Мой читатель 1 страница

Прежде чем ты — позволь мне впредь называть тебя этим дружественным «ты» — приступишь к чтению это­го сочинения, заключим между собой предварительный уговор.

Я, конечно, обдумал то, что ты будешь дальше читать, но ни для тебя, ни для меня не нужно, чтобы ты также знал, что я думал. Как бы ты вообще ни привык читать сочинения только для того, чтобы знать, что думали и говорили составители этих сочинений, я все же желал бы, чтобы к этому сочинению ты относился иначе. Я об­ращаюсь не к твоей памяти, а к твоему рассудку: моя цель не в том, чтобы ты для себя отметил, что я сказал, а в том, чтобы ты сам думал и притом — если небу будет угод­но — думал именно так, как думаю я. Если, таким обра­зом, при чтении этих страниц с тобой случится то, что иногда случается с современными читателями, а имен­но, что ты будешь продолжать читать, не продолжая мыс­лить, что ты хотя и будешь воспринимать слова, но не будешь схватывать их смысла, — вернись обратно, уд­вой свое внимание и читай еще раз с того места, с кото­рого твое внимание соскользнуло, или даже отложи на сегодня книгу в сторону и читай ее завтра со свежими умственными силами. Исключительно от соблюдения с твоей стороны этого условия зависит выполнение гор­дого обещания, данного в заглавии, принудить тебя к пониманию. Ты должен только пустить в ход свой рассу­док и противопоставить его моему, а принудить тебя к этому я, конечно, не могу. Если ты не пустишь его в ход, то я проиграл пари. Ты ничего не поймешь, подобно тому как ничего не увидишь, если закроешь глаза.

Но если с тобой случится, что, начиная с известного ггункта, ты никоим образом и несмотря ни на какие раз­мышления не сможешь убедиться в истинности моих утверждений, отложи книгу в сторону и продолжитель­ное время не бери ее в руки. Предоставь твоему рассуд­ку двигаться прежним путем по проторенным дорогам, не думая о ней; может быть, совершенно случайно, в то время как ты будешь иметь в виду совершенно другое, само появится условие ее понимания, и ты по истече­нии некоторого времени очень хорошо и легко пой­мешь то, чего ты теперь не можешь понять, несмотря ни на какие усилия. Подобного рода вещи случались также и с нами, с людьми, которые теперь приписыва­ют себе некоторую способность мышления. Но только, ради бога, не говори совсем об этом предмете, пока не появятся должные условия и не придет действительное понимание.

Ход моего мышления состоит в выведении, он пред­ставляет одну сплошную цепь рассуждений. Всякое сле­дующее рассуждение истинно для тебя лишь при усло­вии, что ты нашел истинным предшествующее ему. С того же ггункта, который ты сочтешь неправильным, ты не сумеешь больше думать так, как думал я, и при этих условиях продолжение чтения будет иметь для тебя лишь тот результат, что ты будешь знать, что я думал. Этот успех я издавна считал весьма незначительным и очень удивлялся скромности большинства людей, ко­торые придают столь большое значение мыслям дру­гих и столь малое — своим собственным, что охотнее проводят свою жизнь в том, чтобы узнавать чужие мыс­ли вместо того чтобы вырабатывать собственные: я со­вершенно запрещаю эту скромность по отношению к моим мыслям.

А теперь приступим к делу!

I

Каждый человек, обладающий здоровыми органами чувств, наблюдая мир вне себя и свою собственную душу, получает запас знаний, опыта и фактов. Далее то, что дано через непосредственное восприятие, он, даже при отсутствии реального восприятия, может свобод­но возобновить в себе, может размышлять об этом, противопоставлять друг другу многообразие восприя­тий, отыскивать сходство в единичном, также как и от­личия; и, таким образом, если только он обладает обык­новенным здравым рассудком, его знание становится отчетливее, определеннее, пригоднее, оно все более становится достоянием, которым он может распоря­жаться совершенно свободно и непринужденно. Но оно ни в коем случае не увеличивается благодаря этому размышлению: можно размышлять о наблюдавшемся, сравнивать между собой аспекты этого наблюдения, но ни в коем случае нельзя посредством одного только мышления создавать для себя новые предметы.

