Мой читатель 4 страница

Читатель. Наукоучение, таким образом, только начинает с этого чистогоя, или с созерцания в его выс­шем отвлечении; но с каждым дальнейшим шагом, ко­торый оно делает, в нем прибавляется новое звено в цепи, необходимое появление которого доказывается именно в созерцании.

А в т о р. Да, так; точно так же обстоит дело в геомет­рии, где в каждом новом приложении к предшествую­щему добавляется новое содержание, необходимость которого точно также доказывается только в созерца­нии. Так должно быть во всякой реальной, действитель­но движущейся вперед науке, не бегающей бесплодно по кругу.

Читатель. Мне говорили, что вы из принятого в качестве предпосылки понятия я развертываете всю вашу науку, как из луковицы; что вы только и делаете, что анализируете это понятие и показываете, что все остальные понятия, которые вы устанавливаете, хотя и смутно, уже заключены в нем и что именно подоб­ного рода понятие вы называете основным понятием, а положение, в котором оно встречается, основным по­ложением.

А в т о р. Ты был, надо думать, добродушно настроен и позволил навязать себе такую вещь?

Читатель. Я полагаю, что ясно теперь понимаю, как вы можете осуществить вашу науку. Я вижу также, на чем основано притязание на всеобщую значимость науки: именно на созерцании, которое является созер­цанием способа действий всякого разума и, таким об­разом, имеет значение для всех, кто поступает так же, как и вы, т. е. порождает в себе эту науку. Одним сло­вом, принимая эту предпосылку, продукт вашей науки может быть получен лишь таким образом, каким вы его получили, подобно тому как треугольник, после того как приняты в качестве предпосылки три его элемента, может быть, безусловно, замкнут только этой стороной и этими углами. Предполагая, что вы действительно можете доказать в созерцании то, что вы утверждаете, я ничего не имею против вашего притязания, пока вы выдаете продукт вашей науки только за продукт вашей фантазии и ни за что более, подобно тому как упомина­емый часто треугольник есть не что иное, как такого же рода продукт.

Но, как я заключаю из твоих предыдущих разгово­ров, вы ни в коем случае не ограничиваетесь этим. Вы не удовлетворяетесь тем, чтобы изобразить ваш про­дукт как существующий в самом себе и согласующийся с самим собой, — вы идете дальше этого. Он должен быть отображением истинно действительного, имею­щегося налицо, без всякого участия философии, созна­ния, которым обладаем мы все; в этом сознании долж­но быть такое же многообразие, какое имеется в продукте вашей системы, и части его должны находить­ся в таких же отношениях друг к другу. Но я сознаюсь,

что я сам не вполне хорошо понимаю то, что вы, соб­ственно говоря, утверждаете, и еще меньше — как вы хотите обосновать какие бы то ни было дальнейшие притязания сверх тех, на которые мы только что со­гласились?

Автор. Ведь ты признаешь и относительно геомет-' рии, что она может быть применена к действительно­му сознанию в жизни, и считаешь ее отображением части действительного сознания, подобно тому как мы считаем наукоучение? Объясни-ка только и обоснуй это твое притязание. Может быть, благодаря этому будет обосновано также и наше притязание.

В научной геометрии ты проводишь линию, кото­рой замыкаешь твой произвольно начерченный угол с его произвольно проведенными сторонами. Ты нахо­дишь в поле треугольник с одним определенным углом и двумя определенными сторонами, которые ты изме­ряешь. Нужно ли тебе еще измерить и третью сторону?

Читатель. Ни в коем случае. Я могу благодаря из­вестному мне из геометрии неизменному отношению этой третьей стороны к двум другим и противолежаще­му углу найти ее действительную длину путем просто­го расчета.

А в т о р. Ее действительную длину — что это значит?

Читатель. Если я ее буду действительно измерять своими инструментами, подобно тому как я измерял первые две, то при этом измерении получится именно та самая длина, которую я получил путем расчета.

А в т о р. И ты в этом твердо убежден?

Читатель. Да, я в этом убежден.

