9 страница. Непроясненным пока остался только один вопрос: почему именно Украине захотел сделать Хрущев свой царский подарок?

А заодно - и нашу...

Непроясненным пока остался только один вопрос: почему именно Украине захотел сделать Хрущев свой царский подарок? Случайно ли, что именно ее он избрал своим партнером в том почти мистическом по внутреннему смыслу действе, которое должно было преобразить сталинского полувассала-полушута Микиту в полновластного владыку?

Этот вопрос напрашивался с самого начала, но я умышленно оставил его напоследок, поскольку он, как мы вскоре убедимся, не только позволяет дочертить психологическую канву данного эпизода, но и дает ключ к пониманию и этой уникальной личности, и этой беспрецедентной судьбы.

Итак, почему Украина?

И Шепилов, и Волкогонов в один голос говорят, что Хрущев любил Украину и хотел закрепить за собой ее ответную любовь. Многим, как я убедился, кажется, что этим сказано все. Действительно, всем известно, как много его связывало с этой страной. Да он, в сущности, и был столько же украинцем, сколько и русским, - если говорить не об этнических корнях, а о стихии языка и культуры. Но могла ли эта любовь послужить мотивом в истории с Крымом? Слишком государственным человеком был Никита Сергеевич. Эти глубоко несчастные по-своему люди просто неспособны были бы функционировать, если бы жесточайший тренинг не изолировал их эмоциональную жизнь от поступков. Ведь и семью свою он любил глубоко и сильно. Он решился на невиданный по смелости и мужеству поступок - принял в дом, воспитал, как собственного ребенка, дочь погибшего на фронте сына, несмотря на то что мать ее была репрессирована по крайне тяжелому обвинению. Он отчаянно рисковал! Но был в обращении с близкими сдержан до холодности, несентиментален и не склонен к беспричинному баловству.

Нет, даже если и использовать тут достаточно аморфное слово "любовь", природа этого чувства тоже была специфической.

Сравним два эпизода - об одном пишет Волкогонов, другой приводит в воспоминаниях сам Хрущев.

Председательствует Никита Сергеевич на большом совещании по вопросам сельского хозяйства, положение в котором, как всегда, критическое. По всему видно, что руководить для него - значит орать, угрожать, нагонять страху. Короче, показывать кузькину мать.

Наконец встает директор МТС, говорит: есть серьезная трудность. В деревнях скопилось много навоза, зараженного бруцеллезом. Скоро весна, талые воды донесут заразу до самой Астрахани. А принять какие-то защитные меры колхозам не под силу.

Но Хрущев не дает себе даже труда дослушать:

- Пришел тут чепуху рассказывать! Давайте отчет! А то зацепились за навоз и будем сидеть на навозной куче!

А вот вторая история. Сразу в нескольких областях начинается массовый падеж лошадей. Первая мысль - вредительство. Враги хотят обескровить народное хозяйство, подорвать боевую мощь армии! Сажают всех, кто имеет хоть какое-то отношение к лошадям. Безрезультатно. По наводке арестованных, тут же во всем признавшихся, снимают еще один слой якобы причастных к злодейской акции. И снова нулевой эффект. Одна за другой отправляют на место несколько комиссий. Те тоже почти сразу же оказываются в тюрьме. А лошадиное поголовье продолжает сокращаться.

И тут за дело берется Хрущев и начинает с немыслимого - он ставит под сомнение выводы органов! Созывает новые комиссии - из светил ветеринарии. Добивается для них, с неясным исходом для себя самого, гарантий безопасности. И выясняет - не было в помине никакого вредительства. Была, по его выражению, обычная бесхозяйственность. Вечно запаздывали с уборкой соломы, она намокала на поле, прела, и в ней размножался ядовитый грибок. Исправили эту ошибку - падеж тут же прекратился.

Понятна простодушная гордость Хрущева. Ведь он не просто проявил выдающуюся смекалку - он буквально голову клал под топор. При желании ничего не стоило и его объявить соучастником. Но уж слишком сильно было в нем желание покончить с этой дьявольской напастью!

И первое, что приходит в голову, - эти два портрета, категорически отказывающиеся слиться в один, относятся к двум этапам в развитии личности Хрущева, если угодно - и в развитии общества. Первый - к поре расцвета иррациональной, репрессивной сталинской системы. Второй - к временам финального кризиса, с медленно пробуждающимся реализмом восприятия.

