ФАКТЫ СОЗНАНИЯ ПО ОТНОШЕНИЮ К ТЕОРЕТИЧЕСКОЙ СПОСОБНОСТИ

 

 

ГЛАВА ПЕРВАЯ

 

Сущность науки заключается в том, чтобы от чув­ственно воспринятого восходить путем мышления к его сверхчувственному основанию. Такова философия. Она исходит из восприятия знания посредством внутрен­него чувства и приходит к его основанию. Предметом этих лекций будет первый отдел этой науки — фено­мен; мы подвергнем его систематическому наблюде­нию, и мне будет особенно интересно руководить ва­шим наблюдением.

Мы наблюдаем знание — значит мы рассматриваем его не в его непосредственном живом бытии, а только в изображении этого бытия. Я хочу руководить вами в начертании этого изображения, помочь вам выделить целесообразное и указать вам на замечательное. К тому же нам часто придется прибегать к особым искусствен­ным мерам, чтобы заставить сознание отвечать имен­но на те вопросы, которые мы ему предлагаем, и тогда простое естественное наблюдение превратится в искус­ственно поставленный опыт.

Общие и главные части, на которые должно рас­пасться наше наблюдение, не могут быть указаны сей­час в самом начале, они должны быть найдены в тече­ние нашего исследования. До тех пор будет достаточно разделить нашу речь на главы, из которых в первой го­ворится о фактах сознания в восприятии внешних предметов.Внешние предметы — это выражение упо­требляется здесь нами совершенно в том смысле, как его понимает обыкновенный человек предметы, кото­рые мы воспринимаем как находящиеся вне нас в про­странстве.

Задача состоит в том, чтобы всем нам хорошо извес­тный в общих чертах факт этого восприятия разложить на его составные части.

Я утверждаю — и приглашаю вас заглянуть в ваше собственное сознание и исследовать, не найдете ли и вы то же самое, — я утверждаю, что в нем содержится следующее.

1) Возбуждение внешнего чувства, которое обозна-
чается следующими словами: красен, высокозвучащ,
горек, холоден и т. д.

Возможность этого возбуждения предполагает в со­зерцающем обладание внешним чувством: так, напри­мер, невозможно, чтобы слепой получал возбуждение от цвета; но само возбуждение есть вообще опреде­ленное ограничение восприимчивости внешнего чув­ства. Я воспринимаю этот цветок как красный — это значит, что мое зрение вообще, и, в частности, мое зрение цвета, ограничено зрением определенного цвета, и это ограниченное зрение принято называть красным.

2) Протяженность в пространстве.

Эти две части: ощущаемое и протяженное — вполне исчерпывают сущность внешнего предмета, что я вам и предлагаю признать.

а) Я утверждаю, что протяженность не есть ощуще­ние, а вполне от него отлична. Для доказательства пред­лагаю вам рассмотреть вместе со мной следующее. Красный цвет, например, есть совершенно простое ощущение, и для того чтобы, так сказать, проециро­вать его вне себя, совершенно достаточно математи­ческой точки.

Что же заставляет вас и дает вам право это простое и неизменное распространять по некоторой поверхнос­ти, именно такой величины, а не большей, на которой

красный цвет может быть резко ограничен примыкаю­щим к нему каким-нибудь другим цветом?

Ь) Что же такое протяженность, если она, очевидно, не есть ощущение? На этот вопрос нелегко ответить, ибо почти до нашего времени на него отвечали самым разнообразным образом неверно, и правильный ответ на него (у Канта) помог философии выйти на верную дорогу.

