ПОМЯННИК 1 страница

 

ПРЕДИСЛОВИЕ

 

О грехе аборта написано немало книг. Умных, порой горестных, с научными выкладками и страш­ными цифрами... Эта книга уникальна тем, что ос­нову ее составляют покаянные письма женщин, в окаменении сердец погубивших во чреве соб­ственных детей. Или — рассказанные журналиста­ми подлинные истории грехопадения.

Страницы этой книги истекают кровью. Кровью наших нерожденных детей — тех, кому, быть мо­жет, Господь судил стать великими подвижниками и молитвенниками, или нести врачующее исцеление больным в госпиталях и больницах, или наставлять на доброе в школах тех счастливцев, которым их матери позволили появиться на свет Божий. Эти рассказы попытка воззвать хотя бы к тем кто еще способен услышать такую простую заповедь Бо-жию — не убий.

Дай-то Бог, чтобы хоть кто-то услышал голос совести — глас Божий, хоть кто-то, оплакав в по­каянии собственные грехи, решился сделать все для спасения нерожденных младенцев. Тогда — не на­прасен наш труд. И малые дети придут в нашу вы­мирающую страну и наполнят ее звонким смехом и тихой молитвой, наполнят щедро изливаемой Бо-жией благодатью.

И хотя невозможно человеку исправить столь ве­ликое зло, как убиение нерожденного младенца, но пока мы живы, есть еще возможность принести по­каяние и слезно молить Господа о даровании благой участи отправленным нами в темную юдоль, чадам. Вот почему мы поместили в конце книги покаянный акафист жен, загубивших своих чад, и молитвы.

Составитель

И сердце омылось слезами

 

 

(рассказы женщин)

 

 

НЕРОЖДЕННАЯ ОЛЕНЬКА

Жизнь свою заполняем всем, что только под руку попадется. Разборчивые в еде и одежде, мы порой так неразборчивы в средствах, которые избираем, чтобы достигнуть временного своего телесного покоя... Душа чернеет от осознания сво­его греха. Да ведь сама я, сама! — просила у Бога семью, детей...

Было мне уже 27 лет. Институт за плечами, ра­бота интересная, друзья, а нет ощущения полноты жизни. Пришло понимание простой истины — жен­щина только в семье, в детях раскрывает свое пред­назначение.

Училась я тогда в Ростове-на-Дону на профес­сиональных курсах. Как-то поехали мы на экскур­сию в Новочеркасск. В программе было и посеще­ние храма. Заходила как в музей, а вошла — как на небо взошла: люди молятся, свечи горят... Я эту жизнь тогда не знала. Отыскала знакомую икону Николая Чудотворца (у меня отец был Николай), встала рядом. Свеча горит в руке, поставить не­куда: нет пустого места на подсвечнике. Не зная ни одной молитвы, я стала молиться душой и сле­зами. Всю горечь своего женского одиночества излила перед святым образом. Я просила святителя Николая изменить мою жизнь, чтобы дал мне Бог мужа любимого и любящего, детей, семью, дом, чтобы не жила я одна-одинешенька, не катилась по миру как перекати-поле. И хоть я только про­сила, не умея благодарить за все, что уже дал мне

Господь, даже такая молитва стала для меня очи­щением души.

Вошла в автобус, а там все места уже заняты, кроме одного, рядом с незнакомым мужчиной. Раз­говорились... Он и познакомил меня вскоре с моим будущим мужем.

Жить бы и радоваться — родилась у нас дочень­ка. Только квартиры у нас пока не было. И хотя по­сылал нам Господь деток, мы, озабоченные квар­тирным вопросом, отвергали безценный дар Божий. Четыре аборта я сделала, и один из них —двойня. Одну родила, пятерых загубила!

Это теперь я ужасаюсь, а тогда нам с мужем ка­залось, что все у нас в порядке. То ли душа окамене­ла, то ли власть мира сего взяла верх над нами. И лишь одну потерю по Божьей милости я опла­кала еще в роддоме, со­жалея о содеянном.

