МОСКВА 1 9 5 8 2 страница

К указанным вопросам можно прибавить и другие, изучение кото* рых наименее разработано именно потому, что они остаются смежными. Сюда относится проблема выражения в речи воли и чувства. Если вопросы о соотношении значения слова и понятия, суждения и предложения как-то решаются, по ним уже намечаются некоторые направления и выводы, то в области изучения волеизъявления и эмоциональной окраски речи почти ничего не сделано. Грубые и подчас совершенно субъективные деления речи на мало эмоциональную, более эмоциональную и сильно эмоциональную достаточны лишь для приблизительных описаний. Не вскрыт самый механизм фиксации и включения эмоциональных реакций в речь.

Достижения в любой из смежных наук вызывают некоторую перестройку и во всяком случае конкретизацию понятий в других смежных дисциплинах. Меры такой перестройки зависят от конкретного содержания каждой из проблем и от степени ее научной разработки. Есть области настолько мало изученные, что любые твердо и научно обоснованные в них факты могут служить основанием для выводов не только одной какой-либо науки, но и целой группы смежных дисциплин. Именно к такой области относится проблема механизма речевого произнесения. Вопросы о материальной природе речи, о способах и средствах образования речевых звуков и о произнесении слов и фраз являются самыми элементарными, исходными и первоначальными для всех тех, кто изучает язык и речь. Нехватка фактов и общей теории в этой области тотчас же скажется при решении других более сложных вопросов. А так как решение этих более сложных вопросов откладываться не может, то приходится довольствоваться тем немногим, что известно из области первоначальных элементов. При этом складывается впечатление, что

15-

исследование элементов не так уже важно в свете действительно значительных проблем. Больше того, укоренившаяся традиция недооценки изучения элементов речи порождает мнение о том, что в этой области едва ли можно обнаружить что-либо такое принципиально новое, что могло бы повлиять на выводы при решении более сложных вопросов.

Однако в области изучения механизма речи сделано так мало, что трудно предвидеть, какие выводы могут последовать, если эти вопросы будут решены с достаточной полнотой и точностью. Недооценка всей этой группы элементарных вопросов возникает скорее вследствие скудности наличных сведений, чем открывающихся перспектив. Достаточно сказать, что среди органов речи относительно изученными являются только те, движения которых могут быть видимы невооруженным глазом,— язык, губы и отчасти нёбная занавеска, функции других органов точно неизвестны. О них или умалчивают, или строят самые предположительные и неопределенные гипотезы. Пределы исследований, иногда весьма скрупулезных и тонких, ограничиваются преимущественно ротовой полостью. Уже одно это не дает никакого выхода к постановке вопроса о механизме речи в целом. Отсутствие исходных, первоначальных и элементарных для всяческого изучения речи сведений лишает возможности составить верное понятие о речевом звуке, построить теорию слога, слогоделения и слогообразования, теорию речевой интонации, поставить проблему об управлении речевыми эффекторами, о перестройке и формировании речевого механизма, объяснить некоторые случаи расстройства речи и, наконец, наполнить фактами то общее положение, которое выставил И. П. Павлов, говоря о кинестезиях как ба-зальном компоненте второй сигнальной системы.

Все дисциплины, изучающие речь, по-своему заинтересованы в том, чтобы эта группа проблем приобрела более твердую почву для их решения. Именно»потому, что все эти вопросы являются начальными и элементарными, они входят в какую-то смежную область, про которую трудно сказать, где твое, где мое.

Однако, присмотревшись к указанным выше проблемам и поставив вопрос о том, кому нужны эти элементарные факты, полезные для всех смежных дисциплин, следует прийти к выводу, что максимальная заинтересованность в решении этих проблем возникает преимущественно в психологии. Физик может ограничивать себя изучением явлений перехода звуковых колебаний в другие виды энергии, исследованием передачи звука в разных физических средах или линиях связи, не спрашивая, чем собственно отличается речевой звук от других звуков и как он образуется. Ему нужны лишь физические параметры речевого звука. Правда, условия образования речевого звука всегда интересовали физиков и ими в этом отношении, пожалуй, было сделано больше, чем кем-либо другим. И все-таки решение этих вопросов в физике не может быть полным, так как они неизбежно приводят к проблеме управления речевыми эффекторами, т. е. к вопросам, выходящим за пределы традиционной физики, что и вызывает появление новой смежной дисциплины — физиологической акустики.