Чтобы в самом себе найти верный ответ на этот воп­рос, поставьте вместе со мной следующий искусствен­ный опыт (здесь мы впервые прибегаем к таковому). Я спрашиваю вас, делимо ли воспринятое вами тело до бесконечности, или, если бы вы стали производить та­кое деление, то дошли ли бы вы до предела, далее кото­рого вы не могли бы его продолжать? Я уверен, что вы ответите: тело, конечно, делимо до бесконечности. (Так всегда отвечает предоставленный самому себе здравый человеческий рассудок, и если какой-нибудь философ отвечает иначе, то это происходит оттого, что в нем говорит не естественный предоставленный самому себе рассудок, а его принуждает к этому ответу ряд пред­шествовавших ложных предпосылок). Спрашиваю да­лее: является ли это бесконечно делимое определенным и законченным и даже заключенным в собственные гра­ницы внутри другой бесконечности? Вы не можете от­ветить иначе, как утвердительно. Следовательно, вы созерцаете и утверждаете законченную и определенную в протяженности безграничность. (Вы соединяете в ней безграничность и полноту, образуя из них сплоченное и конкретное единство.)

Уясните себе это чрезвычайно важное понятие еще и на другом примере, который скажет нам то же самое, только еще отчетливее. Проведите линию от А до В. Спрашиваю вас: разве эта линия не делима до беско­нечности? Следовательно, от Адо В действительно со­вершен бесконечный путь? Да. Не существует ли от лю­бой точки линии на АВ до всякой другой точки на ней та же бесконечность, так что вы никак не можете пе­рейти от какой-либо точки на ней до всякой другой, не совершив действительно бесконечный путь? На этом примере вы видите, что в созерцании пространства дей­ствительно совершается то, что в понятии является не­возможным и противоречивым.

с) Далее спрашиваю: каким образом и где находится эта бесконечная делимость тела, производили ли вы действительно такое деление и узнали о бесконечной делимости из удавшегося вам опыта?

Нисколько: вы только утверждаете, что вы могли бы делить тело до бесконечности, и ваше суждение преж­де всего высказывает нечто не о теле, а о вашей соб­ственной способности, и к тому же это суждение ни­когда не было подтверждено на опыте, а основывается, если оно истинно, на непосредственном, самом о себе свидетельствующем самосозерцании внутренней сущ­ности этой способности как бесконечной.

Эта бесконечная способность действительно созер­цается, одним взглядом эта бесконечность схватыва­ется как нечто определенное, охватывается им и пред­ставляется, отсюда ее законченность и полнота.

Одним словом, если созерцать эту способность в ее сущности, то необходимо созерцать ее как бесконеч­ную, ибо она бесконечна. Но для того чтобы быть со­зерцаемой, она должна быть закреплена и охвачена, ибо сущность созерцания и заключается в закреплении. Поэтому самосозерцание этой способности обязатель­но должно быть ограничением бесконечности.

Итак, конечный результат предпринятого нами ис­следования следующий: протяженность в пространстве есть не что иное, как самосозерцание своей способно­сти быть бесконечным в созерцающем.

3) Повторим теперь вкратце то, что мы выяснили о внешнем восприятии из предпринятого нами расчле­нения его. Во-первых, в нем содержалось возбуждение внешнего чувства. Так как, безусловно, это внешнее чув­ство само принадлежит к созерцаниям и в них, и ими ограничено, то созерцающий может воспринимать это

ограничение только на себя и в себе. Следовательно, в этой своей части внешнее восприятие есть самосозер­цание определенного ограничения внешнего чувства. Затем оно состояло еще из протяженности, которую мы выяснили как самосозерцание созерцающего. Следова­тельно, внешнее восприятие, поскольку мы его узнали, совершенно не выходит из круга созерцающего.

Из произведенного нами расчленения становится совершенно понятно, что находящееся в состоянии внешнего восприятия созерцающее может сказать: я чувствую себя так и так ограниченным и в то же время в том же нераздельном созерцании я схватываю свою бесконечную возможность. Но совершенно непонятно, каким образом созерцающее может выйти из этого про­стого восприятия и сказать: вне меня и совершенно не­зависимо от меня существует нечто, протяженное в пространстве и с такими-то качествами. Отсюда ясно, что наше расчленение внешнего восприятия еще не закончено и в нем не хватает одной из существенных составных частей.