Было это 5 июля 1984 года. Все помню: и сто­птанные сандалии, и белую сорочку — одея­ние грешников в боль­нице, и как стояли мы вдоль стенки, слушая жуткие вопли тех, кто добровольно привел уже дитя свое на Голго­фу. А ведь есть у абор­та миг, когда криком исходит душа, — хоть ты губы в кровь кусай, хоть кричи и маму зови на помощь, — в этот миг нет мысли, только сгусток боли. И чувство это — та же смерть. Кажется, что вся жизнь твоя сейчас на тонкой ниточке. А это — миг вечной разлуки матери с ее неродившимся ребенком. И только ужас в голове и одна мысль: скорее бы все кончилось!

Скоро все и кончилось. Во мне казнили моего ребенка, а он так хотел жить! Мое тело стало лоб­ным местом, плахой, местом смерти. Господь создал нас, женщин, храмом для чуда рождения жизни, а мы превратили тело свое в адскую мясорубку.

...После «экзекуции» вошла в палату — светлую, чистую, солнцем залитую. Я осталась совсем одна, и показалось, что это — навсегда. Осознав, что сде­лала непоправимое, я разрыдалась. Теперь уже я искренне жалела, что не оставила ребеночка. Я ощутила вселенскую потерю в себе, и ничего уже нельзя было изменить!

Это уже — как землю бросают на гроб. Но не будет на земле того места, где найдет приют тело моего ребенка, куда прийти бы с покаянием, по­плакать. И нет покоя душе загубленного младен­ца, как не досталось ласки материнской, света Бо­жьего. И будет он, твой первенец или просто лиш­ний, навеки сирота. Мы давно привыкли задви­гать подальше свою совесть в угоду обществен­ному мнению: «Что скажет Марья Алексевна?!» Суда людского боимся — не Божьего! Но вечным сиротством убиенного чада навсегда пронзится и душа матери независимо от того, понимает ли она это или нет. А если осознает и покается? Милос­тив Господь к нам, грешным!

Вот и меня Господь не оставил, не пригвоздил мою душу за смертный грех, а пожалел за мое раскаяние и даже утешил. Откуда-то пришло ко мне имя: Оль­га. Не голос сказал, а будто надо мной и во мне раз­лилось это слово. И поняла я, что убила дочкину се­стренку. Это была моя навсегда неродившаяся дочь Оленька, которую я даже не видела, на руках не дер­жала, не кормила, не дала ей света Божьего увидеть! Господи, прости меня, окаянную!

Открыл Господь мне имя загубленного мной ре­бенка, и я теперь молюсь за нее дома. Но почему именно Ольга? Мы бы сами так не назвали, у нас в роду другие имена. По святцам ли — впереди, 24-го июля, день святой равноапостольной Ольги, в кре­щении Елены, или потому что два имени — мое, Еле­на, и пришедшее мне от Бога Ольга, незримо связа­ны — только вот оно, это имя, в памяти и в самом сердце. Имя моей доченьки... Тайна сия от Бога.

...На другой день меня выписали. Я купила торт и ромашки. Дома меня ждала маленькая дочь На­стя — в этот день ей исполнилось четыре года. Вче­ра я убила ее сестру, а сегодня везу ей торт и цве­ты. Только нет в душе праздника, на сердце кошки скребут. И я чувствую свою безмерную вину перед этим маленьким сокровищем за то, что у нее никог­да не будет сестренки. Быть может, это главная моя потеря в жизни... Сколько же таких потерь у всего человечества!

Смотрю теперь на икону Вифлеемских Младен­цев-мучеников, и кажется, что мои это дети впере­ди стоят, а в центре — моя Оленька. Прости меня, доченька моя, прости, научи покаянию. Ты, и не­родившаяся, мудрее меня, живущей, ищущей свет во тьме грехов своих.

Прошу ваших молитв обо мне.

Елена, г. Самара

 

«БЛАГОДЕТЕЛЬНИЦА»

В своей жизни я встречала много добрых, сер­дечных людей. Одним из таких «благодетелей» на­долго стала для меня и Наталья Николаевна.

