КАРТЫ НА СТОЛ

В глазах Гулливера азарта нагар, Коньяка и сигар лиловые путы — В ручонки зажав коллекции карт Сидят перед ним лилипуты.

Николай Тихонов

Почему так названа глава?

Давид Самойлов говорил, что "поэзия расплывается, как сад в тумане", стихами "часто камуфлируется отсутствие мыс­лей, чувств и темперамента. Хочется по­требовать, чтобы поэты выложили карты на стол. Сюжет— это карты на стол. Его нельзя камуфлировать. Он либо интересен, либо нет... Сюжет не только способ организа­ции материала, но и нравственный стержень стиха. Сюжет указы­вает, как надо или не надо действовать в данных обстоятельствах. Он даёт побуждение к действию.

Он же является способом интенсивного контакта с читате­лем. Формой уважения к нему. Мне кажется, что в наши времена, когда этот контакт ослабевает, хороша баллада'".

Здесь очень верно сказано про сюжет. И очень интересно — про балладу.

Дело в том, что никто еще точно не определил, что это такое. В первом издании "Литературной энциклопедии" о балладе полторы страницы, во втором издании — полстолбца. О ней можно и книгу написать². Не в объеме дело. В общем, раньше это были стихи, ис­полнявшиеся народными сказителями, певцами, причем припев подхватывали слушатели. Но с течением времени баллада обрати­лась в стихотворение с сюжетом, который развертывается стреми-

¹ Самойлов Д. Избранное. Т..1. М., 1990. С. 514.

² Но лучше просто их читать. Кстати, в хорошем сборнике баллад "Воздушный
корабль" (М., 1986) есть и отличное предисловие Вик. Ерофеева — "Мир баллады".

| тельно, напряженно, с содержанием, скорее, мрачным, но способ­ным увлечь читателя. При этом события, о которых идет речь, час-| то представлены фрагментарно — как ведущие звенья сюжета, ле-§ гендарного или исторического. Считается (или считалось), что бал- Щ лада — всегда и прежде всего — нарратив, повествование, рассказ. Это рассказ драматический, в нем часто представлен диалог. И, наконец, в балладе подспудно или вполне отчетливо выражены те­мы испытания верности, испытания сил. Тень тревоги падает на | балладу и сгущается к ее концу.

Сейчас вы почувствуете силу настоящей баллады.

Королева Британии тяжко больна, Дни и ночи ее сочтены. И позвать исповедников просит она Из родной, из французской страны.

Но пока из Парижа попов привезешь, Королеве настанет конец... И король посылает двенадцать вельмож Лорда-маршала звать во дворец.

Он верхом прискакал к своему королю И колени склонить поспешил.

— О король, я прощенья, прощенья молю,
Если в чем-нибудь согрешил!

— Я клянусь тебе жизнью и троном моим:
Если ты виноват предо мной,

Из дворца моего ты уйдешь невредим И прощенный вернешься домой.

Только плащ францисканца на панцирь надень, Я оденусь и сам, как монах. Королеву Британии завтрашний день Исповедовать будем в грехах.

Рано утром король и лорд-маршал тайком В королевскую церковь пошли, И кадили вдвоем и читали псалом, Зажигая лампад фитили.

А потом повели их в покои дворца,

Где больная лежала в бреду.

С двух сторон подступили к ней два чернеца,

Торопливо крестясь на ходу.

 

— Вы из Франции оба, святые отцы? —
Прошептала жена короля.

— Королева,— сказали в ответ чернецы,—
Мы сегодня сошли с корабля!

— Если так, я покаюсь пред вами в грехах
И верну себе мир и покой!

— Кайся, кайся! — сурово ответил монах.

— Кайся, кайся! — ответил другой.

— Я неверной женою была королю.
Это первый и тягостный грех.
Десять лет я любила и нынче люблю
Лорда-маршала больше, чем всех!

Но сегодня, о боже, покаюсь в грехах, Ты пред смертью меня не покинь!

— Кайся, кайся! — печально ответил монах,
А другой отозвался:'— Аминь!