Что мы выходим из области созерцания есть непосредственный факт; такое отступление от непос­редственного созерцания мы уже раньше назвали мышлением (это простое словесное обозначение, ко­торое дает нам возможность выражаться короче, не прибегая каждый раз к описанию). Поэтому вышеука­занный факт мы выражаем так: с тем, что мы во всяком внешнем восприятии признали за созерцание, непос­редственно связано ещеимышление; это мышление и неразрывное соединение этого мышления с созерца­нием в один тесно сплоченный жизненный момент созерцающего делает то, что, собственно, находится в созерцающем, чем-то вне его — объектом.

Примечания. 1) Это положение, что объект (ибо ис­тинный характер объекта всюду один и тот же, и все одинаковым образом приходят к утверждению его су­ществования вне нас и независимо от нас) не ощуща­ется и не созерцается, а только мыслится, столь же важ­но, сколь оно не признано. Мы пришли к его понима­нию весьма легким путем, сделав очевидным, что как ощущение, так и протяжение в пространстве принад­лежит самосознанию. Следовательно, если мы высту­паем из этого самосознания и при посредстве нового знания переступаем его границу, то это будет уже иное знание, заслуживающее иного названия, мы и предла­гаем назвать его мышлением. Мыслить, по-нашему, зна­чит выступать из простого самосозерцания, и мы ожи­даем от слушателя, что он поймет это различие. А что такое выступление действительно содержится уже во внешнем восприятии, есть для нас непосредственный факт, ибо действительно и на самом деле мы признаем нечто вне нас и независимо от нас существующее вме­сто воспринимаемого внутри нас ограничения внеш­него чувства и т. д. Этот факт каждый может найти в своем собственном сознании.

2) Уже из сказанного ясно, что сознание не есть про­стое безжизненное и страдательное зеркало, отражаю­щее внешние предметы, но что оно само в себе облада­ет жизнью и силой. Представим себе еще раз ту спокой­ную водную поверхность, в которой отражаются растущие на берегу деревья и растения; предположим, что эта водная поверхность обладает способностью созерцать отражающиеся на ней образы и сознавать их, тогда будет совершенно ясно, как в ней возникнет со­знание образа и тени; но это совершенно не объяснит, каким образом она выступит из этих отражений и пе­рейдет к действительным деревьям и растениям, нахо­дящимся на берегу, которые эти отражения изображают.

То же и относительно нашего сознания. Объясне­ние того, каким образом возбуждение внешнего чувства и созерцание нашей способности возникают в нас, от­носится к области собственно философии и не входит в наблюдение фактов. Это внутреннее самосозерцание существует, вот и все. Но этим совсем еще не объясня­ется, каким образом это самосозерцание может выда­вать себя за созерцание объектов, лежащих вне круга

созерцающего, существующих самих по себе, и чтобы охватить этот факт необходимо признать некоторую внутреннюю жизнь, выступающую из самой себя по- средствоммышпения.

Во-первых, что вносит это мышление во внешнее восприятие? Ничего иного, как только то, что оно при­дает ему форму, форму объективного существования. Следовательно, в объекте мы должны различать две глав­ные составные части, берущие начало из весьма раз­личных источников: объективную форму, проистека­ющую из мышления, и то, что этот объект есть сам проистекающее из самосозерцания созерцающего, а именно, его материальное качество, определяемое вне­шним чувством и его протяженность, проистекающую из созерцания собственной бесконечной способнос­ти. Первое есть форма, второе—вещество. Затем отно­сительно формы мышления можно указать, что мыш­ление есть вообще полагание и именно полагание противоположного, противополагание. Следовательно, всякая противоположность происходит непосредствен­но и исключительно из мышления и им вызывается. Это о мышлении вообще, поскольку оно здесь может быть выяснено. Ответим еще на вопрос, какими особеннос­тями отличается это мышление.

Я утверждаю, что это мышление не вытекает из дру­гого мышления, подобно мышлению о причине явле­ния, о котором говорилось в подготовительных лекци­ях; оно есть абсолютное, покоящееся в себе мышление. Этим я не хочу сказать, что оно есть первоначальное мышление, хотя оно могло бы быть и таковым, только окруженное некоторым покровом. Но несомненно, что оно есть первое мышление в области фактов мышле­ния, подобно тому, как внешнее восприятие вообще, нераздельную часть которого составляет это мышле­ние, есть первое сознание, которому не предшествует никакое другое.