А в т о р. И ты готов применять этот же прием у всех возможных треугольников, на которые ты наткнешься в поле, и не опасаешься, что тебе встретится треуголь­ник, который будет составлять исключение из правила?

Читатель. Я не опасаюсь этого. И для меня совер­шенно невозможно опасаться этого.

А в т о р. На чем основано это твое прочное убежде­ние в правильности твоего определения действитель­ного размера этой третьей стороны, независимо от вся­кого действительного измерения ее и вне всякого из­мерения?

Читатель. Если я как следует вникну в себя, то я должен мыслить это определенным образом и могу при­близительно выразить это так:

Если две линии и лежащий между ними угол пред­полагаются определенными, то этот угол может быть замкнут лишь одной, единственно возможной, опреде­ленной, т. е. находящейся в данном определенном от­ношении к предположенным элементам, стороной. Это действительно для конструкции треугольника в свобод­ной фантазии и становится ясным и достоверным по­средством созерцания.

И вот я без всяких дальнейших околичностей и с такой же уверенностью, как если бы это также содер­жалось в созерцании, поступаю с действительным тре­угольником, согласно законам существующего лишь в конструкции. Я, таким образом, фактически предпо­лагаю, что в созерцании заодно заключалось и право на такое применение; я рассматриваю действительную линию, как будто бы — я говорю, как будто бы — она возникла посредством моей свободной конструкции, и поступаю с ней в соответствии с этим. Я не спрашиваю о том, как обстоит дело с возникновением ее в действи­тельности; измерение, во всяком случае, есть повтор­ное конструирование, конструирование по образцу наличной линии, и относительно него я вынужден пред­положить, что оно совершенно одинаково с первона­чальным конструированием той же линии, которое я предполагаю лишь в символическом смысле, но отно­сительно действительности и недействительности ко­торого я, впрочем, не спрашиваю.

Автор. Этим самым ты в то же время очень ясно опи­сал, как обстоит дело с притязанием наукоучения на значимость в действительном сознании. Подобно тому как в первоначальной конструкции треугольника тре­тья сторона определена двумя другими и заключенным

между ними углом, точно так же, согласно наукоуче-нию, в первоначальной конструкции известное созна­ние определено другим сознанием. Но это лишь обра­зованные посредством свободной фантазии, но ни в коем случае недействительные определения сознания, подобно тому как линии геометра не являются линия­ми в поле.

И вот полученное в фантазии определение созна­ния теперь действительно реализуется, подобно тому как мы в поле находим угол и две стороны, свободная конструкция которых была возможна. Ты можешь быть столь же твердо убежден, что вместе с оказавшимся на­лицо действительным определением одновременно окажутся налицо в действительности и те определения, которые в отображении были неразрывно связаны с пер­вым, и как раз такими, какими они там были описаны, и ты обнаружишь это, если произведешь наблюдение.

Каждый, кто возвысится до этой спекуляции, настоль­ко же твердо убежден в этом, насколько геометр убежден в том, что измерение действительной линии подтвер­дит его расчет. Определения действительного сознания, к которым он вынужден применять законы свободно конструированного сознания, подобно тому как геометр применяет законы свободно конструированного треу­гольника к тем, которые находятся в поле, представля­ют собой для него также как бы результаты первона­чальной конструкции, и при этом обсуждении с ними соответственно и поступают. Имела ли действительно место подобная первоначальная конструкция сознания прежде всякого сознания, об этом он не спрашивает: этот вопрос для него совершенно лишен смысла.

Суждение есть, во всяком случае, конструирование по данному образцу, подобно измерению у геометра. Оно должно согласоваться с первоначальным констру­ированием того, о чем судят, конструированием, кото­рое предполагается в символическом смысле, и, несом­ненно, согласуется с ним, если только судят правильно, подобно тому как измерение линий непременно совпа­дает с расчетом, если только измеряют правильно. Толь­ко это и ничего больше должно означать притязание наукоучения на значимость также и вне своих преде­лов, а именно в действительном сознании в жизни; и, таким образом, это притязание, как и вся наука, базиру­ется на том же самом непосредственном созерцании.