Но в таком же положении оказывается и физиология. Здесь исследуются общие функции того или другого органа или системы органов. Общие физиологические функции рта, глотки и легких достаточно изучаются и интересуют физиологов главным образом в части работы пищеварительной и дыхательной систем. Исследование же речевого произнесения, которое происходит при участии тех же органов, оставалось в стороне именно потому, что речь не может, изучаться в отрыве от процесса общения и вне связи с мышлением и другими психическими процессами. Речь—>это конкретная деятельность человека и как таковая прежде всего входит в психологическую проблематику. Вместе с тем психолог, изучая материальную основу речи, не может не учесть

всего того, что сделано в физиологии в области определения работы органов, при участии которых осуществляется речевое произнесение.

Аналогичным образом и языкознание только в части фонетического аспекта нуждается в исследовании процесса произнесения. Для решения других языковедческих проблем по этому вопросу достаточно, как ду-.'мают, самых общих, нерасчлененных сведений. Но и фонетика не ставит вопроса о речевой деятельности в целом. Ее интересует только вопрос о норме произношения, самый же процесс произнесения, все бесконечные варианты выразительности речи, равно как и вопрос об управлении речевыми органами, выходят за пределы фонетики.

Спрашивается, почему же психология, наиболее заинтересованная в изучении механизма речи, сделала так немного и, пожалуй, даже меньше, чем другие смежные дисциплины? Ответ на этот вопрос подготовлен сказанным выше. При всей специфичности задач каждой PIS дисциплин смежные области постоянно влияют друг на друга. Психология нуждается в определенном уровне и запасе знаний, добытых другими дисциплинами, для того, чтобы некоторые ее проблемы получили достаточную научную определенность и оказали влияние на решение практических задач. Надо, чтобы появилась нужда и потребность в самой постановке определенных психологических вопросов, надо, чтобы возникли и условия для их научного решения. Так, изучение зрительного восприятия зависит от состояния знаний по оптике, физиологии органов чувств и высшей нервной деятельности. То же следует сказать и о слуховом восприятии. Работы Гельмгольца в обеих этих областях сыграли значительною РОЛЬ как для оптики, акустики, так и для физиологии и психологии. Дифференцировка специальных задач возникла позже. Из--вестно, что Гельмгольц, по условиям состояния научных знаний в его время, мог создать только предварительную концепцию работы органов чувств, в состав которых не входил внутренний речедвигательный анализатор, как чувствующий прибор. Иные условия создались для развития психологической науки в недавнее время.

Тезис о единстве мышления и языка стал руководящим для всех дисциплин, разрабатывающих проблемы речи. Появилась почва для постановки вопроса о материальных средствах фиксации мысли в речи. И. П. Павловым была выдвинута концепция анализа и синтеза в анализаторах, в состав которых входил внутренний — речедвигательный—• анализатор. Сложнейшая система множества кинестезических импульсов, поступающих в корковую часть речедвигательного анализатора от речевых эффекторов, рассматривалась И. П. Павловым как основа второй сигнальной системы. Труды И. П. Павлова и его школы, конечно, не могли не повлиять на проблематику смежных дисциплин, прежде •всего на психологию. Пути физиологии высшей нервной деятельности и психологии настолько сблизились, чгго ряд вопросов из области изучения речи требует совместного решения и взаимного учета результатов. Для психологии возникла настоятельная потребность не только проанализировать особенность изучаемого конкретного вида деятельности, но и вскрыть ее механизм. При всем желании поставить эту задачу раньше психология не имела средств для ее решения именно потому, что соответствующие вопросы не были подготовлены в смежных науках и, в частности, в физиологии.