Поэтому мы не можем сказать, что Я — употребляя это выражение в общепринятом значении, а именно индивида, (мы не уклоняемся от этого употребления слова Я, находясь на почве фактов) — что Я «мыслит в этом мышлении», ибо далее выяснится, что Я появляет­ся только через рефлексию о мышлении; поэтому мы должны говорить: само мышление, как самостоятель­ная жизнь, мысля из себя и собой, есть объективирую­щее мышление.

Теперь объединим все сказанное о внешнем воспри­ятии, отдельные части которого мы уяснили себе. Оно есть вообще сознание, которое не образовано обдуман­но каким-нибудь свободным принципом, на основании вытекающего из этого свободного принципа понятия цели, но которое само себя производит: внешнее вос­приятие есть своеобразно и самостоятельно в себе са­мой покоящаяся жизнь сознания.

Повторяю, самостоятельная и в себе самой заклю­ченная жизнь. Бытие и жизнь сознания именно и со­стоят в описанных определениях и не выходят за них; однако то же сознание в дальнейшей рефлексии мо­жет выступить из описанных определений, расширить свою жизнь и прибавить к ней новые определения. Итак, это сознание, в самом себе возникающее и обра­зующее замкнутый духовный момент жизни, не про­стое, а состоит из двух упомянутых частей: мышления и самосозерцания, из которых последнее в свою оче­редь распадается на две весьма различные составные части. Эти две, или, если хотите, три главные части так неразрывно сплочены и связаны в одно, что ни одна не может иметь места без других, и только синте­тическое единство всех трех образует описанное нами первое сознание. Созерцающее не может созерцать свою бесконечную способность, не чувствуя в то же время свое внешнее чувство известным образом опре­деленным, но непосредственно к этому сознанию сво­его состояния присоединяется мышление, и тесно сплачивается с ним в единый жизненный момент, и таким образом то, что в созерцании находилось в нас, становится находящимся в пространстве вне нас, те­

лом, обладающим некоторыми ощущаемыми качества­ми. С другой стороны, объективное мышление не мо­жет появиться, если не имеется созерцания, ибо мыш­ление есть выступление наружу, которое возможно только тогда, когда существует то внутреннее, из кото­рого можно выступить.

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

 

Этого будет достаточно о фактах сознания во внеш­нем восприятии. Мы можем теперь прямо перейти ко второй главе, к расчленению внутреннего восприятия, или рефлексии. Но так как эта рефлексия, которая дол­жна происходить в том же сознании, есть состояние, совершенно отличное от внешнего восприятия, отчас­ти даже противоположное ему, что частью всем извест­но, частью становится очевидным с первого взгляда, то иным может показаться странным, как возможны в од­ном и том же сознании противоположные состояния.

Следовательно, прежде чем идти далее, нам нужно ответить на следующий вопрос: как может жизнь созна­ния переходить от одного состояния к другому, проти­воположному, или каким образом мы можем от нашей первой главы перейти к этой второй?

Чтобы разрешить этот вопрос, прошу вас обдумать и согласиться со следующим.

1) Я утверждаю, что знание в своей внутренней форме и сущности есть бытие свободы. Поймите так­же, что я предполагаю известным, что такое свобода. Об этой свободе я утверждаю, что она существует сама по себе, а не как качество — как иной может в первую минуту подумать — присущее некоторому другому са­мостоятельно существующему. Она обладает соб­ственным самостоятельным бытием, и я утверждаю, что это самостоятельное, особое бытие свободы есть знание.

Самостоятельное бытие такой свободы проявляется в самом себе как знание; кто хочет понять сущность этого знания, тот должен представлять его себе как бы­тие свободы.

Пояснением может служить следующее: уже здесь нам открывается совершенно иное, более высокое и духовное бытие, чем может себе представить обыкно­венный материально настроенный рассудок. Он еще может пристегнуть свободу к лежащей в ее основе суб­станции, которая, если хорошенько разобрать, всегда предполагается материальной. Но ему трудно возвы­ситься до самостоятельного бытия свободы, не связан­ного ни с каким субстратом, и это становится для него даже совсем невозможным, когда такое искажение дли­лось долго. Доказать, что это бытие чистой свободы дей­ствительно существует, есть дело собственно филосо­фии. Здесь же я предлагаю вам только мысленно предположить возможность этого существования.