Мы почти не были знакомы, но, узнав о моей «проблеме» она утешила:

— Все это поправимо! Не можешь идти на аборт по месту жительства — понятно, зачем тебе «све­титься». Приходи, я тебе дам направление в обла­стную больницу. И не переживай ни о чем...

Дала мне карточку с домашним адресом и теле­фоном.

В назначенный день я приехала к ней — и полу­чила направление, притом с уже вписанными буд­то бы сданными анализами. От принесенной короб­ки конфет врач отказалась наотрез:

—Своих деток корми! У меня и так всего вдоволь...

Когда «проблема» возникла снова, я уже не му­чилась вопросом, что же мне делать. Набрала зна­комый номер и вновь услышала приветливое:

— Помогу — о чем речь!

Наталья Николаевна встретила меня в домаш­нем халате.

— Подожди, я переоденусь, — она предложила мне присесть у журнального столика с дымящимся кофейником и двумя чашечками.

Выйдя из спальни уже в красивом модном пла­тье, она пожаловалась:

— Беда с этим протезом. Только и следи, чтобы ровно лежал на теле.

' И рассказала, что не так давно перенесла ампу­тацию груди. Возникла опухоль — и пока она из доброкачественной не перешла в неизлечимую сте­пень рака, пришлось отнять грудь. Так что пыш­ный бюст — не более, чем муляж...

Понадобились многие годы, чтобы мне, уже по­нявшей всю непоправимую тяжесть греха чадоу-бийства, вспомнился тот давний «визит» к Ната­лье Николаевне. И с ужасающей ясностью откры­лось: да ведь ее, врача-гинеколога, отнявшую жизнь у множества нерожденных детей, Господь лишил груди — символа материнства. Грудью вскармливаются младенцы...

Как же перевернулось все в наших душах, что мы благодетелями считаем палачей! И с умилени­ем вспоминаем добрых тетенек, «выручивших» нас, посодействовав в убийстве собственных детей...

Ольга, г. Самара

 

 

ПИСЬМО БАТЮШКЕ

 

...Жили мы, помню, в Юнгородке — на рабочей окраине Самары. Как-то утром иду с завода пос­ле третьей смены, вижу — у домоуправления на­род толпится, люди что-то рассматривают. Подо­шла и я. Смотрю — лежит голенький ребеночек, мертвенький, кожица местами слезла, сам мальчик весь синий... Говорят, утром машина очищала ка­нализацию и вдруг «зачихала». Рабочий поднял шланг — висит ребенок! Головку в шланг засоса­ло, а тельце не пролезло.

Сколько лет прошло, а я до сих пор помню этого мальчика: глазки закрыты, губки бантиком, носик аккуратненький — в жизни красавец был бы! Бабы его жалели, приговаривая:

— Что за дура — вовремя аборт не сделала! До­тянула, родила — и убила ведь уж человека!

Другая возразила:

— Аборт-то ведь тоже грех!

— Дак не доводи до двенадцати недель, как он шевелиться начнет, — избавляйся раньше!

Вот при такой «школе жизни» я жила — и впи­тывала в себя все «умные» советы... Убивала рав­нодушно, не чувствуя за собой вины. Те редкие се­мьи, где рожали много, считали — вроде они с простинкой. Куда нищету плодят? Подумали бы... Мгла царила в наших очерствелых сердцах.

Спираль — этой новизны в мою молодость еще не было, а вот уж в отделе молодые наши сотрудни­цы не скрывая открыто говорили, что поставили себе спираль. Хвалились — надежная. Уверены были, что уж это-то не грех...

А до каких грехов доходили мы — и вспомнить страшно. Лежала я на очередном аборте. Соседка по койке рассказала, что ее дочка сейчас у мамы в деревне.

— Когда я ее родила, то сон увидела, будто при кормлении вихрь вырвал ее у меня из рук и унес...