— Зимним вечером ровно три года назад
В этот кубок из хрусталя

Я украдкой за ужином всыпала яд, Чтобы всласть напоить короля.

Но сегодня, о боже, покаюсь в грехах, Ты пред смертью меня не покинь!...

— Кайся, кайся! — угрюмо ответил монах,
А другой отозвался: — Аминь!

— Родила я в замужестве двух сыновей.
Старший принц и хорош и пригож,

Ни лицом, ни умом, ни отвагой своей На урода-отца не похож.

А другой мой малютка плешив, как отец, Косоглаз, косолап, кривоног...

— Замолчи! — закричал косоглазый чернец.
Видно, больше терпеть он не мог.

Отшвырнул он распятье и, сбросивши с плеч Францисканский суровый наряд, Он предстал перед ней, опираясь на меч, Весь в доспехах от шеи до пят.

И другому аббату он тихо сказал: — Будь, отец, благодарен судьбе! Если б клятвой себя я вчера не связал, Ты бы нынче висел на столбе.

Эту старинную английскую балладу (в великолепном переводе I Самуила Маршака) вам предстоит прочесть дважды. Сейчас вы уже йпоняли ее — как целое. Более того, где-то в глубине сознания на-|чал проступать ее общий смысл, концепт; но баллада не басня, в аей концепт не то, чтобы главное, но остающееся в тени содержа-я. Содержание в балладе стремительное¹, сильное, мрачное. Эта баллада называется "Королева Элинор". Такое название, гор­дое, звучное, мог бы носить и корабль. Английские моряки, кстати, оворят о корабле "she" — она: редкий случай в языке, где род по яошению к неодушевленным предметам не выражен.

Королева Британии тяжко больна, Дни и ночи ее сочтены. И позвать исповедников просит она Из родной, из французской страны.

Итак, британский король женат на дочери или сестре короля анции. Королева занемогла. Более того, становится ясно, что ольна она смертельно. И не просто "дни ее сочтены" — нет, co­rn "дни и ночи", речь идет о последних сутках ее жизни. Это оисходит в эпоху, когда вопрос о загробной жизни волнует лю-серьезно. Помните, принц Гамлет, размышляя о том, быть ему: не быть (а ему так тяжело, и надо ли "быть", когда "так просто (шодит все концы удар кинжала"), спрашивает себя: "какие сны в ом смертном сне приснятся?" Да, какие сны? А если будет вечно

ся и вечно мучить тебя пламя? Нет, этим рисковать нельзя... Ада можно избежать. Можно покаяться в грехах перед смертью, |споведаться. Королева хочет это сделать. Но просит, чтобы испо-едовали ее не подданные британского короля, не англичане. В чем по? В том, что французские священники придут и уйдут, вернут-[ к себе на родину и вместе с ними умрет тайна исповеди? R Да и вообще, как выполнить эту просьбу? Ведь:

...пока из Парижа попов привезешь, Королеве настанет конец... И король посылает двенадцать вельмож Лорда-маршала звать во дворец.

Это "и" удивительно. Оно не случайно связывает две совершенно зные, как будто бы мысли — об отдаленности Парижа и о том,

Николай Тихонов даже сказал, что баллада это — "скорость голая". ¹ А. А. Брудный

что лорд-маршал — одно из самых уважаемых лиц Британии. Две­надцать вельмож!

Он верхом прискакал к своему королю И колени склонить поспешил.

— О король, я прощенья, прощенья молю,
Если в чем-нибудь согрешил!

Эти двенадцать вельмож показались лорду-маршалу не только знаком высокого уважения. Это конвой. Он скачет к королю и па­дает на колени.. Он молит о пощаде, "если в чем-нибудь согрешил". И мы сразу же замечаем— короля это особенно не поражает. Ко­роль грозен. Не первый придворный склоняет перед ним колени, моля о пощаде. Король знает — здесь все грешны. Не только его вельможи. Возможно, и королева. Готов признать какую-то вину и лорд-маршал, единственный, кому он еще склонен доверять. Но Бог с ним. Он верен, а значит, заслуживает прощения. Что он мог сделать? Кого-то зря погубил или зря отпустил на волю? Бог с ним. Человека ближе, видимо, нет.