Но что знание может быть действительно и на са­мом деле таким бытием и выражением свободы, можно выяснить себе из непосредственного созерцания. В зна­нии действительного объекта вне меня как относится объект ко мне, к знанию? Без сомнения, так- его бытие и его качества не прикреплены ко мне, я свободен оттого и другого, парю над ними, вполне к ним равнодушен.

2) Во всяком определенном знании общая свобода, которая существует так же несомненно, как есть вооб­ще знание, ограничена каким-нибудь определенным образом. Во всяком определенном знании двоякое спло­чено воедино: свобода вообще, которая тем самым и есть знание, и некоторое ограничение и уничтожение бы­тия свободы, благодаря чему знание становится опре­деленным знанием.

3) Следовательно, всякая перемена и всякое измене­ние определений Единого общего знания (Единой об­щей свободы) может состоять только в том, что скован­ная свобода освобождается или освобожденная свобода сковывается.

4) Далее мы рассуждаем так: так как эта свобода дол­жна быть именно свободой, а знание вообще есть толь­ко бытие абсолютной свободы, то такое пленение и свя­зывание себя может производить только она же сама, свобода. Она сама есть начало всех своих возможных определений. Она не была бы свободой, если бы можно было принять такое начало вне ее.

5) Если свобода скована в каком-нибудь отношении, то она в этом же самом отношении не освобождена от оков, и обратно; и, таким образом, хотя бы в общих чер­тах становится понятно, каким образом различные мо­менты Единого общего знания должны быть именно противоположными.

6) Пример известного ограничения и освобождения: пятеричностъ и бесконечность.

 

Сначала применим эти основания в общих чертах к рефлексии. Во внешнем восприятии совершенно простое, никоим образом еще не возвышающееся над самим собой сознание, жизнь которого совершенно еще не получила большого развития, чем самого не­обходимого для того, чтобы она могла быть сознани­ем, связано с определенным построением образов. Сво­боду, необходимую для того, чтобы сознание носило хотя бы форму знания, оно получает от объективиру­ющего мышления, благодаря которому сознание, хотя и связано с этим определенным построением образов, поднимается, по крайней мере, над бытием и стано­вится свободным от него. Таким образом, в этом со­знании соединяются связанная и освобожденная сво­бода: сознание связано в построении, свободно от бытия, которое поэтому переносится мышлением на внешние предметы. (Поэтому наше знание всегда на­чинается с сознания внешнего объекта; оно и не мо­жет начаться ниже, если оно должно оставаться зна­нием). Это сознание обладает свободой только от бытия, а это есть глубочайшая и последняя степень свободы.

1) Рефлексия должна поднять знание над этой опре-
деленной связанностью, имеющей место во внешнем
восприятии. Оно было связано в построении, следова-
тельно, оно должно стать свободным и безразличным
именно по отношению к этому построению, подобно
тому, как раньше оно стало свободным и безразличным
по отношению к бытию.

Бытие определенной свободы порождает определен­ное знание. Здесь свобода от построения, следователь­но, должно возникнуть знание о построении как тако­вом, тогда как раньше в простом внешнем восприятии имело место только звание о вещи и ничего больше. Здесь впервые становится ясным высказанное мной выше положение: определенное сознание есть бытие определенной свободы.

Именно то, относительно чего свобода освобожда­ется, становится каждый раз предметом этого опреде­ленного сознания. Так, во внешнем восприятии была свобода только по отношению к бытию, и таким обра­зом возникало сознание бытия и больше ничего. В реф­лексии есть свобода относительно построения, и по­этому к этому первому сознанию бытия присоединяется сознание построения. В восприятии сознание заявля­ло: есть вещь и больше ничего. Здесь новое возникшее сознание говорит: есть также образ, представление вещи. Далее, так как это сознание есть реализирован-ная свобода построения, то знание высказывает о себе самом: я могу создать образ этой вещи, представить ее, могу также и не создавать.