И похвастала:

— Мы теперь с мужем приладились — так удоб­но, никаких абортов делать не надо, по врачам ходить. Шесть месяцев я ношу, потом включаю приемник погромче, сама себе открываю роды и под шум рожаю...

— Как же ты здесь оказалась?

— По глупости... Муж сильно потянул ребенка за ножку — оторвал, испугался, что я умру, вызвал «скорую». Когда приехали, я уж родила, но они на­стояли, увезли...

Геройски рассказывала, мол, не раз уж так де­лала, от четырех или пяти, мол, сама избавилась.

...Прошло года два — три. Встретилась мне на улице беременная женщина и ведет за ручку ма­лыша, еще плохо шагающего мальчика. Я узнала в ней ту самую соседку по койке. Разговорились, и она мне поведала:

— Тогда я пришла из больницы, а дома на сто­ле телеграмма из деревни. Дочка умерла скоропо­стижно.*:. Схоронили — и я дала Богу зарок, что двоих рожу подряд.

Больше я ее не встречала. Не знаю, как жила она дальше, после выполнения зарока. Двоих подряд родила, а потом?.. Дай-то Бог, вразумилась бы.

А я-то грешная! Что только над собой не вытво­ряла, лишь бы не родить. Как стемнеет, ношу вед­ра с водой в худую кадушку, с крыши сарая прыга­ла; в бане нажгусь-напарюсь (учили бабы) и такое зелье выпью, аж оглохну! — ан нет, без больницы не обходилось. Самой вытравить не удалось — иду к врачам...

На самый первый аборт решилась, когда доч­ка в четыре месяца стала грудь выплевывать. Про­верилась я — беременная. В больницах тогда про медаборты не слышно было, но всегда можно было тайком, «по договоренности», сделать. Вот и я договорилась в Отрадном. Медсестра сдела­ла, что могла, и ушла, наказав:

— Ходи, ходи, быстрее вылетит!

Хозяйка снаружи дом на замок закрыла, я одна. Хожу, как велено. Глянула в зеркало — синяя! Ду­маю, все: видно, внесла она мне заражение. Корчи­лась одна, не смела позвать на помощь — тогда строго было. Наутро надо было ехать домой. Кое-как добралась на вокзал. Ступеньки у поезда вы­сокие, народу! — а у меня адские схватки. Но мне освободили место на скамье. Скрючилась и еду... Домой уже не шла — ползла по обочине, оставляя красные следы. В ночь поднялся жар. Вызвали «ско­рую» и увезли в больницу. Утром положили меня на кресло, сделали чистку. Ругали меня врачи на чем свет стоит! И поделом...

Но вскоре аборты разрешили делать, уже в но­ябре 1955 года можно было смело идти в больни­цу... Хоть и считали нас грязными абортницами, держали в отдельных палатах и к «чистым» стро­го-настрого запрещали заходить.

Годы прошли, и слава Богу, слушая Ваши, доро­гой мой батюшка, наставления — истину святую — осознала я свою огромную греховность, вину во­век непоправимую.

Простите, что уж очень подробно-то я все описа­ла. Да разве мыслимо на исповеди вот так все излить?

Отче честный, помолитесь за меня окаянную Гос­поду, да простит он меня, великую грешницу, а де­точек моих неповинных, мною загубленных, да из­ведет из мрака и причтет к младенцам-мученикам, от Ирода убиенным...

Антонина, г. Самара

 

ОЖЕСТОЧЕНИЕ СЕРДЕЦ

В коридоре женской консультации одна из две­рей ведет в «операционную». На самом деле это абортарий, потому что большинство операций, которые здесь производятся, это мини-аборты. Абортарий в обычной женской консультации од­ного из районов города Самары, операции каждую среду и пятницу, начиная с 1992 года.

Раньше, чтобы сделать аборт, надо было полу­чить в консультации направление в стационар и провести несколько дней на больничной койке.

Теперь же все предельно упростилось. Чтобы убить собственное дитя, женщина с маленьким сроком бе­ременности сдает анализы, приходит в консульта­цию к девяти утра, а в 12 утра — «налегке» — ухо­дит домой. Сама «процедура» занимает около де­сяти минут. По месту жительства эту операцию де­лают безплатно.