Таким образом, я, полагаю, дал тебе достаточно яс­ное представление не только о намерении наукоуче­ния вообще, но также и о способе его действий и об основаниях этого способа действий. Оно конструиру­ет все совокупное сознание всех разумных существяи- риори, согласно его основным чертам, подобно тому как геометрия конструирует общие способы разграниче­ния пространства для всех разумных существ абсолют­но априори. Оно начинает с самых простых и в высшей степени характерных определений самосознания, со­зерцания, или яйности (Ichheit), и движется дальше, пока не будет выведено самосознание, исходя из пред­посылки, что полностью определенное самосознание является конечным результатом всех других определе­ний сознания; оно движется вперед таким образом, что к каждому звену его цепи все время добавляется новое звено, относительно которого для него из непосред­ственного созерцания ясно, что у каждого разумного существа оно должно добавляться таким же образом.

Предположим, чтоя=А, тогда при созерцании конст­руирования этого А ты найдешь, что с ним неразрывно связано В; при созерцании конструирования этого В — что к нему в свою очередь примыкает С и так далее до последнего члена А — полного самосознания, которое оказывается замкнутым самим собой и завершенным.

 

ЧЕТВЕРТЫЙ УРОК

 

Автор. Утверждают, что известная система созна­ния существует для разумного существа, если только существует само это разумное существо. Можно ли пред­полагать у каждого человека то, что содержится в этом сознании?

Читатель. Без сомнения. Уже из твоего описания этой системы непосредственно видно, что она общая для всех людей.

Автор. Можно ли также предполагать, что всякий исходя из этого будет правильно оценивать предметы и без ошибок делать заключения от одного к другому?

Читатель. Конечно, если он хоть сколько-нибудь упражнял свойственную всем от рождения способность суждения, входящую в состав также и этой системы; и даже будет вполне правильным без всяких дальнейших околичностей предположить у каждого это умеренное употребление способности суждения, если не доказа­но противное.

А в т о р. Но можно ли также без всяких околичнос­тей предполагать как известное и то, что не находится в этой общей системе, как бы предоставленной всем лю­дям, но что лишь должно быть произведено посред­ством произвольной и свободной абстракции и реф­лексии?

Читатель. Очевидно, нет. Каждый получает это лишь благодаря тому, что он свободно создает требую­щуюся абстракцию, а без этого у него ничего и не будет.

Автор. Если, таким образом, кто-либо захочет про­изнести свое суждение по поводу уже достаточно опи­санного выше я, из которого исходит наукоучение, и будет искать этол, как данное в обычном сознании, — будет ли то, что он говорит, пригодно для дела?

Читатель. Очевидно, нет, ибо то, о чем идет речь, вовсе не находится в обычном сознании, но оно сперва должно быть порождено посредством свободной абст­ракции.

Автор. Далее наукоучитель, поскольку мы познако­мились с его образом действия, описывает исходя из это­го первого звена непрерывный ряд определений созна­ния, в котором к каждому предшествующему звену примыкает второе, к этому третье и т. д. Эти звенья его цепи и представляют собой те, о которых он говорит и относительно которых высказывает сюи положения и ут­верждения. Каким же тогда образом может кто-либо пере­ходить от первого ко второму, от этого к третьему и т. д.?

Читатель. Согласно твоему описанию, исключи­тельно лишь посредством того, что он внутренне дей­ствительно конструирует в себе самом первое звено; при этом он вглядывается в себя: возникает ли у него при этой конструкции первого второе звено, и каково оно; затем, в свою очередь, конструируется второе зве­но, и он обращает внимание, возникает ли при этом третье и каково оно, и т. д. Только при этом созерцании своего конструирования он получает предмет, относи­тельно которого делается некоторое высказывание; и без этого конструирования для него совершенно не су­ществует ничего того, о чем шла речь. Так именно дол­жно обстоять дело, согласно данному тобой выше опи­санию, — такого ответа ты, без сомнения, желал от меня.

Но я при этом наталкиваюсь еще на одно сомнение. Эта последовательность, которую описывает наукоучи­тель, состоит из разделенных и особенных определе­ний сознания. Но и в обычном реальном сознании, ко­торым без всякого наукоучения обладает каждый, существуют обособленные многообразия сознания. Если первые являются теми же самыми, если они раз­делены и обособлены таким же способом, что и послед­ние, то элементы в последовательности наукоучения известны также и из действительного сознания; и нет необходимости в созерцании, чтобы узнать их.