2) Здесь имеют место различные новые творения
сознания. Во-первых, в основе возникшего сознания
образа лежит реальное самоосвобождение, самоосво-
бождение самой жизни знания. Определенное созна-
ние, в данном случае образа, как бытие определенной
свободы есть только результат порвавшей прежние узы
свободной жизни, результат этого определенного бо-
лее высокого развития жизни свободы. Неизменное и
прочное бытие свободы, которое и есть именно созна-

ние, производится свободным актом. Этот акт являет­ся даже в сознании напряжением и сосредоточением. Затем я говорил, что возникает знание образа как чего-то нового. Был ли образ также и в предшествовавшем рефлексии чистом восприятии или нет? Если жизнь сознания совершенно свободна, как мы уже раньше признали, то в ней могло появиться восприятие, ко­нечно только через ее собственную свободу, а тогда и сама вещь должна была бы всегда признаваться за сво­бодно созданный образ. Мы даже не находим здесь слов, чтобы выразить, каким образом это можно было бы себе представить. Однако несомненно, что восприя­тие не создано свободой действительного знания, так как с него начинается все истинное знание, и потому следует сказать: в восприятии мы имеем никак не об­раз, а вещь.

Все это только предварительные замечания! А теперь перейдем к более глубокому описанию свободы по от­ношению к образу — свободы, возникшей через это новое развитие жизни. В восприятии есть, во-первых, ограничение внешнего чувства некоторым определен­ным качеством, например, красным цветом, и оно есть только восприятие собственного состояния, которое именно существует в наличности. Поэтому противо­положная этому восприятию свобода, освобождение от связанного состояния, должна прежде всего состоять в том, чтобы свободно из себя самой воспроизводить эти качественные образы: образ желтой краски и т. д., без ограничения внешнего чувства этой краской. Свобод­ная созидающая сила, воображение по отношению к чувственным качествам. (Так как никоим образом не может быть образа какого-нибудь качества, если не было предварительно действительного возбуждения внеш­него чувства, так как далее для свободного противопо-лагания нескольких таких образов требуется уже хоро­ший запас их, то следует предположить, что жизнь продолжительное время оставалась в состоянии про­стого восприятия, прежде чем могла подняться до сво­бодного воображения). Далее, в восприятие входит со­зерцание протяженности, и именно созерцание тела, ограниченное такой-то фигурой, такой-то величиной, таким-то местом в общем пространстве. Освобождение от этого рода ограничения должно состоять в том, что воображение, оставаясь вообще связанным с протяже­нием, может, однако, свободно создавать фигуру, вели­чину и место. Наконец, в восприятие входило еще объек­тивирующее мышление. Изменение этого последнего заключается в том, что хотя продукт воображения и полагается вне нас, но так как ограничение чувства во­обще отпало, то он полагается не как действительно существующий, а только как нами воображаемый и сво­бодно мыслимый.

Эта свобода воображения действительно есть ре­альное освобождение духовной жизни. Правда, ваше внешнее чувство будет по-прежнему, по крайней мере, в бодрствующем состоянии, определяться и возбуж­даться неизвестной еще вам пока силой. Одно только воображение уносит нас прочь от этого возбуждения внешнего чувства и делает вас способными становить­ся нечувствительными к этим возбуждениям; мы от­влекаем от них наше восприятие, чтобы отдаться впол­не творчеству воображения и тем самым создаем совсем иной порядок времени, совершенно свободный от порядка времени, в котором совершается чувствен­ное развитие. (У детей в первые годы их жизни такая способность отвлекаться от чувственных впечатлений несомненно отсутствует, поэтому отсутствует и спо­собность к свободному воображению. У взрослых сте­пень способности к отвлечению весьма различна в за­висимости от их духовного развития. Архимеда не мог отвлечь от его геометрических построений шум от штурма города, но это еще вопрос, не отвлекла ли бы его упавшая вблизи молния).