Затруднения при изучении вопросов психологии речи возникали и по другим причинам. Техника XIX и первой четверти XX века не обеспечивала ни достаточно точного учета акустических явлений в процессе речевой фонации, ни наблюдений за движением речевых органов, скрытых во внутренних областях тела. Русело должен был довольствоваться набором камертонов для того, чтобы определить специфический тон гласные. Подобным же образом работали Б. А. БогородицкиА и Л. В. Щерба. Значительная доля установленных ими фактов основыва-

^ н- И. Жинкин 17

лась на наблюдениях за собственным произношением. Большая часть этих наблюдений вполне достоверна и точна, однако в настоящее время потеряла уже почти всякое значение. Так, например, тот же специфический той гласных (выраженный в так называемых двойных колебаниях) является лишь очень суммарной характеристикой тембра речевого звука. Получаемые таким способом данные не могут идти ни в какое сравнение с современными приемами гармонического анализа звука при помощи автоматического спектрографа.

Пневматическая аппаратура, также раньше широко применявшаяся и сохранившая некоторое значение для решения отдельных проблем и до настоящего времени, была все же совершенно недостаточной при анализе акустических явлений, для изучения которых она применялась. Развитие техники в области разработки способов записи и воспроизведения звуков, электроники в целях анализа звука, рентгенологии для документации движений органов речи открыло широкие перспективы и возможности для всестороннего исследования процесса речевого произнесения. Появились условия для точного сопоставления акустических и артикуляционных явлений. Этим обеспечивается решение весьма важной и принципиальной задачи — совместного изучения слухового и речедвигательного анализаторов. Современная техника позволяет измерить едва заметные на слух слоговые толчки в звуковом составе слова, разложить гласные на составляющие гармоники, точно измерить длительность элементов в отрезке речи, документировать на пленке движения языка, глотки, диафрагмы и даже перистальтику бронхиальных веточек в процессе речевой фонации. Все эти завидные возможности, конечно, открывают широкие перспективы для изучения механизма речи. Вот почему и с этой стороны то, что было недоступным для психологии раньше, теперь, подготовленное в разных смежных областях, становится не только достижимым, но и необходимым.

Для того чтобы выделить круг проблем, изучаемых в этой работе, и способы их решения, необходимо ближе и конкретнее разобраться в тех направлениях, по которым идет в наше время изучение речи. Краткий очерк этих направлений весьма поучителен, так как общность изучаемой области и вместе с тем специфичность задач каждой из смежных дисциплин заставляет учесть как сходные факты, требующие согласования, так и разнородность конечных целей и способов подхода к изучаемому предмету.

ГЛАВА l ИЗУЧЕНИЕ РЕЧИ УСЛОВНОРЕФЛЕКТОРНОЙ МЕТОДИКОЙ

§ 2. ДВИГАТЕЛЬНАЯ МЕТОДИКА С РЕЧЕВЫМ ПОДКРЕПЛЕНИЕМ

Учение И. П. Павлова об условных рефлексах, конечно, заставляет признать, что механизм речевого процесса нельзя рассматривать иначе, как в свете рефлекторной теории. Это вытекает из павловского положения о том, что законы высшей нервной деятельности являются общими для обеих сигнальных систем. Вместе с тем до сих пор предпринятые попытки, например С. М. Доброгаева, показать, что же именно входит в состав речевых рефлексов и каков механизм приема речи и воспроизводства языка, нельзя признать удачными. Здесь просто не хватает еще самых первоначальных фактов о работе речевых рецепторов и эффекторов, на основании которых можно было бы построить какую-либо концепцию о системе речевых рефлексов.

Успех классической методики И. П. Павлова во многом определялся тем, что работа слюнной железы была предварительно достаточно хорошо изучена и могла быть измерена. Одновременно с этим применяемые в опыте раздражители также могли измеряться и варьироваться в определенных, заранее обусловленных пределах. В этих условиях появлялась возможность судить о работе центральной замыкательной системы по результатам опыта. Вполне понятно, почему И. П. Павлов слюнную методику предпочитал двигательной. Двигательный компонент условного оеф-лекса имеет свою особую специальную структуру. Неврологический и физиологический механизм движений скелетной мускулатуры не только более сложен, чем механизм слюнной реакции, и требует дополнительного изучения, в особенности у человека, но и выдвигает специальную проблему. Задача же И. П. Павлова состояла в том, чтобы исследовать не какой-либо специализированный вид деятельности, а общие законы высшей нервной деятельности, вне зависимости от каких-либо конкретных ее форм ].