И ты, и я, и нам подобные — все мы обладаем этим запасом познаний и определенной, сравнительно по­верхностной или более глубокой, разработкой его по­средством свободного размышления: и это и есть, без сомнения, то, что думают, когда говорят о системе или о суждениях обыкновенного здравого человеческого рассудка.

 

 

II

Однако существовала философия, которая утверж­дала, что она может расширить объем человеческих знаний путем одних лишь выводов, согласно которой мышление есть не только (как мы это только что опи­сывали) разложение и расположение в другом порядке данного, но ^получение и созидание совершенно ново­го. Согласно этой системе, только философ обладал известными знаниями, которых лишен обыкновенный рассудок. Только философ мог путем рассуждений до­думаться до бога и до бессмертия и посредством умство­ваний стать мудрым и добрым. Если подобного рода философы желали быть последовательными, то им при­ходилось объявлять обыкновенный рассудок недоста­точным для житейских дел, так как в противном случае стала бы излишней их расширяющая познание систе­ма; они неизбежно взирали на него с презрением; им приходилось приглашать всех, кто имеет человеческий облик, стать такими же великими философами, каки­ми были они сами, для того чтобы все были так же муд­ры и добродетельны, как они.

 

 

III

Кажется ли тебе, мой читатель, лестной для обыкно­венного рассудка и приспособленной к его интересам философская система, подобная описанной; система, согласно которой этот рассудок в школе философа дол­жен излечиться от своей прирожденной слепоты и в дополнение к своему естественному свету получить искусственный?

И если теперь этой системе противопоставляет себя другая, которая берется опровергнуть до конца это ут­верждение о полученных путем выводов новых позна­ниях, скрытых от обыкновенного рассудка, и убедитель­но показать, что у нас вообще нет ничего истинного и реального, кроме опыта, доступного каждому нет ни­чего для жизни, кроме описанной выше системы обык­новенного рассудка, что жизнь можно узнать только посредством жизни, но ни в коем случае не посредством спекулирования, и что мудрым и добрым нельзя стать посредством умствований, а только посредством жиз­ни, — будешь ли ты, в качестве представителя обыкно­венного рассудка считать эту последнюю систему тво­им врагом или твоим другом? Поверишь ли ты, что она

хочет наложить на тебя новые оковы, а не, наоборот, освободить от тех оков, которыми ты был связан?

И если теперь эту последнюю систему обвиняют пе­ред тобой в том, что она враждебна, злонамеренна и губительна для тебя, если к тому же это обвинение ис­ходит от людей, которые, по всей видимости, сами при­надлежат к партии описанной выше философии, — что ты будешь думать о честности или, выражаясь более мягко, о знакомстве этих обвинителей с истинным по­ложением вещей?

 

 

IV

Ты удивляешься, мой читатель, и спрашиваешь, дей­ствительно ли с обвинениями, выдвинутыми перед тво­им судейским креслом против новейшей философии, дело обстоит так, как я это только что описал!

Здесь я вынужден перевоплотиться из личности ав­тора просто в мою индивидуальную личность. Что бы обо мне ни думали и ни говорили, я известен все же не как рабский последователь чужих мнений, и, насколь­ко я знаю, относительно этого пункта публика придер­живается одного мнения. Многие даже оказывают мне честь, часто отклонявшуюся мной, считать меня ос­нователем совершенно новой, неизвестной до меня системы, и человек, который, по-видимому, является наиболее компетентным судьей в этом деяе,Кант, пуб­лично отказался от всякого участия в этой системе. Пусть дело обстоит с этим как угодно; я во всяком слу­чае ни от кого другого не научился тому, что я излагаю; не нашел ни в какой книге прежде, чем стал излагать, и по крайней мере по форме это изложение является моей собственностью. Таким образом, я сам должен был бы лучше всего знать, чему я сам учу. И, без сомнения, же­лаю сказать об этом, ибо какая польза была бы для меня, если бы я стал здесь торжественно уверять широкую публику в чем-либо, что противоречит остальным моим сочинениям и что подтвердил бы первый встреч­ный, знакомый с этими сочинениями.

