Все имеющее отношение к вечности неизбежно оборачивается общимиместами. Мир в конечном счете принимает любое откровение и смиряется с какимугодно содроганием, лишь бы были найдены их формулы. Идея вселенскойникчемности -- более опасная, чем все бедствия, вместе взятые, -- 46 деградировала до уровня очевидности: все ее признают, но никто с ней несообразуется. Страх перед окончательной истиной притупился; он превратился вназойливый рефрен, и люди о нем уже не думают, так как они выучили наизустьвещи, которые, просто мельком увиденные, должны были бы увлечь их в безднуили к спасению. Обнаружение ничтожности Времени породило святых и поэтов, аеще -- отчаяние немногих влюбленных в анафему одиночек... Такие прозрения не чужды и толпам, которые твердят: "к чему это?"; "чтоэто даст?"; "мы и не такое увидим"; "чем больше все меняется, тем больше всеостается в прежнем виде", а между тем ничего не происходит, никто неприходит: ни новый святой, ни новый поэт... Если бы они придерживались хотябы одной из этих избитых фраз, лицо земли преобразилось бы. Но вечность,возникшая на какой-то антивитальной мысли, не может стать рефлексом человекаи не угрожать при этом совершению им поступков: она становится общим местом,чтобы из-за машинального повторения о ней можно было бы забыть. Святостьявляется таким же приключением, как и поэзия. Люди говорят: "все проходит",но скольким из них понятен масштаб этой устрашающей банальности? Скольколюдей бегут от жизни, воспевают или оплакивают ее? Кому чуждо убеждение отщете всего сущего? Но кто осмеливается принять последствия этого убеждения?Человек с метафизическим призванием -- явление гораздо более редкое, чем,например, чудовище, и все же каждый человек потенциально обладает элементамиэтого призвания. Чтобы все понять, одному индийскому принцу оказалосьдостаточным увидеть одного увечного, одного старика и одного мертвеца; мытоже их видим, но ничего не понимаем, ибо в нашей жизни ничего не меняется.Мы не можем отказаться отчего бы то ни было; между тем очевидность суетностинам вполне доступна. Больные надеждой, мы все чего-то ждем, а ведь жизньесть не что иное, как ожидание, превратившееся в гипостаз. Мы ждем всего --даже Ничто, -- лишь бы не остаться навеки во взвешенном состоянии, лишь быизбежать удела равнодушного божества или трупа. Вот так сердце, сделавшеедля себя аксиомой Непоправимое, еще надеется получить от него какие-топодарки. Человечество живет, любя отрицающие его события...