1 Мысль об отличии общего подхода при изучении нейродинамики от изучения специфических видов деятельности развил Л. А. Орбели: «...когда мы говорим о динамике нервных процессов, о которых говорил Иван Петрович Павлов и которой он занимался, о динамике усложнения нервных процессов, есть полное право пользоваться теми закономерностями, которые установлены для нервных приборов вообще. Вот если бы Иван Петрович захотел от этого перейти к изучению качественных отличий отдельных систем и отдельных форм реагирования, он заговорил бы тоже о специфичности. Он ее, конечно, учитывал, но он этой сто-роной дела не занимался, эту сторону дела он оставил для будущего». («О некоторых формах критики учения И. П. Павлова», Труды физиологического института имени И. П. Павлова, т. IV, изд-во АН СССР, 1949, стр. 15—16).

2* 19

Совершенно иначе ставится вопрос пр-и изучении речевого механизма. Речь следует рассматривать как особый, специальный и сложный вид человеческой деятельности. Это процесс общения, осуществляемый средствами данного языка. Доказательство положения о том, что речевой процесс подчиняется общим законам нейродинамики, является скорее исходным допущением, чем конечной задачей изучения. Фактическое доказательство этого положения, конечно, полезно, но оно еще очень мало приближает нас к определению особенностей механизма речи. Во всяком случае прежде всего приходится считаться с тем фактом, что рече-движения еще более сложны, чем движения общей скелетной мускулатуры, и изучены еще в меньшей степени. Таким образом, одна из основных точек опоры условнорефлекторной методики при изучении речевого процесса оказывается очень шаткой.

Но и другая опорная точка—сам словесный раздражитель—известна не лучше, чем речевая реакция. Если не знать элементов раздражителя и не предусмотреть систему возможных вариаций, то будет весьма трудно соотнести действие этого раздражителя с реакцией, также неточно учитываемой. Подавая звук от генератора, мы хорошо знаем его компоненты — силу, частоту колебаний, длительность и тембр. ПРОИЗНОСЯ же слово, например, яблоко, мы встречаемся с явлением, лишь по видимости кажущимся простым, на самом же деле исключительно сложным. Достаточно заметить, что человек вообще никогда не говорит отдельные слова, если они в то же время не являются фразами. Никто ни с того, ни с сего не скажет яблоко, паутина и т. п. В разных ситуациях этими словами будут высказываться разные сообщения и побуждения—вот яблоко, хочу яблоко, где яблоко, не хочу яблока, это не яблоко и т. п. Если к тому же прибавить совершенно исключительное разнообразие интонационных вариаций, с которыми может быть произнесено любое слово, то станет понятным, в какой мере мы нуждаемся прежде всего в исследовании самих свойств и качеств словесного раздражителя.

Надо узнать, так сказать, устройство этих раздражителей, иначе интерпретация результатов любого опыта останется мало определенной, грубо-й и не откроет специфических особенностей речевого процесса. Все это ставит исследователей, работающих в области изучения речи по условнорефлекторной методике, в исключительно тяжелое положение, которое усугубляется тем, что не всегда дается полный отчет во всех этих затруднениях. Можно и должно, зная общие законы нейродинамики, применить их к специальным видам деятельности, но трудно ту самую методику, которая приспособлена к изучению общих законов, перенести для изучения специфической деятельности. Для исследования законов высшей нервной деятельности, вообще говоря, безразлично, применять ли секреторную, мигательную, фотохимическую, сосудодвигательную или какую-либо другую из методик, Выбор может зависеть от удобства и других побочных условий. Для изучения же речи или других специальных видов деятельности лучше всего все же найти адекватную этим явлениям методику. Иначе, получив какие-либо факты, свидетельствующие о центральном замыкании, мы не будем знать, что же собственно, какие элементы замкнулись. Вполне возможно, что по самой сути дела к изучению речи следует подходить не с одной, а со многими и при этом весьма разнообразными методиками. Переоценка любой методики, так сказать методическая панацея, в решении этой проблемы наиболее опасна.

