно верность была залогом устойчивости рода и удачливости военной дружины. Верность господину считалась добродетелью во всех сословиях; людям из знатных семей она прививалась с детства, поскольку предательство (преступление против верности семье или господину) было наихудшим позором. Поэтому средневековые понятия, обозначающие «благородство», «богатство» и «верность», были в некоторых языках однокоренными. «Основной принцип, на котором держится структура и сама логика комитата, – дружба и взаимная верность. Эти понятия отражены, как заметил исследователь рыцарства Скардильи, в германском druht-, равно как и в готском gasintha (ср. точные соответствия в лангобардском и в gesith – законах Витреда, короля Кента), где они употребляются в смысле “спутник”; отражены они и в *hold – “чувстве доброжелательности, связывающем вождя с членами свиты”, и в комплексе представлений о верности, восходящем к индоевропейскому корню *derui, как отмечалось, связанном с современным немецким Тreue; и в индоевропейской основе *ais- и германской основе *aizio-, в германских языках служащей основой терминов “честь”, “благородство”, “милосердие”, “помощь”, “страх” (в смысле “страх божий”), а также “бенефиций”, “привилегия”, “собственность”».[246]

Дуода, супруга герцога Бернарда Септиманского, в наставлении для своего сына Гильома (842 г.) призывает его следовать за теми, кто сеньору вернее всех и усердно служит.[247] Она считает, что проявление неверности немыслимо и невозможно.

Верность господину, однако, не была безусловной. Как уже говорилось выше, господин нес обязательства перед теми, кто ему подчинялся, должен был хранить верность им. Вопросы распределения богатств и платы, напомним, играли здесь существенную роль. Если лорд исполнял свою роль, то его слуги готовы были отдать жизнь за него (даже считали бесчестием жить после его гибели), если же он нарушал обязательство, его могли сместить или даже убить. Такое отношение отчасти сохранилось и после X в., когда положение лордов, королей и тем более императоров, стало более устойчивым.

Христианские правители были ограничены религиозным учением и должны были приводить государственные порядки в соответствие ему. Король Уэссекса Инэ в своих законах устанавливает, например, что господин, заставивший раба трудиться в воскресенье, обязан отпустить его на свободу (т.е. теряет свое право властвовать).[248]

Верность – это комплекс отношений, каждый компонент которого обязателен к исполнению: это личная связь между господином и слугой (вассалом, дружинником), послушание религиозным установлениям (более характерная для христианства, но имеющая место и в язычестве), почтительное соблюдение установленного закона. Аристократ мог лишиться своих земель не только за нарушение обещаний верности, но и за нарушение закона: например, по закону Этельстана, если эрл не вершил правосудия на своих землях или потакал преступнику, то он должен был платить штраф, а после вторичного такого события потерять земли.[249] Отношения с Богом также представали в форме обоюдной верности господина и клиента (чему весьма способствовали библейские образы). Так что у ирландцев милость Божия на протяжении веков называлась «rath De», где rath – дар, который жаловал господин клиенту, заключая с ним договор.[250]

Несмотря на то, что с древних времен в основе вассальных отношений лежал меркантильный интерес, они стали источником богатой культуры и высокой этики, которые, с одной стороны, призваны были поддерживать земельно-собственнические отношения, а с другой – были самостоятельной ценностью. Положение свободных людей, принадлежащих к знати, воинству или к числу военнообязанных свободных общинников, было весьма различным: здесь и владетельные князья, которые могли противопоставить себя собственному королю и направить свои войска на его крепость, и дружинники, зависящие от господина, и различного достатка землевладельцы. Верность и то значение, которое ей придавали, роднила этих людей. Именно она скрепляла общество, направляла порывы отдельных личностей, становилась смыслом их жизни, залогом их благополучия.

Христианские авторы развили и углубили идеи, связанные со справедливым правлением и верностью. Эти идеи постепенно стали составлять единый комплекс с расцветающей идеологией рыцарства. С развитием государственности положение короля не только упрочивается, но и усложняется. Созвучно автору «Ордена рыцарства», призвавшего рыцарей служить обществу, Иоанн Солсберийский пишет, что правитель не принадлежит сам себе, поскольку он является воплощением народа, слугой справедливости и общественной пользы.[251] Подобные обязательства распространялись и на знатных людей, которые стали защитниками, кормильцами и судьями народа (ср. саксонское hlaford – «дающий хлеб»), хотя их власть и не приобрела того священного измерения, каким обладала власть короля. Требования, предъявлявшиеся к этим людям, и интерес, который они вызывали, были связаны со значением и последствиями всех их действий.[252] Частная и публичная сфера их жизни практически не были разделены.

Средневековые социальные отношения нередко сравниваются с теми, которые возникли в Новое время.[253] Бюрократическое правление кажется машинным по сравнению с аристократическим. Бесстрастность бюрократизма оказывается иллюзией, потому что исполнитель власти не воспитан в системе, которая побудила бы его живо воспринять необходимость справедливости, милосердия, доброты; инструкция ничего ему об этом не говорит. В то время как все аристократическое воспитание построено на дисциплине, заботе о подчиненных, чувстве долга, даже если аристократ не имеет сил или желания всему этому следовать. Сравнение аристократии и бюрократии, в действительности, ставит весьма серьезные вопросы о приемлемости этих систем для человеческого общества.