— Я клянусь тебе жизнью и троном моим:
Если ты виноват предо мной,

Из дворца моего ты уйдешь невредим, И прощенным вернешься домой.

Только...

Вот тут сердце лорда-маршала замирает. Что же потребует от не­го король, если он, не раздумывая, готов простить ему все?

Только плащ францисканца на панцирь надень, Я оденусь и сам, как монах. Королеву Британии завтрашний день Исповедовать будем в грехах.

Король требует от лорда-маршала не только участия в обмане королевы. Он требует, чтобы они вдвоем обманули Бога, посягнули на то, что безусловно принадлежит только ему — на исповедь, по­каяние и душу умирающей. Так можно лишиться и отведенного помазаннику Божию места на небесах. О лорде-маршале тут лучше даже и не говорить. Его склоняют к смертному греху. Но ему не до того. И королю тоже...

Рано утром король и лорд-маршал тайком В королевскую церковь пошли, И кадили вдвоем и читали псалом, Зажигая лампад фитили.

А потом повели их в покои дворца, Где больная лежала в бреду.

С двух сторон подступили к ней два чернеца, Торопливо крестясь на ходу.

Сомнений нет — это францисканцы. Но откуда они так быстро? Па-де-Кале неширок: от берегов Франции до Дувра меньше цати миль...

— Вы из Франции оба, святые отцы? —
Прошептала жена короля.

— Королева,— сказали в ответ чернецы,—
Мы сегодня сошли с корабля.

И вот начинается самое главное— исповедь, то, ради чего ко-. поставил этот страшный спектакль.

— Если так, я покаюсь пред вами в грехах
И верну себе мир и покой!

— Кайся, кайся! — сурово ответил монах.

— Кайся, кайся! — ответил другой.

— Я неверной женою была королю. '
Это первый и тягостный грех.
Десять лет я любила и нынче люблю
Лорда-маршала больше, чем всех!

Но сегодня, о боже, покаюсь в грехах, Та пред смертью меня не покинь!

— Кайся, кайся! — печально ответил монах,
А другой отозвался: — Аминь!

Здесь гениален этот эпитет "печально". Не гнев, не ярость, не от-цение — печаль охватывает сурового короля. И печально ему оттого, что королева ему изменяла — это он подозревал, ведь яедаром он играет роль исповедника, печально потому, что дове-. уже некому. Был один человек — он стоит рядом...

А королева продолжает исповедь:

—Зимним вечером ровно три года назад В этот кубок из хрусталя Я украдкой за ужином всыпала яд, Чтобы всласть напоить короля.

Но сегодня, о боже, покаюсь в грехах, Ты пред смертью меня не покинь!...

— Кайся,-кайся! — угрюмо ответил монах,
А другой отозвался: — Аминь!

С точки зрения земного правосудия королева еще может и не 5ыть признана виновной. Покушение не состоялось, что-то ей по-лешало. Но Божий суд — дело иное, здесь засчитываются и наме-

рения, и замыслы — все это вина перед Богом. И ее нельзя назвать виной простительной. Все это настолько чудовищно, что начинает казаться бредовым вымыслом — и я уверен, что эта мысль проно­сится и в голове короля. Ведь королева лежит в бреду, быть может, все это кошмары больной, умирающей женщины, которая уйдет на тот свет, оставив его в мучительных сомнениях на всю жизнь. Ведь ни подтвердить, ни опровергнуть ее признания просто невозмож­но... Нет, возможно.

— Родила я в замужестве двух сыновей.
Старший принц и хорош, и пригож,

Ни лицом, ни умом, ни Отвагой своей На урода-отца не похож.

А другой мой малютка плешив, как отец, Косоглаз, косолап, кривоног...

— Замолчи! — закричал косоглазый чернец.
Видно, больше терпеть он не мог.