Несмотря на указанные трудности, условнорефлекторная методика для исследования речи применяется очень широко. Небезынтересно проследить, как отражаются на ней фактически все эти затруднения. Такой анализ поможет обнаружить некоторые особенности речи и оправдает настоятельную необходимость тщательного изучения ее механизма.

Для изучения вопроса о соотношении сигнальных систем применяются именно методики общего характера. Сюда относится слюнно-секретор-

£0

пая, разработанная H. И. Красногорским и получившая наиболее широкое распространение двигательная методика с речевым подкреплением, предложенная А. Г. Ивановым-Смоленским. Эта последняя методика становится все более и более универсальной. Она применяется не только для исследования соотношения сигнальных систем, но и для определения типов высшей нервной деятельности, общих человеку с животными, она применяется в клиниках для фиксации сдвигов при леченци самых разнообразных заболеваний.

Как известно, сущность этой методики состоит в следующем. Перед испытуемым, около которого находится реактивный ключ или резиновый баллон, появляется какой-либо раздражитель, например зеленый свет. Вслед за этим экспериментатор произносит слово нажми, и испытуемый нажимает на ключ или баллон. Измеряется время реакции, а при нажимании баллона—и сила нажима. Аналогично могут быть выработаны разного вида тормозные реакции или (при определенной последовательности положительных и тормозных раздражителей) стереотип. В контрольном опыте взамен непосредственных раздражителей применяются их словесные заменители, т. е. названия — синай, звонок, красный. Если при словесном заменителе испытуемый совершит ту же реакцию, как и при ранее бывшем непосредственном, то может быть сделан вывод о факте передачи возбуждения или торможения из первой сигнальной системы во вторую. В опытах с детьми, взрослыми и больными встречаются разнообразные случаи в скорости образования непосредственной временной связи и видов передачи или отсутствия передачи из одной системы в другую.

Прежде всего следует спросить, что значит в условиях этих опытов словесное подкрепление. Самая сущность речи состоит в том, что один человек передает другому сообщение. Оно может быть услышано, но не принято как сообщение по содержащейся в нем информации. Это значит, что можно услышать звуки слова, но не понять его значения. Если человек, услышав слово, действует адекватно, т. е. соответственно значению этого слова, следует признать, что сообщение принято. Следовательно, факт приема слова эквивалентен пониманию его сигнального значения. Если слово не понято, то и нет определенности сигнального значения, что будет видно по ответу, действиям и, возможно, другим реакциям принимающего этот словесный раздражитель. Таким образом, некоторый определенный звукокомплекс подкрепляется также определенным его сигнальным значением, иначе говоря, пониманием того, что надо делать, на что отвечать, и т. п. В речи прежде всего должны быть подкреплены пониманием сами звукокомплексы, тогда они становятся второсиг-нальными раздражителями, т. е. способными производить высший словесный янализ и синтез. Слово нажми, произнесенное на языке, не знакомом испытуемому, не является для него сообщением. Оно может быть услышано, но не будет принято, так как не подкреплено пониманием. В экспериментах по методике словесного подкрепления все произносимые экспериментальные слова (нажми, синий и т. п.) были во всем предшествующем опыте давно уже подкреплены) у испытуемого. Он пришел на опыт уже с подкрепленными звукокомплексами этих слов. Это видно из того, что испытуемый с места нажимает на ключ всякий раз, как ему говорят слово нажми. Только в том случае, если бы испытуемый не знал русского языка, потребовалось бы подкреплять новые для него звукокомплексы.