Но в действительности все было как раз наоборот!

История с лошадьми - это предвоенные годы, почти сразу после того, как Сталин, решая, кого назначить своим главным палачом, долго колебался, выбирая между Хрущевым и Ежовым, и кандидатуру Хрущева отвел только из-за его скандальной необразованности, а вовсе не потому, что посчитал его менее пригодным к исполнению палаческих функций.

А стенограмма, которую цитирует Волкогонов, датирована 1950 годом. Это тот самый период, когда Хрущевым должна была уже достаточно прочно овладеть главная антисталинская мысль, озарившая начало его царствования, - что не может быть хорошим труд из-под палки!

Я вижу только одно объяснение этого загадочного парадокса: лошадиной эпидемией занимался украинский секретарь, а страх на безответных деревенских руководителей наводил московский.

Конечно, эти два эпизода - не более чем иллюстрация к тому, что показывает подробный анализ: в Киеве Никита Сергеевич и вправду поворачивался к миру другими гранями своей личности. Что-то важное в нем неуловимо менялось, даже если проявиться это могло всего лишь в оттенках, в нюансах поведения. Ведь, например, пересказав, с явным самодовольством, эпопею с лошадьми, Хрущев ничего не сообщает о судьбе невинно пострадавших: сняли с них бредовые обвинения или же так и оставили гнить в лагерях? Но вот крошечный штрих. Известно, что Сталин вел ночную жизнь - и во всех высоких кабинетах светились по ночам окна. Если вождь, как внушалось нам с детства, был всегда "на посту" (что он отсыпался в дневное время, как-то ускользало от внимания), то не должны были покидать своих постов и все крупные государственные деятели. Вдруг потребуется какая-то справка? Вдруг последует какой-нибудь срочный приказ? А вот Хрущев был типичным "жаворонком", ночные бдения его утомляли. Работая в Киеве, он и сам уходил отдыхать вовремя, и подчиненных отпускал. И Сталин, как утверждает в своих записках зять Хрущева, талантливый журналист Алексей Аджубей, почему-то считался с этим. Он мог, конечно, в любой час поднять "Микиту" с постели, но не делал этого никогда. Чем бы это ни объяснялось, он принимал это подобие независимости, появлявшееся в Хрущеве, когда тот был "у себя" - на Украине.

Я бы не удивился, получив доказательства того, что важную роль играло само дистанцирование от Сталина, физический уход из его магнетического поля Хрущев отваживался перечить Сталину, вот что выглядит почти неправдоподобным! И тем не менее на страницах его воспоминаний, относящихся в 1946 году, рассказана правда.

1946 год был страшно засушливым, пишет Хрущев. К осени вырисовывался ужасно плохой урожай. А план спустили - чуть ли не больше того, что выросло. И началось - так это и называет Хрущев - выколачивание хлеба. От председателей колхозов приходили душераздирающие письма. "У нас ничего не осталось. Помогите". А от первого секретаря ровно ничего не зависело! "Я не мог ничего сделать, при всем своем желании, потому что, когда хлеб сдается на государственный приемный пункт, я не властен распоряжаться им, а сам вынужден умолять оставить нам какое-то количество зерна, в котором мы нуждались. Что-то нам давали, но мало...

Назревал голод. Я поручил подготовить документ в Совмин СССР с показом наших нужд. Мы хотели, чтобы нам дали карточки с централизованным обеспечением не только городского, а и сельского населения каким-то количеством продуктов и кое-где просто организовали бы питание голодающих..."

В ответ Сталин прислал грубейшую телеграмму, в помощи отказал.

"Пошел голод. Стали поступать сигналы, что люди умирают. Кое-где началось людоедство... Кириченко (он был тогда первым секретарем Одесского обкома партии) рассказывал, что, когда он приехал в какой-то колхоз проверить, как проводят люди зиму, ему сказали, чтобы он зашел к такой-то колхознице. Он зашел: "Ужасную застал я картину. Видел, как эта женщина разрезала труп своего ребенка, не то мальчика, не то девочки, и приговаривала: "Вот уже Манечку съели, а теперь Ванечку засолим. Этого хватит на какое-то время". Эта женщина помешалась от голода и зарезала своих детей. Можете себе это представить?"