Игра окончена. Все рухнуло. Она говорит правду.

Отшвырнул он распятье и, сбросивши с плеч Францисканский суровый наряд, Он предстал перед ней, опираясь на меч, Весь в доспехах от шеи до пят.

И другому аббату он тихо сказал: — Будь, отец, благодарен судьбе! Если б клятвой себя я вчера не связал, Ты бы нынче висел на столбе.

Да. Клятвопреступником король не станет. Он поклялся жизнью и троном — а больше ничего у него и не осталось. Таким он и ухо­дит от нас— "опираясь на меч, весь в доспехах от шеи до пят", раскосый, мрачный, верный своему слову. Как хотите (у вас может быть свое понимание текста), но я сочувствую ему не меньше, чем лорду-маршалу и королеве с прекрасным именем Элинор, десять лет скрывавшим от мира свою любовь.

Что касается концепта баллады, то он очень сложен и, в силу этой сложности, невыразим. Возможно, эта баллада о знании, кото­рое не приносит ни силы, ни радости. Есть и немало других, свя­занных с темой любви и власти, вариантов понимания. Каждому свое.

Теперь прочтите "Королеву Элинор" еще раз— и, прочитав, об­ратите внимание, что и процесс, и результат понимания несколько

«ной, чем при первом чтении. И еще: вам совершенно ненамеренно помнились не только отдельные строки, но и строфы баллады. Это не случайность, а вполне естественное следствие настоящего, Глубокого (или внутреннего) понимания. Оно влияет на личность, на человека понимающего. В двадцатые годы XX века искусство писать баллады достигло

а. Здесь можно назвать три имени: Гумилев, Тихонов, Брехт. Берт Брехт приезжал в гости на маленьком "ганомаге" (предок.шешних малолитражных автомобилей), невысокий, в кожаной ке. Его просили спеть, и он не чинился, пел, просил только ко ("у меня ни голоса, ни банджо нет"). Пел, что сочинил. Это апоминало азиатскую, акынскую поэзию— ритм был четок, со-|ержание было главным, исполнение выразительным. Ни мелодия, [ голос не доминировали. Мне так хотелось, чтобы вы приняли баллады Брехта так, как их ринимает современный немецкий читатель — равнодушным он не тается. Но такого перевода, который семантически и стилистиче-полностью адекватен подлиннику (так переведены Киплинг и ейне),— такого перевода Брехта еще нет. Это в будущем, если пе-евод из ремесла (как ныне) снова обратится в искусство. • Может быть, и сейчас переводы Брехта вам понравятся. ₍Баллады его бывали фантастического, страшного, при этом поли-ческого содержания.

"По всей вероятности исходной точкой Брехта является баллада, опубликовал собрание баллад... Это истории малых, а порой и жизней, изложенные в первозданной, народной форме — яе, грубые, набожные, циничные. Многие люди впервые пока-в этих стихотворениях, многие чувства впервые высказаны, о-видимому, нелегко передать музыку этих стихов на чужом язы- р, но я полагаю, что сущность этих поэм доступна не только од-немцам". И далее Фейхтвангер говорит: "Я не скрываю своей ценности в том, что, наряду с Киплингом, Брехт является пер-|ым среди создателей баллад — наших современников'". ^Теперь о Гумилеве. Гумилев о балладах знал все. |Я имею в виду не историю вопроса, не то, как возникла и изме-эта поэтическая форма. Он знал, как писать баллады, знал олько точно и хорошо, что мог научить других. Тихонова он 1. И тот многим Гумилеву был обязан. Гумилева расстреляли, мшова это потрясло: он на всю жизнь понял, кого надо бояться в эй стране: своих. Гусар, альпинист, путешественник, он участво-: во многих войнах, пуль и бомб боялся куда меньше, чем доно-?в. Но страх был, и он убил в нем поэта. Впрочем, Тихонов про-

Ц ' Фейхтвангер Л. Собр. соч. Т.6. Кн.1. М., 1990. С. 702. В этом случае, как и в: других, я был вынужден корректировать перевод по подлиннику. Вообще, ве-i школа перевода, существовавшая в советской империи, погибла.