Поэтому я торжественно здесь заявляю: внутренний смысл, душа моей философии состоит в том, что че­ловек не имеет вообще ничего, кроме опыта; человек приходит ко всему, к чему он приходит, только через опыт⁴, только через саму жизнь. Все его мышление — несистематическое или научное, обыкновенное или трансцендентальное — исходит из опыта и имеет сво­ей целью опять-таки опыт. Ничто, кроме жизни, не имеет безусловной ценности и значения; всякое дру­гое мышление, творчество и знание имеют ценность лишь постольку, поскольку они каким-нибудь образом относятся к живому, исходят из него и стремятся вновь влиться в него.

Такова тенденция моей философии. Такова же и тенденция кантовской философии, которая, по край­ней мере в этом пункте, не расходится со мной⁵; тако­ва же и тенденция одновременно с Кантом выступив­шего реформатором в философии Якоби⁶, который, если бы хотел меня понять хотя бы относительно это­го пункта, меньше жаловался бы по поводу моей сис­темы. Такова, следовательно, тенденция всякой новой философии, которая понимает саму себя и определен­но знает, чего она хочет.

Мне незачем защищать здесь ни одну из других сис­тем, я говорю здесь только о своей, так называемой но­вейшей. В содержании этой философии, в ходе ее раз­вития, во всей ее форме имеются основания, которые могут склонить некоторых верить в то, будто она стре­мится не к указанному результату, а, наоборот, к проти­воположному; это может произойти в том случае, если не поймут ее специфической точки зрения и будут счи­тать относящимся к жизни и к обыкновенному рассуд­ку то, что сказано лишь относительно этой специфи­ческой точки зрения. Мне, таким образом, нужно лишь точно описать эту точку зрения и резко отделить ее от точки зрения обыкновенного рассудка; и тогда в каче­

стве результата окажется, что у моей философии нет никакой иной тенденции, кроме указанной. Ты, мой читатель, если захочешь оставаться на точке зрения обыкновенного рассудка, получишь, в пределах этой точки зрения, самую полную гарантию безопасности как от моей, так и от всякой другой философии; в слу­чае же, если ты захочешь возвыситься до точки зрения философии, то получишь по возможности ясное вве­дение к ней.

Я желал бы, наконец, быть раз навсегда понятым от­носительно тех пунктов, которые я намереваюсь здесь излагать; я устал постоянно повторять то, что было уже столько раз сказано.

Но я должен попросить читателя запастись терпе­нием для непрерывных рассуждений, где я могу прий­ти на помощь его памяти лишь тем, что вновь повторю доказанные предложения там, где из них следует сде­лать дальнейшие выводы.

 

ПЕРВЫЙ УРОК

 

Пусть тебе не покажется странным, мой читатель, что я начну несколько издалека. Мне хотелось бы впол­не разъяснить тебе некоторые понятия, которые в даль­нейшем будут иметь важное значение, и не ради этих понятий, которые сами по себе обыкновенны и триви­альны, а ради тех выводов, которые я намереваюсь из них извлечь. Притом понятия эти я буду развивать не больше, чем это мне нужно для моей цели; ты можешь об этом сказать рецензенту, который, может быть, ждет здесь аналитических фокусов.

Ты, во-первых, умеешь, конечно, отличать действи­тельно реальное, то, что составляет истинный факт твоего теперешнего опыта и твоей жизни, то, что ты действительно переживаешь, от не действительно­го, а только воображаемого и предобразованного (Vorgebildeten). Ты, например, сидишь, держишь эту книгу в руках, видишь ее буквы, читаешь ее слова. Это, без сомнения, действительное событие и определе­ние теперешнего момента твоей жизни. Ты можешь, в то время как ты сидишь и продолжаешь держать эту книгу, вспомнить вчерашний разговор с другом, вооб­разить себе этого друга, словно он стоит перед тобой, как живой, слушать, как он говорит, заставить его по­вторить то, что он говорил вчера, и т. д. И вот это пос­леднее — явление друга — есть ли оно такое же истин­ное и действительное событие теперешнего момента твоей жизни, как и первое, т. е. то, что ты сидишь и держишь эту книгу?

Читатель. Ни в коем случае.