И Хрущев снова ехал в Москву, снова и снова связывался со Сталиным по телефону, получал разносы, "какие только было возможно". Все знали, что Сталин не переносит правду, если она не ласкает его слух. Он считал, что все при его власти благоденствуют, а ведь Хрущев не только рисовал ужасающие картины - он требовал, чтобы вождь поступил вопреки своим намерениям! "Я был ко всему готов, даже чтобы попасть в графу врагов народа", - признается Никита Сергеевич. Что было у него в душе, когда, ни слова не дождавшись от Сталина, он слышал в телефонной трубке гудки отбоя?

Моя гипотеза сводится к тому, что именно в Киеве, задолго до смерти Сталина, неудержимая фантазия Хрущева уже сформулировала исподволь его будущий самоимидж - доброго, всепонимающего царя, заботливого отца своего народа, который только потому и держит его в строгости, что ему одному известно, как сделать всех счастливыми. И Украина стала первым его царством - в причудливом соединении призрачных, бессознательных образов с самой что ни на есть земной, весомой, зримой и очень грубой властью. Это уже потом он расширил свое царство, присоединив к Украине весь остальной Союз, а поначалу, и достаточно долго, она была его страной, его землей, населенной его символическими детьми. Он за нее отвечал. Вот что питало его отчаянную, самоубийственную смелость!

Но он был безоружен! Он не мог сделать главного, что с незапамятных времен составляет суть и смысл отцовского предназначения, - стать защитником и спасителем детей. И в это самое время он должен был чуть ли не собственноручно изымать из закромов не только последнее пропитание, но и семена, что означало, что на будущий год голодные станут еще голоднее!

Чувство не считается с доводами рассудка. Если мы не выполняем того, что внутренний голос вменяет нам в обязанность, бесполезно оправдываться, искать объективные причины. Ничто не притупляет непереносимого, гложущего чувства вины. И как хорошо известно каждому по собственному опыту, только одно приног сит реальное облегчение - когда находится способ эту вину искупить. Хотя бы чисто символически. Преподнеся, например, бесценный, сказочный подарок.

Но как связать эту прямо-таки несовместимую с закаленным большевиком совестливость с ужасающей грубостью, порой жестокостью, неотделимыми от его образа для многих из тех, кто сталкивался с ним лично?

Хрущев, подробно рассказывая о своей жизни, сам дает на это ответ.

Как большинство из нас, Хрущев был сыном двух отцов - биологического и символического, и каждый сформировал его по своему образу и подобию. Но если на нас общий наш символический отец смотрел с фотографий, то Хрущев жил с ним рядом. Так живут дети при настоящих отцах, трепеща от почти мистического восторга ("он видел сквозь стены и сталь") и столь же запредельного ужаса, далеко выходящего за границы вполне закономерного страха перед человеком, способным в любую минуту убить. Не сомневаюсь, что жители дореволюционной Калиновки строго соблюдали церковные правила и приучали к тому же своих детей. Вполне возможно, что в Сталине для Хрущева воплотились его самые ранние детские представления о Боге и дьяволе - в одном лице.

Помните, мы удивлялись, как мог Хрущев, своими глазами видевший переход от ужасов военного коммунизма к ренессансу при нэпе, не сделать никакого вывода из этого кричащего сопоставления? Но вот еще более показательный пример. Известно, что началом большой политической карьеры Хрущев был обязан непримиримой борьбе с "правыми", которую он вел в стенах Промакадемии. На одном из витков этой борьбы идейные враги, чтобы удалить крикуна Хрущева из Москвы в момент какого-то ответственного голосования, отправили его в подшефный колхоз в Самарскую область. До этого Хрущев "действительного положения" в селе не знал. Теперь приехал и увидел... буквально голод. (Чувствую, что становлюсь несколько монотонным, но ничего не поделаешь - таковы были реалии, сопутствовавшие моему герою на протяжении почти всей его жизни.) Люди ходили как осенние мухи, машины, подаренные шефами, не произвели на них никакого впечатления, они просили об одном - дать им хлеба. То есть своими глазами Хрущев убедился в том, что "правые" не просто интриговали против генеральной линии. Но это его ни на сантиметр не сдвинуло, и он, вернувшись в Москву, с новыми силами включился в борьбу... Неважно, что видели его глаза. Важно, что заявлял Сталин.

