Круговорот блядей в народе

 

 

Как много девушек с грудями,

Как жаль, что много без грудей...

Есть даже девушки с мудями...

Но все же больше без мудей.

 

Лили, с которой я периодически общаюсь, вдруг решила съездить домой в родной Усть‑Пиздюйск, похвалиться, какую девицу из нее вылепили, и заодно рассказать, что работает в самом модном клубе города. Для достоверности она даже провела там целую фотосессию. То в одном костюме, то в другом; то стоит на сцене у микрофона, вся в блестящем платье с меховым боа на шее; то в роскошном наряде курит в гримерке, томно выдыхая сигаретный дым; то примеряет шляпки. Короче, настоящая звезда...

– Кстати, мне будет нужна замена на время моего отсутствия. Не хочешь поработать? – вскользь бросает она.

Хочу ли? Да еще бы!

– А если у меня не получится?

– Там особенного ничего нет. Им нужно, чтобы был транс, а хореографические навыки не так важны. Сходи, посмотри, как мы работаем. Я договорилась, сегодня народу мало, тебя пустят бесплатно. Все сама увидишь.

Никогда еще до сих пор Лили не приглашала меня, хотя работает уже несколько месяцев. Сама не выберусь, билеты надо заказывать заранее, да к тому же там очень дорого. Так что надо сходить, пока зовут, и, если не возьмут, по крайней мере, хоть посмотрю шоу.

...Маленький душный зал, наверное, только сближает собравшуюся здесь состоятельную публику. Мне достался край столика, за которым уже сидят пьяные мужики.

– А пить будете, мадам? – Один берет со стола чайник с надписью «Алкаголь».

Я согласно киваю. Не ожидала такой любезности, но им, видимо, просто неудобно, что рядом сидит человек с пустым стаканом. Или я им нравлюсь? Неплохое начало вечера...

 

* * *

 

– И шел Адам по райскому саду. И выпало у него ребро. И сказал Адам: «Блядь!» И стало так.

– Рома, ты лучший! – орет сосед по столу.

– Я знаю! – орет в ответ местный ведущий Роман Трахтенберг. Он не отстает от зрителей, напиваясь на сцене. – А бабы у нас тоже ничего, сейчас выйдет одна...

Но девушка не идет, за сценой какая‑то маленькая заминка, может, у нее лопнул ремешок туфли или чулок пополз, все бывает.

– Блядь, ну что такое?! – Роман возмущен. – Рожу, что ли, красит? Знаете анекдот? И создал Господь женщину. И посмотрел он на нее, и посмотрел, и посмотрел... И подумал: «Хуйня! Накрасится!»

Зал покатывается, никто, кажется, уже и не ждет запоздавшую танцовщицу. Понятно, что все пришли послушать ведущего.

– А сейчас на эту сцену выйдет человек, отягощенный багажом знания, ибо только от большого ума можно отрезать себе хуй! Итак, пиздатый мужик, или хуевая баба. На сцене – транссексуал! Внимательно смотрите ему или ей между ног, и вы все поймете и все увидите сами.

Теперь ясно, как он объявляет Лили. В своем Усть‑Зажопинске она вряд ли рассказала об этом. Музыка заглушает гам голосов, Лили манерно появляется, приоткрывая занавес. Платьице на ней скромнее, чем было на снимках... Она довольно‑таки коряво выгибается, плохо слышит музыку и, что самое неприятное, все время пытается позировать. Заканчивается музыка, а она так полностью и не разделась. Трахтенберг кричит: «А трусы?» – но Лили с гордо поднятой головой и едва наметившейся грудью покидает сцену. Трахтенберг кричит: «Еще раз! Попытка намба ту!» и снова ставит эту же музыку. Лили не возвращается. Роман объявляет какую‑то девицу и исчезает за кулисами. Публика в негодовании: «Обманули, корявую бабу за трансвестита выдаете!»