А в т о р. Вполне достаточно на данном этапе сказать тебе вкратце и принимая во внимание лишь истори­ческий аспект, что разграничения наукоучения и дей­ствительного сознания отнюдь не те же самые, а совер­шенно отличные друг от друга. Правда, разграничения сознания встречаются также и в наукоучении, но толь­ко в качестве последнего вывода. Но на пути их выведе­ния в философской конструкции и в созерцании нахо­дятся совершенно другие элементы, только благодаря соединению которых возникает обособленное целое действительного сознания.

Привести пример этого?^действительного созна­ния есть, во всяком случае, особенное и отделенное; оно также представляет собой личность среди многих лич­ностей, из которых каждая, в свою очередь, называет себя л, — и именно до сознания этой личности науко­учение доводит свое выведение. Нечто совершенно иное представляет собой тол, из которого исходит на­укоучение; оно лишь не что иное, как тождество созна­ющего и сознаваемого, и до этого отвлечения можно возвыситься лишь посредством абстракции от всего остального в личности. Те, кто при этом уверяют, что в понятии они не могут отделить л от индивидуальнос­ти, совершенно правы, если они говорят, имея в виду обычное сознание, ибо здесь, в восприятии, это тожде­ство, на которое они обычно совсем не обращают вни­мания, и эта индивидуальность, на которую они не толь­ко наравне с другими, но почти исключительно обращают внимание, соединены неразрывно. Но если они вообще не в состоянии отвлечься от действитель­ного сознания и от его фактов, то наукоучению делать здесь нечего.

В предшествующих философских системах, кото­рые, сами того не сознавая, вполне отчетливо стреми­лись к описанию той же последовательности, которую описывает наукоучение, и порой делали это очень удач­но, встречается часть этих разграничений и их назва­ний, например «субстанция», «акциденция» и т. д. Но отчасти и их никто не понимает без созерцания, полу­чая лишь пустое слово вместо вещи (плоские филосо­фы действительно ведь считают их за существующие вещи); отчасти же наукоучение, так как оно возвышает­ся до более высокой абстракции, чем все эти системы, составляет эти обособленные части из гораздо более простых элементов, т. е. совершенно иначе; и, наконец, существовавшие в предшествовавших системах искус­ственные понятия иногда просто неверны.

Таким образом, все то, о чем говорит эта наука тому, кто действительно конструирует эту последователь­ность, безусловно, существует и для него лишь в созер­цании, а вне этого условия оно вовсе не существует; и без этой конструкции все положения наукоучения не имеют никакого смысла и значения.

Читатель. Говоришь ли ты это вполне серьезно, и должен ли я это принимать в самом строгом смысле и без скидки на преувеличение?

А в т о р. Во всяком случае ты должен принимать это в самом строгом смысле. Хотелось бы, чтобы хоть от­носительно этого пункта нам, наконец, поверили.

Читатель. Но тогда по отношению к наукоучению было бы возможно только одно из двух: либо понима­ние, либо полное непонимание, либо видеть правиль­ное, либо ничего не видеть. Но лишь очень немногие заявляют, что они вас совсем не понимают: они полага­ют, что очень хорошо понимают вас и находят только, что вы не правы, вы же заявляете, что ониложно пони­мают вас. Они должны, следовательно, находить какой-то смысл в ваших заявлениях, но только неправильный, не тот, какой вы имели в виду. Как это возможно после только что сделанных тобой заявлений?