Все, что делал и говорил вождь, приводило его будущего преемника в состояние трепетного восторга.

Сталинская проницательность казалась почти нечеловеческой, он знал все и все мог. Хрущев с трудом подбирает слова для передачи своих чувств, жизнь в нем не воспитала способности к рефлексии, к анализу собственных переживаний. Но, переносясь мысленно в 30-е годы, воскрешая в своей душе тогдашние свои эмоциональные реакции, он внезапно находит поразительно точное слово, заимствуя его из чужой, несвойственной ему лексики. Он говорит о Сталине: "Я обоготворял его личность". В устах человека несентиментального такое признание дорогого стоит.

И это божество приблизило его к себе! Возвысило своим доверием! Выделило из толпы, включило в круг избранных, дало ощутить с пронзительной остротой собственную значительность, необычайную ценность! И при этом не возносилось, не демонстрировало, какой пропастью отделено оно от обычного человека, каким был сам Хрущев, - хотя, бесспорно, имело на это право. Сталин ввел Хрущева в дом, познакомил с семьей, приглашал к столу, на который, подумать только, подавали такую же простую, всем доступную еду, какой довольствовались рядовые граждане. Недосягаемый, окруженный тайной Бог внушает почтение и трепет. Бог, спустившийся на землю, разделяющий с людьми все тяготы их бытия, погружает душу в волны сладостного экстаза.

"Однажды (по-моему, перед XVII партийным съездом) мне позвонили и сказали, чтобы я позвонил по такому-то телефону. Я знал, что это номер телефона на квартире Сталина. Звоню. Он мне говорит: "Товарищ Хрущев, до меня дошли слухи, что у вас в Москве неблагополучно дело обстоит с туалетами. Даже "по маленькому" люди бегают и не знают, где бы найти такое место, чтобы освободиться. Создается нехорошее, неловкое положение. Вы подумайте с Булганиным о том, чтобы создать в городе подходящие условия". Казалось бы, такая мелочь. Но это меня еще больше подкупило: вот даже о таких вопросах Сталин заботится и советует нам. Мы, конечно, развили бешеную деятельность с Булганиным и другими ответственными лицами, поручили обследовать все дома и дворы, хотя касалось это в основном дворов, поставили на ноги милицию. И это тоже было сделано. Потом Сталин уточнил задачу: надо создать культурные платные туалеты. И это тоже было сделано. Были построены отдельные туалеты. И все это придумал тоже Сталин.

Помню, как тогда не то на совещание, не то на конференцию съехались товарищи из провинции. Эйхе (он тогда, кажется, в Новосибирске был секретарем парторганизации) с такой латышской простотой спрашивал меня: "Товарищ Хрущев, правильно ли люди говорят, что вы занимаетесь уборными в городе Москве и что это - по научению товарища Сталина?" "Да, верно, - отвечаю, - я занимаюсь туалетами и считаю, что в этом проявляется забота о людях, потому что туалеты в таком большом городе - это заведения, без которых люди не могут обходиться даже в таких городах, как Москва". Вот такой эпизод, казалось бы, мелочевый, свидетельствует, что Сталин и мелочам уделяет внимание. Вождь мирового рабочего класса, как тогда говорили, вождь партии, а ведь не упускает из виду такую жизненно необходимую мелочь для человека, как городские туалеты. И это нас подкупало".

В двадцать с чем-то лет Хрущев, малограмотный слесарь (ненавидевший его Шепилов уверял, что своими глазами видел его собственноручную резолюцию на каком-то документе - "Азнакомица"), стал заместителем управляющего рудником - вступил в инженерную должность, предполагавшую руководство квалифицированными специалистами, и с этого момента занимался командованием в стремительно расширявшихся масштабах. Для революционного самосознания это было в порядке вещей. И все же я не сомневаюсь, что невозможность понять и осмыслить нечто, требовавшее знаний и эрудиции, постоянно его угнетала, подрывала в самых чувствительных точках самоимидж. На чем-то ведь должна была вырасти его феноменальная самоуверенность - гиперкомпенсация, спасительная психологическая защита!