– За транссексуала! – вопит вернувшийся ведущий.

– Какая разница! Наебали! На‑е‑ба‑ли! На‑е‑ба‑ли! На‑е‑ба‑ли! Верните деньги!

– Хорош бузить! Пей! – обрывает крикуна сосед.

– На‑ли‑вай! На‑ли‑вай! – продолжает тот.

Проблема понятна. Худенькая Лили похожа на девушку, может, не очень красивую и не очень хорошо танцующую, но все‑таки бабу. Те ее достоинства, которым я позавидовала при нашей первой встрече, – женственность и невысокий рост, здесь только мешали ей. Она проигрывала местным стриптизеркам, а я могла бы здесь стать звездой!

Алкоголь без закуски накрывает и срывает башню, да и организм ослаблен после операции. Хотя я бы еще выпила, но выпивка уже закончилась, а компания больше не предлагает. Им хорошо и весело, а про меня они совсем забыли.

Зато теперь ясно, что Лили фотографировалась в чужих костюмах, а пение ее абсолютно никому не нужно.

Я пошла в туалет, расположенный, как выяснилось, прямо за сценой. Чтобы в него попасть, нужно пройти через эстраду. У туалета на стуле переодевалась Лили, рядом стоял Трахтенберг и отчитывал ее. Она же игнорировала его замечания и всем своим видом показывала, как ей глубоко наплевать на то, что это волосатое быдло про нее говорит, и что его советы ей глубоко до фени. В недавнем прошлом, будучи мужчиной и начальником, я понимала Романа, который заводился все сильнее.

– Ну что тебе непонятно?! Чего ты не догоняешь? – выговаривал Трахтенберг. – Люди не поверят в транссексуала, пока он не снимет трусы. Они будут считать что их обманули! А мы не накалываем, у нас все по‑честному. Они нам деньги – мы им правду жизни. Они доллары – мы им пизду! Все бабы раздеваются полностью, и ты не исключение. К тому же тебе, между прочим, платят больше, чем девчонкам, потому что ты больше, чем женщина. Ты – транссексуал!!! Так что иди, уважаемая, и покажи им больше, чем пизду!!!

Лили, изображая глухонемую, продолжала невозмутимо одеваться, когда на пороге возникла еще одна дама.

– Роман, ну вы что? Ну разве вы не можете быть ней полюбезнее? У всех свой предел стыдливости. Кто‑то спокойно раздевается, кто‑то нет. И если она не хочет, чтобы ее представляли транссексуалом...

– Она хочет, чтобы все думали, что она женщина Хорошо. Тогда пусть честно конкурирует с нашим танцовщицами, а транса другого найдем, – спокойно подвел черту Роман.

Пожалуйста! – взбрыкнула Лили.

На мой взгляд, быковала она зря. Девочки в клубе были хороши... Они были в меру красивы, в меру распущены, в меру хореографически подкованы, следовательно, ни в какой «честной борьбе» Лили не выиграть. Но ее, кажется, успокаивало, что на ее стороне эта дама, жена одного из хозяев клуба. Лили так много рассказывала о своей работе, что сейчас я не нуждалась в комментариях. Я уже знала, что клуб, как и многие из доходных заведений, имеет несколько владельцев, а значит, здесь имеются несколько возможных линий поведения: кто‑то любит, чтоб ему лизали жопу; кто‑то уважает стукачей; а кто‑то предпочитает просто хороших работников. Словом, обычный коллектив, где каждой твари по паре, так сказать, террариум единомышленников.

Лили справлялась с «лизингом» на «брависсимо», а со своими основными обязанностями – на «блевонтиссимо». Нутром я чуяла: время Лили в этом заведении подходит к логическому финалу. Надо бы ей сказать, что она неправа, но она все равно не поймет, а, с другой стороны... может, оно и к лучшему? Мне самой так нужна работа! Лили уже собрала сумку и повернулась ко мне, продолжая игнорировать Романа. В его глазах ясно читалось: «Тебе пиздец!»