Автор. Благодаря тому, что наукоучению пришлось начать свое изложение, пользуясь наличным запасом слов. Если бы оно могло начать сразу (чем оно, конеч­но, закончит) тем, что создало бы для себя совершенно своеобразную систему знаков, которые обозначали бы лишь его созерцание и отношения их между собой и

ничего больше, то оно, конечно, не могло бы быть по­нято ложно, но тогда оно не было бы понято вообще и не могло бы перейти из ума своего первого творца в другие умы. Теперь же ему приходится осуществить трудное предприятие: из запутанности слов — их даже хотели возвысить недавно до степени судей над разу­мом, хотя они только мысли в зародыше — вывести дру­гих к созерцанию. До сих пор у всякого любое слово порождает ту или иную мысль, и, когда он его слышит, он вспоминает, что он при этом до сих пор думал, и, конечно, он должен делать это и согласно нашим взгля­дам. Но если он не может преодолеть этих слов, являю­щихся вспомогательными линиями, и всего их пред­шествующего значения и не может возвыситься до самого дела, до созерцания, то он ложно понимает даже то, что понимает лучше всего, ибо то, о чем идет речь, не было до сих пор сказано и не было обозначено сло­вом, и оно не может бытьсказано, но только созерца­емо. Самое высшее, чего можно достигнуть посредством разъяснения слов, — это определенное понятие, но именно поэтому это совершенно ложно в наукоучении.

Эта наука описывает беспрерывную последователь­ность созерцаний. Каждое новое звено примыкает к предшествующему и определено посредством него, т.е. именно эта связь объясняет его и принадлежит к его характеристике; и его созерцают правильно, только если его созерцают в этой связи. Опять-таки третье зве­но определено вторым, а так как последнее определе­но первым, то третье опосредованно определено так­же и первым, и так далее до конца. Таким образом, все предшествующее объясняет последующее; с другой стороны (в органической системе, члены которой свя­заны не только последовательно, но также посредством взаимоопределения, это и не может быть иначе), каж­дое последующее определяет, опять-таки, все предше­ствующее.

Можно ли поэтому правильно понять какое-либо звено в наукоучении, если сначала не понять правиль­но все предшествующие и если при понимании после­днего не иметь их перед собой? Читатель. Нет.

Автор. Можно ли понять какое-либо звено полнос­тью, и прежде чем закончили всю систему?

Читатель. Ни в коем случае, согласно тому, что ты только что сказал.

Относительно каждого пункта можно судить, лишь исходя из его связи, но так как каждый связан с целым, то ни об одном пункте нельзя судить полностью, не по­нимая целого.

Автор. Разумеется, ни об одном пункте, который вы­хвачен из действительной науки. Ибо о голом поня­тии этой науки, о ее сущности, цели, образе действий можно судить, не обладая самой наукой, так как поня­тие это взято из области обычного сознания и выведе­но из него. Познакомиться с этим понятием и судить о нем я и приглашал тебя, читатель-неспециалист, но я бы поостерегся сделать это относительно какого-либо внутреннего пункта системы.

Точно так же и завершение системы, ее последний результат попадает в сферу обычного сознания, и от­носительно него каждый может также судить не о том, правильно ли оно выведено (в этом он мало что пони­мает), но о том, встречается ли оно в подобном же виде в обычном сознании.

Таким образом, составные части и положения этой системы не входят в сферу обычного сознания и в пре­делы того суждения, какого можно справедливо ожи­дать от всякого. Их создают только при помощи свобо­ды и посредством абстракции, они определены своей связью, и о предметах этого рода не может иметь ни малейшего суждения ни один человек, не проделавший этой абстракции и конструкции, не доведший ее до кон­ца и не удерживающий это целое перед собой.

Чита т ел ь.Да,конечно,этотак, это мне,пожалуй, впол­не ясно. Каждый, следовательно, кто хочет участвовать в обсуждении, должен был бы сам изобрести всю систему.

ничего больше, то оно, конечно, не могло бы быть по­нято ложно, но тогда оно не было бы понято вообще и не могло бы перейти из ума своего первого творца в другие умы. Теперь же ему приходится осуществить трудное предприятие: из запутанности слов — их даже хотели возвысить недавно до степени судей над разу­мом, хотя они только мысли в зародыше — вывести дру­гих к созерцанию. До сих пор у всякого любое слово порождает ту или иную мысль, и, когда он его слышит, он вспоминает, что он при этом до сих пор думал, и, конечно, он должен делать это и согласно нашим взгля­дам. Но если он не может преодолеть этих слов, являю­щихся вспомогательными линиями, и всего их пред­шествующего значения и не может возвыситься до самого дела, до созерцания, то он ложно понимает даже то, что понимает лучше всего, ибо то, о чем идет речь, не было до сих пор сказано и не было обозначено сло­вом, и оно не может бытьсказано, но только созерца­емо. Самое высшее, чего можно достигнуть посредством разъяснения слов, — это определенное понятие, но именно поэтому это совершенно ложно в наукоучении.