Автор. Но мне все же сдается, что и в последнем состоянии по крайней мере нечто было действитель­ным, реальным событием твоей жизни, ибо, скажи мне,

разве ты не продолжаешь в это время жить, разве не убе­гает твоя жизнъразве она не заполнена чем-то?

Читатель. Я нахожу, что ты прав. В последнем со­стоянии истинное событие моей жизни состоит имен­но в том, что я заставляю друга появиться перед собой, заставляю его говорить и г д., но не то, что он здесь налицо. Это появление передо мной и есть то, чем я за­полняю время, которое я при этом прожил.

А в т о р. В том, что ты сидишь и держишь книгу, и в том, что ты вызываешь появление перед собой друга, которого ты вчера видел, представляешь себе его разговор и т. д., должно, следовательно, быть нечто общее, на основании чего ты судишь о том и о другом, что они представляют собой действительныереальные события твоей жизни.

В этом вчерашнем действительном присутствии твоего друга, в его вчерашнем, действительно имевшем место разговоре, как ты это считаешь еще и сегодня, должно в той временной связи, в которой ты представ­ляешь себе их сегодня, отсутствовать то нечто, вслед­ствие чего ты считал бы их действительными; может быть, в них даже есть что-то, противоположное этому нечто, вследствие чего ты их сегодня не считаешь дей­ствительными событиями?

Читатель. Это, безусловно, так. Для моего сужде­ния должно быть основание; для одинакового сужде­ния одинаковое основание; для противоположного же суждения — отсутствие первого основания или присут­ствие основания противоположности.

Автор. Какое может быть это основание?

Читатель. Я не знаю.

Автор. Но ты каждое мгновение судишь о действи­тельности и недействительности и судишь об этом пра­вильно, в согласии с самим собой и с другими разум­ными существами. Таким образом, основание этих суждений должно быть перед тобой всегда в наличии, но только ты отчетливо не сознаешь его. А, впрочем, твой ответ «Я не знаю» значит не что иное, как «Об этом мне еще никто не рассказывал». Но если бы даже тебе об этом кто-нибудь и рассказал, то все это тебе не по­могло бы; ты должен найти это сам.

Читатель. Сколько я об этом ни думаю, я все же не могу понять, каким образом это происходит.

А в т о р. Да это и не настоящий путь — думать и га­дать. На этом пути возникают лишь пустые, иллюзор­ные системы. Столь же мало вероятно прийти к этому путем умозаключений. Осознай лишь глубоко способ твоих действий при составлении суждения о действи­тельности и недействительности, вглядись в самого себя — и ты тотчас же осознаешь основание твоего спо­соба действий и будешь внутренне созерцать его. Все, что можно для тебя при этом сделать, так это руково­дить тобой для того, чтобы ты попал на правильный путь. И это руководство есть вообще все, что может сде­лать какое бы то ни было философское обучение. Но при этом всегда предполагается, что ты сам действи­тельно внутренне обладаешь тем, в чем другой руково­дит тобой, созерцаешь это и рассматриваешь это. В про­тивном случае ты получил бы лишь рассказ о чужом наблюдении, но отнюдь не о своем собственном, и рас­сказ к тому же непонятный, ибо то, о чем идет речь, не может быть вполне описано словами как составленное исключительно из известных уже тебе вещей, но это есть нечто совершенно неизвестное, становящееся из­вестным лишь благодаря собственному внутреннему созерцанию и обозначаемое лишь по аналогии с чем-либо известным, чувственным; и это обозначение по­лучает свое полное значение лишь при посредстве со­зерцания.

Пусть это будет сказано тебе раз навсегда также и для подобных случаев в будущем; и попытайся довести это до сведения знаменитых писателей, которые этого не знают и которые поэтому очень неуклюже рассужда­ют об отношении философии к языку.

Но к делу. Когда ты погружен в чтение этой книги, в рассматривание этого предмета, в разговор со своим приятелем, думаешь ли ты тогда о твоем чтении, твоем

рассматривании, слушании, видении, осязании пред­мета, о твоем разговоре и т. д.?