Следовательно', никакого подкрепления словесных звукокомплексов в методике словесного подкрепления не происходит. В чем же состоит сущность возникающего здесь процесса? Следует разграничить два понятия: а) подкрепление словесного звукокомплекса и б) словесная инструкция. Если словесный звукокомплекс был подкреплен и сохраняет подкрепление, то, принимаясь как сообщение, он может выполнять роль инструкции. Это значит, что инструкция может вызвать, например, перестройку про-

извольных движений. В то время как подкрепление необходимо для формирования самого механизма речи, словесная инструкция есть результат работы этого уже сложившегося механизма. Инструкция только тогда может быть принята, если обеспечен самый механизм приема всяческих словесных образований. Как будет действовать инструкция после ее приема, — вопрос совершенно особого порядка. Испытуемый может не выполнить инструкцию не потому, что она сказана непонятными для него словами, а потому, что он не решил той задачи, которая поставлена в содержании сообщения. Надо различать комплекс сигналов, при помощи которых происходит прием сообщения, — это относится к механизму речи, и само содержание сообщения — это относится ко всему тому, что может быть отрегулировано при помощи принятого сообщения, например движение рукой.

Однако содержание сообщения, или инструкция, может регулировать и самый механизм речи, если это специально включено в состав сообщения. Так Н. А. Рокотова 1, заметив некоторые трудности обсуждаемой методики речевого подкрепления, предложила слово нажми заменить сигналом красной лампочки. Такая замена становится1 возможной, если испытуемый примет следующее сообщение: Только то требует реакций (нажима), за чем вслед вспыхнет красная лампа. Это сообщение является предварительной инструкцией, которая перестраивает прием сигнала. Вместо слова нажми теперь эквивалентным сигналом стала красная лампа. Казалось бы, красная лампа является первосигнальным раздражителем, но, обусловленная словесной инструкцией, она сохраняет все признаки вторюеигнального раздражителя, так как в приказе, обусловливающем способы приема сигналов, слово нажми заменено зажиганием красной лампы. Совершенно такая же операция происходит при определении сигнального значения светофоров, регулирующих уличное движение. При обучении водитель транспорта получает сообщение о замене слов можно двигаться, приготовиться, нельзя двигаться другими реальными приемными сигналами: зелёный свет, желтый свет, красный свет.

Таким образом, посредством словесного сообщения могут быть перестроены как механизм приема сигналов речи, так и регулировка всяческих других действий. Первый случай, назовем его А, принципиально отличается от второго случая, который можно назвать Б, как бы ни были разнообразны предписания из группы А или Б. Заменяемость сигналов является специфическим (признаком функционирования системы вторых (речевых) сигналов. Свойство второго1 сигнала в том и состоит, чгга он заменяет первый сигнал, т. е. непосредственный раздражитель. Но, кроме этого, один второй сигнал может заменить другой второй сигнал, т. е. одно слово может заменить другое слово. Несколькими строками выше одно явление было названо А, другое — Б. В этот момент была произведена замена одних слов другими. Такая операция не только часто встре-, чаепгся в речи, но без нее речь вообще была бы невозможной. Любой словесный звукокомплекс может заменить любой непосредственный раздражитель, так как между ними нет никакой причинной связи. Но, как только за известным звукокомплексом закрепилось определенное значение, оно должно сохраняться до тех пор, пока не будет отменено или заме-, нено новым. Иначе сообщение не может быть принято (понято).

Однако если бы слов было ровно столько же, сколько обозначаемых ими понятий, то сообщение тоже не могло бы состояться. Это значило бы, что все понятия уже обозначены. Тогда нет никакого смысла передавать их в сообщении. Они уже содержатся-в каком-то сообщении. В действительности, как всем ясно', слов меньше, чем понятий, так же как звуков, из которых состоят слова, меньше, чем слов. Отсюда следует, что малое количество слов только тогда может обозначить ранее необозначен-

1 «Физиологический журнал СССР им. И. М. Сеченова», т. 40, 1954, № 6, стр. 727. 22

вое понятие, когда слово будет способно в известных пределах переменить сигнальное значение, т. е. одно слово будет заменять другое, Так слово стол имеет совершенно другое значение, чем слово пища. Однако в сочетании — вкусный, питательный, диетический и т. п. стол — слово стол равно слову пища. Или выражение «А хорош ли с'тол?» может обозначать «Хорошо ли кормят?»

