Сущность народов еще в большей степени, чем сущность индивидуумов,можно постигать через их сопричастность смутному. Очевидности, в которых теи другие живут, раскрывают всего лишь их преходящий характер, их периферию,внешний облик. То, что может выразить тот или иной народ, обладает только историческойценностью: это его успех в сфере становления; а вот то, чего он выразить неможет, его неудача в вечности, -- это его бесплодная жажда самого себя;поскольку его усилия исчерпать себя в выражении оказываются бесплодными, онзаменяет выражение некоторыми словами -- намеками на несказанное... Сколько же раз в наших паломничествах за пределы интеллекта мы слагалинаши тревоги под сень исполненных тоски устремлений, скрывающихся за словамиSehnsucht, yearning, saudade*, устремлений, подобных звонким *Тоска (нем., англ., исп.). 35 плодам, поспевающим для слишком зрелых сердец! Приподнимем жепокрывало: соответствует ли оболочка этих слов их содержанию? Возможно ли,чтобы одно и то же значение жило и умирало в словесных разветвлениях единогоствола неопределенности? Можно ли представить себе, чтобы столь различныенароды испытывали ностальгию одинаково? Тот, кто попытался бы найти формулу тоски по далям, стал бы жертвойплохо разработанной архитектуры. Чтобы подняться до истоков выраженийсмутного, нужно идти путем аффективной регрессии к их смыслу, погружаться внесказанное и выйти из него с разодранными в клочья понятиями. Потерявтеоретическую уверенность и гордость за свою понятливость, мы можемпопытаться все постичь, и постичь для самих себя. Тогда нам удастся вновь ивновь наслаждаться невыразимым, удастся наладить жизнь за пределамиподдающегося постижению, влача существование на периферии возвышенного.Чтобы ускользнуть от бесплодности, нужно расцвести на пороге разума... Жить в ожидании, в том, чего пока нет, -- значит приниматьстимулирующее отсутствие равновесия, заложенное в идее будущего. Всякаяностальгия является выходом за пределы настоящего. Даже в форме сожаленияона обретает динамический характер: тогда хочется ворваться в прошлое,действовать наперекор всему, протестовать против необратимого. Жизнь неимеет иного содержания, кроме насилия над временем. Одержимость инымистранами и мирами коренится в невозможности продлить мгновение, причем этаневозможность как раз и есть сама ностальгия. В том, что французы отказались испытывать, а главное, культивироватьсовершенство неопределенного, присутствует некий характерный признак. ВоФранции этот недуг не бывает массовым: у французского сплина нетметафизических качеств, а скука здесь протекает под контролем. Французампретит любой сговор с Возможным; даже их язык исключает любую причастность ктаящимся в нем опасностям. Есть ли другой такой народ, который чувствовал бысебя в мире более непринужденно, чем французский, народ, для которогопонятие быть "у себя дома"; обладало бы большим смыслом и большим весом, длякоторого имманентность была бы более привлекательной, чем для французскогонарода? Чтобы серьезно захотеть чего-то иного, нужно оказаться вне пространстваи времени и жить, ощущая минимум близости к конкретному месту и моменту.Тому, что история Франции так целостна, способствует ее верность собственнойсути, льстящая нашей склонности к совершенству и разочаровывающая нашупотребность в незавершенном, которое предполагает трагическое видение мира.Единственной заразительной вещью во Франции является трезвомыслие, страхбыть одураченным, быть жертвой чего бы то ни было. Поэтому француз пускаетсяв рискованное предприятие осознанно. Он хочет быть одураченным; онзавязывает себе глаза. Бессознательный героизм, естественно, кажется емупроявлением дурного тона, лишенной элегантности слабостью; представляетсяему безвкусицей и малопристойной жертвой. Однако жестокая двусмысленностьжизни требует, чтобы во всякий момент преобладал порыв -- а не воля -- статьтрупом или метафизическим глупцом. Если французы наделили ностальгию слишком большой ясностью, если онилишили ностальгию определенного глубинного и опасного обаяния, то 36 немецкая тоска (Sehnsucht), наоборот, является средоточием всегонеразрешимого в конфликтах германской души, раздираемой между Родиной(Heimat) и Бесконечным. Как утолить ее, эту тоску? С одной стороны, ей присуще стремлениепогрузиться в неразделенную амальгаму сердца и почвы; с другой -- стремлениеосваивать, глотать пространство. А поскольку у протяженности нет границ ипоскольку с ней растет склонность к новым скитаниям, цель отступает по мерепродвижения вперед. Отсюда любовь к экзотике, страсть к путешествиям,наслаждение пейзажем как таковым, дефицит внутренней формы, ускользающаяглубина, соблазнительная и в то же время отталкивающая. Снять напряжениемежду Heimat и Бесконечным невозможно, ведь приходится искать компромиссмежду укорененностью и неприкаянностью, между родным очагом и далью. Неявляется ли империализм, эта роковая в своей окончательной сути константа,политическим, до вульгарности конкретным выражением той тоски, котораяобозначается словом Sehnsucht? Не только можно, но и очень даже нужно обращать внимание наисторические последствия некоторых внутренних оценок. Между тем одной изтаких внутренних оценок как раз и является ностальгия. Она мешает намкомфортно расположиться как в нашем существовании, так и в абсолюте; оназаставляет нас пребывать в неопределенности, заставляет нас терять своиустои, заставляет жить незащищенными во времени. Быть выдернутым из почвы, изгнанным во время, оказаться оторванным отсвоих корней предполагает желание быть воссоединенным с перво-истоками,предшествовавшими разлуке и разрыву. Ностальгия -- это вечное ощущениебездомности; соответственно вне светозарных очертаний Тоски и противоречивыхтяжб между Бесконечным и Heimat она принимает форму возвращения к конечному,к непосредственному, форму отклика на зов матери-земли. Сердце под стать умутоже сочиняет утопии, причем самой странной из всех них является утопия, гдефигурирует родная вселенная, в которой мы якобы можем отдохнуть от самихсебя, вселенная как космическая подушка для всех наших усталостей. При ностальгической тоске люди жаждут не чего-то ощутимого, а своегорода абстрактного тепла, не совместимого со временем и напоминающегопредчувствие рая. Все, что не принимает существования как такового, граничитс теологией. Ностальгия является всего лишь своего рода сентиментальнойтеологией, в которой Абсолют строится из элементов желания, а Богпредставляет собой выработанное истомой Неопределенное.