От самой мысли о том, что мне придется присут­ствовать при убийстве детей, безсильно опустив при этом руки, мерк свет. Эти три часа стали тремя часами в аду. Но не для тех шести женщин, кото­рые пришли в этот день на аборт. Я попыталась поговорить с каждой в отдельности, пока все не спеша собирались у операционной. Протягиваю листовку «Не убий!» (о том, что такое аборт) пра­вославного центра «Жизнь». И снова, и снова на­тыкаюсь на холодные глаза: «Да я все это давно знаю!»; «А что теперь каждого рожать? Я все вре­мя «залетаю», меня тут уже и так прозвали — мать-героиня, ха-ха!»; «Да что вы! У меня двое детей, хватит! Зачем мне еще третий!»

Ни у одной — ни колебаний, ни сомнений. Уве­ренность в праве решать, жить или не жить ребен­ку. Еще все они полны этой жизнью. Еще все дети живы и надеются, что их мамы передумают. Но мамы не передумают.

Мне хочется, чтобы время в этот момент оста­новилось, однако оно неумолимо идет вперед. Нас заводят в «предбанник» операционной, где стоят койки для «больных». Постель было велено прино­сить с собой. Женщины аккуратно застилают кро­вати ослепительно белыми простынями, красивым цветным бельем, тщательно выглаженным. И сами они при параде: с прическами, накрашенными рес­ницами, яркой помадой на губах, на ногтях — ро­зовый маникюр. У некоторых на шее золотые кре­стики. Переоделись в импортные ночные рубашки с кружевами. Видно, что готовились к событию: на людях надо выглядеть прилично.

Одна за другой эти нарядные женщины пересту­пали порог операционной навстречу аборту. Сес­тра их наставляла:

— Тапочки сними перед порогом и дальше иди босиком. Если забудешь, снимай в любом месте по пути, назад не возвращайся — плохая примета.

Врачи подбадривали:

— Девочки, не волнуйтесь!

Такая теплая атмосфера. Дверь закрывалась. Минут через пять-семь возникал зловещий гул: ра­ботал вакуумный аппарат, которым отсасывали плод. А скоро в дверях появлялась и чуть бледная абортница, поддерживаемая под локоток сестрой. И вслед каждой из операционной летело: «Моло­дец, пятерка!»

— Ну как? — спросил кто-то у плодовитой мамы.

— Кайф! — воскликнула она, подходя к своей по­стели, и рассмеялась.

Другая радостно заявила:

— Ой, девочки, мне сделали всего за пять минут! Ее тут же поддержали:

— И я даже не заметила — так быстро! Завязал­ся общий оживленный разговор:

— А что, бедноту, что ли, плодить? Вон они по улицам бегают, грязные, оборванные.

Но ни одна из этих женщин не выглядела бед­ной, скорее наоборот. У четырех из шести — му­жья, у всех работа, достаток.

Скоро все «отличницы» сладко спали — полага­лось часок отдохнуть. На вид такие красивые, та­кие нежные и мягкие — само воплощение женствен­ности и материнства. Симпатичные женщины из городской толпы. Женщины-убийцы. Возникла нео­твязная мысль: весь город полон женщин-убийц. Они спали, и им казалось, что все их проблемы за­кончились. Но никакие «приметы с тапочками» не спасут никого из них от медицинских осложнений, депрессии, разлада в семье и ночных кошмаров. Но все это будет потом.

Они спали. А мимо ходили туда-сюда беремен­ные женщины. Молча глядя на абортниц и поджав губы, проходили через «предбанник» в противопо­ложную операционной дверь налево. Там, как ни странно, расположился дневной стационар для жен­щин, сохраняющих беременность. Двенадцать коек, и все заняты. И столько усилий и медиков, и собственных, чтобы сохранить своего ребенка. В этой консультации все рядом: направо — убивают, налево — сохраняют. Свобода личности, выбирай: убить или сохранить. Приветствуется равно и то, и другое. Многие в один момент своей жизни вы­бирают дверь направо, в другой — налево.