Сталин не только всем своим поведением амнистировал ужасающее невежество Хрущева, - когда он говорил, тому все становилось понятно. Весь мир приобретал в сознании Никиты Сергеевича ту элементарную, схематическую простоту, к какой так виртуозно умел вождь свести любую, даже самую мудреную проблему. Никто не мог бы так точно передать целительную силу сталинского догматизма, как это сделал сам Хрущев: "Сталин резко выделялся (на фоне других вождей. - А. Б.), особенно четкостью своих формулировок... Раз присутствовал я на совещании узкого круга хозяйственников. Это было в 1932 году, когда Сталин сформулировал свои знаменитые "шесть условий" успешного функционирования экономики... Слушая Сталина, я старался не пропустить ни одного слова и, насколько мог, записал его выступление. Потом оно было опубликовано. Повторяю, краткость выражений и четкость формулирования задач, которые были поставлены, подкупали меня, и я все больше и больше проникался уважением к Сталину, признавал за ним особые качества руководителя".

Наделенный от природы неординарно живым, восприимчивым умом, цепкой наблюдательностью, Хрущев даже не замечал, как встраиваются в его сознание эти сталинские клише, парализуя творческую жизнедеятельность мозга. Неразрешимые на уровне его подготовки вопросы вызывали тревогу, беспокойство, мучительную неуверенность. А когда мысль на своем пути встречала готовый, все расставляющий по местам блок, дискомфорт как рукой снимало.

Обе составляющие понятия "нерассуждающая преданность" - сложнейшего по обеспечивающему его психологическому механизму! - оказались у Хрущева возведенными в квадрат, если не в куб. Какое же психическое насилие предшествовало тому, чтобы привести в такое состояние человека, которому от рождения была дарована именно сильнейшая потребность рассуждать, до всего доходить своим умом!

И все же даже не в этом заключается феноменальность личности Хрущева.

Не могу сосчитать, в скольких случаях, в каком множестве самых причудливых вариантов наблюдал я трагические последствия кому-то навязанной силком, а кем-то добровольно, восторженно воспринятой идентификации со Сталиным - символическим отцом, живым, спустившимся на землю Богом. Если бы с Хрущевым произошло только это, то лишь своей высоко-поставленностью он выделялся бы над многомиллионной массой своих современников. Но он демонстрирует и другое - то, чего не должно было быть, строго говоря, не могло быть, если исходить из канонических представлений психоанализа.

В упрощенной формулировке крупнейшие античеловеческие извращения большевизма, вообще революционного радикализма как особого психического устройства объясняются тем, что идентификация с Учителем, Лидером, по-русски - вождем затеняет, заглушает, а случается - вытесняет начисто первичную идентификацию с родным отцом. У Хрущева же она сохранилась почти нетронутой. Я слишком мало знаю о нем, о его детстве и ранней юности, чтобы пытаться объяснить, почему так случилось, но эта уникальная, чуть ли не противоестественная особенность постоянно дает себя почувствовать и в поведении Хрущева, и во всех его реакциях, и в том, что составляло его величие, и в том, что навек покрыло его имя несмываемым позором.

Каким человеком был отец - Сергей Никандрович Хрущев? Трудно сейчас восстановить его облик. Не сохранилось даже фотографии. Никита Сергеевич не захотел ничего сказать о своих родителях. Все, чем я располагаю, - это несколько скупых строчек в записках жены лидера, Нины Петровны Хрущевой, появившихся, строго для семейного пользования, незадолго до смерти:

"...Когда у нас уже была квартира в Доме правительства на Каменном мосту (4 комнаты), к нам переехали родители Н. С. Тогда продукты распределяли по карточкам, мой распределитель находился недалеко от завода (то есть в районе Электрозаводской. - А. Б.), а распределитель Н. С. - в теперешнем Комсомольском переулке. Отец Н. С., Сергей Никандрович, ездил в эти распределители за картошкой и за другими продуктами и носил их "на горбу" (на спине), другой возможности не было. Однажды с таким грузом он спрыгнул с трамвая на ходу, да еще в обратную от хода сторону; хорошо, что не убился насмерть. Он же носил Радочку в ясли на 11-й этаж нашего дома, когда лифт не работал... Рада очень любила дедушку.