Эта наука описывает беспрерывную последователь­ность созерцаний. Каждое новое звено примыкает к предшествующему и определено посредством него, т.е. именно эта связь объясняет его и принадлежит к его характеристике; и его созерцают правильно, только если его созерцают в этой связи. Опять-таки третье зве­но определено вторым, а так как последнее определе­но первым, то третье опосредованно определено так­же и первым, и так далее до конца. Таким образом, все предшествующее объясняет последующее; с другой стороны (в органической системе, члены которой свя­заны не только последовательно, но также посредством взаимоопределения, это и не может быть иначе), каж­дое последующее определяет, опять-таки, все предше­ствующее.

Можно ли поэтому правильно понять какое-либо звено в наукоучении, если сначала не понять правиль­но все предшествующие и если при понимании после­днего не иметь их перед собой? Читатель. Нет.

Автор. Можно ли понять какое-либо звено полнос­тью, и прежде чем закончили всю систему?

Читатель. Ни в коем случае, согласно тому, что ты только что сказал.

Относительно каждого пункта можно судить, лишь исходя из его связи, но так как каждый связан с целым, то ни об одном пункте нельзя судить полностью, не по­нимая целого.

Автор. Разумеется, ни об одном пункте, который вы­хвачен из действительной науки. Ибо о голом поня­тии этой науки, о ее сущности, цели, образе действий можно судить, не обладая самой наукой, так как поня­тие это взято из области обычного сознания и выведе­но из него. Познакомиться с этим понятием и судить о нем я и приглашал тебя, читатель-неспециалист, но я бы поостерегся сделать это относительно какого-либо внутреннего пункта системы.

Точно так же и завершение системы, ее последний результат попадает в сферу обычного сознания, и от­носительно него каждый может также судить не о том, правильно ли оно выведено (в этом он мало что пони­мает), но о том, встречается ли оно в подобном же виде в обычном сознании.

Таким образом, составные части и положения этой системы не входят в сферу обычного сознания и в пре­делы того суждения, какого можно справедливо ожи­дать от всякого. Их создают только при помощи свобо­ды и посредством абстракции, они определены своей связью, и о предметах этого рода не может иметь ни малейшего суждения ни один человек, не проделавший этой абстракции и конструкции, не доведший ее до кон­ца и не удерживающий это целое перед собой.

Ч и т а т е л ь. Да, конечно,этотак, это мне, пожалуй, впол­не ясно. Каждый, следовательно, кто хочет участвовать в обсуждении, должен был бы сам изобрести всю систему.

Автор. Конечно. Однако так как оказалось, что че­ловечество философствовало тысячелетия и, как это может быть показано со всей очевидностью, не раз бы­вало на волосок от основного пункта, не находя все же действительного наукоучения, и так как поэтому мож­но ожидать, что, если бы последнее теперь снова про­пало, его нельзя было бы найти так скоро опять, то слу­чайным образом найденное, наконец, изобретение следовало бы пустить в ход, приняв его предваритель­но для себя как уже найденное, и вновь изобрести его, следуя за его творцом и его обладателями, так, как, на­пример, относятся к геометрии, изобретение которой, конечно, также потребовало много времени. Следова­тельно, нужно изучать систему и делать это до тех пор, пока она не станет собственным изобретением.

Таким образом, тот, кто ил и не доказал делом, что он сам изобрел наукоучение, или, если он не находится в подобном положении, не сознает, что изучал его до тех пор, пока вполне не сделал его своим собственным изоб­ретением, или, ибо это здесь единственно возможная альтернатива, не может предъявить другую систему интеллектуального созерцания, противоположную на­укоучению, не должен высказывать суждений ни о ка­ком положении этой науки или вообще о каком-либо философском положении в том случае, если она долж­на быть единственно возможной философией, как, во всяком случае, утверждается.