Напоследок я поговорила с заведующей кон­сультацией, она же врач, которая делает здесь аборты. И на все вопросы получила очень уверен­ные ответы.

По ее мнению то, что мини-аборты стали делать­ся в женских консультациях (в Самаре — с 1990 года), — великое благо. Быстро, удобно, мини-аборт дает меньше осложнений. «Жаль, что эта методика так долго не разрешалась Минздравом. Одно плохо: мы опять отстаем от Америки, где амбулаторно дела­ется аборт до десяти недель. После аборта у нас женщин учат предохраняться, абортов стало мень­ше. Как хорошо, что женщина теперь сама может решать. Раньше аборты запрещали, сколько было судебных дел. А теперь девочка с пятнадцати лет может сама решить сделать аборт и имеет право не ставить в известность маму...»

— И вы сделаете ей аборт? — содрогнулась я.

— Сделаем, а куда деваться. Беда в том, что наше население неграмотно, не знает, как пользо­ваться контрацептивами. Нужно девочек учить с семилетнего возраста, — был категоричный ответ.

И только на один вопрос: «Куда вы деваете де­тей, которых извлекаете из женщин во время абор­та?» — заведующая консультацией замешкалась с ответом и промолчала. Но я повторила вопрос и услышала недовольное: «Куда надо! Санэпидем­станция за этим следит!.. Все это делается пра­вильно!»

Людмила Белкина

НЕЗАЖИВАЮЩАЯ РАНА

Наше поколение выросло без веры. Так, в глуби­не души чувствовали, что есть какая-то Сила, Ко­торая движет жизнью на земле. Но веры не было. Я родилась в войну и жила как в основном все жили в мое время. Пока не пришло горе в мою семью.

Родили мы с мужем троих сыновей. Два старших сыночка женились, имеют свои семьи, но вот млад­шенькому Алёше не суждено было... Он был умница, в школе учился хорошо, весельчак, любимец всей дет­воры. Окончил 11 классов и первый из нашего села поступил в университет, на вечернее отделение био­фака. Им гордились учителя, мы радовались за него.

Проучился год — и взяли его в армию. Это был 1994 год. В армии жестокая «дедовщина»: избили его осетины, такие же солдаты, как и он, и Алёша

сыночка не узнала: лицо изуродованное, и сам стал нервный. Погостил дома четыре дня, и уехал назад.

Отцу он сказал, а от меня скрыл (щадил меня), что его отправляют

в Чечню. Там он отслужил два месяца и в мае демо­билизовался. Радости не было краев, что вернулся с войны целым и, как казалось внешне, невредимым. Отдыхал дома от всего пережитого.

Вскоре они поехали с ребятами в соседнее село, а на обратном пути попали в аварию, и мой сыно­чек разбился. Добавил своей бедной головушке еще перелом челюсти в пяти местах, лопнул череп и вер­хняя мозговая оболочка... Когда мы узнали о слу­чившемся и приехали к нему в больницу, Алёшень­ка был неузнаваем. Голова раздулась, ни глаз, ни носа не видать; в одночасье ослеп. Лежал он — живой труп, даже не кричал, а лишь изредка сто­нал. Я взмолилась Богу: помоги ему, Господи, спа­си, ведь он с войны вернулся, а тут дома так неле­по погибает. Молитв никаких я не знала...

Пролежали мы с ним в районной больнице две недели. Все кругом за деньги, а у нас и денег-то нет: что за тридцать лет насобирали на сберкниж­ку, давно уже обезценилось, всего нас лишили. Я ломала себе руки от безпомощности: сынок уми­рает; были бы деньги, спасли бы его!

Кое-как я выплакала, допросилась, чтобы Алё­шу отправили в Самару, в областную больницу.