Рассмотрим все это глубже, для чего перейдем от определенного внешнего вида приобретенной теперь свободы к внутренней ее форме. Я утверждаю:

1) Во внешнем восприятии само бытие жизни (зна­ния) обусловливает ее причинность, и к тому же опре­деленную причинность, так как причинность вообще не есть нечто действительное, а только идея (этим са­мым) жизнь поднимается над объектом: она не есть, по­добно этому последнему, только мертвое и покоящееся бытие; она есть живое причинное бытие). В данный момент восприятия жизнь связана именно этой при­чинностью, а так как она не может быть связанной во­обще, то она связана определенной причинностью.

2) В последующем высшем развитии жизнь освобож­дается от этой связанности; иначе говоря, жизнь возвы­шается над причинностью, обусловливаемой непосред­ственным бытием. Следовательно, непосредственное самоистечение жизни задерживается. Но это не значит, что уничтожается жизнь. Что же остается? Очевидно, некоторый принцип, который есть причина не именно потому, что существует налицо, а только благодаря свободной деятельности, возникшей на этой ступени развития жизни. Короче, жизнь становится принципом, имеющим как таковой особое самостоятельное суще­ствование, тогда как раньше она существовала только как действительная причинность. Жизнь действитель­но и реально подчинила этой только что развившейся силе свою причинность, которая раньше не была в ее власти. Она приобрела теперь вместо прежнего просто­го бытия второе, более высокое бытие: бытие, как поко­ящийся принцип и, по свободному выбору, бытие, как самоистекающая причина.

3) Всякое бытие определенной свободы дает опреде­ленное знание. Следовательно, так как жизнь стала принципом, то обязательно должно возникнуть непос­редственное сознание себя, как этот принцип. Как луч­ше характеризовать это появившееся самосознание? Во-первых, оно есть самоосвобождение также от неко­торого знания, с которым раньше было связано, имен­но от знания объекта. Благодаря этому освобождению в нем возникает знание, именно знание о знании. Одно­временно с этим, в один нераздельный момент жизни, появляется знание принципа и, таким образом, знание. об этом принципе сливается со знанием о знании, об­разуя единого субстанциального носителя знания — познающего, который и есть сам принцип, составляет с ним единое — именнол.^ знающее есть в то же время освобожденный от непосредственной причинности принцип. Сознание я переходит от рефлексии о зна­нии к принципу, и они, неразрывно соединяясь в со­стоянии рефлексии, образуют единое.

4) Это я, создавшееся путем свободного развития жизни (и вошедшее в сознание), может или продол­жать это направление своего жизненного развития, или оно может отдаться свободному построению по­средством воображения, причем восприятие следует за этим построением, или оно может отдаться внеш­нему восприятию.

5) Спрашивается, остается и на этой ступени жизни внутренняя форма внешнего восприятия совершенно такой, как была раньше, или не совсем такой? Я утверж­даю, что она не совсем такова, и от понимания этого различия все зависит.

а) Благодаря новому развитию жизнь сознания пре­терпела полное изменение и преобразование. Раньше его причинность вытекала просто из его бытия, теперь в нем может что-нибудь возникнуть только собствен­ным свободным актом. Сознание уже не может опус­титься до того первого состояния после того, как оно над ним возвысилось.

6) Однако сущность внешнего восприятия состоит
в том, что сознание обладает причинностью только
через свое бытие. Каким же образом сознание, причин-
ность которого не вытекает из его бытия, может быть
способно к внешнему восприятию?

в) Вопрос разрешается так хотя сознание освободи­лось от первого состояния, оно все же может свободно в него возвращаться. Оно может себя делать таким со­знанием, причинность которого заключается только в

его бытии. Это возвращение известно всякому под име­нем внимания. К первому бытию, которое продолжает существовать, не поглощая всецело бытия сознания, прибавилось второе, властвующее над первым. Это вто­рое, раз появившись, не может быть уничтожено, но оно свободно может снова отдаваться первому.