Бабушка, Ксения Ивановна, больше сидела в своей комнате или брала табуретку и садилась на улице возле подъезда. Возле нее обязательно собирались люди, которым она что-то рассказывала. Н. С. не одобрял ее "сидения", но мать его не слушала".

Как можно понять, у Нины Петровны, которая в ту пору сама "горела" на партийной работе, не много оставалось времени, чтобы близко общаться со "стариками"; да и не ставила она в этих записках такой задачи - описывать лица, характеры. Там больше говорится о событиях, об обстановке...

На удивление бедной выглядит и информация о самом Хрущеве. Каким он был в ту пору, когда в человеке наиболее ощутимо влияние семьи? Эта тема Никите Сергеевичу тоже была явно неинтересна, обращался он к ней главным образом для того, чтобы подчеркнуть чистоту своего происхождения. Родился в деревне, в бедном доме (где-то он упоминает, что печка топилась "по-черному"), мальчишкой отец увез его в Донбасс, но все же он успел полюбить деревню, деревенский быт. Отец работал на угольных копях, при этом и мальчика семья была вынуждена с двенадцати лет послать на работу, из-за чего и учиться в школе ему довелось всего "две зимы". И вместе с тем, едва успев повзрослеть, Никита начинает вполне прилично себя обеспечивать. Несколько раз, описывая свое материальное положение в бытность крупным партийным руководителем, подчеркивает: до революции я жил гораздо лучше. Несмотря на молодость, вступает в Общество трезвости, увлекается фотографией, гоняет по улицам поселка на мотоцикле, который сам ухитрился собрать. Очень красноречива фотография пяти дочерей шахтера Ивана Андреевича Писарева, в семье которого восемнадцатилетний Хрущев "столовался": одна из этих прелестных барышень, по-другому не скажешь, через два года стала его женой...

Все это слишком бегло, неопределенно, чтобы строить какие-то гипотезы, мне даже не хочется облекать в слова те смутные ассоциации, которые невольно связываются с этими штрихами. Но что-то определенно обнаруживается, - может быть, по сходству с семьями, с которыми я соприкасался близко, наблюдал в разных жизненных обстоятельствах, часто в испытаниях, в несчастьях. Конечно, я ничего не могу утверждать, но когда я думаю о пронзительном хрущевском жизнелюбии, о его мощнейшем созидательном начале, о многом, многом другом, органически вырастающем из этих фундаментальных качеств, - почти не сомневаюсь, что все это было заложено в нем отцом.

Две идентификации, тяготевшие к двум разным мирам, к двум несовместимым сверхидеям и потому одна другую исключавшие, сосуществовали, судя по всему, достаточно мирно, пребывая в некоем подвижном равновесии. В этом мне видится и ключ ко всем загадкам, которыми ошеломлял Хрущев страну и мир, и психоаналитическое обоснование образа, рожденного интуицией Эрнста Неизвестного, когда тот работал над надгробным памятником. Белое и черное в игре мраморных блоков - извечных символов света и тьмы, добра и зла, правды и лжи, во всем их антагонизме, несовместимости, здесь, благодаря композиции, предстают в раздражающем и вместе с тем притягивающем единстве, они неразделимы...

Скульптор оказался одним из немногих, кто не только увидел, но и правильно понял этого человека.

Глава 2. Мог ли Хрущев стать "новым русским"?

3. Первое явление доллара

Листая старую "известинскую" подшивку в поисках статьи Юрия Феофанова "Фирма терпит крах" - о знаменитом "деле валютчиков", - я вновь погрузился в атмосферу 1961 года. Ошеломляющее событие - полет Юрия Гагарина... первые предвестия кубинского кризиса... неумолчный рокот пропагандистских тамтамов "навстречу XXII съезду КПСС"... Вот, кстати, еще одно явление темы денег: обмен старых дензнаков на новые, - вспомнилось мимоходом, сколько лет во всех разговорах, расчетах, обсуждениях присутствовали обе шкалы, назвав сумму, тут же приговаривали: "а по-старому это столько-то", без этого уточнения люди чувствовали себя неуверенно - правильно ли они считают, не попадут ли впросак? И вот так, совершив попутно путешествие во времени, я дошел наконец до номера за 19 мая.