жил долго. Все главные свои стихи он написал в молодости, когда был смел, беззаботен и мудр. Потом набежали заботы, мудрость сменилась осторожностью, но замечательные, совершенно неис­требимые стихи остались. Остались баллады. Вот знаменитая "Баллада о гвоздях".

Все. Восемнадцать строк.

Издана баллада в 1924 году и переиздавалась бессчетное число раз, переведена на многие языки.

Стихи эти, как и все настоящие стихи, не простые. Когда я зада­вал испытуемым традиционный вопрос: о теме содержания этих стихов, то ответы получал любопытнейшие. Например: "Это про японских моряков. Про камикадзе". Тихонову, ясное дело, этот во­прос задавали неоднократно. Он отвечал достаточно невнятно (но

Спокойно трубку докурил до конца. Спокойно улыбку стер с лица.

"Команда, во фронт! Офицеры — вперед!" Сухими шагами командир идет.

И снова равняются в полный рост: "С якоря в восемь. Курс — ост.

У кого жена, дети, брат, Пишите, мы не придем назад.

Зато будет знатный кегельбан".

И старший в ответ: "Есть, капитан!"

А самый дерзкий и молодой Смотрел на солнце над водой.

"Не все ли равно,— сказал он,— где? Еще спокойней лежать в воде".

Адмиральским ушам простукал рассвет: "Приказ исполнен. Спасенных нет".

Гвозди бы делать из этих людей: Крепче бы не было в мире гвоздей.

правильно): "Про войну" или "Про флот". Потом, полвека уже спустя, написал, что это про постановку минного заграждения в Копорском проливе. Первоисточник здесь, возможно, иной.

Метацентрическая высота "Давида" — одной из первых в мире подводных лодок — была рассчитана неверно. "Давид" перевора-Ечивался. Он погубил свою команду. Потом — конструктора и ко-Емандира. Но что было делать — война. Гражданская война Юга и рСевера в Америке. Южане шлют "Давида" на боевую операцию. рНовый командир выстраивает новую команду:

— Помните, ребята, с такого корабля живыми не возвращаются.

— Есть, сэр, — сказал один матрос.

— Под водой даже спокойнее, — добавил другой.

"Давид" ушел в море и исчез, взорвав большой военный корабль еверян. Все это — не более, чем повод. Конечно, содержание — про во-

: моряков, знавших, что они погибнут, и выполнивших приказ. Но есть у баллады свой смысл.

Прочитайте ее еще раз. Ведь солнце над водой сияет не только нашим", но и противнику. И надо ли умирать так, по приказу, ко-|да люди валятся как кегли, а радист стучит по ключу: "Приказ ис-ролнен. Спасенных нет". Это великий вопрос, ведь армии без при­зов и смерти не бывает и не может быть, но не этот ли порядок евращает людей в гвозди, в винтики...

В то же время каждый из нас знает, что без винтов и гвоздей все звалится. И это не только к армии относится. Без риска, без точ-

: приказов, без твердых людей ничего не построишь. А тихий голос истории говорит о том, что те, кто строит дома и орцы, никогда в них не живут. Ц Санкт-Петербург в его каменном великолепии Петр I не видел. |"ород обрел свое величие после смерти своего основателя. Версаль, резиденцию "Короля-Солнца" — Людовика XIV, дост-ш, когда гром его побед отзвучал. Война за испанское на-яедство была в сущности проиграна. Бурбонов удалось утвердить (Мадриде, но с мечтами о гегемонии Франции в Европе пришлось ься. В незавершенном Версале умер глубоко разочарован-[ король.