Но было поздно... Врачи в Самаре как глянули на него, на снимки, так и говорят: «Что же так по­здно, почему не привезли его раньше?» Пообеща­ли сделать все, что только в их силах, чтобы спас­ти сыну жизнь— и вернуть зрение. Нужна опера­ция, причем срочная, — может, и удастся спасти... Оказалось, что еще после избиения в армии у Алё­ши остался в носу застарелый незаживающий свищ — чуть простынет, и вся инфекция из носа пойдет на мозги. Алёша говорит:

— Я не выдержу!

А врач обнадежил:

— Не знаю, сможем ли зрение вернуть, а жить ты будешь!

Целых десять часов, с 9 утра до 7 вечера, делали ему операцию. Все шло хорошо, температура и дав­ление были в норме. А на девятый день после опе­рации у него пошла опухоль от челюсти, поднялась температура, а за ней и давление. Утром он поте­рял сознание и стал биться. Я и еще одна женщина, Шура (она тоже с сыном лежала в палате) пытались удержать Алёшу — он крутился, как юла, на крова­ти. Сбежались медики, забрали его в реанимацию, а меня туда не допустили. Пролежал он там сутки — и скончался. Я сделалась как дурочка от этого горя! Алёшу любили все — и старые и малые, все сверст­ники были его друзьями. Провожали моего сыноч­ка всем селом. Жалели: пережил войну, пришел до­мой — и так глупо умереть в двадцать лет...

Он еще лежал в морге, когда я первый раз по­шла в церковь, в Самаре, чтобы купить на похоро­ны все необходимое. Там мне подсказали, как за­казать отпевание. И после этого на меня такое об­легчение снизошло, не могу даже выразить своего тогдашнего состояния. Видимо, Господь Бог меня пожалел и дал мне силы похоронить сыночка, пе­режить эту утрату...

Наверное, не надо бы и рассказывать обо всем этом, ведь у Каждого свое горе, свои беды. Но я поняла, что смертью сына меня Бог наказал за аборты. За мои грехи забрал Он моего сыночка.

Когда я забеременела Алёшей, мы с мужем пло­хо жили — он пил, меня бил, и детям достава­лось. Алёшенька был нам лишний. Я узнала о бе­ременности поздно, врачи уже не взялись бы де­лать аборт (тогда они хотя бы сроков придержи­вались, не всех подряд убивали). И в отчаянии решила я сама сделать аборт. Но ничего у меня не получилось, ребенок остался жить. Подходит время рожать, я последние дни была в декрете. Мой муж подрался со своим родным братом, чуть не задушил его; я бросилась разнимать их — ив драке они меня помяли. Через час я родила Алёш­ку. Он был весь синий и не дышал, но врачи ста­ли делать искусственное дыхание, и он ожил, зак­ричал.

Вот так на свет появился мой нежданный, мой любимый сыночек. Мне его Господь оставил до двадцати лет — и забрал его, наказал за мои гре­хи. Это сейчас стали в газетах рассказывать, что ребенок как только зачался, уже живой. А тогда было такое мнение: пока не шевелится, он не жи­вой, так — кусок мяса... Вот и старались убивать их, пока не шевелятся.

Когда Алёша умер, меня сразу как в голову уда­рило. Он лежал в гробу, а я навзрыд кричала:

— Прости меня, сыночек, я ведь тебя убила!

Господи, прости Ты меня за этот тяжкий грех! Я же тогда не думала, что придется так дорого зап­латить за свои грехи!..

Сейчас я прозрела, потянулась к вере. Тяжело мне она дается, молитвы я запоминать не могу, за три года едва выучила Господню молитву и «Бого­родице Дево, радуйся...». Литературу куплю — чи­таю, а понимаю с трудом. Возьмусь молиться, и слезы заливают глаза, и я ничего не вижу. И про­шу у Господа Бога нашего прощения за мои грехи своими словами и горькими слезами.

Прости меня, Господи, окаянную! Прости, сыно­чек мой Алёшенька!

Галина, Болъшечерниговский район Самарской области

 

БОГАТЫРЬ СТЁПУШКА

Хочу рассказать о чуде рождения моего младше­го сына.