Ох, Лили‑Лили!!! А она уже подбежала ко мне:

– Пойдем.

– Куда?

– Туда! Вон сидит директор, тебе надо с ним познакомиться! – Она указала на бородатого, на вид приятного, гномоподобного, разухабистого «обезьяна».

Он подливал выпивку таким же гамадрилам, как сам. Я чувствовала себя как в зоопарке. В этот момент «милый обезьян» трансформировался в злобного орангутанга в пылу битвы за территориальную целостность загаженного обезьяньего питомника, его шерсть (борода) встала дыбом, и он набросился на провинившуюся хрупкую официантку. Бешеный павиан стучал ложкой по железной фашистской каске, надетой поверх клоунского парика халдейки, и издавал нечленораздельные вопли. Он, безусловно, был Тарзаном, но официантка никак не смахивала на Читу. Скорее прослеживалась аналогия между Дюймовочкой и Кротом. Мне еще никогда не приходилось договариваться о работе с пьяным животным, по‑моему, это глупость, но Лили толкнула меня, сообщая, что днем его просто не бывает. У хищников, вообще, вся активная жизнь протекает ночью. Может, она права. К тому же здесь есть и положительные моменты, в частности, директор не учует, что и я тоже выпила. Что ж, новое тело – новые правила.

– Извините, я насчет работы...

Он на секунду обернулся, потом бросил через плечо, что уборщицу уже взяли. Я оторопела.

– Да я... не уборщицей.

– А кем? Не танцовщицей же!

Сидящие с ним «мартыганы» закатились в подобострастном ржании. Переждав приступ клакерского смеха, я внутренне приготовилась к решающему броску.

– Вообще‑то да... Вместо Лили. На время отпуска.

– Ах, это... – Он все понял без мучительных для меня объяснений и наконец удостоил вниманием. – Тогда иди... К Роману Львовичу!

Компания вновь закатилась.

– Ну что ты вылупилась? За артистов отвечает Трахтенберг. Че ты ко мне приперлась?! – и, обращаясь к собратьям: – А вы спрашиваете, где мы их берем? Сами приходят. За баб и дублеров!

Лили поджимает губы, слыша наш разговор. А мне приходится идти к разозленному Трахтенбергу, ужинающему в уголке.

– Извините, я насчет работы.

– Какой работы? Персоналом занимается хозяин. Иди к нему. – Он жадно закусывает бутербродом только что выпитую рюмку виски.

– Я только что от него. К вам прислал. Ведь вы отвечаете за шоу.

– Я. А вы, простите, кто?

– Я могу поработать пока... Вместо Лили. Пока она в отпуске...

– Оно уходит в отпуск? Слава богу! – Он оживляется. – Приходи завтра к шести, посмотрим.

По дороге домой Лили, надувшись, молчит: еще бы, я нашла общий язык с ее «врагом». А я... Мне даже не до нее. В голове куча мыслей. Хорошо, что умею шить, сегодня раскрою старые бархатные портьеры и завтра до шести уже сделаю себе костюм настоящей царицы... А под него подойдут красные туфли, накидка из тюля и песня Аллегровой. Ветер пыльных улиц подвывал в такт шагов: «Гуляй, шальная императрица, страна, которой правишь ты, берет с тебя пример... Легко влюбиться... Когда так сладко смотрит офицер...»

В глубине души раздался мужской голос: «Тоже мне, пидор‑рукодельник!» Но я запела еще громче, более того, теперь уже под представляемый аккомпанемент симфонического оркестра, и враждебные комментарии постепенно потерялись в этом музыкальном эфире.

 

* * *

 

– Нет! Нет! И еще раз нет!

Арии Аллегровой наступили на горло, нажав указательным пальцем на кнопку «стоп». Новое платье едва успело стыдливо сползти с плеча. Он что, не хочет, чтобы я раздевалась?