Читатель. Ни в коем случае. Я тогда вообще совер­шенно не думаю о себе: я совершенно забываю себя са­мого над книгой, над предметом, в разговоре. Поэтому и говорят: я захвачен этим илия в это погружен.

А в т о р. И при этом — упоминаю об этом мимохо­дом — в тем большей степени, чем более внутренним, полным и живым является осознание тобой предмета.

То половинчатое, мечтательное и рассеянное созна­ние, та невнимательность и отсутствие мыслей, кото­рые составляют характерную черту нашей эпохи и яв­ляются сильнейшим препятствием для глубокой философии, это именно и есть то состояние, когда не погружаются целиком с головой в предмет, не углуб­ляются в него и не забывают себя, но шатаются и колеб­лются между ним и самим собой.

Но как обстоит дело в том случае, когда ты вызыва­ешь в памяти предмет, который в этой временной свя­зи ты не считаешь действительным, например вчераш­ний разговор с твоим другом? Существует ли тогда также нечто, во что ты погружаешься и в чем ты забы­ваешь себя?

Ч и т а т е л ь. О да, именноэто происшедшее по моей воле появление передо мной отсутствующего предмета и есть то, в чем я забываю самого себя.

Автор. Но выше ты говорил, что действительно ре­альное в твоей жизни составляют в первом состоянии присутствие предмета, а во втором — твое вторичное представление предмета; здесь же ты говоришь, что ты в обоих случаях забываешь себя самого. Таким образом было бы найдено искомое основание твоих суждений о действительности и недействительности. Самозаб­вение было бы характерной чертой действительнос­ти; и в каждом состоянии жизни фокус, в который ты погружаешься и в котором ты забываешь себя, и фокус действительности составляли бы одно и то же. То же, что отрывает тебя от себя самого, было бы действи-тельно происходящим и наполняющим данный мо­мент твоей жизни.

Читатель. Я еще не вполне понимаю тебя.

Автор. Мне нужно было уже здесь ввести это поня­тие и обозначить его настолько ясно, насколько это только возможно. Впрочем, продолжай лишь внима­тельно следить за нашей беседой, и я надеюсь, что вско­ре все будет для тебя совершенно ясно.

Можешь ли ты снова представить себе только что осуществленный тобой процесс представления (ге-prasentieren) твоей вчерашней беседы с другом?

Читатель. Без сомнения. Как раз это я теперь и сде­лал во время нашего обсуждения этого представления. Я представил себе, собственно говоря, не этот разго­вор, а процесс представления этого разговора.

Автор. Что ты считаешь в этом представлении про­цесса представления подлинно фактическим, напол­няющим текущие моменты твоей жизни?

Читатель. Именно этот процесс представления представления.

А в то р. Вернемся же со мной теперь снова назад и отклонимся в сторону. Как относился в представлении вчерашнего разговора, — заметь только хорошо это представление и вглядись в свое сознание, — после­дний, т. е. разговор, к твоему сознанию и к тому соб­ственно фактическому, что наполняло сознание?

Читатель. Разговор, как уже было сказано, не был действительным событием, событием бътопредобра-зование (vorbilden) разговора. Но последнее не было предобразованием вообще, а предобразованиемрдзго- вора, и притом этого определенного разговора. Пре-добразование как главное имело разговор своим послед­ствием; последний же не был чем-то действительным, а ттъмодификацией, преходящим определениемэто- го действительного.

А в т о р. А в процессе представления этого представ­ления?

Читатель. Действительным событием был про­

цесс представления представления; первичное жеггред-ставление было дальнейшим его определением, по­скольку это было не вообще представление представ­ления; далееразговор был дальнейшим определением (представленного) представления, поскольку было представлено не представление вообще, как это могло бы иметь место, а определенное представление опре­деленного разговора.

Автор. Каждый раз реальностью, действительно и истинно пережитым событием было бы, следователь­но, то, в котором ты забываешь самого себя; оно — на­чало и подлинный фокус жизни, какие бы дальнейшие второстепенные определения этот фокус, вследствие того что он как раз является таковым, ни повлек за собой. Я хотел бы надеяться, что для тебя теперь все стало со­вершенно ясно, если только в течение этого исследова­ния ты сосредоточился на самом себе, созерцал внут­ренне самого себя и направлял все внимание на себя.