Пример. (Так различается восприятие растения ре­бенком до развития в нем самосознания от внимания естествоиспытателя, обращенного на это растение: ре­бенок, когда бодрствует, не может не видеть это рас­тение, когда оно попадает в поле его зрения, ибо его сознание совершенно неспособно к заполнению иным порядком. Естествоиспытатель может и не видеть это растение, хотя оно и в поле его зрения, ибо в это время он может заполнить свое сознание свободным пост­роением образов и размышлением. Если же он решит видеть растение и наблюдать его, то для этого он дол­жен будет оторваться от этого свободного хода мыс­лей и, может быть, с усилием подавить стремление фантазировать; он сосредоточивается для того, чтобы воспринимать, в чем не имеет нужды ребенок, у кото­рого рассеивание невозможно, так как он не обладает рассеивающей способностью, т. е. воображением. По­этому ребенок вынужден воспринимать растение та­ким, как оно ему является, то части его, которые не­обычны или сильнее выражены и потому особенно подчеркнуты, особенно выделять и в своем восприятии, другие же, не так сильно выраженные или для ощуще­ния которых его орган чувства недостаточно еще раз­вит, совершенно обходит. Напротив, свободным воспри­ятием естествоиспытателя руководит понятие цели. Он может производить наблюдение в известном порядке, останавливаться сколько угодно на отдельных частях, пока не осознает, что достаточно их видел. Одним сло­вом, здесь и существование восприятия, и направление его определяются разумной свободой, у ребенка же — простым бытием его на известной ступени чувствен­ного развития).

Примечание. Я описал внешнее восприятие как та­кое состояние сознания, причина которого лежит про­сто в самом существовании сознания, а то новое состо­яние, которое вызывается рефлексией, как такое, которое задерживает поток причинности, и тогда жизнь становится принципом благодаря возможности свобод­ного акта. Примером первого состояния я взял ребенка в первые моменты его жизни. У взрослого умственно здорового человека это состояние не может уже повто­риться, и он не может его наблюдать на себе. Но нечто подобное наблюдается в болезненном состоянии; как таковое оно принадлежит к области психологии и нас не касается, хотя мы и можем им воспользоваться для пояснения. А именно, человек может так привыкнуть к свободному и бесцельному фантазированию (к пост­роениям вышеописанного свободного воображения), особенно если его к этому влекут сильные страсти, что поток фантазии начинает уже течь сам собой, без даль­нейшего участия свободы — сам себя производить; та­ким образом, это болезненное состояние сознания чер­пает свою причинность в простом существовании воображения, подобно тому, как вышеописанное есте­ственное состояние ребенка в существовании воспри­ятия. (Когда болезнь принимает такие размеры, что ста­новится совершенно невозможным остановить этот поток привлечением внимания к внешнему восприя­тию и противопоставлением его воображению, то это называется безумием) Предположим, что такой безум­ный снова получит власть над самим собой и сумеет задержать это свободное течение воображаемых обра­зов. Тогда он сделает себя свободным началом по отно­шению к самостоятельной, поглощающей все его бы­тие силе воображения, подобно тому, как в нашем описании естественное сознание сделало себя свобод­ным началом над самостоятельным внешним воспри­ятием, поглощавшим раньше все его бытие.

Еще одно пояснение различий между свободным вниманием и навязчивым внешним восприятием.—

Причинность этого последнего заключается в самом существовании сознания. Эту причинность сознание всегда сохраняет, и она не уничтожается никакой сво­бодой. Поток течет и для свободного существа, и у него чувства остаются открытыми. Но эта причин­ность не влияет непосредственно на его сознание; поток, хотя и течет, но не захватывает его необходи­мо. Для того, чтобы он его захватил, свободное суще­ство должно ему отдаться, оно должно свободно свя­зать сознание с этой причинностью. Назовем внешнее восприятие через X. В первом состоянии это X есть острие, середина и конец всего сознания, оно не мо­жет не существовать; в состоянии внимания это X проникнуто свободой; его существование есть про­дукт свободы, его длительность, пока оно длится, есть продукт свободы.

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

 

А теперь мы можем приступить к ставшему уже воз­можным анализу сознания при рефлексии! И рефлексия, подобно восприятию, состоит из двух главных частей.