Перестройка значений слов всегда происходит во всяком предложе-•ции. «Я пошел гулять», «Пошел дождь», «Пошел поезд», «Пошли разговоры», «Ему пошел второй год», «Пошло письмо» — во всех этих случаях слово пошел имеет разные значения. Не всякое из этих предложений может быть переведено' на другой язык так, чтобы с переводом слова разговоры сочетался перевод слова пошли и чтобы перевод того же слова пошел сочетался с переводом слова год. Это и значит, что те же понятия могут быть обозначены словами разных значений при их закономерном сочетании. Сложение слов также образует новые значения (столоначальник). Суффиксация делает то же самое (столовая — столовка). То же при образовании частей речи (столоваться).

Таким образом, весь язык приспособлен к обслуживанию не только системы Б, но и системы А. Для того чтобы были выполнены предписания из системы Б, необходимо, чтобы была перестроена для данного случая система А, т. е. прием данного сообщения. Следовательно, дело не только в том, чтобы принимаемое слово принадлежало к системе того языка, который понимает испытуемый, но также в том, чтобы было принято его конкретное значение в данном сообщении.

Если испытуемому, еще не севшему за экспериментальный стол и не успевшему ориентироваться в лаборатории, сказать слово нажми, то нетрудно догадаться, что такое сообщение будет узнано как слово, но не будет принято как сообщение, потому что в состав речевого механизма приема не послано никаких дополнительных указаний о том, с какими другими словами следует связать это слово нажми. Но как только испытуемый сел за стол, его руку положили на реактивный ключ и сказали слово нажми, он совершает это действие. Он не нажимает на пуговицу своего костюма, на какую-либо точку стола, а именно на ключ, потому что теперь у него появились те дополнительные слова, при помощи которых перестроилась система А и стала способной принять укороченное сообщение нажми. Эти слова появились вследствие оценки всей ситуации опыта — ничего другого не остается, как нажимать только на ключ. Полное сообщение будет таким: При слове «нажми» надо пальцем нажи •мать на ключ.

Таким образом, с самого начала в методике речевого подкрепления принципиально предусматривается укороченная инструкция вместо полной. В результате, ее восполнение предоставляется испытуемому. Так как испытуемый составляет самоинструкцию, то экспериментатор лишается возможности узнать полный состав этой самоинструкции. Поведение испытуемого ускользает от возможности его учета экспериментатором. В дальнейшем течении опыта количество самоинструкций ис-пытуемо'го увеличивается все больше и больше.

Весь процесс развертывается с минимальным участием экспериментатора, так как он передает весьма ограниченное количество сведений о том, чем должен руководствоваться испытуемый в своих действиях. Действительно, экспериментатор сообщает только одно слово нажми при появлении одних раздражителей и не сообщает ничего при появлении других раздражителей. Это значит, что количество сведений, которые сообщает экспериментатор, ничтожно мало.

Сообщение есть отбор слов из лексикона, состоящего из некоторого числа слов. Чем больше число слов лексикона, тем полнее сообщение, т. е. оно более точно информирует. Допустим, что число возможных для применения слов в лексиконе есть пг, а число слов в данном сообщении п.

Выбирая первое слово сообщения, мы делаем выбор из т возможных слов. Выбирая второе слово сообщения, мы делаем выбор из того же числа т слов, но число возможных комбинаций выбора двух элементов составляет уже m2. Бели сообщение содержит n слов, то число различных сочетаний этих слов будет выражаться формулой N = т п, где д/ — число возможных сообщений. Если лексикон состоит из одного слова, то и передано может быть тоже только одно это слово. Но 'тогда не будет никакого сообщения, так как предполагается, что лексикон известен обоим говорящим. Оба они знали это единственное слово, поэтому его называние не сообщает ничего нового. Самое грубое, с минимальной информацией сообщение будет только тогда, когда оно составлено из лексикона, разрешающего минимальный выбор, т. е. из состава по меньшей мере двух слов.