В то время как ты представляешь себе вчерашний разговор с твоим другом, или (чтобы не принимать не­что воображаемое, а ввести тебя в твое теперешнее, ис­тинное состояние духа) в то время как ты со мной рас­суждал так, как ты рассуждал выше, наполнял этим твою жизнь и погружал в это свою самость (selbst), считаешь ли ты, что в течение этого времени также продвину­лось вперед и совершилось и кое-что другое вне тебя и твоего духа?

Читатель. Конечно. Так, например, за это время продвинулась вперед стрелка моих часов, солнце про­двинулось вперед и т. д.

Автор. Наблюдал ли ты это продвижение вперед, ис­пытал ли его — пережил ли ты его?

Читатель. Как мог я это сделать, ведь я же рассуж­дал с тобой, погружал целиком свою самость в это рас­суждение и заполнял ее этим рассуждением?

Автор. Каким же образом ты знаешь об этом про­движении вперед твоей часовой стрелки? Остановим­ся пока на этом.

Читатель. Я раньше, действительно, посмотрел на мои часы и заметил то место, на котором стояла стрел­ка. Я теперь снова смотрю на них и нахожу стрелку не на том же, а на другом месте. Из известного мне ранее устройства моих часов ^заключаю, что стрелка в тече­ние того времени, пока я рассуждал, постепенно подви­нулась вперед.

Автор. Считаешь ли ты, что если бы, вместо того чтобы рассуждать со мной, ты смотрел на стрелку сво­их часов, то действительно в течение этого времени воспринимал бы ее продвижение вперед?

Читатель. Конечно, я так считаю.

Автор. Таким образом, по-твоему, как твое рассуж­дение, так и продвижение вперед стрелки твоих часов в те же моменты времени представляют собой истинные действительные события; последнее, правда, не есть со­бытие твоей жизни, так как ты в это время переживал нечто другое, но оно все же могло бы стать событием твоей жизни и с неизбежностью стало бы им, если бы ты обращал внимание на часы.

Читатель. Да, это так.

Автор. Что же, стрелка без твоего знания и содей­ствия на самом деле продвинулась вперед? Читатель. Я так считаю.

Автор. Полагаешь ли ты, что если бы ты не рассуж­дал, подобно тому, как и не смотрел на часы, то твое рас­суждение точно так же продвинулось бы вперед и без твоего знания и содействия, подобно стрелке часов?

Читатель. Ни в коем случае; мое рассуждение не продвигается вперед само по себе; я должен вести его дальше, для того чтобы оно двинулось вперед.

Автор. Как обстоит дело в этом отношении с про­цессом представления вчерашнего разговора? Проис­ходит ли оно также без твоего содействия, подобно дви­жению стрелки, или же ты должен его воспроизвести, как и рассуждение?

Читатель. Если как следует подумать, я этого не знаю. Правда, на этот раз я ясно сознаю, что я деятельно

воспроизвел в себе это представление по твоему требо­ванию. Но так как вообще в моей голове проносятся об­разы, вытесняют и сменяют друг друга без моего созна­тельного содействия, подобно тому как движется вперед стрелка часов, то я не могу знать, не появилось ли бы и это представление само собой — без твоего требования и без моего содействия.

Автор. При всем уважении, которое автор обязан оказывать своему читателю и которое я действительно испытываю к тебе, мне все же приходится сознаться, что это твое признание служит плохим предзнамено­ванием для успеха нашей беседы. По моему мнению, грезить можно только во сне, но наяву нельзя позво­лять себе, чтобы в голове проносились появившиеся сами собой образы. Абсолютная свобода произвольно придавать своему духу определенное направление и удерживать его в этом направлении есть исключитель­ное условие не только философского, но даже обыкно­венного здравого и правильного мышления. Надеясь, однако, что ты, по крайней мере в течение этой беседы, будешь сопротивляться этому слепому течению ассо­циации и будешь задерживать эти чуждые образы и мысли, я согласен оставить этот сомнительный пункт, касающийся чувственного представления, и буду при­держиваться исключительно сделанного тобой выше признания свободы рассуждения.