Читатель. Как ни изворачивайся, невозможно от­рицать, что дело обстоит именно так.

Но, с другой стороны, я не могу ставить в вину дру­гим философам, что они недружелюбно относятся к вашим притязаниям, чтобы они все снова пошли в уче­бу. Они сознают, что они все так же хорошо изучали свою науку, как и вы; некоторые из них даже счита­лись в ней мастерами в то время, когда вы сами еще только изучали первые элементы ее. Они предполага­ют, и вы сами признаете это, что лишь благодаря им ваш ум очнулся от сна. И теперь им, а некоторые из них уже имеют седые бороды, нужно опять пойти к вам на выучку или примириться с вашим запрещением высказываться!

А в т о р. Их судьба действительно жестока, если они что-либо на свете любят больше, чем истину и науку. Но изменить это невозможно. Так как они очень хоро­шо сознают, что они никогда даже не думали обладать и всегда отказывались от обладания тем, чем мы, со­гласно нашему уверению, обладаем, т. е. наукой, оче­видность которой ясна, то они должны, как бы это ни казалось им горько, приглядеться к тому, как, собствен­но говоря, обстоит дело с нашим неслыханным утвер­ждением. Знаешь ли ты для них какой-либо другой, по­мимо изучения наукоучения, выход, кроме того, чтобы они добровольно, без предварительного напоминания, замолчали и ушли со сцены?

Читатель. Тогда они, — мне уже довелось слышать, как некоторые птички щебечут об этом, — скажут: что за причуда требовать от других, чтобы они, сравнивая себя с вами, презирали себя.

Автор. Это просто продиктованный завистью обо­рот, который ничем не поможет их делу. Мы не требуем от них, чтобы они пренебрежительно думали о своих талантах вообще и о тех знаниях, на действительное обладание которыми они до сих пор притязали. Мы, на­оборот, оказываем их талантам уважение, приглашая их выслушать объяснения и обсудить нашу науку. Тот факт, что именно мы, а не они, сделали изобретение, мы приписываем счастливому случаю и моменту, и при этом не присваиваем себе, нашей личности, никаких особых заслуг. То, что им теперь приходится принимать во внимание то, что владеем этим изобретением мы, а не они, чего они никогда и раньше не утверждали, что им придется выслушать наше сообщение об этом изо­бретении, столь же мал о является адресованным к ним требованием презирать себя, сколь мало мы презираем себя, когда читаем их книги, предполагая, что у них все же были какие-то мысли, которых не было у нас.

Каждый, кто идет учиться какой-либо науке, предпо­лагает, что учитель знает об этом больше, чем он, ина­че он не шел бы учиться. То же самое предполагает и учитель, в противном случае он не принял бы этого предложения. Но первый, конечно, не презирает себя из-за этого, ибо он надеется понять эту науку столь же хорошо, как и его учитель, и именно это и является его целью.

Читатель. Но они не могут знать заранее, есть ли что-нибудь стоящее в вашем предприятии и оправдает ли оно усилия трудного и беспрерывного изучения, ко­торого вы от них требуете. Их так часто обманывали обещаниями великой мудрости.

Автор. Этого они, во всяком случае, не могут узнать до того, как сделают попытку, ибо требование, чтобы они нашим уверениям поверили, было бы, конечно, смешным. Но ни мы, ни они при изучении какой-либо науки не знали наперед пользы и важности ее, и все же нам приходилось изучать ее, хотя бы и рискуя потерять время даром. Или, быть может, это бывало с ними лишь до тех пор, пока они находились под ферулой своих учителей, а с тех пор, как они стали своими собствен­ными господами, они уже этого больше не делали.

Им пришлось бы пойти на этот риск так же, как они рисковали в других случаях. Или же, если они на всю свою жизнь испугались всякого риска, то для них оста­ется самый верный выход — замолчать и заняться ка­кой-либо профессией, относительно которой можно надеяться, что на нее не так скоро будут простираться притязания наукоученых.