Замужем я второй раз, у меня есть сын от перво­го брака и у мужа в первом браке был сын. Общая у нас дочь Татьяна. Муж хотел наследника, и у меня было тайное желание родить ему сына. Но, тем не менее, согрешила: то время «неподходящее», то муж сильно заболел, — для греха всегда повод найдет­ся. Сделала я один за другим два аборта. А когда настало «нужное» (по нашим мирским понятиям) вре­мя, — не смогла забеременеть. Муж вроде как с оби­дой на меня говорит: «Даже родить не можешь».

И стала я усиленно молиться: в ночь на Рожде­ство просила у Бога, чтобы мне родить сына. И на Крещение опять молилась о том же. Потом лег­ла спать и вижу сон: стою я и прошу у Бога сына, а на небе образовался круг и оттуда, как прожек­тор, луч света. И голос мне говорит очень строго:

— Я слышал твою просьбу и понял, теперь ты зайди в дом, а Я хочу поговорить с твоим мужем.

Мне было интересно, что ему скажут, но я заш­ла в дом — и сразу проснулась. У меня сильно би­лось сердце, это было настолько реально, что я еще долго не могла уснуть.

Прошло несколько недель, и мои чаяния, похо­же, сбылись. Радуюсь: будет сыночек! А родилась дочь. Я опечалилась, говорю маме:

— У Бога просила сына, а Он послал дочь. Мама ответила:

— Бог знает, кого давать, так Ему угодно.

И вот в июне 1997 года я чувствую, что опять беременна. Что же делать? Младшенькой дочке всего четыре месяца, да и в мои тридцать пять лет не так-то просто рожать — с варикозом и дав­лением...

Мама мне напомнила:

— Ты сама просила сына! Если убьешь младен­ца, вдвойне согрешишь, не выполнишь обещание перед Богом.

А вдруг да опять будет девочка? У меня и так уже трое детей. Их-то растить нелегко. Отец, ус­лышав о моих колебаниях, пристрожил:

— Даже и не вздумай делать аборт! Родится сын — и не сомневайся, да еще какой богатырь!

Но для меня настал месяц душевных мучений. Уже совсем было решилась — взяла направление на аборт. Вечером лежу на кровати, убаюкиваю дочь. Смотрю на икону Казанскую — она висит в углу. Окно выходит на запад, шторы закрыты. В комнате сумрак. Смотрю я на икону и мысленно с ней разговариваю: «Что мне делать, как быть?..» Всю сложившуюся ситуацию в мыслях перебираю.

И вдруг луч заходящего солнца пробился сквозь шторы и упал на икону. Да так, что внизу иконы словно бы загорелась лампада, живоиграющий ого­нек, и от него два луча — один прямо на Богороди­цу, другой на стоящего Младенца Иисуса Христа. И больше нигде никакого света.

Этот огонь горел 5-7 минут, потом исчез. Я не­сколько раз привставала, заглядывала — откуда же этот свет, но так и не увидела ничего. Это Божия Мать ответила так на все мои сомнения.

На другой день я, конечно же, не пошла на аборт. Беременность проходила легко. Один раз я сильно стукнулась животом, но все обошлось бла­гополучно.

Многие говорили, что опять будет девочка. И на УЗИ подтвердили: похоже, что девочка. Но я надеялась, что Господь исполнит мою просьбу.

И — долгожданная радость! В феврале я роди­ла сына, действительно богатыря — на 5 килограм­мов! Назвали Стёпушкой.

Когда он лежит на кроватке, — а в изголовье находится та самая Казанская икона Божией Ма­тери, — он всегда поворачивает голову и смотрит на нее, улыбается и весело гулит. Божия Мать обе­регает моего сына.

Валерия, Тюменская область

 

В ДУШЕ БЫЛА ТИХАЯ РАДОСТЬ

В газете «Благовест» я прочитала о молитвен­ном правиле за младенцев, загубленных во чреве. Прочитав, я решила с Божией помощью исполнить его в Великий пост.