Официальное сообщение КГБ и Прокуратуры СССР: арестованы и привлечены к уголовной ответственности за нарушение правил валютных операций и спекуляцию валютными ценностями в крупных размерах Рокотов Я. Т., Файбишенко В. П., Эдлис Н. И. и другие - всего девять человек. Эти люди, действуя в целях наживы, систематически скупали в крупных размерах у иностранцев и отдельных советских граждан валюту и золотые монеты, а затем перепродавали по спекулятивным ценам. В течение длительного периода они не занимались общественно полезным трудом, вели паразитический образ жизни, разлагающе влияли на отдельных неустойчивых граждан. Вступая в преступные связи с иностранцами, они унижали достоинство советских людей. Следствие по делу закончено, обвинительное заключение утверждено Генеральным прокурором СССР, дело передано на рассмотрение в суд.

"Дело валютчиков" - такое же черное пятно на репутации Хрущева, как и расправа с рабочими Новочеркасска. Инкриминируется ему здесь чудовищный правовой нонсенс: подсудимых приговорили к смертной казни по статье, которая появилась в законе после совершения ими преступления, хотя чуть ли не со времен Римского права один из основополагающих юридических принципов гласит, что закон обратной силы не имеет. Но по этому поводу мне нечего добавить ко всему сказанному, кроме разве того, что правосознание лидера и абсолютного большинства нации находилось на одинаковом уровне. Полагаю, что даже среди юристов далеко не у всех всколыхнулось сердце. Статья все же появилась, пусть постфактум, - и это был гигантский прогресс по сравнению с совсем недавними временами, когда людей расстреливали сотнями тысяч, вообще не заглядывая ни в какие законы. Да вот хотя бы: в "Известиях" уже столько писали о законности, а вот напечатали же, в один день с официальными сообщениями, огромную статью, где обвиняемых, задолго до суда, называют преступниками, а оценки следствия подаются как стопроцентно доказанные. И это тоже было встречено общественным мнением с полной невозмутимостью...

Что было - так это какое-то неясное беспокойство, смутное ощущение несоразмерности вины и страшного наказания, продиктованное не юридической грамотностью, а успевшим уже сложиться за хрущевские годы представлением о цене человеческой жизни, массовой отвычкой от выкриков "Собакам собачья смерть!" Помнится также, что к этому делу долго, по разным поводам, возвращались люди, не знакомые с подсудимыми, никогда не державшие в руках валюту и никаких побуждений не имевшие к тому, чтобы начать за ней охотиться. Что-то было в этой истории необычное, инстинктивно в ней чудился какой-то особый, знаковый смысл.

Те давние ощущения мне и захотелось сейчас перепроверить, но больше всего - понять эту необычайно жесткую, в общем-то не характерную для него позицию царя Никиты. Чувствовалась во всем какая-то повышенная нервозность. Самодеятельность в валютных делах всегда рассматривалась у нас как преступление. Но до 1 марта 1961 года за спекуляцию иностранными деньгами предусматривались совсем небольшие сроки лишения свободы - всего до 3 лет, правда, с конфискацией имущества. После 1 марта валютные нарушения вошли в категорию тяжких преступлений против государства, и планка наказания поднялась: от 3 до 8 лет. Месяца не прошло - она поднялась снова, теперь уже до 5-15 лет. И наконец, 5 мая (как бы глубоко восприняв разоблачительный пафос газетных публикаций) советские законодатели ввели высшую меру.

Мне не удалось найти никакой информации о том, кто был прямым инициатором этого стремительного "устрожения": сам Никита Сергеевич или кто-то еще. Но в любом случае он был с ним согласен - иное мы смело можем исключить. Чем же он руководствовался? Что обнаружил для себя в деле Яна Рокотова и других "валютчиков", из-за чего оно встало в его восприятии особняком среди достаточно широко распространенных "экономических диверсий"?

Я рассчитывал, что статья в газете, которую редактировал зять Хрущева Алексей Аджубей, наверняка знавший исчерпывающе точный ответ на все эти вопросы, поможет мне хоть что-то прояснить. И не ошибся. Действительно, есть смысл прочесть статью Юрия Феофанова, что называется, с лупой в руках.