Ц Павел I отчаянно спешил достроить Михайловский замок, он ехал в него, когда штукатурка была сырой, где-то стучали плот-ки, и все ругали истопников: печи работали плохо, тянуло уга-ом, а зима выдалась истинно петербургская — ветреная, сырая. ' оператора убили в ночь на второе марта, снег еще не сошел. Нет, тому, кто строит, там не жить — это закон, и за тысячелетия детские фараоны его хорошо поняли и твердо усвоили. Восходя» трон, фараон начинал строить дом, в котором жить и не соби-пся: пирамиду. Это была мистическая гарантия долголетия¹.

' Великий отступник — фараон Эхнатон — начал работать на живых, и взлет ис-1 стал крутым и высоким. Но любоваться содеянным ему пришлось недолго.

Я отчетливо помню, как в центре Бишкека рушили белые дома, построенные если не на заре, то на разбеге советской власти, в на­чале 30-х годов — "круглую поликлинику", почтамт, гостиницу — и из облаков пыли медленно поднимался Белый дом, облицован­ный мрамором и не лишенный некоторого мрачного величия. "Не работать ему там",— подумал я тогда про местного вождя Усуба-лиева. Так и произошло.

А если не суждено жить во дворцах тем, кто их задумал, и тем, кто их строил, то стоит ли быть гвоздем в их стенах?

Вспоминается в этой связи притча о строителях, укладывающих кирпичи. На вопрос: "Что ты делаешь?" один из них ответил: "Кладу кирпичи", другой — "Зарабатываю деньги", третий — "Строю город". Это притча о смысле. И вопрос о том, стоит ли быть твердым, как гвоздь,— вопрос о смысле.

Я отвечаю на него — стоит. Твердость помогает держаться. Не­даром англичане говорят о твердых людях:

Что все они гвоздям сродни. Чем крепче бьют по тем и этим, Тем крепче держатся они.

Впрочем, лучшая баллада Тихонова — "Песня об отпускном сол­дате".

Батальонный встал и сухой рукой Согнул пополам камыш: "Так отпустить проститься с женой, Она умирает, говоришь?

Без тебя винтовкой меньше одной, Не могу отпустить. Погоди: Сегодня ночью последний бой. Налево кругом — иди".

...Пулемет задыхался, хрипел, бил, И с флангов летел трезвон, Одиннадцать раз в атаку ходил Отчаянный батальон.

Под ногами утренних лип Уложили сто двадцать в ряд. И табак от крови прилип К рукам усталых солдат.

У батальонного по лицу Красные пятна горят. Но каждому мертвецу Сказал он: "Спасибо, брат!"

Рукою, острее ножа, Видели все егеря, Он каждому руку пожал, За службу благодаря.

Пускай гремел их ушам На другом языке отбой, Но мертвых руки по швам Равнялись сами собой.

"Слушай, Денисов Иван! Хоть ты уж не егерь мой, Но приказ по роте дан, Можешь итти домой".

Умолкли все — под горой Ветер, как пес, дрожал. Сто девятнадцать держали строй, А сто двадцатый встал.

Ворон сорвался, царапая лоб, Крича, как человек. И дымно смотрели глаза в сугроб Из-под опущенных век.

И лошади стали трястись и ржать, Как будто их гнали с гор, И глаз ни один не смел поднять, Чтобы взглянуть в упор.

Уже тот далеко ушел на восток, Не оставив на льду следа, Сказал батальонный, коснувшись щек: "Я, кажется, ранен. Да".

Конечно, он ранен. Ему померещилось. Померещилось потому, что он верил в силу приказа.

Померещилось потому, что он поверил, что вел солдат в послед­ний бой.

"Последний бой"— подлинный миф XX века. В строке гимна стихийно происходит изменение: вместо "это будет последний" поют "это есть наш последний", а погибший в 1943 году поэт Кульчицкий (ему прочили великое будущее) писал:

Я романтик. Ни рома, ни мантий — не так. Я романтик разнаипоследних атак...

О, как хотелось, чтобы они стали последними, эти атаки! Война всегда кажется последней.

 

Рассмотрим, однако ж, признаки баллады, взятые в особенно рез­ком их выражении. Это относится, например, к диалогу. Одна бал­лада Самойлова целиком построена как диалог.