Сожаление о том, что ты не Атлант, что ты не можешь встряхнуть плечами,дабы помочь этой дурацкой материи обвалиться... Ярость идет по пути,обратному космогоническому. В силу каких тайн мы иногда просыпаемся по утрамс жаждой уничтожить все -- и безжизненное и живое? Когда демон погружается внаши жилы, когда наши идеи бьются в конвульсиях, а желания воюют противсвета, стихии пылают и сгорают, а наши пальцы стирают их в пепел. Какие кошмары лелеяли мы по ночам, чтобы встать с постели врагамисолнца? Нужно ли нам ликвидировать себя, чтобы тем самым покончить со всем?Какая сопричастность и какие узы продлевают нашу тесную связь со временем?Жизнь стала бы невыносимой без отрицающих ее сил. Хозяева одного возможноговыхода, хозяева идеи бегства, мы могли бы легко себя истребить и -- навершине бреда -- извергнуть из себя эту вселенную....Или же нам остается молиться и дожидаться следующего утра. (Писать книги было бы пошло и излишне, если бы мы могли вволю рыдать иподражать детям и женщинам, дающим волю своей ярости... В материи, изкоторой мы сделаны, в ее глубочайшей непристойности кроется начало горечи,смягчаемой только слезами. Если бы всякий раз, когда подступают печали, унас была возможность освобождаться с помощью плача, исчезли бы как смутныенедуги, так и поэзия. Но то ли врожденная скрытность, усугубленнаяобразованием, то ли дурное функционирование слезных желез обрекают нас намученичество с сухими глазами. Впрочем, ни крики, ни шквалы ругательств, ниумерщвление плоти, ни вонзенные в собственные ладони ногти с последующимутешением от вида крови уже не фигурируют среди наших методов терапии.Отсюда следует, что мы все больны, что каждому из нас нужно было бы датьСахару, чтобы повыть там вволю, или же берега элегически-бурного моря, чтобык его неистовым жалобам примешивать наши еще более неистовые жалобы. Нашипароксизмы требуют возвышенно-карикатурного окружения, апоплексическойбесконечности, видений казни через повешение, в которых небосвод служил бывиселицей как нашим скелетам, так и всем первоосновам.)