Согласно ему, существуют два рода действительнос­ти, которые оба одинаково действительны, но из кото­рых одна действительность создает себя, вторую же приходится создавать тому, кому ее существование нуж­но, и она совершенно не существует без того, чтобы быть им созданной.

Читатель. Да, по-видимому, это так.

Автор. Присмотримся к делу несколько ближе. Итак, ты говоришь, что стрелка твоих часов продвинулась вперед во время твоего рассуждения. Мог бы ли ты ска­зать это, мог бы ли ты знать это, если бы после своего рассуждения ты хоть раз не обратил бы опять внима­ния на стрелку и не сделал бы на основании действи­тельного восприятия заключения, что она стоит на другом месте, чем раньше?

Читатель. Без сомнения, я бы тогда не мог этого знать.

А в т о р. Не забудь этого. Это для меня важно. Всякая реальность первого рода, хотя бы она сама по себе про­должала свое течение без всякого твоего содействия и знания об этом, и хотя бы она существовала в себе, т. е. без отношения к какому-либо возможному сознанию (этот пункт мы пока обойдем вниманием), — всякая та­кая реальность, говорю я, существует для тебя и как событие твоей жизни лишь постольку, поскольку ты хоть каким-нибудь образом обращаешь на нее внима­ние, погружаешь в нее свою самость и удерживаешь эту реальность в своем сознании. Если обдумать это как следует, то твое утверждение, что стрелка от одного вос­приятия ее до другого — без чего она никогда не вошла бы в твое сознание — в промежуточное время, пока ты ее не воспринимал, продвинулась вперед, это твое ут­верждение может означать не что иное, как следующее: ты бы воспринимал ее в это промежуточное время, как продвигающуюся вперед, если бы ты обратил на нее внимание.Утъерждая, следовательно, что имело место какое-либо событие вне твоей жизни, ты говоришь лишь о возможном событии твоей собственной жиз­ни, о возможном течении ее и о возможном наполне­нии твоей жизни от первого восприятия стрелки до вто­рого; ты восполняешь и вставляешь туда ряд возможных наблюдений между конечными пунктами двух действи­тельных наблюдений. Если я дал тебе слово, что я здесь буду говорить лишь о реальности для тебя и нигде не буду ставить на ее место реальность без отношения к тебе, абсолютно ничего не намерен утверждать и вы­сказывать о ней, то при этом условии позволишь ли ты мне рассматривать течение внешней реальности без твоего содействия исключительно как течение твоего собственного возможного сознания, твоей жизни, так

как ты понял, что она только таким образом становится реальностью для тебя?⁷.

Некий читатель (который ктомуже может быть знаменитым в своей округе философом). Об этом я не хочу ничего слушать. Разве я не говорил тебе столько раз, что это сплошное сумасбродство. Я всегда исхожу из реальности в себе и для себя, из абсолютного бы­тия. Идти дальше этого я не могу и не хочу. Различие, которое ты здесь проводишь между реальностью в себе и реальностью для нас, и построенное тобой отвлече­ние от первой, которое, какя замечаю, образует основа­ние твоего здания, ты должен мне сперва доказать.

Автор. Так Ты в состоянии говорить о реальности, не зная о ней, не удерживая ее, по крайней мере смутно, в своем сознании, не относя ее к сознанию. Ты спосо­бен к большему, чем я. Отложи книгу: она написана не для тебя.

Второй разумный читатель.Я согласен на твое ограничение говорить лишь о реальности для нас при том условии, что ты будешь его строго соблюдать и не будешь упоминать о реальности в себе ни при каких обстоятельствах. Но как только ты переступишь свои границы и извлечешь заключение, нарушая их, я также оставлю тебя.

Автор. Это вполне справедливо. Принимая, следо­вательно, то положение, что речь будет идти только о нашем отношении к реальности и к действительнос­ти, с нашим сознанием дело обстояло бы следующим образом: всякая реальность, какое бы имя она ни носи­ла, возникла бы для нас благодаря погружению и забве­нию нашей самости (selbst) в известных определениях нашей жизни; и это забвение самости было бы именно тем, что придавало бы этим определениям, в которых мы забываемся, характер реальности, давало бы вооб­ще жизнь.