– Нет! – продолжал Роман Львович. – Ну какая из тебя, на хуй, императрица? Ты же, вообще, хуй поймешь кто, и музыка должна быть – хуй знает какая! – Со сногсшибательной прямотой он моментально перечеркнул мой выбор.

Я собралась открыть рот. Как это, не поймешь кто? А как же мое роскошное королевское платье мои усердные домашние репетиции – я не спала целые сутки! Пока шила, пока готовилась – и НА тебе?!!!

А Трахтенберг уже уселся за пульт и роется в залежах дисков.

– У меня тут есть сборники Лебединского с автографом, он мне подарил потому, что я недавно в его клипе снимался «Пьяный Винни‑Пух». Может, ты видела? – Он взглянул на меня и поймал мой недоумевающий взгляд.

А к чему сей рассказ?

– Я не буду танцевать под Винни‑Пуха!

– А под кого? Под Сову? Тебе что, Сова ближе? – хмыкнул он.

– Да что вы несете?

Что он себе позволяет?! И тут я бросила гневны взгляд на обидчика. В зеленых невинных глазах РОМАНа Львовича не читалось никакого даже отдаленного желания оскорбить или унизить. Он улыбнулся и продолжал копаться в дисках...

– О чем это я? Ах, ну да. Тут вот одна песня есть, «Единственная моя», Лебедь ее написал для Фильки, а потом адаптировал под себя. Сейчас поставлю.

Пропито‑прокуренный мужской голос оглушил диким воем: «А скажи‑ка, друг Петруха, самый умный среди нас, сколько денег сэкономил, сколько нервов себе спас! Резиновая твоя‑яяяааа...»

– Здорово, да? – поинтересовался довольный Роман, когда кошмар закончился.

– Нет. Не очень.

– Ты что? Это же пародия, а ты тоже будешь как хард‑пародия на женщину. Вполне в духе кабаре.

Мне хотелось поспорить. Но есть ли смысл? Уверена, что он все равно сделает так, как хочет. Иначе не я бы на него работала, а наоборот. Лили тоже отстаивает свою точку зрения, а чем это закончится? К тому же тридцать долларов за вечер, которые обещают, – совсем неплохо. Где еще столько заработаю? Я приняла сторону «наимудрейшего»:

– Ну хорошо. А что мне делать?

– Да в принципе все равно. Что хочешь. Главное – соблюдать правила: номер должен идти по нарастающей. На первом куплете надо расстегнуть платье, на втором снять лифчик, на третьем – трусы. Остальное «полирнём» по ходу пьесы, – и он попытался оборвать беседу.

Со стороны казалось, ему все равно, как пройдет мой дебют: если получится – под веселые комментарии и овации продолжу свой путь к творческому Олимпу; если с треском провалюсь – под те же шуточки‑прибауточки вылечу отсюда.

– Будешь Дерьмовочкой, – сообщил он. – Здорово я придумал?

– А что плохого в моем имени?

– Претенциозно звучит, – он словно повторял лекцию моего психиатра. – К тому же я всех баб переименовываю. Ну пойми, как может девка, которая перед толпой народа голой пиздой сверкает, называться Эсмеральдой, Евой или Джульеттой?! Глупости это все! Я тут речи произношу, что все бабы бляди, иллюстрирую анекдотами, так зачем мне дешевый пафос. Раз шоу матерное, так пусть и имена соответствуют. Раз оголяешься публично – будешь... Голожопкой какой‑нибудь.

– А вдруг у меня не получится публично раздеться?

– А?... Нет, у всех получается. И у мужчин, – он выразительно взглянул в мою сторону, – и уж тем более у женщин. Ты же все‑таки женщина?

– А что, не похожа?

– Вот, видишь! Значит, у тебя получится обязательно! Просто в музыку можешь не попасть, но это не самое страшное, – и, не давая мне задать очередное вопрос, скрылся за дверью туалета.